Если пройтись по Старому городу, забрести в самое его сердце, поплутать по лабиринтам кривых улочек и переулков, площадей и скверов, можно найти Старочеканную улицу. Именно здесь издавна селились искуснейшие чеканщики царства. Чеканили они не звонкую монету, не кубки тонкой работы и не резные украшения для горожанок, нет. Они чеканили слова, и по мастерству не было им равных во всем христианском мире.
Им заказывали оды могущественные цари и воители, они складывали песни для влюбленных юношей, и целые города прославились благодаря историям, которые сложили о них местные чеканщики слов. Писали ли они стихи или прозу – одинаково стойко отпечатывались слова в сердцах людей, с ними на устах поднимались на плаху и шли в атаку. Случалось, сама смерть отступала, заворожённая красотой и дивной силою искусно отчеканенных слов.
Много веков подряд процветали чеканщики слов, и вместе с ними процветал старинный город. Слава его звонкой песней летела к небесам, и к ней приплеталась другая песня – ода родной стране: могучей, изобильной, богатой искусными людьми. Но даже в самом могущественном царстве наступают смутные времена. Времена, когда брат идет на брата, когда горят церкви и подвергаются поруганию монастыри, когда искуснейшие из искусных вступают в бой наравне с простолюдинами и гибнут в едином строю…
Вот и в это царство запустили когти Смутные времена. Многие годы терзали они лик страны, а потом волей Божией подошли к концу. Радовались измученные беспрерывными войнами крестьяне, радовались вернувшиеся домой горожане, радовались правители – тут бы и сложить торжественную песнь! Вот только… не осталось в стране ни одного чеканщика слов. Вернее, один остался, но то был старый человек, покорёженный то ли временем, то ли войной. Он не брал заказов на новые оды, любовные песни и истории городов. Он – и это было в тысячу раз хуже – наотрез отказался передать свое умение кому бы то ни было! Сам царь со свитой ходил к нему на поклон, но получил решительный отказ. Денег старик не брал – на что они тому, чей жизненный путь подходит к концу? Угроз не страшился: двум смертям не бывать… Так и ушел правитель ни с чем.
Ушел из дома чеканщика царь, ушла его пёстрая, шумная свита. Остался старый чеканщик слов наедине со своими мыслями. Мысли невесёлые, грустные мысли. Семья рассеялась по свету, погибли родители, сошли в могилу старые друзья. Всё, что осталось у него – крепкий дом да умение, которое некому передать. Неужели захотел Господь, чтобы на всём свете не появилось больше ни одной песни, ни одного трактата, трогающего человека за сердце, исправляющего грешную его душу, наставляющего на праведный путь? Пал старик перед образами на колени и начал молиться. Кончился день, наступило утро. Лишь в полдень позволил он одолеть себя тяжкому сну.
Долго ли, коротко ли спал старик, но проснулся он от тихого стука в дверь. Почудилось? Нет. Вот опять стучат. Чеканщик слов поднялся с нехитрого своего ложа, добрёл до порога, осторожно приоткрыл дверь. За нею стояла девушка, молодая, с русой косой и чистыми золотистыми глазами. Одета была опрятно, хоть и бедно. В руках держала небольшой узелок.
Долго смотрел старик на девушку, глаза его заслезились от яркого дневного света. Наконец вспомнил. Елена, возлюбленная его, выданная замуж за Трифона, другого чеканщика слов, более богатого и знаменитого. Не может быть... слишком молода... Ну конечно. Не Елена, дочь её кровная Ольга. Ныне – сирота.
– Дядюшка Яков, не прогонишь? – Ольга низко поклонилась. – Кроме тебя, не осталось ни родни, ни знакомых.
– Да что ж я, враг какой? Проходи, вместе жить веселее, – старик широко распахнул дверь.
Ольга не тронулась с места, лишь принялась тонкими пальцами теребить узелок.
– Не робей, заходи, – Яков почесал в бороде. – Может, тут и не прибрано, зато никто тебя не обидит.
– Дядюшка, я… ещё попросить тебя хочу, – девушка, смутившись, посмотрела в глаза старому мастеру. – Научишь меня чеканить слова?
Яков помедлил с ответом. Научить… женщину? Он не мог припомнить среди самых искусных чеканщиков слов, о которых говорилось в старинных легендах, ни одной мастерицы. Искусство это испокон веков передавалось от отца к сыну, дочерей ему учили неохотно и то тогда лишь, когда сыновьями Бог не наградил. Впрочем… может, в этом-то и дело? Почему бы в самом деле не попробовать? Если уж сам Господь услышал его молитву…
– Заходи, – решительно сказал Яков. – Буду тебя учить, как родную дочь.
Уныние отлетело от Якова, словно и не стало оно привычным, как дуновение ветра или как тень, следующая за человеком в погожий день. На смену ему, рука об руку с работой, пришла радость. Радость оттого, что не утратил ещё ум прежних навыков, от нового наполнения позабытой силой – и радость учителя, нашедшего, кому эту силу передать. Ольга оказалась способной ученицей. Яков учил её словам восторга и печали, словам созидания и словам разрушения – мало ли какие невзгоды могут встретиться на пути юной девушки!
Прошел месяц, другой, третий, минуло полгода. Яков сам не заметил, как помолодел. Исчезла седина из бороды и с висков, ушли усталость и болезни, появилась бодрость – и угасший было блеск в глазах. Даже дом Якова как-то посветлел, к нему стали приходить люди. Правда, всё больше бедняки, но это не имело значения – теперь Яков работал не за деньги, а за совесть. Славно работал.
