С народным поэтом Бурятии, заслуженным работником культуры России Андреем Румянцевым беседует прозаик, лауреат Государственной премии Бурятии и Большой литературной премии России Ким Балков.
— В начале нашей беседы хочу сказать несколько предварительных слов для читателя. Говорить о настоящем поэте всегда трудно, тем более если этот поэт твой друг, с которым ты прожил рядом многие годы. Поэт Андрей Румянцев — притягательное явление в нынешней литературе. Притягательное хотя бы тем, что он глубинно чувствует и понимает сердце человека, пронзительно говорит о наших страданиях и радостях. Кстати, страдание и сострадание — это свойство характера истинного поэта. Андрей Григорьевич за долгие годы творчества написал немало книг, и во всех них он шел от жизни, от своей сердечной, нравственной сущности. Он человек, который впитал в себя все светлое и доброе, что дала жизнь, и все горькое, что она принесла. Он остро чувствует наше бытие, может с возмущением сказать правду в лицо тем, кто унижает жизнь, ломает ее. Самое страшное — когда ее ломают, и поэт с болью это чувствует.
Иногда говорят о литераторе: он — писатель такой-то темы. Так узко о поэте не скажешь. Андрей Григорьевич пронзительно пишет стихи об Отечественной войне, об отцах и матерях, которые не сломались под ее тяжкой ношей. И с той же страстью, с той же болью он пишет о наших современниках, многим из которых тоже живется несладко. Если нынешний читатель захочет воспроизвести судьбу отечества, народную судьбу во второй половине XX века, то ему стоит почитать стихи таких поэтов, как Андрей Румянцев. Как тебе, Андрей Григорьевич, удалось достичь такой слитности с общей русской судьбой и такого понимания ее глубинного течения?
— Спасибо, Ким Николаевич, за добрые слова. Мы — дети войны. Следующее за нами поколение уже не помнило тягот страшных лет, а мы запомнили. И это, конечно, наложило отпечаток на все наше творчество. И на его тематику, и на тональность наших произведений. Я хотел бы привести хотя бы одно свое стихотворение, чтобы показать, какими стихами начинал свой литературный путь. Оно называется «Станция прощания».
В ту зиму долгими ночами
Здесь паровозы не кричали.
От этих мерзлых стен полночных
К Москве, к Москве, под вой пурги,
В суровых эшелонах срочных
Везли сибирские полки.
И эта станция прощанья
Для наших близких той зимой
Сама казалась обещаньем
Беды и гибели самой.
Но как спокойно и сурово
Приказ короткий звал солдат!
Как твердо в избы по сугробам
Шагали женщины назад!
Здесь, в тыловой глуши таежной,
Я понял детскою душой,
Что на земле седой, тревожной
Есть Долг, как Родина, большой.
Защитник мой, в снегах под Рузой
В сраженье пулей сбитый с ног,
Вернулся ль ты назад, безусый,
На станционный огонек?
Солдатка в темном полушалке,
Смогла ли ты сюда прийти
Встречать бойца на полустанке
В конце жестокого пути?
Я так хотел бы верить свято,
Что всех, ушедших в темь пурги,
Встречал родной перрон дощатый,
Он помнит давние шаги!
Но сорок семь солдат взяла
Война из моего села…
— Я думаю, такая поэзия захватывает слушателя, она неожиданно, с новой стороны, показывает известное. Так, наверное, будет всегда с подлинно художественными произведениями. Они не требуют, чтобы о них говорили всуе, с громких трибун. Наоборот, они требуют тишины, да и сами рождаются в сосредоточенной, глубокой тишине. Твои стихи о военном и послевоенном детстве стали одной из первых ласточек в русской поэзии, когда дети войны с болью и любовью заговорили о своих отцах-солдатах, о матерях-солдатках, о вдовах, то есть о тех, кто вытягивал жилы, не жалел ни крови, ни пота для спасения страны. Эти поэты по-новому взглянули на трагедию войны, более пронзительно, потому что детское сердце переживало страдание тяжелей, чем душа взрослого. Тут поэзия осветилась иным, глубинным светом. И этот свет получил протяженность. Тут, может быть, разгадка того, почему поэзия Андрея Румянцева и мудрая, и правдивая, и чистая. Хочется пережить прошлое заново, понять его, узнать о нем больше из первых рук.
Если говорить о других сторонах твоего творчества, то новое, что привнесено тобой — это поэтическое открытие Сибири. Родина в сердце у каждого из нас имеет свой образ. Ты сумел показать ее в стихах во всей божественной красоте и во всей трагической неустроенности. Потрясающее впечатление каждый раз производят на меня стихи из цикла «У черного порога». Я не хочу здесь говорить о том, чем был вызван этот цикл, просто хочу сказать читателям, что это — большая поэзия. Она выплеснулась из сердца, она не могла не выплеснуться, когда у художника такое горе. Но это, конечно, не просто поэтическое свидетельство о страданиях одного человека, на это горе наложилась трагедия тысяч российских семей. Я не могу читать эти стихи без слез. Может быть, ты приведешь здесь хотя бы несколько строк.
