Доклад, прочитанный на Десятой международной конференции «Икона в русской словесности и культуре», проходившей 23–24 января 2014 года в Доме русского зарубежья им. А.И. Солженицына
I. Жажда самоопределения, как и рефлексия (профессиональная, национальная, личная) — симптомы роста, перехода, кризиса (творческого или разрушительного — в зависимости от вектора и достигнутой стадии).
Преп. Сергий в нашей нынешней смуте, при потере целей и указателей ее, когда мы не знаем, куда и к чему движемся, олицетворяет единство сил, полярных начал: он наш духовно-личностный, национально-народный, державный гений, образец для подражания, ориентир. В нем скрыта базовая, вековая идея соборности; и хочется увидеть в нем уникальный для нас момент единства Церкви, общества, государства, личности — через феномен монашеской исихии; какими ценностями и опытом (кроме опыта распада) можем мы поделиться? Сегодня перед нами, как когда-то перед ним, стоит задача подъема личности, нации, державы. Мы не слишком продвинулись на этом пути, скорее, погрузились в варварство и хаос.
Средство здесь видится одно — Церковь как семья, община и держава; необходимо устроение семьи, социума, государства по образу Церкви; опыт исихии, монашества, делания, сосредоточения всех сил в духе. Естественно, скит и исихия важны нам как модель, парадигма, способ и направление жизнестроения, а не буквальные, эмпирические.
Таким образом, в облике преп. Сергия проступают три уровня делания:
1. Исихия и учение последнего из величайших отцов Византийской Церкви св. Григория Паламы о Божественных энергиях и возможности обожения человека. В свете учения Церкви духовное ядро любого бытия — Личность Богочеловека; все бытие христоцентрично, личностно, ибо сотворено триипостасным Богом.
Исихазм — вершина личностного начала в Церкви. Симптоматичен расцвет этого движения в условиях Византии. Показательна и его яркая вспышка накануне гибели Империи. Интересно, это универсальный или уникальный опыт, присущий лишь Византии? Где в этом явлении грань между закономерностью и спецификой? Думается (в виде общего положения), не исихазм породил империю, а империя выпестовала свой цвет в исихии. Империя, при ее обезличивающей природе, позволяет расцвести личности и Церкви, благодаря своей ограничительно-охранительной функции. Не из этой ли проблемной близости Церкви, Империи и личности выросла спорная (на мой взгляд) категория политического исихазма, введенная Г. Прохоровым еще в 60-е гг. и подхваченная сегодня его учениками?
Здесь нам важно выяснить, связаны ли полярные начала империи и личности, возможен ли их совместный подъем? И тогда будет лучше понят характер отношений Церкви и государства, государства и общества, нации и Империи. Или это «вещи несовместные», разные пути развития? К сожалению, этот наш опыт, скорее, негативен.
Идея власти у нас стала самоценной, вещью в себе, доминируя над всем — нацией, обществом, семьей, личностью. Так сложилось со времен княжеских междоусобиц. И тому есть объяснение: нашим пространством, интересами геополитики, издержками характера, нашей многонациональностью и многоконфессиональностью. Но это внешние факторы. Схожие ситуации были и у других народов. Причина же лежит глубже — в игнорировании единства личности во Христе.
Если на Западе единство личности понято механически, то нами, скорее, органически; но здесь и там это единство проступает — вне Духа. Во Христе Запад педалировал «плотское», телесное начало, мы — умозрительно духовное, Божественное. В обоих случаях гармония, равновесие нарушены.
Это заметно на противопоставлении иконы и живописи (правда, с 16 века и наша икона обретала черты западной «дебелости»). Но сам посыл иконичности (безусловно, предпочтительный для Церкви), чреват сугубой символизацией, развоплощением Образа (последнее наглядно проявилось в поэме Блока «Двенадцать»).
В любой интенции издержки неизбежны! Свести их до минимума и составляет задачу трезвения духа, динамического равновесия, балансирования между полюсами, поиска золотой середины (золотого сечения). Ведь сама природа Бого-человека, единства противоположностей творящего и тварного — проблемна! В чуде Теофании скрыта тайна домостроения (природы человека, возможности обожения его в сем мире и пр.)
Того же истока и трудный вопрос: возможен ли политизированный исихазм (поставленный на службу идее Империи) в принципе или это лишь византийский опыт исихастской политики (влияния исихазма на власть)? Это есть вопрос связи Империи и Церкви.
