ОЛЬГА АНДРЕЕВА
МЕТРО «ТРЕТЬЯКОВСКАЯ»
Стихи
* * *
Истеричный порыв сочинять в электричке,
свой глоточек свободы испить до конца,
внутривенно, по капле, ни йоты сырца
не пролить-проворонить, чатланские спички
не истратить бездарно. Побеги
по ошибке – а значит, для муки,
тянут почки, укрытые снегом,
как ребёнок – озябшие руки.
На замке подсознание, ключик утерян,
не дано удержать себя в рамках судьбы –
лишь бы с ритма не сбиться. А поезд отмерит
твой полёт и гордыню, смиренье и быт.
Я вдохну дым чужой сигареты.
Частью флоры – без ягод и листьев –
встрепенётся ушедшее лето –
опылится само, окрылится,
и взлетит – несмышлёным огнём скоротечным.
Но шлагбаум – как огненный меч – неспроста.
Но в узоры сплетаются бренность и вечность,
жизнь и смерть, жар и лёд, и во всём – красота.
Этот калейдоскоп ирреален –
под изорванным в пух покрывалом –
вечно старые камни развалин,
вечно юные камни обвалов.
Это раньше поэтов манила бездомность,
а сегодня отвратно бездомны бомжи,
этот жалкий обмылок, гниющий обломок
богоданной бессмертной погибшей души.
Страшный след, необузданный, тёмный,
катастрофы, потери, протеста,
и в психушке с Иваном Бездомным
для него не находится места.
Не соткать ровной ткани самой Афродите –
чудо-зёрна от плевел нельзя отделить.
Кудри рыжего дыма растают в зените,
на немытом стекле проступает delete.
Но в зигзаги невидимой нитью
АНДРЕЕВА Ольга Юрьевна – автор поэтических книг «В случайной точке», «Эволюция ветра», «Аритмия», «Оставаясь водой», «Равноденствие», «Лестница тавров». Член Союза российских писателей. Живёт в Ростове-на-Дону.
© Андреева О. Ю., 2014
мягко вписана кем-то кривая.
Поезд мчится. И музыка Шнитке
разрушает мне мозг, развивая.
Метро «Третьяковская»
Как воздушный пузырь, поднимаюсь со дна этой бочки,
на поверхность свинцовой воды, прямо к небу и свету.
Не успею вдохнуть, зачерпнуть клейковину листочка –
и забьюсь на песке, и вползу в наступившее лето
дождевою улиткой, под щедрым лучом распрямляясь,
вспоминая о сути своей, забывая о страхе;
согревая, балуя, любя, каравай преломляет
африканское лето в сияющей белой папахе.
Брошу в воду венок – приношение гению места –
одуванчики с горькой молочной и клейкой начинкой.
Мы хотели так много, любили и стоили мессы,
не нашли себе места, сбежали, пари заключили
с этим миром – и он ощетинился, зимний, колючий,
мишурой в двести вольт, и ежи обнажил – против нас-то.
Мы хотели любить его, да не представился случай
объясниться – и вот расстаёмся порою ненастной.
Будьте бдительны. Не упустите за болью и страхом,
за холодной унылой усталостью кромку рассвета.
Мне легко говорить. Да и вам полегчает с утра, хоть
в душегубках маршруток беснуется дикое лето.
Тут – истерики от безысходности в душных квартирах,
там – спокойная старость на солнечных пляжах сосновых.
Тут – надсадная гонка за самым простым, примитивным,
страх утратить последнее – мелочный – снова и снова.
Отпусти меня, родина, пальцы расслабь мне на горле,
дай озона вдохнуть, отдышаться на сочинских скалах –
мне ведь много не надо. Свободы – и горе не горе,
поводок подлиннее и время дышать. Отпуская,
ты, возможно, вернёшь нас – к природе, к рассудку и свету,
к этой прежней валюте, она ещё кое-где ходит.
Если нет – значит те, кто добрей и слабей, не уедут,
но впадут в мракобесие – наш социальный наркотик.
* * *
Не ожидала… Сквозь туман стекла
плывёт люминесцент в пастельной гамме,
пятно прохожего, размытый свод ствола –
и вторят с двух сторон колокола
восторгу и круженью под ногами.
О где ты, Клод Моне? Соедини
восторг и боль в нетленные сюжеты –
для нас, незрячих. Красоту верни
в ослепший мир врачующим скольженьем.
Наверно, скоро Троица. Чабрец,
шалфей и мяту бабушки выносят –
нам, маловерам… От травы добрей
мой город. Руки с сеточкой венозной.
Офелия состарилась… Напор
безумных глаз погасит укоризну
и упрекнёт – ну что ж ты до сих пор
не научилась доверяться жизни?
Офелия, подруга, помяни,
сомни полутона петуньи втуне
в своих молитвах. Долговязы дни,
шестую ночь сплошное полнолунье.
Моя черешня, грустный спаниель,
давай плести венки твои в сонеты.
Мир до утра не спал, не пил, не ел –
я ж не одна такая в Интернете.
Ушедшему лету и новому фонтану на набережной
Слабо?
