Я все время вижу Драгоценную Музу во сне. И это подрывает и без того надломленные мысли.
Я что-то не поняла, ушла и замолчала, а она думает обо мне и пытается достучаться. Если бы не думала, то не снилась.
Во сне Муза идет к своей любимой и изнуряющей сцене, и взглядом ищет меня. А я отворачиваюсь, горблюсь, сжимаюсь в комок и плачу, плачу…
Если бы она знала, что это я отворачиваюсь, она бы обязательно подошла и повернула к себе, и обняла, и зашептала бы срывающимся горячим шепотом:
– Девочка моя, глупая, не отворачивайся, ты нужна мне.
Она бы это сказала, я знаю, я чувствую ее мысли. Но Муза проходит мимо, и, сожалея, поднимается на сцену.
Но если бы она знала… – ведь из всех в толпе, только я и отворачиваюсь. Горблюсь, сжимаюсь в комочек и плачу, плачу…
Глухую ночь разрывают рыданья. Сатир пытается меня разбудить, прижимает к себе и старается успокоить, по-своему. Его руки стягивают тело и не дают биться в судороге боли.
– Дура! Ну какая же ты дура! – зло бормочет он и я просыпаюсь.
– Господи! Он нужен мне, нужен, почему все так? – но слезы уже легче и тише.
До дна опустошившись, я успокаиваюсь, и Сатир укладывает меня в постель. На моих запястьях набухают синяки. Сатир в своей хватке безжалостен, но может быть, только это помогает мне не кричать в ночь.
Руки болят, я долго не смогу писать.
Медленно тая в белой ночи севера, Сатир зло напоминает:
– У тебя есть печатная машинка!
г. Омск
