Здравствуй, Эвенкия
В 1989 году я, тогда собкор павлодарской областной газеты «Звезда Прииртышья» в Экибастузе, получил приглашение на работу в Туру, «столицу» Эвенкийского автономного округа (это где упал знаменитый Тунгусский метеорит и течёт описанная Вячеславом Шишковым Нижняя Тунгуска, выведенная им как Угрюм-река в одноимённом романе). Наверное, я бы слукавил, если бы не пояснил, за каким чёртом меня понесло в эту таёжную глушь. А всё было элементарно просто. Меня угораздило влюбиться, я развёлся, Светлана ушла от своего мужа, и вот нас всяческими путями пытались растащить и вернуть в прежние семьи. Поэтому мы и решили уехать из Экибастуза куда подальше, где бы нас уже никто из ревнителей нравственности не достал.
И вот мы в Красноярске. В тот же день (было это 18 июня 1989 года) вылетаем из Черемшанки в Туру. Летим в маленьком Як-40 час, второй, и всё это время «под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги». Садимся, выходим на бетонку аэродрома. Холодно, моросит мелкий дождь, а мы одеты очень легко. Кручу головой по сторонам: должен же подъехать за нами автобус. А его всё нет и нет. И народ тоже не расходится, все стоят неподалёку от приземлившегося самолёта, чего-то ждут. Вдруг раздаётся рокот, над нашими головами зависает и сваливается на бетонку чумазый вертолёт. Все спешат к нему. Светланка с Владиком (её девятилетний сын) с немым изумлением смотрят на меня, я — на них. Потом хватаем чемоданы и втискиваемся в эту винтокрылую машину, которую так близко мы все трое видим впервые. Вертолёт задрожал и со свистом оторвался от земли. Летим стоя, салон набит битком — людьми, почтой, багажом. Пассажиры чинно беседуют, силясь перекричать грохот двигателя. Несколько минут полёта — и вертолёт высаживает нас в Туре уже по-настоящему, в местном порту. А перед этим, оказывается, был междугородный аэропорт Горный.
Снова изумляемся, впервые увидев деревянное, по-лубочному раскрашенное четырёхэтажное здание странной конфигурации (оказалось, это административное здание Туринского авиапредприятия). Идём к выходу в посёлок, увязая в грязи. Нас никто не встречает, хотя телеграмму в редакцию я отбил. Добираемся пешком. По дороге продолжаем устало удивляться. Бесстыже развалившимся там и тут коробам теплотрасс, бесцеремонности часто встречающихся мокрых грязных собак — они неспешно трусят по тротуару навстречу или валяются на нём и напрочь отказываются уступать дорогу, обшарпанным домам, безлюдности улиц. Нутром чую: вот она, начинается наша северная жизнь. Глазами со Светланкой стараюсь не встречаться. Завёз, что называется...
Первые испытания
Редакция газеты размещается в потемневшем от времени деревянном (да в Туре практически всё жильё и объекты соцкультбыта деревянные) здании, сумрачном и прохладном, как погреб в летнюю жару. Нас встречают доброжелательно и в то же время со сдержанным достоинством, за которым можно прочесть: «Мы-то здесь давно. Посмотрим, насколько вас хватит». Редактор Эдуард Иванов, лысоватый, с простоватым лицом мужчина моих лет, создаёт впечатление своего парня. Так оно и есть, с ним легко и просто.
Нам нужен угол — как-никак целая семья прибыла. Иванов тащит нас к себе — его жена с детьми в отпуске, и он холостякует. Живём несколько дней у него. В первую же ночь выхожу на улицу по потребности. Время около двух, а на улице светло, как днём. Сосед Иванова, насвистывая, красит лодку, по деревянному тротуару осторожно пробирается кошка с ошарашенными глазами. Кошкам здесь очень несладко. Во-первых, эти истинные ночные хищники никак не возьмут в толк, почему здесь, когда их начинают выпускать на улицу, круглые сутки день; во-вторых, на улице им вовсе не до охоты — в Туре полно бродячих собак, для которых кошка сама становится объектом охоты — тот же соболь с виду.
Иванов договаривается с гостиницей, даёт нам на время крохотный и в то же время очень тяжёлый (железный, что ли?) редакционный телевизор «Романтик». Переезжаем в двухэтажку у здания аэропорта, занимаем одну из комнат на втором этаже. Жизнь здесь развесёлая. Постоянно пьяные вопли, всё время кто-то путает двери, не успеваешь выталкивать непрошеных гостей; толпами, не обращая на тебя внимания, бродят тараканы, и понимаешь, что истинные хозяева в этом клоповнике — они. Светланка на грани срыва, но держится пока молодцом. Правда, иногда глубоко уходит в себя, в такие минуты её лучше не трогать. С ней происходит то, что происходит с тепличным цветком, пересаженным из комфортной оранжереи в открытый грунт. Наш союз проходит настоящее испытание на прочность вот этим вот первобытным бытом.
В зарплате мы потеряли оба: у меня, как у собкора областной газеты, вместе с гонорарами в иные месяцы выходило до четырёхсот, Светлана в отраслевой многотиражке стабильно получала свои триста. Здесь нас проводят корреспондентами, с районным коэффициентом (северных пока ноль) «зашибаем» на двоих в пределах пятисот — вот он, длинный северный рубль. Впрочем, на жизнь нам хватает, да и не за барышами мы сюда, по большому счёту, ехали. Мы начинаем осваиваться. Иванов читает первые подготовленные нами материалы и веселеет. Скоро освобождается место заведующего отделом экономики, им становлюсь я. Первая командировка: с фотокором В. Грошевым нас включают в специальную комиссию в составе представителей окружкома партии, окрсельхозуправления, райисполкома, кого-то там ещё. Летим на восток, в сёла Кислокан, Юкту Илимпийского района, с целью проверить подготовленность хозяйств к зиме. Везде проводим собрания (господи, и тут собрания — как же мы любим сотрясать воздух!), сопровождающие нас начальники записывают и делают вид, что запоминают высказываемые обиды, предложения, критику.
По многолетнему опыту знаю, что почти всё останется как было, без движения. Разве что газета потом лишний раз напомнит, что не мешало бы сделать то-то и то-то. В Юкте совхозная картошка может остаться под снегом. Завсельхозотделом окружкома Царьков, председатель райисполкома Сидоров матерятся и принимают дельное решение: помочь выкопать картошку. Правильно, пусть одним собранием будет меньше. Нас в группе человек восемь — чуть ли не половина рабочей силы Юкты. Выкапываем, собираем картоху, а руки уже мёрзнут, хотя на дворе только-только начался сентябрь. Впереди — наша первая северная зима.
Иванов нашёл для нас полуторку (однокомнатная квартира с большой кладовой, которая вполне сходит за вторую комнату) в длинном, сползающем уступами вниз по улице Увачана двухэтажном доме. Его здесь называют кто Корабликом, кто — Китайской стеной. Хозяйка квартиры на какое-то время уезжает в Ванавару и временно согласилась пустить нас (не бесплатно, конечно). Квартира тёплая, и мы зимуем без проблем, хотя морозы просто потрясают воображение: сорок пять — сорок восемь весь декабрь (тридцать-сорок за мороз здесь не считается). Пятьдесят три — пятьдесят пять пару недель в январе, и опять сорок пять — до марта. Впрочем, переносятся они даже легче, чем североказахстанские тридцать с ветром, главное — беречь нос и щёки да быть тепло обутым.
В такие морозы в Туре тишина — мёртвая, лишь стоит густой туман, да иногда гулко каркнет со столба огромный, величиной с гуся, аспидно-чёрный ворон. Из птиц только они в такие дни оживляют промёрзший насквозь пейзаж. Жалко бездомных собак. Они прячутся где-то в теплотрассах, но голод не тётка, и каждое свежевываленное в деревянный мусорный короб (непременный атрибут любого туринского двора) ведро с дымящимися объедками, нечистотами тут же привлекает к себе три-четыре крупно дрожащих псины. Вытягивая от усилия шеи и царапая стенки мусорок когтями, они вскарабкиваются внутрь обледенелых ящиков и жадно пожирают всё, что хотя бы отдалённо похоже на съестное. Вспыхивают короткие ожесточённые схватки, свирепое рычание перемежается почти женским рыданием побеждённой более слабой шавки. Она кубарем катится вниз и с поджатым хвостом исчезает в морозной мгле... Вот такая она, северная жизнь...
