Вниманию читателя предлагается существенно дополненная и значительно измененная часть главы из книги «Американский путь. Люди, создававшие страну». Эта глава посвящена происходившей в 1919 году Парижской мирной конференции, событию, настолько важному и настолько противоречивому, что последствия ее решений мир ощущает до сих пор. Одним из таких противоречивых решений Конференции было решение о дальнейшей судьбе Бальфурской декларации и создании еврейской национальной государственности в Палестине.
***
Официально, вопросы по утвержденной программе, а также все многочисленные петиции на Парижской конференции рассматривались в Верховном совете, или, как его обычно называли, Совете десяти. В Совет входили лидеры делегаций США, Англии, Франции, Италии, министры иностранных дел этих четырех стран и два представителя от Японии, итого – десять человек. Но ни для кого не было секретом, что дела – большие, средние и самые мелкие – на Конференции решались на переговорах между «Большой четверкой» – Вильсоном, Ллойд-Джорджем, Клемансо и Орландо, которая к концу Конференции превратилась в «Великую тройку» - итальянский президент Орландо, обиженный «нечувствительностью» Вильсона, Клемансо и Ллойд Джорджа к итальянским географическим претензиям, покинул Париж намного раньше остальных.
Большая четверка (Ллойд Джордж, Орландо, Клемансо, Вильсон)
После нескольких задержек Конференция открылась 19 января 1919 года. В каких-то, сравнительно мелких вопросах «Большая четверка» довольно быстро пришла к взаимному пониманию, в каких-то возникли серьезные разногласия. Какие-то вопросы были фундаментально важными, во всяком случае, для главных участников Конференции, какие-то – нет.
К группе важных вопросов, среди прочих, относился договор об европейских границах, прежде всего, о границе между Францией и Германией; соглашение о репарациях и погашении долгов; о наказании Германии; о создании новых независимых государств – Польши, Чехословакии, Югославии (как федерации, состоящей из государств, в свою очередь требующих независимости в определенных границах), Австрии, Венгрии и об их границах; о восстановлении Бельгии, о территориальных претензиях Греции, Италии, Румынии и Болгарии; о восстановлении независимых прибалтийских государств Латвии, Литвы и Эстонии, а также - Финляндии; о свободе морской торговли; об уровнях военно-морского флота различных государств; о реакции на события в Советской России; о сохранении независимости Китая; о создании Лиги Наций.
В ряду второстепенных вопросов был так называемый «Восточный вопрос». По отношению к послевоенному устройству бывшей Османской империи у «Великой тройки» были принципиально разные соображения. Вернее будет сказать, что у Англии и Франции соображения существовали и почти не совпадали, а у США, к сожалению, вообще не было ни четкого мнения, ни ясного понимания ситуации.
Интересующему нас региону был посвящен целиком пункт 12 из «Программы Четырнадцати пунктов» Вильсона:
- Турецкие части Османской империи, в современном ее составе, должны получить обеспеченный и прочный суверенитет, но другие национальности, ныне находящиеся под властью турок, должны получить недвусмысленную гарантию существования и абсолютно нерушимые условия автономного развития. Дарданеллы должны быть постоянно открыты для свободного прохода судов и торговли всех наций под международными гарантиями.
Позиция Вильсона по Двенадцатому пункту отвечала его представлениям на момент написания Программы, то есть началу 1918 года, претерпев большие изменения в течение последних шести лет. Например, в 1912 году Вильсон убеждал своего главного внешнеполитического советника «Полковника» Хауса, что в случае войны «не должно остаться никакой Турции». После армянской резни 1915 года Вильсон считал, что Турция должна быть наказана вплоть до лишения независимости. Но к 1919 году взгляд Вильсона опять изменился. «Америка полагает, что необходимо помочь всей Турецкой империи [так в оригинале меморандума Госдепартаменту] в обретении правильного государственного управления и преимуществ современной цивилизации». На протяжении всего периода подготовки к Конференции Вильсон ясно не высказался, к каким народам огромной Империи относится изобретенный им термин «право на самоопределение» и, тем более, каким образом это право будет защищено. Даже решение гораздо более волнующего христианский мир армянского вопроса никогда не было окончательно сформулировано и усилено какой-либо реальной угрозой применения силы. К сожалению, как признают историки, Вильсон не знал регион Османской империи и не понимал реально происходящие там события. «Все его знания о географии, культуре, традициях, религиях населяющих регион народов были почерпнуты из Библии», - пишет Майкл Орен в книге «Власть, вера и фантазия».
