Между жанрами
ВЛАДИМИР ЗАХАРОВ
ЗЕЛЕНЬ
Верлибр
Разговор про зелень беспределен…
Юлиан Тувим, «Зелень»
Реставраторы
утопающих в зелени
ливонских замков
находят в стенах
скелеты в цепях.
В те веселые времена,
когда кружка пива
достигала размера крещальной купели,
людей муровали,
подвергали голодной смерти.
Москва, декабрь 1533 года,
умер Василий Третий,
молодая вдова в тревоге,
каждую минуту
за советом к дяде,
но он уже обречен:
придет весна,
на деревьях набухнут зеленые почки,
и человека
изощреннейшего ума
закуют в цепи,
подвергнут голодной смерти.
Иоанну неполных четыре года,
он не заметит
исчезновения родственника.
В Европе холодно, в Италии темно,
на Свияге,
где будет гнездо моих отцов,
ловит рыбу, бортничает
совсем другой народ,
и там зелень, зелень,
неукротимая зелень.
Вот он,
ЗАХАРОВ Владимир Евгеньевич – доктор физико-математических наук, академик РАН. Автор четырех поэтических книг и книги переводов на английский язык. Участник ряда антологий, в том числе составленной Евг. Евтушенко антологии «Строфы века». Постоянный автор журналов «Новый мир» и «Арион». Член двух писательских союзов и российского ПЕН-центра. Лауреат Государственных премий СССР и Российской Федерации. Печатал стихи в «Ковчеге» № XXXVI (3/2012). Живет в США и в Москве.
© Захаров В. Е., 2014
ломтик счастливого детства,
царицын друг
Глинских ненавидел,
но маленького царя любил,
на могучих плечах таскал,
с ножнами позволял баловаться.
Возлюбленная чета
управляла хорошо государством,
войны выигрывали,
копейку чеканить стали,
златоглавые московские соборы
с их итальянскою и русскою душой
достраивали,
младших сыновей Ивана Великого,
Юрия и Андрея,
поочередно привезли в Москву,
подвергли голодной смерти.
Быть младшим сыном
не всегда сладко,
по себе знаю.
Но хорошее
все кончается,
Елена во цвете лет умирает,
и конюшего боярина,
по-нынешнему
спикера Государственной Думы,
в ту же цепь,
в ту же VIP-камеру.
Самодержец Всея Руси
заступиться даже хотел,
теперь ему
восемь лет,
среди чужих грубых людей,
с утра не кормленный,
смотрит мальчик на всех исподлобья
и понимает,
ах, как многое понимает!
Дети – они умные!
А историки
лишены воображения!
Какая голодная смерть!
Если человеку вволю давать пить,
без еды
он медленно угасает два месяца,
как те добровольные смертники, ирландские террористы
в комфортабельных тюрьмах у Маргарет Тэтчер.
Нет, эти
умерли жаждной,
весьма мучительной смертью –
как дочь боярина Орши,
чья голова потом дорого досталась Литве.
Жаждная смерть имеет свои преимущества.
Можно без свидетелей,
и без глупых надежд
вглядеться в собственные прегрешения.
На пятый день,
ползая в луже сегодняшних, вчерашних и позавчерашних нечистот,
припомнишь – и как вишни соседские воровал,
как отцу такое сказал, что и повторить невозможно,
как кошек с пятого этажа сбрасывал,
не хуже маленького царя Иоанна,
слава Богу – все выжили
(это уже в Смоленске было).
Наконец, Господь насмотрится на твои страдания
отпустит твои грехи вольные и невольные,
и пойдешь ты
в светлый и благостный Рай.
Разве лучше
получить пулю в затылок
от пузатого в отвислых усах и очках полковника,
этакого спившегося сельского учителя –
он потом хлебнет водки ковшиком из ведра и заорет в коридор:
«Следующий!»
Имя тому палачу было Мягге,
он происходил из Ливонии.
К западу от Смоленска
царство темно-зеленой листвы,
на Волге пронзительно гудит буксир-толкач.
На Свияге
во время войны
расплодились волки,
охотничьи ружья-то были отобраны…
В тридцать седьмом
от ареста
мой отец ускользнул
в большое село Чулпаново –
леспромхоз,
древообделочная фабрика.
Главный инженер,
мать – учительница.
Ее подругу, тоже учительницу,
волки съели,
шла она зимой с бумагами из райцентра,
тогда больше пешком ходили,
одни валеночки и остались.
Отца взяли в сорок втором,
отправили в штрафники солдатом,
для начала на баржу,
в плавучую такую тюрьму,
поплыла она по матушке вниз, по Волге,
толкаемая звонкоголосым буксиром,
под широким закатом.
Из Казани
катер за отцом выслали,
но катер ту баржу не догнал.
У Грозного еще двоюродный брат оставался,
он прожил на удивление долго.
Мать читала стихотворение
Алексея Константиновича Толстого,
из которого выходило,
что Иван поразил его ножом лично,
когда уже стал чудовищем:
И вспрянув тот же миг с улыбкой беспощадной,
Он в сердце нож ему вонзил рукою жадной,
И лик свой наклоня над сверженным врагом,
На труп он наступил узорным сапогом,
И очи мертвые глядел. И в дрожи зыбкой
Державные уста змеилися улыбкой.
Отличные стихи, однако, неточность,
князь Владимир Андреевич Старицкий
был принужден прилюдно принять яд за обедом.
Прожить бы отцу сапером или связистом
фронтовые свои две недели,
но разбомбили штаб кавалерийской дивизии,
срочно потребовался писарь.
Отец дослужился даже до старшин
в майской темно-зеленой Восточной Пруссии.
После войны командир дивизии,
генерал-осетин,
приезжал к нам в гости,
коньяк привозил,
это в Казани было,
потом уже мы в Смоленск переехали.
И еще о зеленой листве,
в разгаре той войны –
мне четыре года,
я увязался за старшим братом в лес,
отстал, заблудился, соседка меня случайно нашла.
Изо всех снов,
сон о том зеленом лесе –
самый страшный,
самый страшный.
Я не люблю стихотворение Гете
«Лесной царь».
