(Пьеса в кузове)
Действие 1
Пространство кузова огромного грузовика, заставленного какими-то предметами, ящиками. Всё укрыто брезентом. В углу под брезентом наблюдается какое-то шевеление.
Женский голос. Ой, кто это здесь?
Мужской голос (грубо). Тихо, не ори! Куда лезешь? Тут всё занято...
Женский голос. Ну не пихайтесь, это же свинство! Я вот сюда, в уголок...
Мужской голос. Так и знал, что кто-нибудь припрётся, блин... Тихо, ты!
Женский голос. Ну так вы подвиньтесь.
Снаружи доносятся голоса: «Ты всё проверил?!» — «Всё!» — «В кузове всё проверил? Никого?» — «Никого. Уже пять раз всё с лампой облазил».— «Ну давай крепи... Закрывай!» Кто-то чем-то стучит, что-то сверлят, затем заводится двигатель машины, и она отъезжает, медленно набирая скорость.
Женский голос. Как я успела, в последнюю минуту...
Мужской голос. Да заткнись ты!
Женский голос. Ну мы же уже едем...
Мужской голос (шипит). Молчи!
Снаружи слышится какой-то шум, два голоса о чём-то говорят негромко; через минуту грузовик срывается в скорость.
Мужской голос. Ну, теперь, кажется, всё, проскочили. Ты где, здесь ещё? Ты извини, что я наорал на тебя... Они всегда так делают — двигатель заведут и на малых катят, а слухари рядом идут и кузов прослушивают, и тех, кто от радости восторг свой сдержать не может,— пожалте сюда, под белые ручки, обратно в рай. Чего молчишь-то?
Женский голос. Какой-то вы дикий... Я вас боюсь.
Мужской голос (обиженно). И вовсе я не дикий. Просто я так долго всё это готовил, а из-за тебя мы могли в первую же минуту погореть. Ты кто такая? Откуда взялась-то?
Женский голос. Все меня Мышкой зовут, из-за моего маленького роста, наверное. А вас как звать?
Мужской голос. Никак меня не звать, у автора я обозначен как «Он», то есть без имени... И вообще, поменьше задавай вопросов, лежи себе да посапывай, и тоже не особенно громко.
Мышка. Какой вы злой! Всё вам не так: это не спроси, так не скажи, теперь вот и дышать нельзя.
Он. Хочешь до границы добраться — лежи и затухни, а не хочешь — мне ещё лучше: можешь прямо сейчас из кузова прыгать. Понятно? А теперь давай поспим, пока дорога хорошая, дальше только хуже будет... Слышишь, по тенту-то замолотило? Это надолго.
Возникает короткая пауза. После этой паузы — возмущённый голос Мышки.
Мышка. Ну, это уж, вы знаете, слишком! Вы совсем меня к этому ящику прижали...
Он. Ладно, ты не очень-то брыкайся.
Некоторое время слышны ворчание, какие-то шорохи, но вскоре всё это затихает, и зал наполняется лишь звуком работающего двигателя.
Действие 2
Кузов того же грузовика. В кузове немного светлее, чем в первом действии. Грузовик стоит.
Мышка (со сна). Ой, как светло!
Он. Тихо! Не слышишь, что ли, что мы стоим?
Снаружи вновь раздаются какие-то крики, что-то падает, чей-то раздражённый голос говорит: «Сказал же, приделай как следует...» Через пару минут — этот же голос: «Заводи, чёрт с ним, времени нет». Вновь урчит двигатель, и грузовик трогается.
Мышка (шёпотом). Так светло. Утро, должно быть?
Он. Сама ты — утро. Это Первый Выезд был: под прожекторами стояли, и сейчас под прожекторами едем... (В кузове темнеет.) Вот и всё, утро закончилось. Теперь если примерно через час направо повернём — значит, верным курсом идёте, товарищи!
Мышка. А если налево?
Он. А если налево, то считай, что я — полный идиот, что всё зазря было, что залезли мы с тобой не в ту машину, и она увезёт нас чёрт-те куда, на какую-нибудь базу дурацкую.
Мышка. А откуда вы всё это знаете: куда и когда машина повернёт?..
Он. Оттуда.
Мышка. Ну вот, опять вы так грубо со мной разговариваете.
Он. Нормально разговариваю. Я же не так, как ты, с бухты-барахты, в кузов прыг — и будь что будет! Я этот побег несколько месяцев готовил, потому и знаю всё. Понятно?