Но некоторые понимали, к чему может привести такой дилетантизм. Вальтер Липпман, будучи помощником военного министра, еще в 1918 году писал в письме министру, что Америка будет ответственна за «выигрыш войны и проигрыш мира», если не найдется «абсолютно поразительный гений», способный согласовать противоречивые планы Вильсона по Ближнему Востоку. Франция, Англия и Италия, да и полунезависимая Турция, точно так, как и окружение Вильсона, не могли понять, что же конкретно хочет Вильсон на Ближнем и Среднем Востоке, и что он для этого готов сделать. Наказать турок? Или наказать «колонизаторов и империалистов» англичан и французов, лишив их честно завоеванных (по их мнению) преимуществ в регионе? Самим США стать главной силой на Востоке или разделить власть с союзниками (это был предпочтительный вариант и для англичан и для французов)? Выполнить обещания, данные армянам, евреям, сербам, курдам, грекам, арабам? Создать государство курдов? Создать государство евреев? Если да, то как это все конкретно совместить? Что касается «права на самоопределение», то даже Госсекретарь Лэнсинг удивлялся: «Разве мусульмане Сирии, Палестины и, возможно, Марокко и Триполи не рассчитывают на это? И как эти ожидания можно привести к гармонии с сионизмом, к которому Президент особенно благосклонен?»
В такой полной неопределенностей обстановке 30 января 1919 года Конференция приступила к обсуждению вопросов так или иначе связанных с разделом Османской империи[1].
Позиции сторон на этот день кратко можно обозначить следующим образом[2].
Великобритания стремилась распространить свою империю от Египта до Персидского залива, использовав США в качестве заслона французским и русским (на Кавказе, Персии и, возможно, Палестине) амбициям. Суэцкий канал в любом случае должен был остаться свободным для прохода английских кораблей. В этой связи, по ее мнению, вопрос о статусе Египта не должен был обсуждаться вообще. Одним из главных требований Лондона было включение нефтяного района вокруг города Мосул (нынешний Ирак) в сферу его интересов.
Франция хотела в любом случае сохранить свое влияние в Сирии (которая в Османской империи включала большую часть нынешнего Ливана и Иорданию), распространить свое влияние на все средиземноморское побережье Ливана и на провинцию Киликия в Турции. Что касается Палестины, то Франция, не желая усиления Англии, предпочитала поставить Палестину и все святые места под интернациональный (Англия, США, Россия[3]) контроль.
Обе страны хотели разделить Анатолию между греками и итальянцами, не оставив ничего Турции.
Кроме того, англичане и слышать не хотели о любой дискуссии по поводу Персии, считая ее зоной британских интересов, что абсолютно противоречило взглядам США, считавших Персию нейтральной страной.
Позиция Соединенных Штатов была самой «интересной». «США намерены полностью игнорировать все прежние европейские соглашения в регионе, за исключением тех, которые случайно совпадут с нашими представлениями о справедливости», - такова была директива Вильсона.
Вильсон явно увлекся. Именно на Востоке у него не было никаких силовых аргументов. Не объявив в свое время войну Турции и не сделав почти ничего во время армянской резни, Вильсон не имел ни военной силы, ни достаточного авторитета в регионе. «Мы всегда были аутсайдерами [на Ближнем Востоке]», - сказал Уильям Вестерманн, профессор, советник Вильсона, отвечавший за проработку восточной политики в Четырнадцати пунктах. За исключением нескольких сотен американских евреев, служивших в Еврейском легионе английской армии, у американцев на Востоке больше не было никого и ничего. У англичан же, к примеру, там стояла 200 тысячная армия, оккупировавшая все ключевые города, включая западную Анатолию.
Дискуссия по «восточному» вопросу мгновенно зашла в тупик. Вильсон не соглашался на раздел территорий (кроме западной Анатолии) между Англией, Францией, Грецией и Италией, а эти четыре страны не признавали права на самоопределение народов, заселявших регион. Раздраженный Уильям Йелл, советник Вильсона, заявил в своем выступлении: «Несмотря на пропаганду и призыв к освобождению угнетенных народов... англичане и французы стремятся только к сохранению своих интересов на Ближнем Востоке». На что французский министр колоний не менее резко огрызнулся: «Препятствие к решению проблем – Америка!» В этом «дружественном» обмене репликами, как в зеркале, видна общая конфликтная и малопродуктивная обстановка, сложившаяся на Конференции.
Этому были объективные и субъективные причины.
***
Важность Парижской конференции для будущего мироустройства понимали все.
Последний раз в Европе подобная конференция происходила в 1814-15 годах в Вене. На Венском конгрессе в узком кругу решался вопрос посленаполеоновского устройства Европы. Здесь важно уточнить и расширить смысл предыдущей фразы.
Во-первых, узкий круг из пяти-шести человек – монархов, канцлеров и министров иностранных дел, даже с членами делегаций оставался действительно узким кругом. Например, вся английская делегация состояла из 14 человек.
Во-вторых, эти люди были верхушкой европейской аристократии, десятилетиями крутившимися в высших государственных и дипломатических сферах, давным-давно знакомые друг с другом, «перепутавшимися» сложными родственными связями, свободно говорившими на одном (французском) языке, съевшими «не одну собаку» на банкетных столах европейской политики.
В-третьих, географически, они занимались только Европой, даже частью Европы: на Конгрессе не обсуждались владения Османской империи, которые занимали достаточно большую южную часть континента.
В-четвертых, они особенно не спешили и очень успешно сочетали работу на Конференции с многообразными развлечениями и светскими раутами.
