Непрерывно ли, конечно ли, реально ли Время
(Смолин против Эйнштейна-Таггарта)?
Кучка физиков допускает его неединственность.
Ощутить, в дрожи пальцев, непомерность Времени:
от трути-искорки до цикла Брамы через 30 порядков,
от зепто- до зетта-секунды, через все 42 порядка.
Прошлое сомнительно, а уж будущее – так и подавно.
Это историки, осквернители могил во Времени,
не боятся осознать непознаваемость прошлого
и придумывают, каждый свое, возможное прошлое.
А будущее просто не обязано случиться,
как и волновая функция может не разродиться в факт.
Время, космическое и квантовое,
могут быть иными измерениями
чем привычная Амазонка
нашего Времени.
Там позволены и роятся
обнажённые сингулярности,
обратимость, допланковость
и сверхсветовые судороги.
Признание душевладельцами
рабов, женщин и «всех людей»
ещё свежо и утрясается.
Последуют психо-особенные,
дети, близнецы-паразиты, эректусы,
братские млекопитающие,
вороно-попугаи и восьмирукие.
ООН увязнет в конфликтах -
осьминого-кашалотском
и свино-человечьем.
Но способность различать,
будучи уже на пределе,
обыватель мало изменится
в федерациях важных видов.
И опять космически малая
горстка организмов
несётся в комете Времени.
Встреча с внеземной волей
возможна в оставшиеся нам
10 - 5000 тысячелетий.
Уже засветились визгом
доцифровых ТВ, радио, радаров.
Но не следует ждать
ни врагов, ни друзей,
ни общих интересов, ни понимания.
Мы, наверно, несъедобны
И игрушки наши не нужны.
Знания и человечество растут,
но люди деградируют в среднем
и мозг уменьшается.
Естественный отбор прекращён
демократией медицины и размножения.
Индивидуальность отомрёт за ненужностью,
но и центробежность растёт -
и генетически, и в Интернете -
движемся к нациям-ульям.
Нужность и сложность эмоций
убывает с эволюцией человека.
Недра подсознаний скудеют:
культура выгребла главное.
Неизвестные нам эмоции
остались лишь у животных.
Серый Алекс, Канзи, Коко
всего лишь людоподобны.
Пусть наши Колумбы ищут
пряности и причины жить
в океанах страстей животных.
Вижу тебя, следующий гоминид,
Комочек думающей воды,
Откопавший мой частичный череп.
Этот эпизод - музейной костью -
не задержит геологию Времени,
медленный взрыв моего «я»-
разложение, расширение,
растворение, испарение -
по распаду протонов,
к Тепловой Смерти.
Умирать... Глагол несовершенный, не завершённый:
ведь субъективно смерти нет.
Умирать: соскользни моя нацепочка, колечко-шатунок
с иглы/оси Времени, с Экскалибур-размерности,
воткнутой в спайку пространственных измерений.
И все-таки умирать. Слететь с великой Иглы
стружкой-изморозью, жужжанием замирающего волчка.
Оставив след, может, только в облаках виртуальности,
дойти в свободе и дисциплине мысли до уровня их слияния,
и просто чистить перышки, как моя Белоснежка-какаду,
что прожила разве первый из положенных ей 80 лет?
Пафос романтической старости:
не ждать ликвидаторов Времени
за баррикадой обугленных смыслов -
грудами взглядов, привычек, вещей.
А выпить это как цикуту:
моя девочка-каравелла,
уплывающая в Ночь,
в мою маленькую бесконечность,
под серым знаменем старости,
за золотом невозвращения.
За щелчком личной смерти, неизбежны и
смерть народа, человечества, Земли, Солнца.
Земная жизнь не продержится и миллиарда лет.
Ну, ещё миллиард-другой уйдут на микробов
в глубине коры или стратосферы.
Однако, трогательно верится
в ловкое бессмертие человечества,
хотя 5 миллионов лет - нам красная цена.
Люди даже верят в бессмертие
их народов-государств; ведь копошатся ещё
старейшие: Иран, Вьетнам, Израиль, Шри-Ланка.
Размножаются беззаботно и раковые клетки
Генриетты Лакс, умершей в 1951.
Не умирают сами и медузы Турритопсис,
а молодеют снова после каждой женитьбы.
Да и каждый, внуками, публикациями ли
оттягивает смерть памяти о нём.
Но есть и очарование Смертью,
как её средневековые пляски,
Бон Одори, Седьмая печать,
как умиротворение Околосмертья
по рассказам возвращенцев.
А, может, просто стокгольмский синдром,
последняя хитрость мозга?
Значение жизни:
не отвлекаться от целей,
уважать свои секунды
и не бояться смерти,
последнего приключения.
Узнавание себя можно проверить,
шатая свои границы.
Эффектом «зловещей долины» -
ужас человекоподобия -
как зомби, протез и труп.