Продовольственный вопрос
А помойки в Туре в начале девяностых годов всё беднее и беднее. Страна голодает, и дефицит еды проникает и на Север. Хотя с продуктами здесь было всегда получше, чем на материке. Я помню, как то ли в 1963, то ли в 1964 году — в целинном Казахстане! — люди давились в очередях за хлебом, в нашем сельском магазинчике в сутки его отпускали на человека всего по триста граммов. Когда уже работал в газете, в Железинке, являвшейся центром крупного животноводческого района, имевшей собственный маслозавод, огромные стада овец, крупного рогатого скота, свиней, с продуктами всегда было туго. Скот откармливали и вывозили на мясокомбинаты. Сливочное масло практически всё уходило в областной центр, а что оставалось — расходилось по так называемым закрытым учреждениям (больницам, детским садам — ну да это святое дело) да с заднего хода отпускалось блатным.
Особая примета тех лет — высокие глухие заборы вокруг усадеб главных районных, совхозных начальников, с задними калитками и воротами, откуда втихаря завозилась или заносилась — в зависимости от чина и объёмов — дефицитная жратва.
Мяса в свободной продаже, так же как и масла, практически никогда не было. Куда всё девалось — оставалось вечной загадкой. Ну не съедали же всё, что складывали в закрома родины неутомимые труженики села, советско-партийно-хозяйственные кадры? Даже если жрали в три горла, их, по сравнению с нынешней неимоверно расплодившейся чиновничьей братией, было всё же куда меньше.
Так или иначе, рядовой люд питался неизменным минтаем и хеком, субпродуктами, бычьими хвостами и говяжьими головами. В ходу был такой анекдот: «А почему ни у одной головы нет языка?» — «Да чтобы не проболталась, куда девалась туша!» Как-то железинцев порадовали: привезли несколько машин с маленькими, меньше бараньих, тушами сайгаков. Разобрали всё мгновенно. Но даже жареной сайгачатина оказалась малосъедобной, пресной и безвкусной. Похоже, бедных животных сюда всё же не везли, а гнали пешком — тысячи километров, от самой балхашской полупустыни...
В Экибастузе жизнь до середины восьмидесятых годов была сытной. Это был город шахтёров, энергетиков, со статусом всесоюзной ударной комсомольской стройки, и снабжался он отменно. Колбасы — какие хочешь, во всяком случае, три-четыре сорта всегда присутствовали; мяса — навалом, кофе растворимый, сгущёнка, тушёнка... Коммунизм, да и только. В то же время область голодала, в соседних российских регионах народ варил супы из рыбных консервов. И потому в Экибастузе всегда было полно машин из других казахстанских областей, с российскими номерами: люди приезжали сюда за едой, чтобы затариться впрок. И тогда ещё не делили на своих и чужих, отпускали всё и всем подряд. А уже ближе к перестройке и в первые годы правления Горбачёва даже в Экибастузе стали вводиться ограничения, дефицитом людей отоваривали (слово-то какое появилось тогда! На сленге оно ранее означало «дать в морду») уже преимущественно через предприятия, учреждения.
В Туре мы обрадовались, когда увидели в гастрономе ряды банок с тушёнкой и сгущёнкой. Думали, хоть здесь сохранилось изобилие. Фигушки! Оказалось, отоваривают только по спискам. А свободно можно было купить вечно кровавую чёрную оленину. Это как же надо было не любить потребителя, чтобы выставлять на продажу продукт вот в таком виде!
Мы чуть не погибли...
Жизнь на Крайнем Севере — это каждодневное испытание, это борьба за выживаемость, это никогда не прекращающаяся «экстремалка». И это не громкие слова, а простая констатация действительности. В Туре, как практически во всех любых других населённых пунктах округа, каждую зиму кто-нибудь замерзает насмерть. Обязательно перемораживается пара-тройка домов, учреждений. С небольшими промежутками бушуют пожары, в огне гибнет ветхое жильё, конторы, какие-то производственные объекты, люди. Холодно в домах, стыло в учреждениях, вот народ и согревается кто как может. После того как вернулась хозяйка занимаемой нами квартиры на Увачана, нам дали однокомнатную квартирёшку по улице Школьная (она редакционная и наконец освободилась). Единственное достоинство этого жилья — работа в сотне метров. Квартира на первом этаже, для Туры нет ничего хуже, и в этом я убеждаюсь с первыми крепкими морозами. Батареи едва дышат, хотя до котельной — только через теплотрассу перебраться. Когда на улице за сорок, вода в ведре на полу замерзает. Да что там в ведре — она и в подвесном умывальнике покрывается коркой льда. Жители регулярно навещают центральную котельную — проверить, не пьют ли кочегары. То же самое делают рейдовые бригады, милицейские наряды. Кочегары, конечно, пьют. Потерявших сознание увозят, на их место привозят трезвых. Но уголь дрянной, в нём больше породы, и нужную температуру через прогнившие тепловые коммуникации нагнать почти невозможно. И потому все, кто может, ходят с вёдрами к угольным кучам у котельных. Хожу и я туда каждый вечер, как шахтёр к себе в забой на смену. Как ни придёшь, тебя обязательно встречают несколько стоящих в согбенной позе жителей окрестных домов, с матерками набивающих вёдра, мешки углём, который надо тут же, по ходу, отсортировывать от кусков породы. Кочегары, время от времени выкатывающие из котельной тачки с дымящейся золой, косятся на нас: после каждого такого набега куча уменьшается, становится менее качественной,— но молчат. Да и что тут скажешь?
Прежде чем улечься спать, я вытапливаю в печке до шести вёдер угля (они превращаются в четыре ведра золы — вот такое качество привозного угля. Абсурдно, но на территории Эвенкии при этом находится крупнейший в стране и совершенно ещё не тронутый угольный бассейн — Тунгусбасс). В метре и выше от пола почти жарко, а ногам по-прежнему холодно, халабуда, в которой мы живём, тепла совершенно не держит. Я прикрываю печную вьюшку, чтобы тепло не так быстро покинуло наше жилище. Утром встаём в уже напрочь выстывшей квартире. Но топить некогда, теперь уже до вечера.
Однажды утром с неимоверным трудом просыпаюсь от жалобного стона Светланки. Голова раскалывается, перед глазами всё плывёт. Жена, не открывая глаз, всё время повторяет одно и то же: «Марат, дай лекарство, у меня голова сильно болит!»
На ватных ногах, пересиливая приступ тошноты, добираюсь до окна и выбиваю стекло в законопаченной двойной форточке. Оживаю с каждым глотком морозного воздуха, бегу к соседям вызвать по телефону скорую помощь: мы явно угорели. Светланка лежит с лицом, белым как полотно, её рвёт. Приехавшая фельдшерица выслушивает мой сбивчивый рассказ и делает Светланке какой-то укол. Медичка внешне спокойна, но глаза испуганные. Она, как и я, понимает, что мы чудом избежали гибели. Скорая уезжает, я ставлю на стул у постели жены чашку горячего чая с лимоном, но она заснула. Я ухожу на кухню, закуриваю и кашляю, кашляю, сдерживая сухие рыдания. Господи, я ведь чуть не убил нас обоих (Владика после первой же зимы от греха подальше отвезли к его бабушке в Кзыл-Орду)! Лишь потом выяснилось, что я после того, как протопил на ночь печь, сделал всё правильно. Это Светка посчитала, что я неглубоко толкнул печную задвижку, ей было жаль уходящего тепла, и она подтолкнула задвижку ещё немного. Спать-то было тепло, но мы ведь могли и не проснуться...
...И о тех, кто погиб
Я продолжаю учёбу в университете, пишу вечерами контрольные, курсовые, зубрю марксистско-ленинскую философию (будь она неладна — совершенно не поддаётся осмыслению и заучиванию). И каждый год в марте улетаю на сорок дней в Алма-Ату на экзаменационную сессию. У нас ещё тридцатиградусные морозы, а в Алма-Ате всё зелено, зацветают яблони и вишни, теплынь. Учёба мне даётся, в принципе, легко, дни летят за днями. С сокурсниками начинал казахстанцем, продолжаю россиянином, жителем Крайнего Севера. Всем крайне интересно, что такое Эвенкия, где она, что за люди там живут. Признаться, рассказчик я неважный. А тут слушают, с любопытством шуршат страницами привезённых мной экземпляров настоящей северной газеты, где чуть ли не в каждом номере запросто пишется об охоте на соболя, об оленеводах и геологах, на снимках — сцены из таёжной жизни с чумами, оленями. Этот колорит, романтика всех завораживают, и я предпочитаю не распространяться, что на самом деле за ними стоит.