Мышка молчит.
Обиделась? Ты чего-то обидчивая какая-то. Не пойму я тебя: на такой шаг решилась, а по всяким пустякам дуешься. Это я на тебя обижаться должен: место приготовил, харчей припас, лежу, дожидаюсь, так сказать, желанного мига, а тут нá тебе — Мышка! Тебе, кстати, сколько лет?
Мышка. Много. Сколько надо. Не скажу...
Он. Ну вот видишь, лет много, а ума мало. Ты чего побежала-то? Плохо жилось в раю этом, а?
Мышка. А вы чего? Вот и я — того же.
Он. Как хочешь, можешь не отвечать, я не прокурор. Спрашиваешь, почему я? Да потому, что достало меня всё это, по самое горло достало: голодуха эта бесконечная... Переломали всё, позасрали, экологию всю нарушили и на нас же всё ещё и валят. Уроды!
Мышка. Вы, как я вижу, совсем не патриот?
Он. Чего?! Вот это да: со мной в одном кузове драпает и ещё о каком-то патриотизме чего-то вякает.
Мышка. У меня были веские причины, чтобы совершить такой поступок, а вы — как все эти нытики: чуть похуже в стране стало, так быстрее и бежать без оглядки...
Он. Э, да ты и впрямь за борт захотела. Заткнись-ка, пока не поздно, а то я не посмотрю, что ты маленького роста.
Какое-то время оба молчат. Слышно некое шуршание и шелест. Затем по всему кузову, а чуть позже — и по всему зрительному залу распространяется запах пищи.
Мышка. Ой, что это?
Он. Где — что?
Мышка. Запахло чем-то так сладко.
Он. Это так сладко запахло сыром с чесноком, который я сейчас есть буду, а ты, агитатор хренов, пососёшь сначала одну лапу, потом другую, а потом подтянешь живот и станешь мне дальше рассказывать, какой я нытик, и ещё о том, как ты любишь свою родину.
Мышка. Ну и подумаешь! Подавитесь вы своим сыром, я и есть-то не хочу, я ужинала...
Он. Знаем мы ваши эти ужины патриотические. Хотя мне ещё лучше: ужинала — значит, сыта. Только какого дня ты последний раз ужинала? Молчишь? Ну молчи, а лучше вспомни какой-нибудь лозунг и задумайся тут же, какая же в нём всё-таки сила скрыта. Я вот так полагаю, что если его раз сто подряд повторить (про себя, конечно), то кушать окончательно расхочется.
Мышка. Какой вы отвратительный! Как я вас ненавижу! Да знаете ли вы: если б не жених мой, я бы ни за что из нашей страны не побежала бы.
Он (с показным интересом). А что с ним? Что-то серьёзное стряслось?
Мышка. Да, стряслось! И не смейте таким издевательским тоном говорить о нём, о нас! Он поддался уговорам одной... которая и мизинца его не стоит. Я-то знаю наверняка, что она бросит его сразу же, как он ей не нужен станет... А он такой не приспособленный к жизни. Понимаете ли вы это, гадкий вы тип?! Мне спасти его надо!..
Он. И обратно, что ли?
Мышка. Ну а как же? Неужели вы думаете, что я, как вы, могу родину бросить, променять её на реки эти молочные, которые там, кстати, не текут? Запомните это: не текут!
Он. Эх ты, наивняк, наслушалась говна всякого от козлов этих продажных. На-ка вот, перекуси немного. Бери, бери и не выпендривайся, а то охудаешь совсем, пока до суженого своего доберёшься. Придется ему потом до границы тебя на себе переть.
Мышка (жуя). Почему же это до границы-то?
Он. Да потому, что через границу, сюда обратно, он не поползёт. Он ведь не такой балбес, как ты.
Мышка. Как вы можете так говорить о нём? Вы совсем его не знаете.
Он. Нет, милая, это ты его совсем не знаешь. Если уж ты отсюда выскользнуть умудрился, то нужно полным идиотом быть, чтоб обратно сюда лезть. А он, как я правильно ферштейн, совсем другого огорода овощ. Понял, что с тобой каши не сварить, потому и нашёл себе другую спутницу. А тебя, скажи честно, уговаривал небось, а?
Мышка (гневно). Это не он нашёл, это она, гадюка эта, уломала его!