Впервые с тех пор, как окончилась война, Яков задался вопросом: сколько же ему лет? Сорок пять? Сорок два? А может, тридцать восемь?.. Отец его в этом возрасте не был стариком, нет. Он был в самом расцвете сил. Именно тогда, перед войной, создал он лучшие свои вещи. А Яков? Скис, собрался помирать, так и не сотворив ничего стоящего? Позор. Столько времени зря утекло в песок!.. И Яков с удвоенной энергией брался за перо. А рядом с ним чеканила слова Ольга, так похожая на его возлюбленную... Да она и была его возлюбленной, только Яков не признался бы в этом даже самому себе.
Старый город жил своей причудливой, ни на что не похожей жизнью. Город манил молодого и старого, богатого и бедного. Днём и ночью Яков и Ольга работали в доме или в саду, а вечера проводили в неспешных прогулках. Чуть солнце опускалось к линии горизонта, чуть удлинялись тени, обещая тёплые летние сумерки, выходили они из дому – пройтись по улицам и площадям, ещё того больше – по руинам, не так давно бывшим Великой столицей, красой и гордостью царства.
Яков показывал Ольге древние церкви и причудливые дома, устремленное ввысь здание университета и добротные приземистые палаты городского управления. Рассказывал, что и как было прежде устроено, чего недостает в мозаике города. Ольга внимательно слушала, предлагала, как можно сделать лучше, красивее, радостнее. А потом они возвращались домой и чеканили всё новые и новые слова.
Однажды вечером, когда они привычно брели мимо разрушенных зданий, Ольга сказала:
– Как бы я хотела видеть наш город воскресшим! Чтобы его дома вновь отстроились, и в каждом из них жили люди, а в церквах шли бы службы – и колокольный звон носился бы над городом, как прежде.
– Даст Бог, твои внуки увидят такой город, – ответил Яков.
– Неужели нельзя ничего сделать прямо сейчас? Ведь ты научил меня Силе слова. Мы могли бы…
Яков покачал головой:
– Сила наша велика, но не безгранична, мы всего лишь люди. Мы можем сложить песню, которая заставила бы горожан отстроить собор, дом, ратушу. Но чтобы город возобновился сам собой – это ещё ни одному чеканщику слов не удавалось.
Ольга ничего не ответила, о чём-то глубоко задумавшись.
Они пришли домой и работали допоздна. Сон сморил Якова прямо за столом. Проснулся он от звенящего звука, будто рядом кто-то пытался взять высокую ноту – и никак не мог с нею совладать. Ольга? Ольга! И как он сразу не сообразил, что она будет пробовать… упрямица… Яков бросился к недвижно сидящей девушке, тронул её за плечо. Бесполезно, звук не прекращался. Тогда он попытался исправить её работу. Не получалось. Ольга стала так же сильна, как он сам. Слова дребезжали и бились о своды домика, раскалывали черепную коробку, окунали мир в чёрные, красные и серые краски.
Где же Ольга ошиблась? О чем она думала, когда пыталась это создать? О болезни? О войне? О разрушении? Яков взял самую низкую ноту, на какую был способен, и начал песнь о мире. Поначалу тихая, песнь звучала всё громче и громче. Яков пел о стадах, что пасутся на зеленых пастбищах. О водах реки, неторопливо текущих к морю. О родном городе, чьи дома крепки и добротны, а купола церквей блестят на солнце не хуже маяков. О мирном труде горожанина и о верных друзьях. Об аромате ржаного хлеба и о вечере, проведенном в кругу семьи. О преданности и о любви.
Только допев до конца, Яков понял, что одновременно с его голосом звучал второй – нежный, сильный. И это был голос Ольги, очнувшейся от песни разрушения.
– Что это было? – спросил Яков. – Зачем… почему ты..?
– Посмотри в окно, – просто сказала Ольга.
Яков выглянул наружу и не поверил своим глазам. Улица не походила больше на челюсти старика, лишившегося к концу жизни половины зубов. Она выглядела такой, какой Яков помнил её с детства. Дома, крытые красной черепицей, прижимались один к другому, и не было между ними пустот. Фонари важно вышагивали по целёхонькой булыжной мостовой. Золотые купола церкви Космы и Дамиана весело сияли под лучами утреннего солнца. Разве что людей было заметно меньше, но – был бы жив город…
Яков с удивлением оглянулся на девушку. Та помедлила, опустила было взгляд. Потом посмотрела Якову прямо в глаза:
– Я нашла это в одной из твоих книг. Один человек не может восстановить город, это правда. Двое – могут. Мы – смогли.
– Но почему ты просто не рассказала мне об этом? Зачем устраивать рискованные опыты?
– Ну… – Ольга смущённо улыбнулась. – Просто я знаю, что ты такой же упрямец, как и я. И ни за что не стал бы пытаться делать то, что удавалось лишь героям легенд. Кроме того, ты до сих пор не сказал мне…
– Но я же намного старше тебя. Зачем я тебе нужен? Вокруг много молодых, здоровых.
– Посмотри на себя, Яков. Ты давно и молод, и здоров. Я думала, что…
– Твоя правда, – Яков взял Ольгу за руку. – Я так люблю тебя. Выйдешь за меня замуж?