— Все же нужно дать короткое пояснение. Понимаете, поэт всегда пишет только о том, что он лично пережил. С чужих слов стихи не напишешь. Бывают в жизни удары, почти смертельные для тебя. И ты не можешь не говорить о них в своей исповеди перед читателем. Другое дело, как рассказать о своем горе. Так, чтобы читатель откликнулся сердцем на твои строки, чтобы твои переживания воспринимались как часть общего неустройства жизни, как часть общей беды. Надеюсь, что цикл «У черного порога» — именно такие стихи. Я написал их после гибели моего сына, редактора газеты в одном подмосковном городке; он был убит грабителями среди ночи в квартире. Это произошло в девяностых, да и теперь такое, увы, не редкость. Кстати сказать, когда во Франции вышла книжечка моих стихов, издательство назвало ее «У черного порога». Я спросил у издателя и переводчика: почему они дали такое название, ведь в сборнике были и светлые стихи. Они ответили примерно так: то, что ты рассказал о личном горе, напоминает западному читателю о несчастьях всей России.
Вот первое короткое стихотворение:
Эта роща, что заледенела,
Эта роща без музыки птах
Приняла твое легкое тело,
Твой метелью оплаканный прах.
В мерзлом шорохе хвойных иголок,
В жутком скрипе тяжелых ветвей
Растворился твой ласковый голос,
Смолкли отзвуки речи твоей.
Черный путь да крещенская стужа,
Черный лес да кресты на краю.
Черный, смертный, немыслимый ужас,
Заморозивший душу мою…
— Читатели, думаю, заметили, что ты пишешь всегда о сильных переживаниях. Накал чувства особенный. Можно писать о земле, небе — обо всем внешнем, что человек видит; а можно писать о том, как человек воспринимает земную жизнь, небесную даль, о том, что он переживает внутри, в душе. Поэзия управляет чувствами, движениями сердца. Многие поэты писали, например, о Байкале: как он красив, чист и так далее. Но это восторги поверхностной души. Есть у тебя прекрасная, на мой взгляд, поэма «Колодец планеты». Она действительно блестящая и по мощи стиха, по накалу чувства, и по мыслям, которые рождает в душе Байкал. Я знаю, у поэмы много добрых ценителей. Как ты над ней работал? Как пришел к необходимости написать поэму? И нельзя ли напомнить нашим читателям хотя бы одну главку из нее?
— Конечно, я хорошо помню, как работал над поэмой. В начале 80-х годов большую общественную силу получило «Байкальское движение». Не только сибиряки, но и жители других регионов страны возвысили свой голос в защиту Байкала. Мощные выступления за сохранение в чистоте рек, озер и морей катились по всей стране и даже по сопредельным странам, в них участвовали писатели, ученые, журналисты. Вместе с другими писателями — участниками движения — я бывал на берегах Севана в Армении, Балхаша в Казахстане, в других местах. Написать о Байкале, родном для меня море, было святым долгом. Я и раньше немало стихов посвятил Байкалу, как сокровищу своей жизни. Я думаю, Господь даровал мне два богатства: первое — это Байкал, на берегу которого я родился и вырос, а второе — это многодетная семья, семь братьев и сестер, которые поддерживали меня всегда.
Я говорил, что военное детство наложило отпечаток на творчество. Не меньшее влияние оказали на него и те два Божьих дара, о которых упомянуто. И «Колодец планеты», возможно, стал в жанре поэмы первым произведением, в котором с болью и чувством сыновней вины говорилось о надругательстве над Байкалом. Мы обязаны были как зеницу ока беречь свое национальное сокровище, «колодец планеты», а мы равнодушно и преступно отдали его на растерзание временщикам, безродным дельцам. И сейчас убийство Байкала продолжается, он по-прежнему взывает о помощи. В мире проблема чистой питьевой воды становится все острей. Я в последние годы бывал во Франции, Швейцарии, Польше, Испании — всюду катастрофически не хватает воды, она становится стратегическим сырьем, дороже золота и алмазов, главным богатством любой страны. Моя поэма пронизана ощущением собственной вины перед Байкалом, ведь если бы мы все встали стеной перед временщиками, ополчились, как на войне, перед их тупой, беспощадной силой, Байкал был бы спасен. Вот маленькая заключительная главка:
Байкал! У крутого прибоя,
У темной, потухшей волны
Горька мне вина пред тобою —
Себе не прощаю вины!