Но вот все зачёты, экзамены сданы, в зачётной книжке — заветная запись о переводе на следующий курс. В Алма-Ате совсем жарко, когда я занимаю место в отлетающем на Красноярск Ту-154 студентом уже четвёртого курса КазГУ. В красноярском местном аэропорту Черемшанка, как всегда, полно народа, билетов на Туру нет. Не помню ни одного случая, чтобы вернулся домой с сессии, вообще откуда-либо через эту чёртову Черемшанку без того, чтобы не провести здесь несколько дней: или погоды нет, или билетов. А в самолёте затем обязательно обнаруживаются несколько пустых мест. Это челноки скупают места для своего товара. И никому дела нет, что ты всей душой рвёшься домой — истомился за полтора месяца. С тех пор я не люблю Черемшанку. Впрочем, в Емельяново не лучше — и этот теперь уже международный авиапорт также нередко мордует звереющих от долгого ожидания вылета домой северян.
Но вот я, счастливый, спешу по грязным раскисшим улицам Туры — уже май, и здесь тоже весна,— домой. По дороге встречаю нашего корректора Елену Лелис. На минутку останавливаюсь, чтобы поздороваться, узнать последние новости. И — как обухом по голове: нашего редактора Эдуарда Иванова уже нет в живых. Светланка при последнем телефонном разговоре со мной утаила горькую весть — побоялась, что это помешает мне сдать последний экзамен. Спрашиваю, что да как. Повесился у себя дома в ночь на первое мая 1991 года, на детской скакалке. Ну не было у него видимых причин для самоубийства, нельзя же домашние ссоры, неурядицы отнести к таковым. А вот пожалуйста — в сорок лет поставил точку в своей жизни. На могиле ему поставили стилизованный памятник — симбиоз пера и гитары. Они в его жизни были неразделимы, журналист, редактор Эдуард Иванов любил петь под гитару. Он вообще много чего любил, и особенно рыбалку на хариуса в верховьях Тембенчи. Так любить жизнь и добровольно уйти из неё — не понимаю. Но и не осуждаю — это уже не в нашей компетенции.
Увы, но это не последняя наша потеря. Через полгода, не дожив даже до северной пенсии, неожиданно умирает Ю. А. Шебалин. Его нашли ничком лежащим в теплице — прихватило сердце. Оно у него и так было не железным. А тут грянул августовский путч. Шебалин, обладая в это время правом подписи газеты, открыто высказался в поддержку гэкачепистов в редакционном, то есть неподписанном, материале, таким образом вольно или невольно выдав своё собственное мнение за позицию всей редакции. Разразился скандал, и. о. редактора Свиридову, вернувшуюся к тому времени то ли из отпуска, то ли из командировки, потащили на расправу в администрацию округа, в крайуприздат. Дело завершается тем, что Шебалина понижают в должности до заведующего отделом. Сказать, что Юрий Александрович переживал,— значит, ничего не сказать...
Хороним Юрия Александровича недалеко от Иванова, обязательно навещаем их как в родительский день, так и в годовщину смерти, они ещё долго как бы остаются членами редакционного коллектива и будут оставаться, пока мы их помним. А теперь надо ещё навещать и Володю Полунина, директора типографии, добродушного, никогда не унывающего толстяка. Неподалёку от Ванавары, на берег таёжной речки Чамбы, падает пассажирский Як-40. Гибнут все пассажиры и члены экипажа — всего около тридцати человек. И среди них — жена Полунина. После похорон Любаши (так ласково он называл свою жену) Полунин какое-то время ещё крепился. А потом сорвался... Нашли его дома в петле, стоящим на коленках. Хоронили на новом кладбище: Тура за семьдесят с небольшим лет своего существования, с максимальным количеством населения в семь тысяч человек, заполнила уже два погоста в поселковой черте, интенсивно «обживает» третье, в тайге. Средний возраст лежащих там мужчин — сорок — сорок пять лет...
Выборная эпопея
Наш огромный по площади округ (765 тыс. кв. км — спокойно можно разместить целый ряд европейских государств, хотя вряд ли они согласятся) настолько мал по численности населения как субъект Федерации — нет даже двадцати тысяч человек,— что здесь, кажется, все знают друг друга. С Александром Боковиковым я познакомился, когда его после директорства в совхозе «Кислоканский» назначили начальником управления сельского хозяйства. Несколько раз брал у него интервью. Круглолицый, улыбчивый, дружелюбный, весь такой свойский из себя. Он вырос здесь, в Эвенкии, завзятый охотник и рыбак, имеет даже свой промысловый участок в тайге (впрочем, это обычное явление — тайги здесь море, почти по сорок квадратных километров на брата). Сноровистый, с деловой хваткой, при этом — человек широкой души, очень демократичный. Охотно идёт на контакт с журналистами, никогда не откажется от предоставления нужной для местных газеты и телевидения информации. Когда страна азартно кинулась осваивать рынок, образовал одно из первых в округе коммерческих предприятий «Контакт» по закупке у промысловиков пушнины, взамен поставляя снаряжение, продукты, товары, открыл сеть магазинов. Дела его пошли в гору, рос и авторитет среди местного населения — удачливым ведь не только завидуют, их ещё и любят.
Главой администрации округа тогда был Анатолий Михайлович Якимов, бывший начальник Эвенкийской геофизической экспедиции. Полная противоположность Боковикову: худой, немногословный, интеллигентный, без коммерческой жилки, он также был уважаем эвенкийцами — как, видимо, последний из представителей такого разряда руководителей, ещё советской, в лучшем смысле этого слова, подготовки.
Когда округ стал самостоятельным, а дела в стране шли всё хуже и хуже, на Эвенкию, почти полностью дотируемую из федерального бюджета, беды посыпались одна за другой. Объёмы финансирования всё сокращались, задержки выплаты зарплаты бюджетникам становились всё длительней, с огромным трудом налаженное за десятилетия сельское хозяйство рушилось на глазах, одна за другой сворачивались геологические экспедиции, росла безработица. Эвенкия начала бедствовать, и это при том, что в её подземных кладовых было столько сокровищ — нефти, газа, угля, редких металлов, золота, алмазов, что куда там Али-Бабе с его несчастной пещерой! Но где было взять такого Сим-Сима, чтобы достать с его помощью эти неисчислимые запасы полезных ископаемых? Месторождения ещё не до конца разведаны и расположены в таких неудобных и отдалённых местах, что освоение их выливалось в астрономические суммы. Никто не решался влезть в это дорогостоящее предприятие — ни родное государство, ни крупные забугорные компании, представители которых время от времени наезжали в Эвенкию, приценивались, восхищённо мотали головами, но тут же сокрушённо выставляли перед собой холёные ладони: дорого!
В Москву «выбивать» деньги, или трансферты, представители администрации Эвенкии ездили целыми бригадами, потерянно бродили по многочисленным правительственным и министерским коридорам, трясли пачками отчётов, расчётов, проектов, доказывая необходимость увеличения финансирования северной территории. Но дать больше нам — попросту означало недодать какой-то другой территории. Денег же в стране становилось всё меньше...
А тут ещё в Туре в самом начале лета сгорела центральная дизельная электростанция, и столица Эвенкии на несколько месяцев осталась без света. Чёрт знает где закупили какие-то дорогущие военные мобильные электростанции, караваном (так здесь называют навигацию) привезли в Туру. А они по каким-то параметрам не подошли, и посёлок продолжал сидеть без света. Народ обозлился на власть, и в первую очередь, конечно, на главу администрации Якимова. С огромным трудом к осени энергетический кризис был преодолен, но доверие к Якимову было уже подорвано.
Вот с таким багажом он пошёл на выборы главы Эвенкии в 1996 году (впервые после назначения в 1992 году). Основным его соперником стал Александр Александрович (попросту — Сан Саныч) Боковиков, к тому времени уже умудрившийся сначала пройти в депутаты окружного Законодательного собрания (Суглана), а затем и возглавить его. Реальным соперником, поскольку, во-первых, авторитет его к тому времени среди населения был ничуть не ниже, чем у Якимова, а во-вторых, он сплотил под своими «знамёнами» многих недовольных работой администрации Якимова влиятельных людей. Нашлись у него и деньги на выборную кампанию, и когда агитация была официально разрешена, он завалил округ литературой, плакатами, эвенкийские фактории — гуманитарной помощью «имени Сан Саныча».
В общем, впервые за свою историю округ раскололся надвое — якимовцев и боковиковцев. Люди спорили между собой до хрипоты, чей кандидат лучше; доходило до драк. Один из замов начальника УВД Эвенкии во время какой-то пирушки в кафе вытащил пистолет и выстрелил в потолок (или в пол — не суть важно), крича, что вот так он всех перестреляет, кто не проголосует за Боковикова. Мы тут же использовали и этот факт против своего оппонента. К выборам обстановка в округе накалилась до предела. Проводимые опросы показывали, что силы кандидатов примерно равны. Но выборы с небольшим перевесом выиграл... Боковиков.