Или иллюзией «странного лица»-
увидеть, один в полутьме,
в зеркале через минуту
иного себя и Других,
брататься со своими демонами.
Цена ложной тревоги-идеи так ничтожна
перед ужасом ошибки второго рода:
не заметить саблезубого в шорохе.
Что мы заполнили Всё
джунглями ложно-причинных связей,
поселили объяснение за каждым фактом,
заткнув дыры ватной верой.
Отсюда и тропизм структурировать
в законы, империи и симфонии.
А осознать безотносительность,
аморфность и отчуждение мира -
это очнуться в наготе,
задохнуться в истине.
Нормопаты бегут по узкому косогору
между обрывами Аутизма и Шизофрении,
между избытками локальности и глобальности,
между не понимать других и понимать их неверно,
между слишком и недостаточно плотным миром.
Не стоит селиться надолго в садах безумия,
но обе крайности нужны при добыче знания.
Парить в психозе невесомости над Океаном,
заметить малое-дрожащее-незавершённое,
воткнуться метеором в плотную глубину,
до аутистического экстаза Встречи
и разрядиться пружиной назад,
но с тушкой свежего знания.
Знание причиняет боль:
ящерка нового видения юркнет по дюнам мозга,
хрустнет старая, взвизгнет новая нейронная связь.
Знание – горькое похмелье, вызов и тревога -
только утяжеляет ношу памяти,
ведь невозможно забывать сознательно.
Вера может зачаровать тело:
стигматы пяти Святых Ран
(Святого Запаха и без инфекции),
смерть от проклятья шаманом,
плацебо, ноцебо, рэйки.
Но так же действуют и знания:
когнитивный запас тормозит деменцию.
Знания и вера различаются
только по стилю их добычи.
Мозг использует оба этих эликсира.
Будда учил свободе
как альтернативе знанию.
Он отказался ответить
на 14 «безполезных» вопросов:
вечна ли, конечна ли вселенная,
едина ли душа с телом и т.п.
Да, знания – это расширять себя,
зависеть от мира, наркотик,
неутолимая жажда,
прыгать из одной догмы/клетки
в другую, прочнее и больше.
Подходящей дозировкой
любое действие превратимо в наркотик.
Подходящим действием
любой объект превратим в идола.
Так мы лепим себе скафандр выживания,
проход через невыносимость реальности.
Обшивка, как стенки термитника,
из засохших выделений сознания.
Научный метод: начать с наркотика ясности,
сотворив идола из объективности опыта,
а затем страдать при сдвиге парадигм -
потере герметичности, хрусте скорлупы,
гибели уверенностей, расширении личности.
Но это быть отцом, а не жертвой стралания.
Опьянённые ясностью,
прожигаем дыры в своём небосводе
зеркальцем самосознания.
Но похмельем являются страх,
предательство памяти, потеря пластичности.
Яркость, ширина и пластичность сознания
мельчают, иссыхают с возрастом.
«Взрослые» тупеют душой,
скучно-двоичны: дичь или хищник.
Я успел отшатнуться от пропасти зрелости,
отлетел птицей-подростком:
неуверенность и любопытство.
В мои 20-25 лет,
когда полагалось взрослеть
(т.е. отрезать язык подсознанию),
мы договорились:
Сознание сдалось, стало
шестёркой подсознания,
его двойником-подделкой
во внешнем мире.
Подсознание остепенилось (?)
хранит мне здоровье,
мир и сладость
«всё позволено» на свободе.
Наделение явлений смыслами
создало пространство мемов -
значений, идей, символов
и цепную реакцию обобщения.
Как и живое, мемы размножаются,
ноосфера непрерывно удваивается.
Смысл изменяет живое,
как и оно меняет планету.
Смыслы будущего покинут нас
в процессе роста абстракции.
Гибриды ощущений и понятий -
метафоры, юмор, парадоксы -
учат сознание летать.
Смешивание противоречий
уведёт его всё дальше:
от динозавра к птице,
от человека к его Наследнику,
пределу расширений логики,
владельцу всех парадоксов.
Не культура породила иронию
и юмор, абсурд, метафоры.
Наши восприятия не точны,
а проходят цензуру Целого:
сознание выбирает «полезное»
из реальности и подсознания.
Деконструкция уже в ощущениях,
в колосках-ошибках восприятий.
Ошибки можно использовать,
пахать мозг парадоксами
как размножение яиц курами.
Организм наблюдает только полезное
для остатка времени жить.
Насекомые не нуждаются в боли:
поедаемый кузнечик продолжает есть.
Боль у кальмара только глобальна:
её точечность бесполезна.
А боль человека -- свеча во тьме --
нужно, можно зализывать.
Созерцание грозного -
огня, водопада, пропасти -
было уже Поэзией,
до рождения смыслов и Бога.