Он. Теперь это уже не важно. Важно то, что они нашли другу друга и, может быть, проскочили через границу, а мы с тобой ещё здесь и в кузове этом грязном трясёмся.
Мышка (продолжая о своём). Нет, не может такого быть, не верю я, это всё эта... Он так поступить не мог. Вот я найду его, и он сам мне всё расскажет, а потом...
Он. А потом он тебе скажет, что извини, мол, дорогая моя, но если ты такая безмозглая, то ползи обратно одна, а я здесь остаюсь.
Мышка. Ну ведь нельзя же так, в самом-то деле: из-за куска пожирнее взять и бросить родину, всё то, что с детства было свято! Поля родные, леса, родное небо...
Он. И грязь бесконечную, и лужи вонючие.
Мышка. Да! И это тоже, потому что это всё в нас...
Он. В вас. Во мне уже давным-давно живут другие вещи. Ты, кстати, поела? Понравилось? Я очень рад, что хоть в этом мнения наши не расходятся. Голод — он и враг, и друг, для каждого одинаково: и ссорит нас всех, и сближает. А тебе я совет дам: пока ещё не поздно, останься здесь. Сейчас уже скоро Второй Выезд будет, там после проверки и прыгай. До ночи где-нибудь в канаве отлежишься, а по темноте — вдоль дороги назад...
Мышка. Нет, я решила его найти — значит, я его найду, чего бы мне это ни стоило. У меня характер такой и он мне всегда говорил...
Он. Тихо! Тормозим!
Грузовик медленно останавливается. Слышатся какие-то голоса, крики, команды. Откидывается задний борт, поднимается полог, и в кузов залезает человек в каком-то огромных размеров плаще с капюшоном. В руках у него фонарик; он начинает тщательно осматривать все грузы, поднимая брезент и простукивая ящики.
Действие 3
Тот же кузов. Тот же, в плаще, человек бродит среди ящиков с фонариком, всё ближе подходя к дальнему углу, где, сжавшись от страха, прячутся наши герои.
Голос снаружи. Ну что там у тебя?
Человек с фонариком. Да ничего вроде, груз в норме.
Голос снаружи. Ну вылазь тогда, а то опять этот ливень проклятый начинается... Отправлять надо машины, пока не раскисло всё окончательно!
Человек с фонариком. Сейчас, пару минут ещё...
Голос снаружи. Ну как хочешь, мы пошли!
Человек с фонариком. Вот мудаки! Вечно так: бросят всё на полпути... Эй, погодите меня!..
Выключает фонарик, заталкивает его в карман и прыгает из кузова через задний борт. В скором времени машина трогается.
Он (тихо). Фу, пронесло.
Мышка. Кошмар, как я перепугалась, он мне почти на ногу наступил.
Он. Почти — не считается. Вот мы тоже почти у цели, но всё ещё — почти.
Мышка. И что теперь?
Он. Сейчас прикинем, что теперь. Это был Второй Выезд, значит, через пару километров они должны свернуть налево и всё время прямо и прямо, до самой приграничной зоны. По такой погоде будем мы, конечно, часов пять телепаться, а может, и больше. Главное, чтоб вообще не застряли.
Мышка. Не застрянем.
Он. Ты что же, желаешь побыстрее с родины вырваться, от родных лесов и полей? От этих дорог раздолбанных?
Мышка (строго). Я хочу скорее увидеть своего жениха и вернуться с ним вместе обратно.
Он. Это навряд ли. Ну да ладно, об этом мы уже с тобой поговорили... Ты как знаешь, а я спать буду. Уверен, что завтра ещё много побегать придётся.
Некоторое время в кузове стоит тишина. Монотонно гудит работающий двигатель; что-то стучит друг о друга.
Мышка. Эй, послушайте, вы спите?
Он. Засыпаю. Чего тебе? Есть, что ли, ещё хочешь? Надо потерпеть. Нет, не подумай, что мне жалко, но я не знаю, как всё дальше сложится...
Мышка. Ах, не об этом я! Я вас спросить хотела: а чего вы там делать будете? Ну, вот проскочим границу, а дальше — куда?
Он. Это что, опять в тебе твой патриотизм заёрзал или простое любопытство?
Мышка. Что, вам сказать, что ли, трудно?
Он. Пока я точно не знаю, но я не пропаду, не переживай. Я думаю, что хуже, чем здесь, там не будет.