Светопреставление
Наступил 1999 год. У Александра Александровича Боковикова, к тому времени ставшего в законодательном порядке уже губернатором Эвенкии (для повышения статуса и значимости должности главы субъекта Федерации), начались серьёзные проблемы. У администрации не было денег на решение взятых на себя обязательств. Собственных доходов — кот наплакал (да и откуда им было взяться?), а Москва сама бедствовала, соответственно, и давала трансферты дотационным территориям «по бедности». Округу на жизнь в год надо было в пределах двух с половиной миллиардов рублей, получали же что-то в пределах миллиарда. Но и эти деньги давали обычно с большим опозданием, и их ни на что не хватало. Для нормальной жизнедеятельности округа главным было — закупить в необходимом количестве уголь, солярку и масло, бензин, сырую нефть для дизельных электростанций и завезти всё это добро по воде в весенне-летнюю навигацию, для того чтобы перезимовать в тепле и со светом.
У Боковикова, как он ни изворачивался, денег не хватило ни на закупку горючего и топлива в нужных объёмах, ни на своевременную их доставку в округ. Вернее будет сказать — в Туру, наиболее зависимую, по сравнению с Ванаварой и Байкитом, от водной навигации. Того, что было припасено на зиму, катастрофически не хватало до прихода очередного каравана. И буквально в ночь с 31 декабря 1999 года на 1 января 2000 года Тура погрузилась во тьму: в целях экономии солярки было решено до весны прекратить подачу света в жилые массивы столицы Эвенкии, резко ограничить — для учреждений и организаций. В том числе и для администрации округа. Я, к тому времени ставший редактором окружной газеты, брал интервью у губернатора самостоятельного субъекта Российской Федерации, члена Совета Федерации Боковикова в его кабинете при свете... керосиновой лампы; при зыбком свете этой же коптилки по сумрачным утрам у него проводились и планёрки.
Котельные также работали в режиме экономии, из-за чего температура в коммуникациях была ниже требуемой, и в ту зиму в Туре были разморожены несколько зданий, в том числе и жильё. Некоторые туринцы перешли жить в собственные бани, в свои рабочие кабинеты, в котельные. У нас в редакции поселилась семья бывшего директора типографии Феликса Буйновского (их двухэтажный многоквартирный дом сгорел — пожары в ту зиму были частыми из-за неосторожного обращения людей с огнём), они же были и сторожами. Я написал фельетон на эту тему «На работе как дома», хотя газета с ним вышла, по-моему, лишь через пару недель, когда удалось выловить запившего в очередной раз печатника и поставить его к машине.
Обедали мы на работе: супы забирали с собой утром из дома, разогревали в кабинете на плитке. Как никогда поднялся спрос на дрова, цена на них тут же резко подскочила, но, несмотря на это, кучи дров выросли во всех дворах. Их разворовывали все кому не лень. Купили полмашины дров и мы со Светкой. Я их колол, жена носила в дом и складывала в поленницу... в прихожей (благо она у нас огромная). Пример подала соседка, Аня Саливончик. Ей надоело наблюдать, как её поленница день ото дня «худеет», и она перенесла все поленья до одного в дом.
В красноярских газетах, программах краевого телевидения одна за другой стали появляться злорадные и во многом путаные, лживые публикации (делались туманные намёки на криминальную подоплёку всей этой истории: «А куда девались деньги на северный завоз?»). Боковиков судорожно метался в поисках выхода из этой чудовищной ситуации. Здорово помогли якуты — Сан Саныч договорился с Вячеславом Штыровым, хозяином всесильной алмазной компании «Алроса», на товарный кредит, и солярку в Туру стали возить авиацией из Мирного, что довело многие российские и краевые газеты до истерики. А губернатор Красноярского края Лебедь молчал — он уже тогда задумал вернуть Эвенкию обратно в лоно края и ждал, когда Боковиков сам к нему обратится за помощью, чтобы потом сказать: «Вот видите, они без нас ничего не могут». Боковиков к нему и не шёл. Потом к спасению Эвенкии подключился и Шойгу (почему-то все СМИ края и страны трубили о том, что вымерзает и голодает именно весь округ, хотя острый дефицит топлива был только в Туре).
Как-то ближе к весне у нас в квартире неожиданно загорелся свет. Господи, неужели конец нашим мукам? Хотя я и знал, что этого не должно быть до прихода первых судов с горючим, но затеплилась надежда: может быть, произошло какое-то чудо, и солярки навозили по зимникам и авиацией столько, что теперь её хватает? Или энергетики по каким-то стратегическим соображениям решили давать свет в наш микрорайон? На всякий случай позвонил на центральную ДЭС и поинтересовался: «Мужики, у меня дома свет загорелся. Это как, насовсем или временно?» — «По какому адресу?» — насторожились на том конце провода. Я добросовестно ответил. «Ошибочка произошла. Сейчас исправим»,— сказали мне. И через несколько минут свет в нашем доме погас. До июня. «Зачем ты им позвонил? — заплакала измученная этой беспросветной жизнью Светланка.— Пусть бы горел, я бы хоть нормально постиралась!»
Бедному Боковикову в эти дни должно было икаться со страшной силой. Ладно, что его ругали газеты,— он, да и мы все в округе к этому уже привыкли. К тому времени в Красноярске образовалась мощная оппозиционная группа во главе с заместителем губернатора Красноярского края Евгением Васильевым, поставившая перед собой цель «сковырнуть» Боковикова. Для Сан Саныча куда страшнее было, что в нём разочаровались его земляки. И как ни пыталась пресс-служба разъяснить населению, что энергетический кризис возник по объективным причинам, недовольство людей росло.
Да это и понятно: ты шёл во власть, чтобы обеспечить людям нормальную жизнь, а коль её нет, то виноват во всём только ты, поскольку ты — власть. И хотя Боковиков и его семья первое время также сидели без света (это уже к концу зимы 1999–2000 года к его дому открыто протянули «аварийку» — отдельный электрокабель, а до него тайно пробросили к себе эти «аварийки» многие ушлые туринцы), на заборах в Туре стали появляться оскорбительные для Боковикова надписи. Его отлавливали на улицах, в магазинах, в порту и высказывали в лицо всё, что о нём думали: кто — интеллигентно, а кто и по-свойски. Дошло до оскорбления его дочерей в школе, а дом его однажды «атаковали»: во двор к Боковиковым, пробив забор, въехал тяжёлый грузовик. Правда, дело это замяли, квалифицировав как обычное дорожное происшествие: мол, пьяный водитель просто не справился с управлением.
Скажи мне, кто твой враг
Но всему приходит конец. Кончилась и эта чудовищная зима. В начале июня победно затрубили подошедшие к причалам окружного центра первые танкеры с соляркой, и в квартирах туринцев наконец загорелся свет, заурчали холодильники, забормотали телевизоры. Жизнь как будто пошла своим чередом. На самом деле это означало, что ситуация в округе оставалась прежней: денег ни на что не хватало. А впереди была следующая зима, и опять надо было закупать и завозить уголь, солярку, бензин, масла. Трансферты по-прежнему приходили с большим опозданием. И совсем не в том объёме, какие нужны были для обеспечения нормальной жизни. Оставались проблемы с выплатой зарплаты, опять округ не мог вовремя рассчитаться за покупку и вывоз нефтепродуктов. Красноярское речное пароходство приступило к навигации в Эвенкии, ещё не до конца получив заработанные средства за прошлый завоз. Когда суда уже были на подходе к Нижней Тунгуске, начальник пароходства Иван Булава останавливал флот и периодически угрожал Боковикову, что повернёт нефтеналивы обратно, если округ не расплатится.
В Эвенкию зачастили «сборные» комиссии, в которые входили чиновники министерства финансов, института полномочного представителя Президента в Красноярском крае, Эвенкии и Таймыре, чины из МЧС, пароходства, администрации Красноярского края. И возглавлял их одетый во всё эмчеэсовское, «спасающий» Эвенкию, нарочито небритый Евгений Васильев. Обычно комиссии эти сопровождали целые бригады наших коллег из московских, краевых газет, телевидения, после отъезда которых на свет появлялись репортажи, комментарии явно заказного характера — Боковикова продолжали «топить». И было это несложно.
В округ снова было завезено недостаточно топлива, и ближе к весне 2001 года в Туре снова пошли веерные отключения. Туринцы, наученные горьким опытом прошлой зимы, к этой подошли во всеоружии: все с дровами, лампами, какими-то керогазами, газовыми печками. Я купил аккумуляторы к маленькому кухонному телевизору, раздобыл самодельное зарядное устройство, и когда гас свет (обычно через каждые несколько часов — на пару часов), их энергии хватало, чтобы посмотреть выпуски новостей и даже часть какого-нибудь фильма.