В-пятых, хотя в Вену кроме главных действующих лиц съехались десятки мелких и средних «проталкивателей» своих локальных европейских интересов, но их количество было, если можно так сказать, регулируемо. Они, конечно, вызывали головную боль у глав основных делегаций, но – не более.
В-шестых, председатель Конгресса, австрийский министр иностранных дел Меттерних оказался прекрасным организатором. Он не только тщательно следил за тем, чтобы обсуждения не выходили за рамки ясно сформулированной программы, но и прилично организовал ежедневную рутинную работу делегаций.
Наконец, может быть, главное – в решении вопросов, стоящих перед Конгрессом, европейским монархам не надо было оглядываться на «народное» мнение и на реакцию прессы. Даже английская и французская делегации были в гораздо большей степени самостоятельны в принятии решений, несмотря на определенные сложности, связанные с мнением английского парламента и политической неопытностью Людовика XVIII.
В Париже практически все было по-другому, много хуже.
Формально «узкий» круг «Большой четверки», фактически представлял собой гигантское количество советников, экспертов, помощников, переводчиков и прочих людей, так или иначе включенных в делегации. Например, в английской делегации было более 400 человек. Само количество официальных государственных делегаций было умопомрачительным – более тридцати. Конференция освещалась не менее, чем 500 журналистами. Количество делегаций отражало новую реальность: на Конференции обсуждались вопросы, затрагивающие весь мир.
Европейские проблемы были важными, конечно, первостепенными, но круг вопросов выходил далеко за рамки Европы. Важным членом Конференции была Япония. Ее военно-морские и территориальные амбиции не могла и не хотела игнорировать Америка. С Японией был тесно связан вопрос сохранения независимости Китая, который волновал всех. К Японии были серьезные претензии у нескольких стран Юго-Восточной Азии, которые были представлены на конференции своими делегациями. С Японией были связаны и определенные трения между США и Англией. В послевоенном мире возникли совершенно новые глобальные вопросы, немыслимые в Вене, например, регулирования гражданского воздушного сообщения или обеспечения судоходства в Арктике. Вопросы обеспечения гарантий безопасности морского судоходства и свободы морской торговли были, пожалуй, в ряду главных вопросов, которые интересовали Великобританию; совершенно очевидно, что они не могли быть решены только Большой четверкой. После того, как Вильсон выдвинул тезис о «праве народов на самоопределение», Конференция при всем желании не могла не заниматься многочисленными требованиями независимости народов, о самом существовании которых вряд ли знали некоторые участники Венского конгресса. Например, в Париже были многочисленные и очень «воинственные» делегации курдов, армян, греков, таиландцев, филиппинцев, словаков и многих-многих других, которые требовали внимания. Отдельной, но очень сильной головной болью, был вопрос о «праве на самоопределение» десятка мелких народов на Балканах и восточном средиземноморье.
Первая мировая война, практически покончившая с европейскими империями, попутно существенно уменьшила роль и значение европейской аристократии. Поэтому членами делегаций и даже их главами были люди из всего спектра общества, часто, далеко не аристократического, то есть, мало знакомых друг с другом; очевидными примерами были Вильсон и Ллойд Джордж.
Еще до начала Конференции возникли споры по поводу согласования официального языка. И хотя большинство членов делегаций понимали французский или английский язык, но очень немногие владели вторым языком в совершенстве. Ллойд Джордж и Вильсон, например, не понимали французский. Члены японской делегации плохо понимали оба. Ни англичане, ни американцы толком не понимали английский итальянского премьера Орландо, а Орландо во время дискуссий «Большой четверки» обычно терял суть разговора. Само количество официальных языков Конференции – английский и французский - было согласовано только после очень жарких споров, оставивших некоторых, прежде всего, Италию, обиженными. Отсюда возникла необходимость в сотнях переводчиков, в подготовке и сверке документов на различных языках, что требовало время и замедляло ход Конференции.
Руководители делегаций совершенно очевидно спешили: Совет десяти заседал два, а иногда три раза в день. Причина была не только в количестве и сложности вопросов, но и в том, что их всех ждали важные дела дома. Например, Ллойд Джордж должен был внезапно покинуть Париж, чтобы как-то успокоить английских рабочих, собравшихся объявить всеобщую национальную забастовку; кроме того, он постоянно отвлекался на решение «ирландской» проблемы. Вильсон тоже был вынужден в феврале на время возвратиться в Америку[4], чтобы погасить массовое возмущение его внешней политикой в Конгрессе. Надо сказать, что среди глав делегаций самое плохое положение было у Вильсона, его присутствие на Конференции вполне серьезно осуждалось в Америке, как противоречащее Конституции. Он же имел и самую слабую политическую поддержку у себя дома.
