Родина
...В Петуховском районе
Анатольевка есть.
На глухом перегоне
нужно с поезда слезть.
Если к северо-западу
от блок-поста пойдёшь,
то по хлебному запаху
деревеньку найдёшь.
В этой точке России
за шесть лет до войны
я увидел впервые
снег родной стороны.
Вечерний этюд
В хлебах кричат перепела.
Скрипят у речки коростели.
И тихо девушки запели
у клуба, на краю села.
Поднялся месяц, странно бел,
зари угасла позолота.
Лишь тонкий след от самолёта
в зените неба розовел.
Кровь заструилась горячо.
И с сердцем никакого сладу...
Речной туман принёс прохладу.
Зажглась звезда,
потом – ещё.
Одиночество
Одиночество! –
звучное и печальное слово.
Что-то трубное слышится
в повторяемом «о»,
словно голос тоскующий
журавлёнка больного,
когда стая родимая
поднялась на крыло.
Зябко в полночь осеннюю;
ветер свищет в осиннике,
и дуплистое дерево
стонет серой совой.
Незнакомое озеро.
Омута чёрно-синие,
и коряжина в омуте,
словно сам водяной...
Одиночество –
грустное и красивое слово.
Одиночество –
трудная и тяжёлая вещь,
если нет со мной рядом
человека родного,
если долго не слышу
дорогую мне речь.
* * *
А.В. Адомайтис
Всё явственней тяга земная,
всё чаще раздумья о том,
что, встав у могильного края,
свой мир мы с собой унесём:
ковыльных просторов безбрежность,
сосновых лесов аромат,
любимых последнюю нежность
и недругов скошенный взгляд;
тревоги, заботы, печали,
раздумья над стопками книг,
поэмы, что не дописали,
и отчих окошек огни...
Мы зёрна от плевел отсеем –
увидим последний итог.
С друзьями проститься успеем
И встанем на смертный порог.
Радуга
По лугам между стогами
тёмно-синими столбами
ходят летние дожди.
Мы уехали далёко,
не вернёмся раньше срока –
не надейся и не жди.
В хмуром небе полыхает
только радуга цветная –
замечательный мосток!
Людям это не под силу,
а она соединила
запад твой и мой восток,
принесла улыбку милой,
словно ветер лепесток.
Поздняя осень
В снегу скалистые вершины
почти до линии лесов,
где мокнут ржавые рябины,
где стелются ковры из мхов.
Над нами
рваных туч завеса –
угрюмый и печальный вид, –
походный лагерь наш разбит
у озерка на кромке леса.
Ночами дождь перетихает,
а с гор спускается зима
и в ледяные терема
она палатки превращает...
* * *
Уходят в поднебесье
горы,
плечом раздвинув облака.
В песках и лёссе
коридоры
промыла горная река.
Стою под ветром над рекою,
и непонятно, почему
душа наполнена тоскою,
глаза устремлены во тьму,
во тьму времён...
В мгновенье это
почувствовал:
настанет срок –
я рухну под холодным ветром,
и унесёт меня поток.
А жизнь всё так же будет длиться,
и плыть по небу облака.
И будет вечно торопиться
бессонным путником
река.
* * *
Мир без добра
представить не могу.
Мир без добра –
он, как пустыня, страшен:
песок безводный...
ни садов,
ни пашен...
Живёшь, как в заколдованном кругу.
Твоя беда –
она твоя беда,
её с тобою разделить не хочет
никто на свете.
О своём хлопочет
сосед.
Всё остальное – ерунда.
Вон загорелся дом...
Не кошкин дом –
дом одного почтенного собрата.
Но в мире нет добра.
Давно ничто не свято.
– Горит! Ну, пусть горит!
В сторонке подождём...
Живём, как в заколдованном кругу.
Болото топкое...
Нет ни садов, ни пашен...
Мир без добра –
он, как трясина, страшен.
Мир без добра представить не могу.
* * *
Из первой лужицы
февральской
напился воробей и – пьян.
Перед подругою бахвалится,
топорщит пёрышки буян.
Он знает: много раз метели
ещё зловеще будут выть.
Но шепчут робкие капели,
что скоро время гнёзда вить.
И он куражится, чирикает,
хмелеет от воды живой.
По лужице забавно прыгает
и радуется – сам не свой.
Берёзоньки
Заиндевелые берёзки,
как музыка, как светлый хор –
как будто девочки-подростки
пришли на снежный косогор.
Ручонки к солнцу протянули –
легки, беспомощны, белы...
Берёзоньки, не потому ли
вы сердцу русскому милы?