Наука не исключает священное,
а нежно облагораживает его:
из суеверия в романтику точности,
обновляя поколения значений,
поднимая ставки в игре выживания.
Когда первый поэт, в глубине веков,
прохрипел первую фразу,
это было «убирайся, чужак»,
подкреплённое жестом и позой.
Первыми поэмами были ругательства -
носители первых сюжета и стиля.
Ненависть к чужаку,
мэтэку, гайдзиню, лаоваю
обобщает страх патогенов.
Но только умножая на идеал -
чистоты и первородства -
выводят крепчайшие сорта:
на еврея, цыгана, рохинджа.
«Спасай Россию, Словакию, Мьянму!»
Поёт душа погромщика.
Сардины, увидев хищника,
спаиваются так, что стая хрустит
когда он откусывает ломоть.
Не идеалы спаивают группы,
а общий страх и ненависть.
Идеалы вторичны: по отрицанию
деталей понимания Ужаса -
единого, неделимого, доназываемого.
В ненависти мы все монотеисты.
Не идеалами различаются идеологии,
а тем что нужно ненавидеть.
Любовь - безумие вдвоём:
нарушить границу и меру себя,
проглотить Другого
или утопиться в нём.
Страшны и большие группы,
где равенство невозможно,
кроме худших моментов
массового рабства и злобы.
Люблю малые группы, 3-7,
звонкие кучки твёрдых шаров,
соавторы-сообщники-охотники,
как до Каина и земледелия.
Да, двуногость помогла:
бегать, видеть, носить корм,
расширился череп.
Ну а теперь-то что -
артрозы, родовые муки...
Итак, назад, в 4-ножие.
как в сексе или в невесомости.
Чтобы дольше жить,
вынашивая дольше,
моногамствуя меньше.
Осторожно волнуясь, латают
пробоины в своих взглядах
эликсиром прирученных перемен.
А встретив великана,
сочтут его ветряной мельницей.
Как Санчо в маске Фигаро,
французы бегут по жизни -
не расплескать душу -
как в гонках официантов
с подносами по Парижу.
Отрицание Гвуры, что Бог бьет только левой рукой.
Като-французы запрещают выражение ненависти.
Испанцев и русских считают инфантильными,
не способными скрывать отрицательные эмоции.
Злоба, не выраженная, не растворенная в Возможном,
концентрируется в яд «законного возмущения».
Главная доблесть: реконструкция лицемерием.
Конфликтов меньше, но они неизлечимей.
И вырабатывается горькая амбра, угрюмость души,
как Les feuilles mortes se ramassent a la pelle...
(опавшие листья сгребают лопатой...) Жака Превера.
Все-таки мир Яфета хуже восточного хамства Хама.
Он уж совсем не считается со списком
культурных универсалий. Не Запад ли Амалек?
Смешно и страшно, когда религия селит
чёрно-белость богоприсутствия
в приватность туалета.
Входить с левой, с шапкой, с молитвой,
выходить с правой, благодаря Его
за мудрый дар выделения.
Жёсткая точность даже граничных понятий:
мустакзар: слюна чиста, но отвратительна;
мукайяд: вода соков чиста, но не очищает;
узр: неомовение, когда простительно.
Венеры из Берехат-Рама и Тан-Тана:
230-500 тысяч лет назад
проточеловек осознал женщину в камне,
добавил насечки, охру и веру –
первое искусство, абстракция, теорема.
Палеотические Венеры
раскрывают геометрию желания:
грудь и бёдра вписаны в круг,
а всё изображение – в ромб.
Суть желания не могла измениться,
но бесчисленные подступы к нему,
личинки почти-желания
созданы художниками с той поры.
Женщины как суровые офицеры,
присяжные сексуального отбора,
что судят от имени интересов племени.
Да что, от имени всей органической жизни,
смывая взглядом шкурки того что не относится к Делу:
отцовскому вынашиванию семьи.
Прогресс тормозит деторождение.
Религия и секс влияют меньше.
Дети - уже не подмастерья,
ни продолжатели, ни пенсии по старости.
Им легче строить себя не вместе с,
а вместо родителей.
Государства-кукушки легко отвлекают их,
выжав родительский сок из нас
- нужны солдаты, налоги.
Пусть государства платят сами
за распечатку своих граждан,
создав специальных маток
- как у пчёл, муравьёв, термитов -
заводы детопроизводства.
Скелет беззубого неандертальца
означает что кто-то жевал для него.
И что мы теряем способы любить
с развитием цивилизации.
За законами Живого встают исключения,
чудеса структуры и поведения,
артефакты и контрапункты к законам о Человеке.