Но была еще одна важная причина для спешки, которая висела над каждым, как дамоклов меч. Дело в том, что по ту сторону линии перемирия все еще стояла огромная немецкая армия, формально находящаяся в стадии демобилизации, но сохранившая всю свою командную и организационную структуру. Контроль союзников за происходящей в Германии демобилизацией практически отсутствовал: считается, что в марте-апреле 1919 в Германии под ружьем было, как минимум, несколько миллионов человек. А с этой, союзнической стороны, шла непрерывная гигантская, спешная, во многом стихийная демобилизация, больше похожая на развал всей военной машины. Генерал Першинг, главнокомандующий американской армии, с гордостью докладывал Вильсону, что ему удалось наладить отправку с континента 300 тысяч американских солдат в месяц, и что он планирует вернуть последнего солдата домой к августу 1919. Британия между заключением мира и началом Конференции демобилизовала две трети своей армии. К лету 1919 у союзников осталось всего 39 дивизий из 198, причем это были в самом прямом смысле разложившиеся дивизии: солдаты почти ежедневно устраивали бунты и требовали демобилизации.
Все понимали, что, в принципе, немцы могут войти в Париж за две недели – и не будет никакой возможности это предотвратить. Тем более, что по мере продолжения бесконечных переговоров между союзниками о наказании Германии, о границе между Францией и Германией, о репарациях становилось кристально ясно, что перемирие от 11 ноября 1918 года на существующей линии фронта оказалось большой, а как мы сейчас понимаем - непростительной геополитической ошибкой.
Почти никто в ноябре 1918 не осознал, что буквально за считанные месяцы со стороны Германии на результаты войны станут смотреть по-другому. Как-то совершенно неожиданно для всех участников Конференции пришло понимание, что немцы, как нация, просто не признали свое поражение. На территории Германии, за исключением левого берега Рейна и трех крошечных «плацдармов» на правом берегу, не стояло ни одного оккупационного солдата[5], возвращающихся немецких солдат повсюду встречали, как героев, новый президент Германии Эберт приветствовал войска в Берлине словами «вы вернулись на Родину непобежденными», в городских и земельных собраниях по-прежнему пели «Дойчланд, дойчланд юбер аллес», а начавшийся в стране голод целиком и полностью связывали с «преступной и предательской» политикой Англии и Франции[6]. Французы и англичане не просто беспокоились, у части делегатов Конференции и у большой части прессы возникла самая настоящая параноидальная уверенность, что со дня на день война возобновится вновь. Клемансо, например, не уставал повторять, что «в Германии по-прежнему 75 миллионов человек против наших 40».
Это, с одной стороны. С другой, многие боялись совсем другой опасности, идущей из Германии, опасности большевизма. Новое республиканское правительство Германии было очень шатким, радикалы были его важной частью. В экономическом и политическом хаосе послевоенного времени социалисты и коммунисты, особенно в крупных городах, были слишком популярны, что достаточно умело использовалось германской пропагандой для запугивания союзников. Сыграли свою роль «страшилки» коммунистическая революция в Венгрии в марте 1919 и события в Баварии и Гамбурге. Из-за этих двух противоречивых причин стало еще труднее совместить весьма различные геополитические предпочтения союзников в отношении мирного договора. По мнению Америки и Англии Германия должна была сыграть роль заслона от русского большевизма и, одновременно, сама не стать источником коммунистической заразы. Понятно, что для этого Германия должна была остаться относительно сильной и единой страной, но с этим была категорически не согласна Франция. Германский вопрос, главный вопрос Конференции, стал вопросом, по которому мнения союзников разошлись дальше всего. Члены американской, итальянской и английской делегаций, включая их лидеров, не один раз выражали удивление иррациональной ненавистью французов к немцам и многочисленными попытками их унизить. Навязанный Францией первоначальный (майский) вариант мирного договора с Германией только чудом не стал причиной возобновления военных действий. За это мы все должны благодарить Ллойд Джорджа, который категорически не согласился подписать мирный договор в его майском 1919 года варианте[7]. Большая часть американской и английской делегаций в знак протеста против «несправедливого» мира немедленно ушла в отставку, что стало крупным скандалом незадолго до закрытия Конференции[8]. Даже командующий французской армии маршал Фош (он же был Главнокомандующим всех союзных армий) в знак протеста не явился на церемонию подписания мирного договора[9].
Но если вернуться к проблемам Конференции, то надо сказать, что с самого начала не заладилось и с повесткой дня. По первоначальному плану предполагалось, что предварительное совещание «Большой четверки» плюс Японии определит программу и распорядок Конференции, после чего основная работа будет осуществлена делегациями. Лидеры делегаций должны будут вторично появиться в Париже только после окончания работы Конференции для торжественного подписания договоров и соглашений. Все пошло насмарку с первых дней; из-за существенных разногласий «предварительное» совещание так никогда и не закончилось – главы делегаций надолго застряли в Париже. Программа и ежедневный распорядок тоже никогда ясно не были определены, что вынудило организаторов Конференции к созданию различных комитетов, комиссий и советов – всего их было 26 - для предварительной проработки вопросов и выдачи рекомендаций; из-за несговорчивости участников как сам состав, так и функции этих комитетов непрерывно изменялись, менялись и сроки выдачи рекомендаций.