А сосед снизу, Олег Кадкин, где-то раздобыл громоздкую полевую дизельную электростанцию (в Туре же кое у кого появились даже миниатюрные импортные — японские, американские бензиновые движки) и запихал её в контейнер, стоящий буквально под окнами дома. И как только гас свет, Олег выходил на улицу, с грохотом открывал контейнер и, светя себе фонариком, с полчаса возился в нём, гремя ключами и шипя паяльной лампой. Наконец движок благодарно чихал и начинал громко тарахтеть и вонять на всю округу отработанной соляркой. Зато семья Олега час-полтора сидела со своим светом, пока в дом не возвращалась большая электроэнергия.
«Эвенкийская жизнь» в те дни, когда регулярно ломавшуюся офсетную печатную машину отечественного производства удавалось вновь запустить, из номера в номер рассказывала, сколько подвезли нефти и солярки из Байкита и Ванавары, Усть-Кута по автозимникам (всё это буквально с колёс сжигалось на дизельных электростанциях, в топках котельных), какой запас ГСМ ещё есть на нефтебазе и хватит ли его до весеннего каравана, ругалась по поводу того, что энергетики никак не борются с ловкачами, крадущими электроэнергию путём несанкционированного подключения так называемых «авариек» к магистральным сетям (ещё бы они боролись: многие энергетики сами воровали ток таким образом, существовала даже негласная такса на проброску кабелей от линий электропередач к отдельным квартирам или частным домам).
И тут пришёл «ЮКОС»
Сан Санычу, как и его предшественнику, весьма озабоченному поисками инвесторов, удалось заинтересовать богатейшей и перспективнейшей группой нефтяных месторождений, известной под названием Юрубчено-Тохомская зона (ЮТЗ), НК «ЮКОС», находившуюся в то время в расцвете своих сил и возможностей. Основные работы «ЮКОС» вёл в Западной Сибири, но, как утверждали аналитики в области нефтяной промышленности, за десятилетия эксплуатации тамошние запасы нефти сильно истощились. А поскольку ресурсы эти не возобновляемые, то компании, естественно, надо было приращивать запасы углеводородов. И владелец «ЮКОСа» Михаил Ходорковский обратил свой молодой и цепкий взор на Эвенкию. Я бы на его месте сделал то же самое. Эвенкия была самостоятельным субъектом Федерации, населения в ней — кот наплакал, меньше двадцати тысяч, полезных ископаемых в недрах — каких хочешь: нефть, уголь, газ, рассолы тяжёлых металлов, предполагаемые алмазные кимберлитовые трубки, редкоземельные металлы. И всё это — в таёжной глуши, при полном отсутствии инфраструктуры, куда обнищавшее государство не сунется ещё не один десяток лет. Чем не стратегический резерв, причём измеряемый астрономическими цифрами: если речь о газе — то миллиарды кубических метров, если о нефти — то миллионы тонн? И «ЮКОС» решил «посадить» сюда своего губернатора.
На эту ответственную роль выдвинули одного из ведущих топ-менеджеров компании, харизматичного Бориса Золотарёва. Умный, фотогеничный, спортивного телосложения, с красивой сединой, он сразу «глянулся» многим эвенкийцам, особенно, конечно, женщинам. В округ Золотарёв приехал за несколько месяцев до начала выборной кампании, ещё в начале зимы, сколотил свой штаб, обосновавшийся в двухэтажном здании напротив редакции. Боковиков, имевший неплохие шансы вновь стать губернатором (несмотря на всё вышесказанное) по той простой причине, что многие эвенкийцы не хотели пускать к себе «варягов», а Сан Саныч был свой и ему многое прощалось, вдруг открыто заявил, что сходит с выборной дистанции и просит свой электорат голосовать за Бориса Золотарёва.
Своё решение он объяснял тем, что государство не в состоянии содержать свои северные окраины, в том числе, если не в первую очередь, Эвенкию, не имеющую собственной доходной базы. И ситуация, сходная с зимой 1999–2000 года, может повториться ещё не раз. А «ЮКОС» заинтересован в Эвенкии и намерен всерьёз обосноваться здесь, и потому будет оказывать всяческое содействие своему ставленнику, то бишь Золотарёву. Боковиков вызывал к себе руководителей предприятий и организаций по одному и просил понять и поддержать его решение. Разговаривал он на эту тему и со мной.
Мы все понимали, что иного выхода у нас действительно нет: у округа просто нет будущего без развития экономической базы, а «ЮКОС» сможет это сделать. Конечно же, все мы понимали и то, что Сан Саныч уступает своё место Золотарёву не бесплатно, наверняка «ЮКОС» дал ему хорошего отступного. Но, положа руку на сердце, кто бы в этой ситуации поступил иначе? Васильев же многим не нравился — не потому, что он Васильев, а потому, что, став губернатором, тут же развернул бы кипучую деятельность по переподчинению округа краю.
А нам уже пришлось по душе быть хоть и бедными, но самостоятельными — со своим парламентом, своими законами, своими гербом и гимном, далеко простирающимися амбициями. Ладно бы край жил богато. Но он сам из донорского региона превратился в дотационный. С нами граничил Туруханский район, так вот он жил в десять раз хуже нашего, хотя, казалось бы, куда ещё хуже. А «ЮКОС» был самым настоящим государством в государстве, у него была своя столица, он строил города, на него работали сотни тысяч людей, обеспечивая компании многомиллиардные доходы. Так, может, он и нас «поднимет»?
В округ приехал сам Ходорковский. Молодой, симпатичный, очень демократично ведущий себя, он на встречах с жителями округа буквально очаровывал их, рисуя в своих выступлениях точными мазками недалёкое будущее Эвенкии: в 2008 году будет добыто столько-то нефти, в окружной бюджет попадёт столько-то сотен тысяч долларов, в 2014-м — нефти будет уже столько, а счёт доходам пойдёт на миллионы долларов. Разумеется, и «ЮКОСу» от этого будет хорошо, а иначе какой смысл браться за доразведку и эксплуатацию наших труднодоступных месторождений?
Михаил Борисович, стоя на сцене окружного Дома культуры в потёртых джинсах и изредка поматывая головой в такт своим словам (есть у него такая особенность), водил лазерной указкой по экрану, проецирующему все эти цифры, диаграммы, а у слушателей перед глазами вставали новые дома, дворцы спорта, заасфальтированные улицы Туры... Каждый уже считал себя акционером «ЮКОСа». Мы поверили, что компании, имеющей козырный интерес в округе, ничего не стоит осчастливить несчастные два десятка тысяч человек.
Ближе к весне мы получили и установили ризограф в бывшем линотипном цехе, и когда офсетная машина в очередной раз выходила из строя или «ломался» сам печатник, стали выпускать газету форматом А4 на восьми полосах. И не могли нарадоваться. Рядом, в соседнем помещении, молча стояла холодная капризная махина весом в несколько тонн, скреплённая многими сотнями болтов, гаек, валов и валиков, в которую было вбухано несметное количество денег, но которая так и не оправдала наших надежд и проела мне всю плешь,— и вот эта покрытая пластиком малютка весом всего в центнер, управляемая тремя-четырьмя кнопками, но безотказная, печатающая с прекрасным качеством, на любой задаваемой скорости,— они как бы олицетворяли собой уходящую и наступающую эпохи.
Ризографу можно было дать задание — скажем, напечатать тысячу двести тридцать восемь экземпляров, и можно было смело идти заниматься каким-то другим делом, машина дальше трудилась сама. Мы купили этот множительный аппарат без всяких «наворотов», а если бы ещё обзавелись и различными приставками, то шла бы ещё и автоматическая фальцовка, брошюровка. Можно было прикупить дополнительные барабаны и печатать газету в два, в три цвета. Но мы поскромничали, когда просили денег на эту умную машину. Впрочем, в наших условиях больше ничего и не надо было. На печатание газеты — тираж её к тому времени был установлен в пределах двух тысяч экземпляров — уходило не более часа. Всё остальное время можно было выполнять иные заказы: с ресурсом ризографа в восемь миллионов экземпляров округ можно было завалить печатной продукцией вдоль и поперёк. И заказы пошли — на самые разные бланки. Правда, тиражи были совсем маленькие — пятьдесят, сто, пятьсот экземпляров, редко когда одна-две тысячи. Но доходы они, тем не менее, приносили. На них мы купили факс, ксерокс, радиотелефон с несколькими трубками, позже — цифровые диктофон и фотоаппарат, в кассе у нас теперь всегда водилась наличность, и не надо было писать заявки в управление финансов, чтобы покупать ручки, блокноты, скрепки, клей, конверты, прочую канцелярскую мелочь. Ах, если бы этот ризограф был рассчитан на формат А2, который затем фальцевался (перегибался пополам после печати) на формат нашей газеты, то есть А3, ему бы вовсе цены не было. А так именно это обстоятельство скоро положило конец нашей эйфории. И не только это.
Такого мы ещё не видали...
