Ноктюрн
Обернись: с тобою рядом
Наступает вечность чья-то.
Чей-то голос, чей-то профиль
Тихой музыкой звучат.
Посмотри: на небе звезды
Вырастают, словно гроздья,
Вызревают, словно строфы,
И однажды вниз летят.
Видишь: высоко над нами
Бог рисует свой орнамент
И устало трет пергамен
Без конца его стило.
Слышишь ли? Харон под нами
Водит свой челнок кругами,
Мерит реку берегами,
И скрипит во тьме весло.
Знаешь, средь полей широких
Нет травы мудрей осоки.
Нам она расскажет сказку
Про тебя и про меня.
Ведь от счастья остается
Облако на сонном солнце —
И рассыпанные краски
Замирающего дня.
Только осень. Только ночи.
Смерть все дольше. Жизнь короче.
* * *
Упаду ли в любимое кресло
И, без смысла уставясь в окно,
Вновь увижу лишь профиль твой, вместо
Крыш, дождя, гаражей — все равно.
Уж прости, что мой глаз неразборчив,
Из случайных деталей творя
Образ твой — наугад, среди ночи,
Без аптеки и без фонаря.
Полночь падает, рушится с башен,
Накрывает всю улицу до
Перекрестка, направо, и дальше,
Где стоит, ожидая, твой дом.
Неподвластна рассудку, как мантра,
Ночь с безумием накоротке.
Кви про кво — что за абракадабра
Чертом вертится на языке?
Акварельное танго. Иного
вернисажа не жди у окна.
Город скрылся, дождем заштрихован.
Город полночью выпит до дна.
Дождь летит до земли — и обратно.
Дождь бесшумно идет на носках.
Только пульс, оглушительно-внятный,
Штрих-пунктиром стучит у виска.
В темных лужах — финальные титры,
да бредет по дороге пустой
плавный пьяница, кем-то побитый.
Он — в твоем долгополом пальто.
* * *
Снимает свой веселый нос,
смывает грим усталый клоун,
замкнулся круг метаморфоз,
и он в кабак плетется снова.
Замкнулся круг, уехал друг,
который двух всегда дороже,
который ближе этих двух,
который резче, суше, строже.
Замкнулся круг немилых рук;
немилых губ, тех, милых, — вместо;
неправд, невстреч, причин, потуг.
О, сколько... (далее — по тексту).
Да будет так. Движенье вспять
лишь греку-раку кажется атакой,
и все смешалось в дыме, не понять,
кто грек, в чем соль и где собака.
Ты здесь. В твоем бокале дна
Еще не видно. В окнах спален
Свет невесом и желт. Реален
Лишь черный пес, бегущий краем сна.
* * *
Наш вечный друг и рабства враг,
Которым мир привык гордиться,
Был в карты выпить не дурак
И между тел опохмелиться.
Пока не призывал поэта
К ответу иноземный бог,
Поэт плевал на этикеты
И развлекал себя как мог.
Пойдет направо — эпиграмму
Родит про русского царя.
Налево — и пропала дама
Плюс репутация ея.
Покуда нервные гастриты
Зубровкой лечит государь —
Шутник строчит “царя Никиту” —
Да так, что Даль глядит в словарь.
А эта легкость! Мон ами!
Шутя — шути, но разве ж в моде
Писать о блядках и свободе
Одним размером, черт возьми!
“Сверчок, куда?” “На маскерад,
Душа моя! Там нынче Мери!”
Он к декабристам был бы рад,
Да мрачный Пестель не поверил.
Ему ж — что Керн, что Геккерен:
Ва-банк — без мысли о потере.
Так дразнит Амадея тень
Потомков бедного Сальери.
РИМ
Кто, не слыша сомнений рассудка,
Рассчитал всю таинственность линий?
Кто хранил тебя нежно и чутко
Между Ромулом и Муссолини?
Кто все крыши, ступени, фронтоны
Освятил так весомо и зримо?
Кто на улицах неугомонных
Карнавальной плясал Коломбиной?
Как поверить сегодня истории,
Двадцать раз перешитой, заштопанной,
Что пытали железом — в соборе,
А казнили — на Пьяцца дель Пополо?
Пусть — судьба, и Империя сгинет,
Отпадет словно с тела короста, —
Семь холмов вспомнят шутку Феллини
И Нерона тяжелую поступь.
Тьма легла древним храмам на плечи —
И скрываются в нишах химеры.
Контур клена луною очерчен,
Точно профиль легионера.
Так настойчив, шумлив дождь осенний,
Что в тебя, как в град Китеж, не верится.
Но дороги ведут к твоим стенам —
Как сосуды — к немолчному сердцу.
Только здесь просто, ненарочито,
Так легко, что по коже — мурашки,
Прямо в душу, безверьем изрытую,
Бог стучится. И дверь — нараспашку.
* * *
Прошло Крещенье. Холодов крещендо
Звучит все злее, бьет в колокола.
Чем отогреть в хрустальный день до
Дна души промерзшие тела?
Сивухой, сексом, пляской, сабантуем?
Хотя и так, похоже, не усну:
То Пугачев разбудит поцелуем,
То Ленин за борт бросит, как княжну.
В термометре навеки ртуть застыла:
Нет ниже сорока цензурных чисел.
Хотя и немцам в сорок первом было
Уж не теплее. Греющая мысль.
А тот же Мураками русских хвалит:
Мол, на морозе думать нам ловчей.
Дед Паша чайник на огонь все ставит,
Все ждет, наивный, дураков-гостей.
Но только нищий у подъездов кружит,
Надвинув шапку на разбитый лоб.
Покрылась льдом одна восьмая суши.
Спи крепче, наша правильная дробь.
Летаргия
Столб тенью зацепил окурок —
Сюжет для теленовостей.
На солнцепеке котофей
Спит, воплощенье Эпикура,
И кажется ему, что он
Среди дорических колонн.
У бабки прорвало пакет
С кефиром и вишневым соком.
Старухи плавится хребет.
Искрится россыпь битых стекол,
И сквозь нее течет в овраг
Молочно-сочный Потомак.
Направо — морг, навыверт — гром.
В заборе — щель. На небе — птица.
Врастает в зелень целиком
Пятнадцатая горбольница,
И в ней на первом этаже —
Фантом в бинтах и неглиже.
Перспектива работы Дали
Безупречна: отчетливо видится
Как на длинной веревке вдали
В сносном домике с видом на жительство
Сохнет древняя майка мужская
Да прищепка горит золотая.