К сожалению, не получились дружеские деловые отношения и между главами делегаций. По мере хода Конференции портились до того неплохие отношения Ллойд Джорджа и Клемансо. Вильсон, который с самого начала был не расположен к Клемансо, к концу Конференции его едва терпел. Покушение на Клемансо в феврале, которое, к счастью, закончилось только ранением (из семи выстрелов в упор, только одна пуля попала в Клемансо, застряв между ребрами; он вернулся к работе через неделю), серьезно подействовало на пострадавшего: по мнению свидетелей, после покушения он был гораздо менее склонен к концентрации, чем в начале Конференции. Во время заседаний Совета десяти он часто бессмысленно смотрел в потолок, обращая мало внимания на происходящее. Надо напомнить, что именно Клемансо был Председателем Конференции и Совета десяти.
Что касается «философского» подхода к проблемам европейского мира, то буквально с первого заседания определились совершенно различные приоритеты Америки и Франции. Для Вильсона главным было учреждение Лиги Наций, как гаранта мира в Европе, Клемансо ставил идею Лиги на самое последнее место и искренне удивлялся «наивности» Вильсона. Он верил в традиционное европейское решение с помощью соблюдения «баланса интересов», и больше всего стремился к ослаблению Германии и росту экономической и военной мощи Франции, в том числе – за счет увеличения размеров колоний.
Вильсон тоже оказался не на высоте. О его достоинствах много сказано в главе о Брандайсе, но сказанное относилось к 1912 году. Годы изменили Вильсона. Смерть жены и второй брак на женщине, которую многие считали пустой и недоброй, сказались на его психическом состоянии. В свою очередь, власть оказалась слишком тяжелой ношей, он с ней явно не справлялся. Его неспособность наладить рабочие отношения с Конгрессом во время своего второго президентства стала печальной американской легендой[10]. Он стал нетерпимым к критике, подозрительным, обидчивым. Но хуже всего, слишком прямолинейным, абсолютно уверенным только в своей правоте. Он по-прежнему консультировался с советниками до принятия решения по какому-либо вопросу, но становился непреклонным впоследствии, несмотря на изменившиеся обстоятельства, и, не дай Бог, кому-то из членов делегации было попытаться указать ему на необходимость коррекции курса. Хуже всех пришлось «честному рубахе-парню» Госсекретарю Лэнсингу, уже к середине Конференции Вильсон слишком очевидно и достаточно грубо перестал с ним считаться[11]. Лэнсингу, кроме всего, было просто плохо: у него был диабет и новое лекарство, которое он принимал в Париже, не работало.
В общем и целом, получилась та еще «мирная» конференция.
И, наконец, возможно, главное - делегации в своей работе вынуждены были опираться на общественное мнение в своих странах, на реакцию прессы и, в огромной степени, на мнение своих парламентов. В этом отношении, пожалуй, Вильсону, Ллойд Джорджу и Орландо было одинаково неуютно: если Вильсону доставалось от американского Конгресса, который в основном был настроен против участия Америки в переговорах и, еще более, против предоставления любых гарантий европейским странам, то Ллойд Джорджу - от английской прессы, которая была в руках людей, лично его ненавидящих, и которая устроила своему премьер-министру настоящую травлю. В свою очередь, у итальянского премьера дома была такая запутанная и взрывоопасная политическая ситуация, что любой его ход на Конференции вызывал массовое и очень эмоциональное возмущение у доброй половины населения страны[12].
***
Но существовало еще одно важное отличие. В Париж на Конференцию, кроме официальных государственных делегаций из многих стран мира, прибыли представители, кажется, всех возможных политических движений своего времени. Все они добились права представить свои петиции Совету десяти. Их были сотни, все они послали в Париж своих самых лучших представителей. И в этом была своя серьезная проблема: все они агрессивно боролись за место если не за столом переговоров, то хотя бы рядом с ним. Но еще в большей мере - за время личного общения с главами делегаций и их ближайшими советниками, а, значит, и возможного влияния на «Большую четверку».
К сожалению, возможности международной сионистской делегации, руководителем которой был Вейцман, а членами – Соколов, Ааронсон, Усышкин, Спаер, Вайс и другие, были весьма ограничены. Как всегда между евреями возникли внутренние распри - американская часть сионистской делегации часто не соглашалась с европейской[13], да и прибыли американцы на Конференцию с опозданием. Кроме того, и сама делегация в сравнении с другими была малочисленной: в польской, например, было больше ста человек. Вильсон был бесконечно занят решением куда более важных вопросов – как минимум, других тринадцати, плюс вопрос репараций и долгов - и достучаться до него было бесконечно трудно, тем более, в отсутствие Феликса Франкфуртера. На начало обсуждения «восточного» вопроса ФФ все еще не было в Париже, и я нигде не смог найти ответ на простой вопрос – почему? Вполне возможным объяснением будет то, что никто заранее не знал, когда Конференция начнет практическое рассмотрение этого вопроса, что фактически подтверждается его случайным обсуждением именно 30 января.
Случилось то, что случилось. В 1919 году мировая общественность, абсолютное большинство мировых лидеров и значительное большинство американских и европейских евреев относились к еврейской проблеме в ее сионистском варианте с очевидным безразличием[14]. Вся сионистская программа, все попытки практического развития положений Бальфурской декларации стали жертвой и заложником реальной человеческой драмы, когда несговорчивость главных действующих лиц по многочисленным вопросам, куда более важным для них, чем сионистские, в условиях очень ограниченного времени и накопившейся усталости привела к острому – и понятному - желанию «четверки» отложить действенные решения на потом, обойти неприятности стороной, вырваться из тупика бездействия любой ценой. Это был путь к принятию половинчатых, непродуманных, «временных» решений.