Исихазм формировал теократический характер управления Византией при доминировании начал Империи над Церковью (цезарепапизм). Похоже, эти вопросы по-разному видят С. Хоружий и Г. Прохоров (в учениках). Мне ближе более взвешенная и продуктивная позиция С. Хоружего; в ней меньше сегомирной заданности.
Вероятно, преп. Сергий исходил из уникальности Византии с учетом своего времени и места (необходимость изжить распри не вполне воцерковленных, своевольных русских князей и наше сопротивление Орде, подобно противостоянию Византии натиску ислама).
2. Так возникла северная Фиваида — образование сети монастырей, всплеск монастырского движения и мирное духовно-экономическое освоение («колонизация») северо-восточных земель Руси. Церковь и Нация росли как национально-церковная общность, вызрела идея соборности как духовной скрепы русского мира, тела народного, общины, христианской русско-европейской (еще не евразийской) ойкумены.
3. Из этого корня вырастало церковно-политическое объединение всех племен вокруг Москвы, «собирание» земель, образование Московии — из образа Церкви-Царства как средоточия и защитной оболочки. Тогда и вызрела идея Москвы — Третьего Рима, централизации власти через ее воцерковление. Это была идея духовная, церковная, приглянувшаяся новой династии, Тишайшему царю, взятая им на вооружение и вскоре ставшая идеей геополитической и историософской. Амбициозный патриарх Никон был низведен до орудия в руках царя в строительстве здания Империи. В Византии и на Руси границы Церкви совпадали с границами православного государства. Потому Церковь обречена была служить интересам империи. На Западе Церковь (под властью Рима, империи, но независимо) исконно росла как над-национальное и над-государственное образование. И вот парадокс истории: Рим «выпестовал» себе оппонента, чтобы его авторитет использовать в создании разных имперских форм, выросших на его руинах. Папа мог использовать свой авторитет и власть для стравливания монархов друг с другом, играя на их национальных и личных интересах. К тому же, у них были своя армия, ордена рыцарей-монахов. У патриархов-византийцев и русских был один государь (един Бог — едино царство; и царь земной довлел над небесным, владел телами, а не душами лишь!).
На Западе Церковь строилась как Империя (став единственной, подлинной, незыблемой Империей), на востоке Империя — как Церковь (что выглядит тавтологией, тождеством, а на деле имеет разные векторы динамики). Таков исторический исток сервилизма нашей Церкви, исконного византийско-русского цезаре-папизма (хоть против этого термина и возражал прот. Зеньковский). Церковь наша несамостоятельна, обречена свои проблемы решать в союзе с государством (вот она симфония властей в эмпирике и в идее). Но боль наша не в этом, а в том, что за коллизиями борьбы двух властей обеими забывается личность (и Творца, и человека), начало всех начал. Сергий о ней помнил, Нил Сорский ее культивировал; иосифляне — забывали. Противопоставление Г. Федотовым Нила Сорского и Иосифа Волоцкого — ложно по критериям. Либеральней и прогрессивней на деле были как раз иосифляне. Но Иосиф радел о державе ради людей; нестяжатели — о их душе непосредственно. Это разные интенции сестер Лазаря, друга Христа, — Марфы и Марии. Говорят, Церковь не в бревнах, а в ребрах, заботу при этом направляя на бревна.
И трудно поверить, что монахи-исихасты шли на восток лишь из патриотических побуждений, отвечая вызовам времени, исполняя госзаказ. Шли спасаться, в т.ч. от мира, его властей. И у казаков мотивы были двойственны, корыстны: служить себе и государю, поскольку он дальше и выше, а не барину-извергу. Вот и шла мирная колонизация земель.
И еще один проблемный узел: соотношение категорий Царства и Империи — они разнородны как нация-культура (уникум) и ойкумена-цивилизация (универсум). И преп. Сергий не повинен в перекосах, вызванных нашей национальной гордыней (родо-племенной, по сути); он-то созидал иное Царство, Христово, Империю свободной и ответственной личности, а не национальную резервацию, отгороженную копьями, штыками, ракетами.