Борис Золотарёв эти выборы выиграл. Состоялась пышная инаугурация, после неё — фуршет, на который были приглашены те, кто помогал (или, во всяком, случае, не мешал) Золотарёву стать губернатором. В большом зале для совещаний на втором этаже администрации округа в два длинных ряда были накрыты столы, ломящиеся от различных яств и бутылок со спиртным на любой выбор. За ними стояли десятки людей и так, стоя, выпивали и закусывали — дело совсем новое для Эвенкии, мы-то привыкли пьянствовать сидя. Деликатесы подносили и меняли пустые тарелки молоденькие длинноногие официантки — за столами почтительным шёпотом говорили, что их, как и невиданные закуски, специально привезли из Москвы («Что вы хотите — это же «ЮКОС»!).
Ещё один ряд столов был накрыт на возвышении для президиума, где толклась группа высоких гостей и уже приближенных к новому губернатору местных чиновников. Были там представители аппарата полномочного представителя Президента, администрации и Законодательного собрания Красноярского края, ведущих ресурсодобывающих компаний. После официальных тостов Золотарёв с Ходорковским с бокалами в руках и в окружении небольшой свиты стали обходить столы в общем зале, что-то говорили «фуршетящимся», те им что-то отвечали, потом звучало «Ура!», и они двигались дальше. Играла живая музыка — фуршет обслуживал привезённый откуда-то камерный оркестр. В общем, настоящий светский раут. Когда мне захотелось плакать от счастья, Светланка меня тут же увезла домой. А фуршет, говорят, закончился далеко за полночь.
Начались будни. После того как в офсетной машине в очередной раз полетело что-то из электроники, мы окончательно отказались ремонтировать её и стали печатать газету только на ризографе. И хоть газета была маленькая, но за счёт уменьшения шрифта вмещала в себя практически тот же объём материалов, что и при формате А3. Своим небольшим творческим коллективом — я, ответственный секретарь Светлана Романовская (Валеева), выпускающая эвенкийской страницы Диана Щапова, работавшая у нас по договору, заведующая отделом социальных проблем Валентина Львова, фотокор Владимир Грошев, собкоры в Тунгусско-Чунском районе — Нина Крюкова, Байкитском — Татьяна Панова,— мы заполняли газету материалами так и такими, как и какими сами считали нужным. Мы привыкли к тому, что при любом руководителе учредительной организации, содержащей газету (сама газета выжить в здешних условиях никогда не могла бы и не сможет: подписной тираж её даже при пике населённости округа в двадцать пять тысяч человек не превышал трёх тысяч экземпляров, доход от которых составлял считанные проценты в доле расходов редакции),— будь это секретарь окружкома партии Владимир Увачан, а затем главы администрации Анатолий Якимов, Александр Боковиков,— нам позволяли работать на основе профессиональной самостоятельности.
Газета, конечно, была сугубо провинциальной, поднимала и обсуждала темы, которые для журналистов крупных газет могли показаться никчёмными, смешными, но она такой и была нужна здесь — «в доску своя». При случае мы могли и «лягнуть» власть предержащих, но только за дело и только при соблюдении определённого такта. В «Советской Эвенкии», а затем и в «Эвенкийской жизни» были свои традиции, преемственность, сложившиеся за десятилетия, её всегда делали крепкие журналисты, приезжающие сюда работать по договорам со всех уголков страны; у газеты был, есть и, надеюсь, останется хороший литературный язык.
Точно так же мы продолжили работу и при первых днях властвования Бориса Золотарёва. И нам было о чём писать, появилось много новых тем. Свои выборные обязательства новоиспечённый губернатор тут же начал выполнять, что было и немудрено: у него под рукой была бездонная касса «ЮКОСа», из которой он в любое время брал любую нужную ему сумму. И впервые за последние годы чётко, без сучка и задоринки, был проведён северный завоз, и в зиму 2001–2002 года округ вошёл с избыточным запасом топлива, продовольствия. Вскоре Золотарёв выкинул такой финт, что все СМИ края и страны просто захлебнулись от восторга: он две зимы подряд закупал на Ямале и перебрасывал по воздуху в Эвенкию сотни оленей для реанимации оленеводства (когда-то здешние стада насчитывали до шестидесяти тысяч голов домашних оленей, к началу девяностых их было уже не более тридцати тысяч, а к приходу Золотарёва — в пределах двух-трёх тысяч). Он просто подсчитал, что если гнать оленей своим ходом сотни и сотни километров, их за время пути погибнет и отобьётся столько, что сумма ущерба, вместе с командировочными расходами пастухов, будет примерно одинаковой с затратами на воздушные перевозки. То есть — деньги те же, но в первом случае потрачены совершенно напрасно, а во втором — достигшие своей цели. Золотарёв этим своим неординарным ходом «пропиарил» себя как прагматичный хозяйственник и как озабоченный возрождением традиционной северной отрасли руководитель автономного округа.
В Эвенкию также буквально посыпались компьютеры, и по обеспеченности ими на душу населения округ вышел на первое место в стране. Начало разворачиваться строительство. Первым значимым объектом стал ввод к новому, 2002 году «Гостиного дома» — современной гостиницы, построенной... турецкими рабочими. Золотарёв просто не доверял нашим строителям и открыто говорил, что они ни на что не способны. Впрочем, такую нелестную характеристику в округе от губернатора получали многие. Борис Золотарёв к месту и не к месту любил повторять, что мы, эвенкийцы, привыкли здесь бездельничать, «захребетничать», то есть жить за счёт государства, что среди нас мало профессионалов.
Конечно, где-то он был и прав. Наши строители и в самом деле строили сикось-накось; оленеводы, вместо чтобы разводить оленей, взяли да и съели их; коммунальщики производили самые дорогие в стране электроэнергию и тепло; столица округа была вся в помойках и следах былых пожарищ. Когда Золотарёва «заносило» по этой теме на каких-то совещаниях, сессиях Суглана в присутствии Боковикова, тот обижался и начинал возражать Золотарёву... И его можно было понять: ведь беды эти во многом происходили по объективным причинам. Округ находился в таком неудобном и отдалённом месте, с таким суровым климатом, что затраты на обеспечение жизнедеятельности его населённых пунктов составляли просто фантастические суммы, и потому бюджетообеспеченность одного эвенкийца в десятки раз превышала затраты на содержание одного жителя средней полосы России.
В советские времена государство не скупилось, и «севера» получали столько средств, сколько было нужно (впрочем, их и тогда всё время не хватало). Но в рыночную эпоху страна уже была не в силах нести такие расходы. А без нужного финансирования, когда людям нечем платить за работу, какую работу от них можно требовать, каких специалистов можно пригласить с материка, когда разъезжались последние, какую современную технологию можно внедрить, когда разваливалось всё, что осталось ещё от советских времён? Если бы те же Якимов, Боковиков могли ворочать такими же деньжищами, какие вваливал «ЮКОС» в округ, они, может, ещё и не то бы здесь понастроили, организовали... Но, как любил говорить покойный Александр Иванович Лебедь, «если бы у бабушки была борода, она была бы дедушкой».
Деньги пришли в округ с Золотарёвым, и все это хорошо понимали и принимали. А вместе с ними в округ пришли перемены и приметы, характерные для корпоративного стиля «ЮКОСа». Это жёсткость, граничащая с жестокостью, со стороны руководства, беспрекословность со стороны подчинённых, подозрительность во взаимоотношениях. Золотарёв переломал в администрации все стены, оставив отдельные кабинеты только для своих заместителей, а сотрудников всех управлений усадил в огромные общие залы, заставленные столами с компьютерами. Все сидели как в аквариуме, тут уже не поболтаешь лишний раз, не попьёшь кофе с коньяком, не поторчишь с сигаретой на лестничной площадке — всех курильщиков Золотарёв повыгонял сначала на крыльцо администрации, а потом и вообще на улицу, под пожарный щит.
Очень большое значение губернатор придавал обеспечению своего положительного имиджа — впереди ведь были очередные выборы. Практически с первых дней работы администрации он создал крепкую пресс-службу. Сначала в ней работали всего три человека: начальник управления Василий Бондаренко — немногим старше меня, начальник отдела Алексей Немков, пресс-секретарь Ольга Мирошниченко — обоим не более тридцати, все — приезжие. Они писали славословные пресс-релизы, статьи о работе новой администрации во главе с Золотарёвым, часто мне не нравившиеся, но менять что-либо в них я не имел права, и я помещал их в газете как есть.
«Хочу настоящую газету!»