Мышка. Почему вы это знаете?
Он. Потому. Потому что хуже быть не может. (Вдруг и горячо.) Неужели тебе самой не надоело всё это дерьмо, в котором мы здесь жили?
Мышка (очень тихо). Надоело. Вы не поверите, но я тоже уже об этом думала. Все говорят: гордись, что ты живёшь в такой стране. А я не знаю, как и перед кем можно этим гордиться: у всех всё одинаково — шаром покати, эти норы грязные, мокрые; а зимой холод такой, что и сейчас вспомнить страшно. Как можно этим гордиться?
Он. Вот и я тебе всё время об этом толкую. Понимаешь, нельзя дальше жить, если этого «дальше» дальше просто нету. Я ведь, как и ты, с детства слышал всю эту ахинею: родина — мать, береги её пуще всего, уважай и почитай. Но что это за мать такая, скажи ты мне, которая так детей своих унижает день ото дня? На кой чёрт мне нужны такие родители, которые меня с детства учили жить в такой безнадёге, в какой и сами родились, и в ней же всю жизнь промучились? Да гнать такую мать в шею от себя или самому от неё бежать. (Более спокойным голосом.) Поэтому ничего преступного, Мышка, в действиях своих я не вижу, а вот им там всем, правителям этим, должно быть стыдно (по меньшей мере), что если даже такие, как мы, драпают в разные стороны, то чего-то они там всё-таки не так делают. Двоечники бестолковые! И запомни, Мышка: неумение управлять на таком уровне — преступление страшное, которое калечит всех, весь народ. Но ещё большее преступление состоит в том, что они, всё это понимая, своё неумение и свою ничтожность, продолжают сознательно делать то, что они делают... (Короткая пауза, во время которой стоит полная тишина, не нарушаемая даже работой двигателя.) Эх, поразбежались бы оттуда все, остались бы там эти раздолбаи одни, вот бы весело стало. Может быть, перегрызли бы друг друга... Хотя нет, как-нибудь бы выжили бы, выкрутились, они ведь живучие, гады. Они живучее, чем клопы, которые живут, жили и будут жить в веках. Аминь!
Мышка (наивно). А чего ж они тогда нас тут держат, раз мы им совсем не нужны? Выпустили бы всех, кто уехать хочет.
Он. Ох и дурочка же ты, Мышка. Если б такое случилось, тут все бы так рванули... Или почти все. По крайней мере, те, кому уже терять нечего. (Небольшая пауза.) Ну и плюс это будет ужасный удар по их дурацкому национальному престижу: бегут... Кричит кто-то, слышишь?
Слышно, как грузовик замедляет ход. Какие-то голоса, крики, шум. Через пару секунд — выстрел.
Мышка. Что это?
Он. Не слышишь, что ли,— стреляют. Понятия не имею, где мы и что случилось, здесь до самой приграничной зоны никаких остановок больше быть не должно. Вероятно, посты усиливают, драпает народец, видно, кучами.
Голоса слышны отчётливее. Несколько человек разговаривают совсем рядом с машиной; беседа их довольно оживлённая, но разобрать можно лишь отдельные слова. Вдруг совершенно ясно кто-то произносит: «Давай пятьсот, я согласен!» Другой голос: «Ну вот, а ты...» Смех. Голоса удаляются. Через некоторый временной интервал грузовик трогается в дальнейший путь.
Мышка. Вы что-нибудь поняли?
Он. Поняли. Чего тут не понять? Наши эти двое, что груз везут, определённо тоже лыжи за кордон навострили, а документы у них, судя по всему, липа, вот и откупаются у каждого столба. Хватило бы у них денег до границы, чтобы на их машине и нам с тобой... Здорово бы было. Ты чего затихла, Мышка?
Мышка не отвечает.
Да что с тобой? Не грусти, всё не так уж и плохо. Нам самое главное — поближе к погранзоне подобраться, а там ничего, как-нибудь — ножками, ножками...
Слышится всхлипывание — Мышка.
Он. Ты чего, плачешь? Ох ты, Боже мой, этого нам сейчас только и не хватало.
Мышка. Ничего я не плачу, просто настроение какое-то странное.
Он (бодро). А должно быть наоборот. Немного ещё осталось, потерпи.
Мышка. Потому и настроение — дрянь. Теперь я уже ничего не понимаю — правильно я сейчас поступаю или нет, всё во мне перемешалось, всё перепуталось...