Человеком, придумавшим способ разорвать тупиковую ситуацию по Ближнему Востоку, был Ян Сматс. Он был лидером Южно-Африканской делегации и одновременно, будучи заместителем Премьер-министра Южно-Африканского Союза[15], членом Британского военного (Имперского) кабинета. (Он также был южно-африканским генералом во время Первой мировой войны, английским фельдмаршалом во время Второй мировой войны, придумал слово «апартеид» и был единственным в истории человеком, который подписал как хартию Лиги Наций, так и хартию ООН. Если этого недостаточно для одного человека, то он был единственным в мире человеком, подписавшим соглашения об окончании военных действий как Первой, так и Второй мировых войн).
Компромисс заключался в предложении концепции «мандатов».
Здесь надо сделать одно важное уточнение. Предложение Сматса касалось не только мандатов для территорий бывшей Османской империи. Этими мандатами далеко не ограничивалась программа Конференции. По существу, вопрос о мандатах возник еще до Конференции[16], и очень серьезно – в первые дни Конференции. Речь шла о мандатах на бывшие германские колонии в Африке и Океании. Вильсон вначале решил, что всем бывшим колониям будет предоставлена независимость. Но даже он вскоре понял, что в большинстве случаев на спорных территориях просто нет никакой возможности найти какое-либо население, готовое взять на себя самоуправление. На германские колонии претендовали Австралия, Новая Зеландия, Япония, Китай, Бельгия, Португалия, Англия, Франция. По поводу дележки территорий возникла довольно грязная борьба между всеми заинтересованными странами, включая серьезное различие во взглядах между Англией и доминионами – Австралией и Новой Зеландией. «Спасительное» предложение мандатов было настолько неоднозначным и противоречивым, что Высокие Договаривающиеся Стороны не смогли даже прийти к соглашению о том, кем и как они будут контролироваться, не говоря уже о правах и обязанностях мандатных властей. Франция, к примеру, в процессе споров практически в ультимативной форме настояла на разрешении набирать солдат в свою армию с подмандатных территорий. В результате, вопрос о мандатах на германские колонии обсуждался с начала до конца Конференции и только в самом ее конце страны, в основном в кулуарах переговоров, сговорились о том, кто и что получит. Франция, которая цинично считала, что главное получить мандат под любым соусом, а потом можно будет управлять территориями согласно своему разумению, оказалась права: Лига Наций практически не контролировала происходящее на подмандатных территориях.
Но если вернуться к Ближнему Востоку, то согласно идее Сматса, созданная в скором будущем Лига Наций[17] должна будет наделить главные союзные государства временными мандатами на право управления той или другой частью бывшей Османской империи. Обязанностью обладателя мандата должно стать не только временное заполнение политического и административного вакуума на подмандатной территории, но и подготовка местного населения к принятию всех полномочий власти, к реальному самоопределению. Совет десяти после коротких прений определил, что мандаты должны быть выданы на управление Арменией, Сирией, Месопотамией, Аравией и Палестиной. Как красиво и стройно все выглядело на бумаге! И как мало кто-нибудь понимал, кому и в каких географических границах будут выданы мандаты. Мелкий вопрос – а хотят ли местные народы такую форму управления, кажется, не волновал никого[18] (то же самое было и по мандатам на бывшие германские колонии). Немногие заметили, что грызня по основным нерешенным вопросам Двенадцатого пункта немедленно перекинется в грызню по мандатам.
Первоначально англичане очень надеялись, что заслоном от Франции и Советской России будут два американских мандата в Сирии и Армении. Французы, в свою очередь, надеялись, что американские мандаты ограничат английское влияние в регионе. И англичане и французы были не только реалистами, но и империалистами: вопросы самоопределения непонятно кого и непонятно в каких границах их волновали в последнюю очередь. Лорд Керзон, новый британский министр иностранных дел, был очень откровенным – до цинизма - человеком: «Мы будем поддерживать самоопределение там, где оно стоит того, когда мы будем знать в глубине души, что мы получим больше преимуществ, чем кто-либо другой». На цинизм Керзона главный военный советник Вильсона генерал Таскер Блисс ответил не менее цинично: «Везде, где мандаты покроют нефтяные скважины и месторождения золота, их получит Британия. Американцев упросят взять мандаты на все оставшиеся камни гор и пески пустынь».
Конечно, все «мандатные» надежды Англии и Франции воспользоваться американским клином для ограничения влияния «своего лучшего друга» закончились пшиком: Америка, в лице своего Конгресса, категорически отказалась от участия в территориальных спорах на Ближнем Востоке.
Мандат на Палестину, как известно, получила Англия.