Прошло ещё какое-то время, и меня где-то в конце лета 2001 года вдруг приглашают к губернатору. У Золотарёва в кабинете, кроме него самого, находились вице-губернатор Борис Байдаков и пресс-секретарь Ольга Мирошниченко. Для приличия расспросив, как идут дела в газете, губернатор вдруг резко поменял тон и сказал, что газета ему не нравится — маленькая, с мелким шрифтом, не всё ему нравится и в содержании. Золотарёв говорил, что он понимает, что у газеты есть проблемы и с кадрами (где их взять посреди тайги?), и с полиграфической базой. А потому он, как учредитель, принимает решение усилить её, переведя вёрстку и печать в Красноярск, для чего там создаётся дополнительное бюро с набором в него высокопрофессиональных журналистов. Мне же надо подготовить расчёты, во что это обойдётся. Насчёт кадров для красноярского бюро беспокоиться не стоит — есть уже кандидатура на должность его шеф-редактора, это некий Владимир Пантелеев, он-то и подберёт среди красноярских журналистов новых сотрудников для бюро. Ну а в Туре, соответственно, надо провести сокращение штатов на то количество сотрудников, какое будет содержаться в красноярском бюро... А мне и возразить было нечего: газета у нас в самом деле была маленькой, вёрстка её была далека от совершенства, и уж точно профессиональных журналистов у меня в штате было — раз-два, и обчёлся.
Пантелеев, оказавшийся сыном известного красноярского детского писателя Ивана Пантелеева, кандидатом исторических наук, имел достаточный опыт работы в региональных СМИ. Получив приказ о своём назначении, Пантелеев вернулся в Красноярск и развернул там кипучую деятельность — губернатор торопил нас с выходом газеты в новом виде.
К тому времени администрация округа открыла своё представительство в Красноярске, для чего в девятиэтажном здании на улице Республики, 51, где ещё с советских времён размещались редакции основных краевых изданий, у ПИК «Офсет» был арендован целый этаж. Под бюро временно выделили один из кабинетов с телефоном и компьютером (везде шёл евроремонт), где и обосновался Пантелеев. Вскоре он нашёл верстальщика Владимира Солдатова и корректора Елену Ломанову — они до этого работали в какой-то... тюремной газете, и Елена приходила на вычитку нашей «Эвенкийки» в форме с лейтенантскими погонами. Я познакомился с членами своего красноярского бюро в один из ноябрьских дней — специально ездил в командировку, чтобы посмотреть, что у нас там будет и как. Там же заключил договора с названными сотрудниками, а также с ныне покойным известным эвенкийским писателем Немтушкиным (к тому времени Алитет Николаевич оказался без работы, а «чистая» литература в наши дни способна прокормить лишь единицы писателей) — он взялся делать страницу на эвенкийском языке, и одним из красноярских журналистов — Анатолием Мошницким, которого, впрочем, условия не устроили и он так и не отработал в «Эвенкийской жизни» и дня. Позже в штат бюро был принят другой красноярский журналист — Евгений Кутаков, и тоже ненадолго.
Конец империи «ЮКОС»
Уже с конца 2002 года газета стала выходить на шестнадцати страницах. Конечно, она стала интересней, насыщенней, потому как в заполнении её участвовали как редакционные журналисты, её нештатные авторы, так и сотрудники пресс-службы во главе с Майей Соколовой — они работали по вахтенному методу, и каждую неделю-две какой-либо из журналистов находился в командировке в округе и собирал материалы для дальнейшего использования как в нашей газете, так и в иных средствах массовой информации. Я с благодарностью вспоминаю сотрудничество с Анастасией Попковой, Ириной Новиковой, Машей Браун, Натальей Герасименко, готовивших интересные, «читабельные» материалы.
Жить становилось чем дальше, тем интереснее. Особенно захватывающие события произошли в Эвенкии в 2004 году: у нас разразился такой скандалище, что за развитием его стала следить вся страна. А всё дело в том, что совершающий свой очередной вояж по Сибири глава империи «ЮКОС» Михаил Ходорковский неожиданно был снят в Новосибирске с самолёта и арестован Генеральной прокуратурой. Как выяснилось, он должен был прилететь в Туру, а здесь, на сессии Законодательного собрания (Суглана), его уже ждало выдвижение на пост сенатора от Эвенкийского автономного округа — во всяком случае, мне известна именно такая версия событий. Говорили, что этот «зонтик» Михаилу Борисовичу был нужен в связи с тем, что в последнее время он развил очень бурную кипучую политическую деятельность и готовил себе почву и электорат для участия в будущих президентских выборах — ну вот мало человеку было того, чем он владел. Эти-то амбиции и погубили нашего благодетеля (что так и есть: не свои же деньги Борис Золотарёв инвестировал во все эти бурные преобразования, происходящие в Эвенкии) и чуть было — не всю верхушку нашего округа. От вожделенного кресла Ходорковского отделяли всего несколько часов — сессия уже работала. Правда, при этом существовала одна очень небольшая, но крайне занозистая проблема: в этом кресле уже сидел сенатор от Эвенкии, бывший депутат Суглана Николай Анисимов. То, как его пытались выковырнуть из Совета Федерации, чтобы освободить место для главы «ЮКОСа»,— целая история. Анисимова пытались подкупить, предлагая ему и денег, и непыльную работу, и запугивали его — во всяком случае, именно так он рассказывал в специально раздаваемых по этому поводу интервью многим СМИ. Но Анисимов упёрся на своём: не уйду, и всё тут! И тогда окружному парламенту ничего не оставалось делать, как отозвать своего представителя в Совете Федерации, вменив ему в вину профнепригодность. Анисимов опротестовал это решение в суде, но в конце концов проиграл его.
Между тем Ходорковский оказался в «Бутырке». И наша политическая верхушка, чтобы сохранить лицо, предложила занять место в сенате другому одиозному представителю «ЮКОСа» — Василию Шахновскому, тоже, кстати, находившемуся под следствием. Что страшно разозлило руководство страны (не скажу, что самого Путина, но администрацию президента — точно!). Потому что «ЮКОС» к тому времени уже начали буквально «перепахивать». Его бы, возможно, не трогали и до сих пор, если бы Ходорковский не возомнил себя «Наполеоном» и не стал вынашивать крайне высокие честолюбивые замыслы. Ну а раз так — получи! И «выяснилось» вдруг, что и налоги-то компания не выплачивала в миллиардных размерах, и убирала со своего пути, даже пользуясь услугами киллеров, неугодных людей. А тут какая-то Эвенкия пытается спрятать от уголовного преследования сначала Ходорковского, а затем Шахновского. Шахновский, конечно же, не будь дурак, отказался от сенаторства, чем и обезопасил себя. А вот наших первых лиц стали таскать на допросы в прокуратуру по СФО в Новосибирск. Побывали там и Золотарёв, и Амосов, и некоторые другие должностные лица и депутаты Суглана.
Этот скандал буквально «взорвал» средства массовой информации страны. Какую газету ни откроешь, на какой новостной сайт ни заглянешь — везде красной строкой проходят Эвенкия, Ходорковский, Шахновский, Золотарёв, Амосов, Анисимов... Как всегда, много было и вранья. Запустили, например, утку, что наш губернатор, не дожидаясь, пока его отправят вслед за Ходорковским, поехал в Англию во время отпуска, да и остался там. Округ жил в эти дни, затаив дыхание: чем же всё это кончится? А завершилось всё это тем, что просто «кончился» «ЮКОС», а у округа, естественно, кончились его деньги. Никого из нашего руководства не посадили и даже не сняли с должностей — к разочарованию одних и радости других. Но все мы понимали, что теперь Эвенкия и её руководство всегда будут находиться под пристальным вниманием центра, как нашкодившие пацаны: ведь попытка поспособствовать укрывательству главных фигурантов «ЮКОСа» была, что выглядело как прямой вызов Кремлю.
Нетрудно было понять, что теперь с руководством округа, бывшим подотчётным, главным образом, избравшему его населению, Москве будет сладить не просто, а очень даже просто. Тем более что Эвенкия вернулась в обычное своё состояние, когда ей реально начало грозить безденежье. Доходная база бюджета снизилась в разы — она ведь подпитывалась преимущественно кредитными ресурсами и отчислениями из юкосовских структур. Всё, чего округ достиг при этих нескольких годах руководства Бориса Золотарёва,— сплошная компьютеризация, масштабное строительство и капитальный ремонт жилья и школ, клубов, библиотек и пр., реконструкция объектов ЖКХ, асфальтирование улиц окружного центра, финансирование десятков социально-экономических программ,— всё это делалось на деньги «ЮКОСа». Потому как предполагалось, что пришёл он сюда надолго, если не навсегда. Ну а повернулось всё вон как. Очень многие эвенкийцы костерили на чём свет стоит Ходорковского: ну за каким чёртом полез туда, куда его не просили? А теперь и сам на нарах баланду хлебает, и все радужные перспективы округа, связанные с «ЮКОСом», рухнули в одночасье.