Он. Да не терзай ты себя, Мышка, обратно вернуться завсегда успеешь. Будешь потом трястись в норе своей вонючей и вспоминать наше с тобой путешествие.
Мышка (вновь всхлипывая). Да в том-то и дело, что не хочу я больше обратно! И туда не хочу. Сама не знаю, чего я хочу... Я вот только сейчас поняла, что не найду я жениха своего, а если и встречу когда, то... Не знаю...
Мышка начинает плакать.
Он. Ну успокойся. Что на тебя нашло-то? Ну прошу тебя, успокойся. Может, покушать хочешь? У меня тут осталось немного...
Мышка (рыдая). Не хочу я еды вашей!
Он. Ну вот... Ты, может быть, боишься, что одна границу перейти не сможешь? Так ты не беспокойся, я не брошу тебя. (Небольшая пауза.) А про жениха своего забудь, пусть он там как ему хочется живёт. Ну подумаешь, он немного умней тебя оказался, раньше до всего дорубил, так ведь и мы уже почти у цели. И мы ещё знаешь как там устроимся... Ну не плачь, прошу тебя, Мышка!
Мышка (обиженно). Всю жизнь вы мою за один день изувечили, всё теперь коту под хвост. Дура я, дура, всем верила: жениху верила, этим всем верила, отцу верила... Отец всё тоже вечно твердил: родина, родина. Родину — никогда, умирать — под родными берёзами. Умирать-то, может быть, и хорошо под этими берёзами родными, а вот как под ними жить, чтоб умирать не хотелось, этого он мне объяснить никак не мог. Как радио, каждый день долдонил одно и то же: родина, родина...
Он. А где он теперь, отец твой?
Мышка. Не знаю. Года три назад в реку, на берегу которой они жили, сбросили чего-то такое, что даже камни на дне побелели; они от ужаса с матерью и подались куда глаза глядят. А куда у них в тот момент они глядели, разве узнаешь теперь?
Он. Да, страна большая, как и глаза у страха,— есть от страха где разбежаться... По-моему, опять останавливаемся, зачастили что-то, определённо граница рядом. Ну, Мышка, держи хвост пистолетом!
Мышка. И так уж всю дорогу только что и делаю — держу и держу.
Он. Останавливаемся.
Грузовик притормаживает, двигатель продолжает потихоньку работать. Сквозь этот шум слышны голоса, но разобрать, кто и о чём говорит, невозможно. Внезапно очень громко, через весь этот шум, мы слышим слово: «Тихо!» После этого возгласа и в самом деле становится очень тихо, и двигатель больше не работает. В этой наступившей абсолютной тишине незнакомый голос отчётливо произносит: «Полная проверка груза и документов. И баста! Я сказал!»
Действие 4
Открывается задний борт машины, откидывается брезентовый полог. Луч фонарика скользит по грузам в кузове. Это пограничник.
Голос пограничника. Выкладывайте всё это барахло на досмотр, а машину — в общую очередь! Раз ты по-хорошему не хочешь... Развелось вас тут, мудаков!
Голос водителя. Погоди, командир, не горячись, мы согласны. Давай как договорились...
Голос пограничника. А с кем это ты и о чём договаривался? (Выключает фонарик и опускает полог.)
Голос водителя. Да ты чё, командир? Ты же сейчас сам цену назначил, мы согласны...
Голос пограничника. Эта цена — одна цена, а с вас ещё по двадцать пять с носа — за базар в приграничной зоне!
Голос водителя. Командир, ты же раздеваешь нас совсем! Нам же на границе-то платить нечем будет...
Голос пограничника. Так вас, козлов, и надо учить! Родину бросаете, суки...
Голос второго водителя. Да ты сам лучше, что ли? Сейчас на нас бабок заколотишь и через пару месяцев двинешь, только тебя и видели...
Голос пограничника. Чё?! Чё ты сказал?! Ну всё, братцы, поворачивай оглобли, а нет — открываю огонь на поражение.
Голос водителя. Да вы чё?! Ты чё, офигел совсем?! Погоди, командир, пойдём поговорим, как говорится, с глазу на глаз. Погоди, командир!.. А ты здесь стой, совсем уже, блин, не шаришь, где чё базарить... В луже этой сдохнуть хочешь? Погоди, командир!..