***
Сионистская делегация, казалось, была самой подготовленной к такому повороту событий. Уже 3 февраля ею была опубликована программа-меморандум[19]:
1. Признать за еврейским народом историческое право на Землю Израиля и его право на восстановление Национального Дома в Израиле;
2. Границы Палестины должны быть декларированы согласно приложению к программе; [Границы по приложению были существенно расширены в сравнении с договоренностью «Вейцман-Хусейн» и включали часть нынешнего Ливана, Голанские высоты, Иорданскую долину по обе стороны реки и часть Синая]
3. Суверенитет на Палестину должен принадлежать Лиге Наций и Правительству Великобритании, которому будет выдан мандат от Лиги;
4. Дополнительные (другие) соглашения, включенные Высокими Договаривающимися Сторонами в общее положение о мандатах, может быть включено в данный мандат, если они согласуются со специфическими условиями Палестины;
5. Мандат на Палестину должен включать определенные специфические условия, к которым необходимо отнести контроль за Святыми местами.
Предложенные Конференции границы еврейского «национального дома» (выделены сплошной линией). Они почти полностью совпадают с границами, утвержденными подписями Вейцмана и Фейсала накануне Конференции.
27 февраля сионистская делегация в своем только европейском составе (американцы еще не прибыли в Париж) представляла петицию Совету десяти.
Вначале с большой, яркой и убедительной речью выступил Хаим Вейцман. Затем польский писатель и европейский интеллектуал Нахум Соколов рассказал об ужасах существования евреев в Восточной Европе, закончив свою речь словами: «Час избавления этих несчастных людей пробил сейчас». Русский еврей, один из самых «непримиримых» сионистов, Менахем Усышкин говорил на иврите через переводчика, иврит, я думаю, впервые звучал на какой-либо международной конференции. Казалось, все полностью следует планам сионистской программы.
Но это только казалось.
Франция и здесь смогла навредить англичанам и делегациям, которые пользовались поддержкой Англии. По ее требованию (и при резком несогласии Вейцмана) в сионистскую делегацию были включены два французских еврея: Andre Spire – поэт и один из лидеров французских сионистов и Sylvain Levy – известный ученый, исследователь древнего Востока и Индии. После Усышкина выступил Andre Spire – и все сразу пошло наперекос.
Вейцман и его люди в своих выступлениях, в своей пропаганде на и до Конференции выражали убеждение, что за ними стоит абсолютное большинство европейских евреев. Французский поэт совершенно определенно не согласился с этим, указав, в полном соответствии с фактами, что во Франции сионистов – незначительное меньшинство. Да и сионисты, как, например, он сам – «евреи только по своей сентиментальности, но прежде всего – французы». Он потребовал, чтобы древние права Франции, как защитников католицизма на Святой земле, были соблюдены, и поскольку великая Франция всегда была главной причиной, из-за которой цивилизация вообще существует в странах средиземноморья, то, совершенно естественно, мандат на Палестину должен принадлежать Франции[20].
Sylvain Levy пошел гораздо дальше. В своей длинной речи он выразил сомнения в самой сути политического сионизма. Допустим, сказал Levy, что европейские евреи только ждут сигнала от Вейцмана, чтобы устремиться в Палестину. Речь идет о многих миллионах человек, но Палестина, что совершенно очевидно, не готова и не может вместить в себя этих людей, не говоря о том, чтобы прокормить. И потом – главные вопросы даже не в этом. Первое, что непонятно ему, как еврею и французскому патриоту, почему евреи, которые с таким трудом только что добились равных прав во всех демократических странах Европы, сейчас стремятся получить исключительные привилегии для себя на чужой территории? «Каким образом сионисты собираются делить власть в Палестине?» «Мы можем создать опасный прецедент, когда определенные люди, имеющие все гражданские права в одной стране, могут быть призваны для управления и обладания гражданскими правами в новой стране… Как французский еврей я боюсь последствий”.
После выступления Sylvain Levy Вейцман с ненавистью сказал ему по-французски: «Я тебя больше не знаю. Ты – предатель». Но это уже были эмоции, имеющие мало отношения к результатам представления сионистской программы на Конференции. Результат же был не радостным – Совет десяти в этот день не принял никакого решения, предложив продолжить рассмотрение вопроса в будущем. Два противоположных ответа стали формироваться в ответ на меморандум и после выступления сионистской делегации.
Официально – полная поддержка со стороны Совета десяти и «Великой тройки». Бальфур послал сердечное поздравление Вейцману. Вильсон, в свою очередь, в письме американской еврейской делегации на Конференции, сказал: «Еще до [Конференции] я выразил свою полную поддержку ... Бальфурской декларации, в которой признается стремление и историческое право еврейского народа на Палестину. Я, таким образом, полностью удовлетворен, что Союзные государства в полном согласии с нашим правительством и нашим народом согласны с тем, что в Палестине должен быть заложен фундамент Еврейского Содружества». В этом письме интересно первое появление нового термина - Еврейское Содружество (Commonwealth), по примеру Британского Содружества. Термин Еврейское Содружество впервые появилось в приложении к Меморандуму от 3 февраля и предполагало нечто существенно большее, чем «национальный дом» для еврейского народа. Официально этот термин стал употребляться сионистами после Всемирной сионистской конференции, состоявшейся в конце февраля того же года в Лондоне. Даже Франция, как ни в чем не бывало, заявила через своего представителя: «Не существует мельчайшего различия мнений в отношении Великих держав к созданию сионистского государства и к выдаче Британии мандата на Палестину».