II. Далее важна не фиксация известных фактов, а их проблематизация и поиск решения.
1. К 1392–1492 гг. относится возникновение северной Фиваиды, земного и небесного прообраза Церкви-государства-общины. Это откровение нашего призвания, с которым мы не вполне справились! К 1492 году вопрос форм средоточия сил, форм государственного правления назрел. Он выглядел следующим образом: в чем наше упование — в личности, нации или государстве? Мы оказались не готовы ответить на «эсхатологические», а точнее, экзистенциальные вызовы времени. Симптомы роста, кризиса и перехода мы приняли за признаки надвигающегося апокалипсиса, конца света.
Ответственность привычно взяла на себя власть государственная, потеснив церковную власть, духовные авторитеты. Это и были издержки опыта Византии — цезарепапизм, сервилизм Церкви и личности, слабость нации и социальных институтов после двух с половиной веков ордынского ига. Навыки борьбы за власть возобладали над интересами нации и общества, не говоря уже об интересах личности, о которой забыли и думать. Шло интенсивное обезличение всех институтов, начиная с Церкви, сосредоточение личностно-волевого начала в фигуре властителя-самодержца. До какого-то момента это было оправдано и отчасти даже необходимо. Но уже при своей реализации триада православие — самодержавие — народность была искажена до самодержавия — православия — народности. Тогда как православие — это не консистория и церковный клир, к чему все свелось, а церковная соборность, свобода и ответственность, воля, средоточие личностного начала.
Исток наших бед — детская незрелость национально-народной воли в квази-эсхатологическом ожидании 1492 года. Ответственность за себя, свое будущее полностью возложили на Творца! Почему на Западе полагались и на себя, а у нас — уповали только на Бога и царя?!
Отсутствие трезвого взгляда, зрелости духа вело к ложному «провозвестию» и радостному ожиданию конца света; а оно не сбылось — отсюда разочарование, утрата иллюзий, приведшие не к мужанию в трезвении, а ослаблению души, унынию. Так возникла трещина национального духа, кризис, драма, приведшие к расколу. Осталась лишь мечта, утопия, образ; духовная идея Москва — Третий Рим обрела политизированные формы; личная воля и ответственность были подчинены духу социума-сообщества-державы. Центр тяжести был перенесен на Империю, все упования связали с внешней силой; произошел перекос и распыление сил нации, народа, общества, личности и Церкви. «И государства жесткая порфира, как власяница грубая, тяжка», — заметил Мандельштам.
2. Историческая вина духовной и державной власти: отношения Церкви и государства как Царства или Империи? Мы — Евразия или Византо-Россика?!
У преп. Сергия так вопрос еще не стоял; главной его целью было — собирание, концентрация сил нации и державы. В 1453–1492 лишь созревали формы государства, правления, осуществлялась централизация власти.
Здесь необходимо пояснение. Любая структура образуется по принципу организации (системы логических, механических связей, конгломерата) или природного организма. Так соотносятся, например, естественно-математические (точные и технические) и социально-гуманитарные («не-естественные») науки. Церковь Христова исконно представляет собой духовно-личностную иерархию, по Главе ее. Но римская, безличная и языческая, по сути, идея Империи как организации определила характер отношений Церкви и Империи в Византии, их внутреннюю структуру. Духовно-личностное было обозначено фигурами императора и патриарха, лишь декларировано.
В 1453 году дряхлая Византия, наконец, пала (поскольку «не плоть, а дух растлился…», по замечанию поэта). Россия вместе с ответственностью за все Православие перенимает и ложные традиции, осуществляя лже-преемство, подражание исчерпавшим свои потенции формам власти. Центр тяжести переносится на Империю, происходит перекос, двоение цели при сохранении идеи и образа Царства. Мы получаем усугубление издержек национального образа Царства (как родо-племенной идеи) — издержками универсалистской, космополитической модели Империи. Смешение форм, в чем и по сей день не разобрались, образует опасную смесь. В условиях войны (ряда поражений 1916 года) детонатор с неизбежностью сработал (повторив 1905–1907 годы).
Этому способствовало то, что в России патерналистский характер отношений в Церкви как организме (семьи-рода-общины) наложил отпечаток на самодержавный характер власти как самоценности. Империя не может быть организмом, но лишь организацией. Организмом, по модели духовно-семейных отношений в Церкви, может быть лишь Царство. Мы в безлично-бюрократические формы римо-византийской Империи внесли одушевленность структуры, характера отношений национальной Церкви-Царства. Мы строили не национальное государство-царство, а национальную империю!
Думается, это нонсенс! Империя не может быть национальной, она экуменична, корпоративна, безлична по природе. В России — замкнуто-кастовый характер мирской власти; абсолютизирована не Цель, а сакрализован механизм властвования.