Слышны быстро удаляющиеся шаги, чавкающие по грязи.
Голос второго водителя. Скотина! Был бы пистолет, всю обойму бы в него высадил, защитник рубежей хренов!
Неторопливо удаляющиеся шаги; слышно, как чиркает спичка о коробок.
Мышка (шёпотом). И что теперь будет, как вы думаете?
Он (шёпотом же). Одно из трёх: шмонать станут, повернут их, или всё же проскочим. Эх, видно, туго у ребят с деньгами, совсем туго. А эти тоже, уже вконец обнаглели, на каждом посту рвут и рвут... Тихо, хлюпает кто-то.
Шаги. Приглушённый разговор, в котором разобрать ничего невозможно. Хлопают дверцы в кабине, и в следующее мгновение машина плавно трогается с места.
Мышка (всё так же шёпотом). Выглянуть бы, оглядеться, куда едем: вперёд или назад?
Он (иронично). А тебе, голубушка, куды надобно — туды или сюды?
Мышка. Нет, ну серьёзно.
Он. А если серьёзно, то там всё равно ничего не разглядишь: темень жуткая, и льёт как из ведра... Ты вот что, Мышка: если мы до границы всё же худо-бедно дотащимся и если там что-то с ребятами этими непредвиденное случится, то придётся нам с тобой сигать отсюда — и ножками, ножками в разные стороны...
Мышка. Почему же это? Вы же обещали помочь мне, а теперь...
Он. Никаких «теперь», обещал — значит, помогу.
Мышка. Как же вы мне помочь сможете, если мы в разные стороны разбежимся?
Он. Подожди ты со своими вопросами, лучше слушай меня внимательно. Если нам не получится границу с ходу форсировать и разбежаться нужно будет, то запомни: встречаемся возле заброшенной водокачки; она должна находиться где-то справа от пункта контроля. Увидишь, в общем, она здоровая такая. Знаешь хоть, как она выглядит?
Мышка. Знаю.
Он. Так вот, там я тебя сутки буду ждать. Потом уж — извини, если не успеешь, поползу один...
Мышка. Я успею.
Он. Я тоже так думаю. И вообще, поспокойнее будь, если там стрелять станут или...
Мышка. Как?! Стрелять станут? Кто же это?
Он. Да так, знаешь ли, ходют тут люди разные по лесам родным да рощам и постреливают... Пограничники, кто же ещё! Ох, Мышка, Мышка, с какого же ты неба на меня свалилась? Так вот, стрелять станут — сразу падай и не шевелись, и лежи так как можно дольше, потом куда-нибудь в сторону потихоньку отползай. Они в такую погоду далеко не полезут: пару раз пальнут да фонарями посветят. По-крайней мере, я так думаю.
Мышка (совсем перепуганно). А если ранят, что делать? Что делать, если ранят?
Он. А ты не думай об этом, на-ка вот поешь лучше и заснуть попытайся... Всё нормально будет.
Мышка. Спасибо, но кушать мне совсем не хочется. Мы эту еду лучше с собой возьмём, а то мало ли что нас там ждёт; может, у них и еда совсем другая. Я вот слышала, что они специальное что-то в пищу добавляют, чтобы их люди, еды этой поев, страну нашу ненавидели. И даже в воду тоже...
Он (весело). С тобой, ты не обижайся, но безо всякого цирка можно со смеху лопнуть. Да тебе самой вон и добавлять ничего не надо. Забыла, что ли, где ты сейчас и куда направляешься?
Мышка. Опять вы за своё?! У меня и так в жизни ничего не осталось, никаких идеалов, а вы...
Он. Ну извини, извини. (Короткая пауза.) А насчёт еды, так ты права, оставь немного. И всё, хватит болтать, ложись поспи, я тебя разбужу, когда надо будет. Да и я, пожалуй, прилягу, а то с такой, блин, ездой...
Мышка. А не проспим?
Он (смеётся). Не проспим. Хотя лучше бы, конечно, проспать и на той стороне проснуться. Но так в сказках бывает, а на границе сказок не бывает. Спи!
В кузов спускается тишина. Слышен привычный звук мерно работающего двигателя. Так проходит какое-то время. Затем раздаётся взволнованный шёпот Мышки.
Мышка. Слышите?
Он. Слышу, слышу, я уже давно не сплю.
Мышка. А что это?