Другим ответом было резкое сопротивление и противодействие меморандуму.
Примечания
[1] Из-за плохо сформулированной повестки дня «обсуждение» Восточного вопроса началось в результате случайной боковой ветви дискуссии по совершенно другому вопросу. К сожалению, это было в порядке вещей на Конференции. Об этом – позже.
[2] Я не касаюсь здесь позиции Италии, поскольку ее геополитические интересы почти не пересекались на Ближнем Востоке с интересами трех остальных победителей.
[3] В начале 1919 года никто в западных странах не понимал в каком направлении будет развиваться внешняя политика России, это был «вопрос вопросов». Россия была приглашена на Конференцию; за кулисами велись некоторые дипломатические действия американцев и англичан, чтобы убедить ее прислать своих представителей. Но они не достигли успеха – российская делегация в Париже не появилась.
[4] Что предполагало семь дней плавания в одну сторону.
[5] В этом была огромная разница между, скажем, 1871 годом, когда немецкие солдаты прошли под Триумфальной аркой в Париже. Из всех лидеров союзников, кажется, только генерал Першинг призывал временно оккупировать Германию, чтобы показать немцам, «кто в доме хозяин».
[6] Американское и французское продовольствие было готово к отправке в Германию, но союзники настаивали на самовывозе его немецким торговым флотом. Торговый флот Германии был практически невредим, но по разным соображениям немцы так и не воспользовались предложением союзников.
[7] И получил единогласную поддержку Кабинета.
[8] Все моральные принципы Четырнадцати пунктов Вильсона были нарушены в отношении Германии. В окончательном варианте договора некоторые антигерманские пункты были смягчены. Например, Германии было обещано членство в Лиге Наций, был уменьшен размер репараций, слегка изменена граница с Польшей, изменился срок оккупации Рейнских земель.
[9] Он заявил, что «это не мир, а перемирие на двадцать лет» - и оказался прав с точностью до нескольких месяцев.
[10] Историки считают, что при тогда существовавшем соотношении сторонников и противников более гибкий президент наверняка смог бы договориться с Конгрессом о признании Лиги Наций и об участии в ней США.
[11] Лэнсинг и его люди занимали второй этаж предоставленной французами гостиницы, Полковник Хаус, друг и советник Вильсона – третий. Вильсон часто приходил из своей отдельной резиденции в здание гостиницы и подымался прямо на третий этаж, никогда не останавливаясь на втором. Во второй половине Конференции после возвращения Вильсона из США произошел серьезный конфликт уже между Вильсоном и Хаусом. Причиной было раздутое окружением Вильсона недоразумение по как будто бы различному отношению к Германскому вопросу. После этого Вильсон не доверял и Хаусу.
[12] Сам Орландо тоже был слишком эмоционален. После решительного отказа Вильсона «подарить» Италии оккупированные итальянцами в последние дни войны территории восточного средиземноморья (земли будущей Югославии), Орландо расплакался. Правительство Орландо пало сразу после окончания Конференции.
[13] Американская часть делегации была настроена более решительно и требовала включения в предложения Конференции создания «еврейского государства», в крайнем случае – «еврейского Содружества» с еврейским губернатором и еврейским законодательным органом. Вейцман был гораздо осторожнее в своих требованиях, стремясь никак не усложнить жизнь Англии еврейским радикализмом. Впрочем, Феликс Франкфуртер понимал и принимал причину гораздо большего влияния Вейцмана на результаты переговоров: «Он имеет решающее влияние на английских политических деятелей, включая людей, которые будут управлять Англией после того, как Ллойд Джордж и Бальфур уйдут со сцены, такое влияние, которое ни один еврей в Англии, да и на всем европейском континенте, не имеет и вряд ли будет иметь».
[14] Если не говорить о своих собственных национальных проблемах, то на очевидно первом месте для христианского мира стояла «армянская проблема», которая тоже не была решена на Конференции.
[15] Сматс стал Премьер-министром после смерти Боты в 1919 году.
[16] Прежде всего, как мандаты на управление Арменией и проливами. Весь заинтересованный мир был однозначно уверен, что эти мандаты возьмет на себя Америка.
[17] Удивительно, но идея и детальная проработка программы Лиги Наций тоже принадлежала Яну Сматсу; Вильсон воспользовался его статьей по этому поводу.
[18] Только Армения буквально умоляла взять ее под мандатное покровительство.
[19] Полный текст на английском: http://unispal.un.org/UNISPAL.NSF/0/2D1C045FBC3F12688525704B006F29CC
[20] Существуют серьезные основания предполагать, что речь Andre Spire была написана под диктовку министерства иностранных дел Франции.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #2-3(50)февраль-март2014
7iskusstv.com/nomer.php?srce=50
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer2-3/Judovich1.php