Медузы без старения;
Личинки, живущие выпустив бабочку;
Жук Эпомис, ловящий лягушек;
Бамбук, цветущий раз в 130 лет;
7 полов инфузории тетрахимены;
Проституция (за камешки) у пингвинок;
Любовь (платоническая) у бабуинов;
Турниры акулят в утробе матери;
Самцы живущие внутри самки
или с оргазмом при откусе их головы;
Жемчужины паразитизма, симбиоза, гибридизации...
За каждым таким фактом стоит причина/этика.
Можно ли построить мораль всего Живого,
Талмуд для всех, включая растения и бактерии?
Племена и их кучи, сплетённые в государства,
ведут себя как опасные подростки.
Можно, конечно, в них «только верить»...
А если нет, то ох как боязно прошныривать
между лапами этих неповоротливых динозавров,
ожидая астероида-спасителя.
Впрочем, были и светлые минутки,
скажем, пещера Бломбос, Афины при Перикле,
Китай при поздней Чжоу, Самарканд при Улугбеке,
Флоренция при Лоренцо Великолепном.
Когда интеллигенцию сдвигали с 3-го круга власти во 2-й.
Когда, например, Аристотель, император знания,
учил Александра, императора пространства.
Но мне уже не увидеть такой минутки: прочная ночь кругом.
Моя надежда-спаситель, свеча во тьме – виртуальное племя,
заложники и прародители будущего: читатели Википедии
и трогательные фанаты знания - её анонимные авторы.
На стыках литосферных плит, ревнивых орденов -
московских 60-ников, парижских intellos, токийских edoko,
математики и еврейства — свил я свое пугливое гнездо.
Защищаясь каждым от абсолютизма других.
Каждое из всеучений дает силу перетерпеть,
но только в обмен на верность.
Я должен и верен каждой из этих глыб сознания.
Все мои коктейли — из этих элементов.
Но прав, прав только ветер, tohu wa-bohu.
Души куются уже не семьями,
а ударами определяющих встреч/книг,
кометами сознания мастеров,
чеканящих личный рисунок смысла
как кратеры планеты или шрамы кашалота.
Мои отцы-основатели, имена-заклинания:
Волошин, Эредиа, Уитмен, Рильке,
Сервантес, Свифт, Кафка, Оруэлл,
По, Уэллс, Шекли, Дик, Лем;
Хайям, Руми, Сведенборг, Лурия,
Шолем, Жаботинский, Спиноза;
Паскаль, Ницше, Фрейд, Винникот,
Кеплер, Лейбниц, Вороной, Эрдёш;
Лоренцо Медичи, Леонардо да Винчи,
Диего Деза, Колумб, Уоллес.
Брызги с этих комет смешались во мне
в неповторимой пропорции.
Только в этом – моя единственность.
Когда я смог «писать», то оборвал почти сразу,
это помешало бы мне остаться честно – зверем -
сохранить гражданство в ледяном вихре явлений,
до их переработки пишущим.
Убежал от законной Поэзии с красавицей-Наукой.
Заворожила неисправляемость реальной жизни.
Как у Лучо Фонтана: взрезами холста бритвой.
Всё измеряемо
числами или шкалами.
Как единицы риска -
микрожизнь (+- полчаса жизни,
57 лет /1000000),
микросмерть (1 /1000000
вероятность смерти).
Как шкалы боли и счастья,
формы фекалий и монотеизма,
любви к Родине и мальчикам.
Ах, измерить и произнести,
неужели это уже не опасно?
Назвать, как ударом хлыста,
измерить и приручить
поимки в рое явлений.
Движения материков или пролёт нейтрино
не могут влиять на наши жизни.
Только сравнимость по размеру и времени
даёт явлению опасность/полезность для нас.
На площадке человекоподобия,
между безднами Большого и Малого
идёт эта пьеса – реквизит и мы.
Наблюдает ли нас воля из Несравнимости?
Несравнимое можно представить
букетами формул, моделей и слов,
даже «увидеть» в микро- и телескопах.
Вовлекаю его в пьесу, бездну дословия,
подвалы сознания, нашу причинную ткань.
Мой космополитизм явлений
не ради империи понимания,
а непрерывная эмиграция души,
в ужасе разбегания от исходной точки
к моменту разрыва периметра.
Даже если люди и, вообще, разум
суть патогены биосферы,
болезнь на десяток миллионов лет.
Даже если секс и многоклеточность
провалятся как стратегии
в войнах между микробами.
Даже если все клетки и атомы
рухнут в менее ложный вакуум.
Даже если в поисках надежды,
в глубине деконструкции
окажется только Его равнодушие.
Стоит верить в своё существование
и единственность своей точки,
без причин и следствий.
Он создал мир и ушёл
и вряд ли вернётся вовремя,
да и вряд ли подсматривает.
Если нечего делать,
то любите друг друга
или соревнуйтесь
или размножайтесь
или просто шалите.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #2-3(50)февраль-март2014
7iskusstv.com/nomer.php?srce=50
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer2-3/Deza1.php