Вперёд, обратно в край!
Тема возвращения блудной Эвенкии обратно в лоно Красноярского края поднималась ещё при покойном губернаторе Александре Лебеде, но встречала ожесточённое сопротивление как так называемой элиты округа, так и большинства эвенкийцев: уж очень всем по вкусу пришлось самостоятельное плавание. Хотя иногда при этом корабль под именем «Эвенкия» нередко оказывался на грани крушения: то топливо у него кончалось, то зарплату экипажу нечем было платить, а пассажиров приходилось сажать на голодный паёк. При Золотарёве, за спиной которого был могучий «ЮКОС», Эвенкия держалась всё увереннее и увереннее. И когда вопрос воссоединения края с пустившимися в автономное плавание территориями вновь стал будироваться уже при другом губернаторе Красноярья — Александре Хлопонине (кстати, считавшемся другом нашего губернатора), Борис Золотарёв с присущей ему категоричностью раз за разом отметал все объединительные инициативы. И в качестве одного из самых убедительных мотивов нецелесообразности объединения приводил финансовую самодостаточность Эвенкии. Дескать, мы и так проживём, зачем нам вливаться в край, который давно уже из региона-донора превратился в получателя дотаций? Причём дефицит бюджета края как раз составлял ту сумму, которая нужна Эвенкии для нормального существования. Арифметика тут была простая: если мы вернёмся в край, то окажемся в состоянии конца девяностых — начала двухтысячных годов, поскольку у края не хватит средств на содержание округа. Об этом и писала регулярно наша газета, и говорили во всех своих интервью различным СМИ Борис Золотарёв, Анатолий Амосов и их соратники. Большинство людей верило им. Поскольку подкреплялись слова наших лидеров теми многими достижениями, которые были свершены за годы, особенно последние, самостоятельного существования Эвенкии.
Но у инициаторов и сторонников объединения были свои, не менее убедительные мотивы. Во-первых, в Эвенкии, как нигде в другом регионе, был раздут до чудовищных размеров чиновный аппарат. При населении округа менее двадцати тысяч — бюрократов насчитывалось около трёх тысяч! Ну вот прямо бери этот аппарат и сажай на любую область с населением в несколько сот тысяч человек — как раз хватит. Во-вторых, у этой инициативы был такой могущественный сторонник, как президент России Владимир Путин. Вернее даже будет сказать, это он, по сути, выступил «сбирателем» землиц российских, которые в начале девяностых наделил суверенитетом его предшественник Борис Ельцин и которые в итоге стали просто-напросто выходить из-под влияния Кремля, а руководители регионов превращались в удельных князьков.
Наверное, немало насмешило сотрудников администрации президента обращение глав МСУ округа, направленное В. В. Путину весной 2004-го, с просьбой не трогать Эвенкию и оставить им губернатора, к которому они привыкли «как дети». Из Москвы на имя Бориса Золотарёва спустя какое-то время пришёл ответ на это обращение, в котором не без ехидства говорилось буквально следующее (текст его был напечатан в газете): «Поскольку обращение отправлено администрацией Эвенкийского автономного округа, а также учитывая, что главы МСУ пишут, что они «как дети привыкли к своему губернатору», просим вас организовать доведение содержания настоящего письма до сведения глав МСУ, подписавших обращение...» И дальше сообщалось, что никто не собирается «уничтожать Эвенкию», и объединение с краем может произойти только при изъявлении желания самими эвенкийцами. А Золотарёв и его «дети» пока такого желания не изъявляли.
Надо сказать, что наш губернатор везде и всюду последовательно отстаивал свою точку зрения, и когда Красноярский край посетил Владимир Путин с кучей министров, Борис Золотарёв не побоялся озадачить в его присутствии министра финансов Леонида Кудрина жёстким вопросом, смысл которого сводился к следующему: сможет ли Москва дать гарантии, что после объединения люди в Эвенкии, на Таймыре не станут жить хуже, чем сейчас? Захваченный врасплох Кудрин промямлил что-то невразумительное, и тогда Путин вынужден был сказать, что, конечно же, объединение должно, прежде всего, иметь социально-экономическую целесообразность, что люди ни в коем случае не должны быть ни в чём обделены. Эта сценка с совещания в Красноярске глав сибирских регионов была показана практически по всем телевизионным каналам, описана во многих газетах и электронных средствах массовой информации. Борис Золотарёв был, что называется, «на коне», и на какое-то время возникло ощущение, что Эвенкию оставят в покое.
Как бы не так. Первыми в стране объединились Пермская область и Коми-Пермяцкий автономный округ, на очереди были мы, и стало понятно, что маховик процедуры сбирания земель раскручен и его уже никто не сможет остановить: реализовывалась государственная задача, мешать которой, мягко говоря, не рекомендовалось. В край, в округ зачастил полномочный представитель президента Квашнин, Бориса Золотарёва несколько раз приглашали в администрацию президента, велась соответствующая обработка и спикера окружного парламента Анатолия Амосова.
И, похоже, в Москве к нашим лидерам сумели подобрать соответствующие «ключики»: они вдруг резко, можно сказать — на все сто восемьдесят градусов, сменили свои позиции и с такой же силой, как раньше противились этому, стали ратовать за объединение. Эти метаморфозы очень хорошо прослеживаются по заголовкам статей в нашей газете: до октября 2004 года — «Севера не готовы к объединению», «Единый край парадоксов», «Обделяй и властвуй», «Сохраним Эвенкию», «Зачем ухудшать нашу жизнь?» и в том же духе; и начиная с октября 2004 года — «Борис Золотарёв: „Я возвращаюсь в Эвенкию с полным пониманием, зачем нужно объединение“», «Я уверен: голос Эвенкии не потеряется», «Нас спасёт единство», «Плюсов в объединении много» и так далее.
Главные приводимые при убеждении эвенкийцев в необходимости объединения мотивы: округ после известных событий с «ЮКОСом» утратил свою финансовую самостоятельность и без посторонней поддержки не выживет. Наши неисчислимые природные богатства так и продолжали лежать нетронутыми под земной толщей: по-настоящему приступить к разработке и эксплуатации месторождений из-за огромной затратной составляющей пока не смогла ни одна компания, в том числе и «ЮКОС». А значит, и мечта эвенкийцев жить не на дотации, а на собственные доходы так и оставалась мечтой. Москва же обещала выделять Красноярскому краю недостающие средства на дотирование Эвенкии и Таймыра в тех объёмах, которые позволят им чувствовать себя в объединённом крае достаточно комфортно.
И на 17 апреля 2005 года был назначен референдум, на котором всем жителям Красноярского края, Эвенкии и Таймыра предстояло ответить на вопрос, хотят ли они объединения наших территорий. К тому времени в рамках реализации закона о местном самоуправлении в Эвенкии были уже упразднены все три района — Илимпийский, Байкитский и Тунгусско-Чунский. Эвенкийский автономный округ стал муниципальным районом, который возглавил руководитель Байкитского жилищно-коммунального предприятия, депутат окружного Суглана Ярослав Малаший. Он стал главой администрации, а главой района — председателем районного Совета депутатов — был избран бывший глава посёлка Тура Пётр Суворов. При этом параллельно продолжали функционировать администрация округа и Суглан — их оставляли до конца 2006 года.
Борис Золотарёв и члены его команды развернули кипучую деятельность по разъяснению населению Эвенкии необходимости принятия участия в референдуме и правильному голосованию на нём по вопросу объединения. Губернатор облетал все посёлки до одного, общался практически со всеми коллективами. Побывал он и у нас в редакции. Но нас убеждать в необходимости объединения и не требовалось: газета регулярно печатала материалы в пользу объединения, и мы давно уже поняли, что хотим мы того или не хотим, но объединение в любом случае состоится. Референдум прошёл на ура, жители всех трёх территорий сказали «да» объединению, и особенно громко это «да» прозвучало в Эвенкии, где и явка избирателей, и процент положительно проголосовавших были самыми высокими. Это означало и конец тринадцатилетнему существованию Эвенкии в качестве самостоятельного субъекта Федерации, и завершение шестилетней бурной эпохи, если можно так сказать, Бориса Золотарёва. И надо признать, что как губернатор он оставил в истории Эвенкии яркий, заметный след.
Связанные с ним скандалы, какие-то неприятные истории (а их в «эвенкийской» части биографии Золотарёва тоже достаточно) рано или поздно уйдут в небытие, а вот всё хорошее, полезное, материально осязаемое, всё, что служит эвенкийцам сейчас и ещё будет служить долго,— новые благоустроенные дома, школы, современные средства связи, асфальтированные улицы, православный храм,— всё это связано с именем второго и последнего губернатора Эвенкии Бориса Золотарёва и всегда будет напоминать о нём...