В России национально-евразийский, народно-общинный компонент определял характер сервилистской зависимости Церкви от Царства, Империи. Власть ради власти — Церковь и Царство как семья-род, община. Личность оказалась вторична, подчинена, включена в личные отношения рода-семьи-общины-государства. В Византии при всей сословности личность отчуждена от системы, фигура императора знаково представительна, а не сакральна. Сакральна функция, а не человек; связи обезличены.
Индивид при условии встроенности в систему связей, его послушности структуре — свободен как частная единица. Мы же лишь отчасти исполнили свою миссию в мире. Проблема полюсов не столько в личности и империи, сколько в Нации (Роде), противостоящей и Личности, и Империи. Культ нации опаснее культа личности и Державы. Под маской патриотизма, равно как и под лозунгом державности, протаскивается пещерно дремучее нео-язычество.
Разрыв и самодовление каждого из начал гибелен для нас — неизбежен уход или в индивидуализм, или в деспотию властного аппарата и коррупции бюрократов, или к тирании охлократии (под вывеской народности и национальности). Мы имеем весь букет. Потому неизбежна дегенерация (вырождение, перерождение, регенерация) привычных форм национального, социального, государственного устройства и семейно-личного быта!
Этноцентризм, персоноцентризм, социоцентризм — равно опасны в своем самодовлении, самоисключительности. Преодоление секулярного их разрыва — задача современности, доставшаяся нам от 14–15 вв., от времени преп. Сергия!
Внутреннее делание в монашеском самоотвержении — исключительный, единственный образец служения общей цели.
Таков в своем предназначении характер христианской восточно-европейской цивилизации, но не евразийской родо-племенной деспотии и не римо-византийской тирании-Империи. Преп. Сергий — знак нашего призвания и огромных духовно-исторических потенций, не исполненный нами урок единства всех начал во Христе; он открыл «золотой век русской святости» (Г. Федотов), стал вершиной национального духа!
Мы же раздвоились в путях своих, запутались в способах и формах правления — секулярно-цивилизационная Империя или сакрально-национальное Царство? Что важней — нация или Церковь? Как всегда, жажда синтеза (так дешевле и проще) дает два в одном: создали из нации культ и свели Церковь к форме национального организма (даже организации). Это и есть наш особый путь? И по сей день бьемся с вопросом — что строим? Рим? Вавилон? Как показывает опыт, что бы ни строили (рынок, евразийский базар или евро-американскую биржу), выходит прежнее — блудилище и посмешище, зона и кабак в одной упаковке!
Вот и оказалось: на западном полюсе — индивидуализм, безответственность индивида за общее благо; а у нас — коллективная безответственность, даже и за себя.
В итоге получили две тоталитарные формы — мещанский национал-социализм и люмпенская «социально-классовая» диктатура; а на деле в обоих вариантах — тирания духовной маргинальности, уровень миро-восприятия, представлений лавочника.
Оккупационная бюрократия мирно уживается с компрадорской буржуазией, связанные общими интересами коррупции и разграбления страны, превращения народа в стадо, которым вполне удобно управлять, не утруждаясь. Таково состояние дел.
Остается вопрос: почему западная дедуктивность, давшая расцвет индивида (война всех против всех), и восточная индуктивность, приведшая к сервилизму Церкви, дали сбой? Но совершенно очевидно, что оба пути, папо-цезаризм и цезаре-папизм, увели нас от личности Христа, приведя христианизированные (христианские ли на деле?) Европу и Евразию к застенкам и концлагерям.
До таких пределов одичания не доходили гунны и скифы. Мы наследуем их традиции! Не зря жуткие «Скифы» Блока (да и «Двенадцать», подорвавшие силы автора, сгубившие его своей лже-духовностью) — плод культуры, искушаемой идеей-образом империи, развоплощающей личность до иллюзорного, призрачного состояния. Мы оказались заложниками, жертвой собственных мечтаний, упоения высокими иллюзиями.
В единстве личности Христа — залог нашего общего и личного спасения.
И преп. Сергий — отправная точка в ситуации поиска (точнее, выбора) своей духовно-религиозной, национально-государственной и личной идентичности.
Эмпирически заложником любой формы правления оказывается личность. Свидетельство тому — Драма Христа, оказавшегося между Римом (империей) и Иудеей (царством почвы и крови)! Самодержавия Духа мы еще не касались (исключая редких личностей в редкие моменты). Но гордимся духовным реализмом, замеряя его на объем и вес, пробуя на зубок. От этого веет радостью дитяти, нашедшего себе новую забаву.