Он. Граница, вот что это. Ты всё запомнила, как уговорились? И сейчас, прошу тебя, делай всё, как я скажу, ничего не переспрашивай... Тихо!
Грузовик сбрасывает обороты двигателя и на самой низкой скорости подкатывается к какому-то большому шуму. Разобрать в этом шуме практически ничего невозможно: работающая техника, крики людей, какие-то глухие металлические удары, и над всем этим — громкий, усиленный мегафоном голос: «Грузовые — влево! Легковые — вправо!»
Ну всё, Мышка, теперь будем лишь на удачу уповать.
Внезапно машина резко тормозит; чей-то незнакомый голос — требовательно: «Оба из кабины с документами!» Хлопают дверцы, неразборчивое бормотание. Через минуту — тот же требовательный голос: «Этих двоих тормози, в сторону, на досмотр!»
Голос водителя. А чё случилось, командир? Чё-то не в порядке?
Требовательный голос. Всё не в порядке.
Голос водителя. Но у нас больше нету, не, я клянусь. Всю дорогу, на каждом углу трясли...
Требовательный голос. А мне насрать. Я сказал — на досмотр, и точка!
Удаляющиеся шаги нескольких человек. И вновь голос водителя.
Голос водителя. Командир, ну погоди, поговорим. Чё ты убегаешь-то?
Требовательный голос (издалека). Ну что ты бегаешь за мой? В карцер хочешь?
Он. Ну всё, Мышка, ждать больше нечего, влипли наши ребята конкретно. Будут их здесь держать, пока они не откупятся. И если денег у них и в самом деле больше нет, то придётся им платить грузом. А это значит, что здесь шарить начнут и нас найдут сразу же. Бежать надо и дальше своим ходом пробираться; слава Богу, что мы рядом совсем... Я сейчас вылезу и осмотрюсь немного.
Мышка. Страшно мне.
Он. А чего тебе страшно?
Мышка. Что с нами будет теперь?
Он. Лучше молчи, Мышка, не начинай опять, всё нормально будет, только молчи.
В кузове вновь тихо, лишь слышно, как негромко вздыхает Мышка. Проходит некоторое короткое время.
Он. Куда-то они все пошли — скорее всего, договариваться, но боюсь я, что не выйдет у них ничего. На границе от ухарей этих так просто не откупиться: тут у них дно золотое, и пока они тебя до нитки не разденут, никуда ты отсюда не двинешь. Это — диалектика, дорогая моя Мышка.
Мышка. Значит, бежим?
Он. Конечно, а другого выбора у нас и нету. Сейчас вот только дождёмся, когда совсем стемнеет... И не забудь, о чём мы с тобой договаривались, насчёт водокачки.
Мышка. Возвращаются, кажется. Слышите?
Приближаются хлюпающие шаги, вместе с возбуждёнными голосами.
Голос водителя. Вот урод! Нет, ты понял, чё они хотят?
Голос второго водителя. А ты чё думал, если те всю дорогу трясли, эти всё обратно отдадут? Здесь вообще всё отборное дерьмо собралось.
Голос водителя. И чё делать будем?
Голос второго водителя. Чё делать, чё делать! Рвать отсюда. Отдать им половину, пусть берут чё им надо, и рвать на всех парусах, пока они не передумали и машину не отобрали...
Голос водителя. Да ты чё?! Чё мы там без груза-то делать будем?!
Голос второго водителя. А чё ты здесь с грузом делать будешь? Если здесь зависнем, рано или поздно всё заберут, а потом ещё и шлёпнут, чтоб свидетелей не было.
Голос водителя (жалобно). А там-то как же без всего?..
Голос второго водителя. Да не ной ты, машина будет — не пропадём... Пошли к этим ..., а то ещё передумают. Пошли!
По грязи шлёпают шаги, жалобно блеет голос водителя.
Он. Всё, Мышка, больше времени у нас нет. Через пару минут они вернутся, и тогда поздно будет. Давай через борт! Здесь рядом с машиной канава, постарайся в неё упасть, потом ползи по ней направо, к кустам... Давай!
Мышка. А вы?
Он. И я, естественно. Про водокачку не забудь...
С одной стороны кузова приоткрывается брезентовый полог, и мы видим, как две крысы (одна побольше, другая поменьше) прыгают с борта машины куда-то вниз, в темноту.
Брезентовый занавес.
КОНЕЦ
Февраль — март 2007