О том, как мириады…
нет, много, ладно, миллионы –
лианы, радуги, дриады,
в твоём сознанье воспалённом –
здесь, наяву, потрогать можно
и не обжечься – но – не примут
в свой светлый танец;
весь промокший,
будь даже балериной-примой –
смешно и думать. Просто внемли,
благоговей, вбирай, наполни
все капилляры,
жилы, нервы.
…Вольны – дискретны –
снова волны…
О том, что не фонтан – умеешь,
а тут – фонтан!
И ты бессилен
взгляд оторвать,
гипноз,
важнее нет ничего,
вот разве синью пунцовой
вглубь чернеет небо,
чего ж ещё? – вода струится,
сливается, дробится в небыль
и возвращается сторицей,
как те слова…
Сто леопардов -
лиловых, золотых, зелёных –
их ловят дети – прыгать, падать,
глотать осколки брызг солёных.
Спеши, пиши его с натуры,
насколько хватит ямбов, красок,
его сложнейшей партитуры
не исчерпать речёвкой страстной,
и этот хор – его кантаты,
их бесконечное кипенье –
вода – пылающие кудри,
о, детвора на карусели
вот так смеётся, пенье статуй,
огня, занявшегося пеной,
всем водопадом перламутра
в тебя впадает
воскресенье.
* * *
Август – прохладнее, строже, взрослее,
лето – уверенно-синего лада,
классика, шорты – примета плебея,
в ликах отчётливей дышит Эллада.
Август, оттаяли и продышали
место под солнцем – и место для солнца
в робкой вселенной. Деревья ветшают,
дарят плоды, никакой подтасовки.
Август – излишество, роскошь, награда –
страннику, пахарю, барду, поэту,
не изгоняют из райского сада,
со стервоточиной яблочко это…
Не умещаются плотные струи
в узкое горло большого кувшина,
не согласуются реки и руны,
не проглотившие боли аршина.
Лето – не кончится, это же просто,
надо же верить судьбе хоть немного,
надо всего лишь уменьшиться ростом,
снизить чувствительность там, за порогом.
Новосветское
Внутри Орла семь километров штолен,
заполненных шампанским «новый свет»,
а под горой вылизывают штормы
давно разбитый о скалу корвет.
А что плохого в глине и деревьях?
От волнорезов крымский бог хранит,
прекрасное морское побережье
пока не упаковано в гранит.
Коррупциозность жертвоприношений
не обуздала произвол стихий.
Дракона Капчика хочу обнять за шею
и прошептать в ушко свои грехи.
О, Ты умеешь исчезать с радаров…
но здесь, в раю, светлеют без борьбы
и заливная бархатистость карих
и острый нож сверкнувших голубых.
В пушистом хвойном небе Меганома
нелепо запрещать себе летать.
Моё перо умеет так немного –
не рунам можжевеловым чета,
не воздуху густому с пышной пенкой,
не треску сокрушительных цикад.
Балует терракотовым оттенком
струящийся с балкона виноград.
Избави бог всё понимать буквально –
деревьев узелковое письмо,
вулкана гнев, земли перинатальный
фатальный бред, восторг нелепый мой.
Напомнишь – не твори себе кумира…
Не под слезу заточен этот стих.
Я разрабатываю эту плоскость мира,
но я при этом помню о других.
* * *
Мой двор, лоскут вселенной отрезной
с её дождями, листьями, весной –
неброской, без рисовки и вранья,
с собачьим лаем, граем воронья,
с экспансией голодных муравьёв,
грызущих наше бренное жильё,
и чередой жердёловых стихий,
впадающих в варенья, и стихи
Встать до восхода и писать, писать,
пока луна цела и голоса
эриний мирно ладят за окном,
пока во мне – светло, в окне – темно.
Но это будет завтра, а пока
вновь – пятница, последний день Сурка.
Река – узка, изломана, остра.
Как спинка молодого осетра,
изрезаны и топки берега,
нечастая ступает здесь нога,
войти в неё и подвести итог –
соврать себе,
что ты хоть что-то смог.
Сад брошен, вишни вянут на ветвях.
Мы не нужны Тебе? Извечный страх,
живущий в неуютных головах.
Излишество набора хромосом.
Ещё не старым ржавым колесом
я докачусь до горнего суда,
я попрошу вернуть меня сюда.
* * *
Ключ легко повернулся в замке.
Хризантемы кивнули – пока.
Надо в мир выходить налегке.
Как я выгляжу? В общем, никак.
Дух – невидим, а тело – невечно
и неважно. Дышало бы, шло.
Рыжий пух облетевших соцветий –
это необходимое зло,
значит, нам его не обойти.
Слишком долго стоим на мели.
Не заплакать – рецепт травести.
Облетают пятёрки, нули,
юбилеи, кончается лето,
не обманешь свою колею.
Я пошла бы с тобой на край света –
только мы ведь уже на краю.
Начинается гамбургский счёт,
и теряешь с реальностью связь,
с этим миром, что вечно течёт,
изменяется, ропщет Save as…
Там бы ты – пастушком со свирелью,
там бы я – пышнотелой красой…
…Даже рельсы не так параллельны,
как хотелось… Храни это всё,
сохрани – как росу и траву,
как плотву на речной быстрине –
серебрится река наяву,
разметались ромашки во сне.
Дай бог памяти зла не упомнить,
незабудками детство взошло,
убирает колючки шиповник,
и ложится трамвай на крыло.