У нас все усиливается дух холопьего патриотизма и местечкового чванства. Это и Пушкин ощущал, бескомпромиссно полемизируя со своей эпохой. Социологи и психологи давно заметили: чем легковесней рубль — тем короче ум и юбки.
III. Сегодня идет жесткий спор между имперцами и националистами. Но не ясен характер отношений империи и нации: русские — это титульная нация с вытекающими отсюда правами и обязанностями или этнос среди равных ему? Судя по отношению власти к ним, третий, выморочный вариант — подверженный геноциду, обреченный на деградацию, распад, дегенерацию, вымирание, задавленный прессом псевдо-имперской риторики, демагогии и тягла (прочие паразитируют на них!). С обязанностями, но без прав. Отсюда «подростковые» комплексы, болезненная реакция! И пока скрыты все плюсы и минусы двух форм власти, или их симбиоза, я стою на позициях личностного начала. Для меня Лик равен истине, ибо истина личностна (а не релятивна!).
Любой иной выбор — это выбор между близнецами: большевиками и коммунистами, либералами и демократами, фашистами и нацистами. Про их глубинное родство говорить уж и не приходится — догматическое, тоталитаристское, утробное мировосприятие; личности здесь исконно нет, лишь толпа или осатаневший одиночка.
Я выбираю между личностями, а не идеями и системами, узурпирующими ее, утилизующими. Ни нация, ни род, ни империя не имеют касания к Богу; они вторичны, производны, даров бытия от Него не получали; онтична, богоданна лишь соборная личность. Потому род избранный, удел Богородицы, народ-богоносец — опосредованные личностью понятия и начала.
И в подтверждение сказанному. Для Тютчева, например, Империя поэтически соотносима с космосом, иерархией. Он, как и Леонтьев, очарован красотой образа-идеи. Различие лишь в выборе: Леонтьев тяготел к византизму (и эллинству), Тютчев — к славянству (этно-империи). Дело в акцентах и доминантах; но оба — мыслят по-гегелевски рационалистично, лого-центристски. Истинно национален — Достоевский. Это разные уровни и степени проявления, соотношения личностного (вне-личного) начала.
Тютчеву Восток изначально чужд; дальше Византии он не идет (и лишь в умозрении, в идее и поэтическом воображении). Леонтьева манят миражи, ближневосточная орнаменталистика, эстетика. Достоевский углубляется в евразийство.
Все три модели означают уход от Христа в грезы идеологизма и публицистики.
Это упоение вином своих «слишком человеческих» мифологем-иллюзий.
Достоевский-романист и Тютчев-лирик по-христиански гениальны в своих художественных творениях, в образах-прозрениях; их публицистика неизбежно страдает монологизмом, идеологией, «направлением», односторонней заданностью.
У Гоголя и Лермонтова видим явные западания в односторонность, повреждения духа. Лермонтов, из-за ранней гибели, не успел вполне раскрыться; но судя по последним стихам, в его динамике наметилась «национально-пушкинская» доминанта, он двигался в этом вершинном, продуктивном направлении.
Лишь Пушкин (подобно Сергию) умел рано (с «Годунова») и до конца оставаться равноудален от крайностей: «Тогда блажен, кто крепко словом правит и держит мысль на привязи свою…». Их и роднит это духовное трезвение, редкое в истории, особенно у нас. Баланс держать труднее всего — это и есть творческий дар здравой души и воли, требующий огромных усилий, культивации! Равновесие Троицы вдохновляло гений Сергия, а через него — Андрея Рублева и Пушкина. Отблески этого Света без тени видел Достоевский — в Пушкине и Тютчеве, отчасти в Лермонтове.
*Заметим, феномен не дает тени, лишь являясь источником света, светясь изнутри. Это и есть состояние обожения, доказанное многими примерами отдельных святых и художников (гений и святой — штучны, близнечны как творцы себя, эхом отзывающиеся зову Бога; тотальна лишь бездарность, делающая себя таковой). И противопоставление гения и святости Бердяевым выглядит апофеозом интеллектуальной пошлости, к чему столь склонен любой буржуа и революционер. Обычно эти полюса сходятся в одном лице, равно образуя рвотную и взрывную массу и эффект.