Мне б встать перед силой незваной
У этого камня, куста:
«Не троньте колодец, Иваны,
Не помнящие родства!»
С другими возвысить свой голос:
Да будут священны всегда
И в поле взлелеянный колос,
И в чистых колодцах вода!
Пока она плещет в Байкале,
Природа не знает потерь:
Деревья растут на увале,
Плодятся и рыба, и зверь.
И пуще жилья и одежды
В ненастные, темные дни
Ты этот колодец надежды
Храни для потомков,
Храни!
— У тебя немало стихов о матери, о других близких людях, о друзьях. Без них ты не представляешь родины в широком смысле слова. У всех этих стихов одна черта, одно свойство: они предельно искренни и душевны. Как сердечно звучат, например, стихи, посвященные Александру Вампилову. В них нет ни грамма фальши, выдумки. В воспоминаниях некоторых его знакомых приходилось читать: мы с ним ездили вместе туда-то, бражничали. И кроме пустого рассказа о случайных встречах и мимолетных беседах ничего нет. Но ведь это Александр Вампилов, уже в молодости проявлявший незаурядный талант! Ты посвятил стихи многим другим ровесникам. Я рад, что есть в твоих книгах поэтические посвящения и мне. Почему я заговорил о таких стихах? Потому что они открывают читателю наше поколение, в них — сложная судьба человека второй половины прошедшего века. А это для будущего читателя — интересная повесть.
— Может быть. Ты прав в том, что жизнь подарила нам много друзей. Я постоянно занимался переводами стихов с разных языков страны, а это всегда — открытие новых поэтов и обретение новых друзей. В свой пятитомник, который был недавно издан, я включил и переводы. Мне всегда нравилось в стихах поэтов других национальностей то, что каждый из них выражает душу своего народа. Стоит почитать стихи тувинского, бурятского, таджикского, чеченского поэта — и ты узнаешь очень многое об их народах: нравственных правилах, особенностях быта, укоренившихся традициях. Прочитаю только одно четверостишие из стихотворения бурятского поэта Бориса Сыренова в своем переводе — разве в нем не чувствуется народный взгляд на жизнь?
Когда твое солнце к зениту пошло,
С людьми поделиться теплом поспеши,
И щедрая плата за это тепло
Окажется главным богатством души.
— Передо мной лежит пятитомник, о котором ты сказал. Собственно, все, что вошло в него, создавалось на моих глазах. И стихи разных лет, и статьи о русских классиках, написанные в последние годы. То, что ты из нового времени взглянул на сокровища русской литературы и рассказал о них свежо, без зауми иных талмудов и скороговорки учебников, — это похвально. Писатель имеет право сказать о великих предтечах, их великих творениях свое слово. Уверен, что книги будут интересны учителям, школьникам, любителям литературы. Расскажи обо всем издании подробнее.
— Основное ты уже сказал. Книга о великих поэтах «Глаголы неба на земле»… Понимаешь, за многие десятилетия сложились стереотипы, шаблоны в оценке творчества наших классиков. Возьмите Кольцова, Фета, Блока. Взгляд на их творчество «застыл», превратился в стеклянный. А когда читаешь их письма, записи в дневниках или воспоминания, в которых приведены их суждения, когда все это сопоставляешь, вырисовывается поэт, совсем не похожий на хрестоматийного. Точно так же меняется мнение о великих произведениях русской прозы, драматургии. Я думаю, чем больше будет живых книг о классиках, тем лучше мы будем знать их духовное наследие.
— Я обратил внимание на заголовок одной твоей книги: «Государыня Жизнь». Сколько смысла в этом названии! Жизнь и в самом деле Государыня над нами. Царственной рукой она может обласкать, а может и наказать. Хочу, чтобы она дарила тебе больше радостей. А то, по правде говоря, я реже стал видеть на твоем лице улыбку.
— Что делать, если она заставляет чаще страдать и реже радоваться. Все надо пережить. Главное — душа. Будет она богаче теплом, дороже и ближе для читателя станут стихи. Не будем забывать о таких подарках жизни, как родной уголок, его постоянное присутствие в твоей судьбе, его привет и участие. Для каждого из нас это и есть Россия.
За отцовской избушкой, от прясла,
Отчеркнувшего маленький двор,
Начинается дивный и ясный,
Весь исхоженный мною простор.
Видишь, в поле сосна, как травинка,
Дальше холм, как под снегом копна, —
Это вечно живая картинка
В не тускнеющей раме окна.
Ну, а дальше, омытая синью,
Нежнозвучна, библейски чиста,
Во все стороны света — Россия,
От сосны до звезды — высота!
