Повесть о скифской царевне
1.
— Вовка! Смотри, что я нашёл! — Гарик удивлённо смотрел на кусочек кирпича, поднятый им из воды, который, быстро высыхая под солнцем, оказался половинкой женской фигурки, куколки, с тщательно вырезанными чертами лица.
— Ух ты, да это же человечек! — удивился Вовка.— Дай посмотреть!
Гарик протянул ему фигурку, и... они оба полетели в бурлящую, как кипяток, воду...
Он проснулся от щемящей боли в сердце. Что это с ним? А, сон...
...Фигурка была маленькая, размером не больше двух сантиметров, вернее, половина фигурки — голова, плечи... Это была женщина или девочка, одетая в накидку, типа капюшона. Черты лица красивые: точёный курносый носик, раскосые глаза, пухлые губы. Из-под капюшона на грудь спускаются две косы...
— Вот здорово,— сказал Вовка.— Надо ещё поискать, может, нижнюю часть найдём. Или ещё что-нибудь.
Но сколько они ни разглядывали речное дно, усыпанное разноцветными камешками, ничего подобного найти не удалось. Разочарованные, они забыли даже про «чёртов палец», за чем, собственно, и ушли так далеко от дома. Все ребятишки в деревне мечтали найти «чёртов палец» — продолговатой формы белый минерал, похожий на мрамор. Нашедший такой камешек считался счастливчиком. Любая ранка, стоило посыпать её пыльцой «чёртова камня», мгновенно заживала.
Гарик каждое лето приезжал в деревню, к бабушке и дедушке, и тоже мечтал о такой находке. И сегодня они с приятелем Вовкой с утра пораньше отправились на его поиски...
Гарик... Нет, теперь уже Игорь, а точнее — Игорь Васильевич, взглянул на часы: второй час ночи. Странно всё-таки, ведь прошло столько лет, а стоит вспомнить о той находке или увидеть во сне, сразу возвращается чувство невозвратимой потери, которую он испытал тогда. Казалось бы, на что он ему, взрослому мужчине, этот кусочек терракоты, найденный на каменистом дне мелкой речушки, а чувство утраты так и не проходит...
Тогда они с Вовкой ещё долго ходили по усыпанному галькой дну, но тщетно: ни «чёртова пальца», ни фигурок им больше не попалось. Ночью ему не спалось. Он то и дело вставал, подходил к окну и в свете луны разглядывал находку. Дядя Коля, мамин брат, сказал, что это, наверное, скифская царевна. Или её игрушка. Гарик не знал, кто такие скифы, но от фигурки девочки веяло такой таинственностью, такой необычностью, что в груди появлялся какой-то холодок, сердце замирало, и хотелось, чтобы скорей наступило утро — и они с Вовкой отправятся на речку...
Они шли вниз по течению, вода становилась всё темней, у берегов густо рос камыш, и уже слышался гул небольшого водопада, после которого глубина реки была «с ручками» — это когда ныряльщик поднимал руки, и они едва виднелись из-под воды. Ребята излазили весь берег, осмотрели каждый камешек на дне, но — увы... Разочарованные, они остановились на краю водопада: дальше идти не имело смысла — глубина там была не меньше двух метров, вода бурлила, как в кастрюле во время варки, да ещё течение... Вовка, поскользнувшись на мокром камне, нечаянно толкнул Гарика, и тот полетел в воду. Когда, отплёвываясь и тяжело дыша, он выбрался на берег, первой мыслью было: хорошо, что бабушка не видит. Ему строго-настрого было запрещено близко подходить к «бучилу» — так деревенские называли это место. А потом... Потом он с ужасом почувствовал, что в руке ничего нет, фигурка исчезла. Он с криком бросился в воду и там, под водой, открыв глаза, пытался разглядеть драгоценную потерю. Конечно же, её не было. Наверное, её унесло дальше мощным потоком, или она навсегда утонула в придонном иле...
Что-то стукнуло в окно, громче зашелестели листья, заколыхалась лёгкая занавеска окна. На улице шёл дождь. Он шёл уже третий день, мелкий, нудный, вселяя тоску в отдыхающих, мечтавших о солнце и загаре, а вместо этого вынужденных сидеть по номерам, резаться в карты или пить.
Игорь по этому поводу не расстраивался. Ему любая погода была в радость — северяне даже такое удовольствие, как тихий летний дождь, нечасто испытывали. Вот лютый холод, полярная ночь, вой ветра — это пожалуйста, сколько угодно.
Он лежал и слушал шум дождя, но на душе было неспокойно. Казалось, что под окном кто-то ходит. В шелесте листьев ему чудились какие-то голоса, стукнувшая в окно ветка заставила вздрогнуть. Что это с ним? Пятидесятилетний мужик, проживший на Севере двадцать пять лет, закалённый лютым морозом и адской жарой литейки, он испугался шороха в ночном саду? Смешно. Но все эти непривычные звуки почему-то напрягали. Нервы. Конечно, нервы. Расслабился, потерял контроль над собой, вот и «волнируешься» от пустяков.
Надо закрыть окно и постараться уснуть. Или не закрывать? Он выглянул в окно: тишина, никаких шагов, никаких голосов, только дождик шелестит, небо плотно затянуто тучами. Где-то далеко внизу — море, но его не видно сквозь густую листву, только чуть слышен шум волн, набегающих на берег. Он вспомнил, как в детстве в первый раз приехал с родителями на море, но не по путёвке, а дикарями. Они расположились в живописной бухточке в палатках, купались, загорали, а в первую ночь он никак не мог заснуть — мешал шум прибоя. Он долго ворочался на своей постели, потом не выдержал и разбудил мать: «Мам, выключи его!» — «Кого, сынок?» — спросонья не могла понять мама. «Море выключи, оно мне спать не даёт».
На небе ни звёздочки, не горит ни одно окно в корпусах, только слабый свет фонарей пробивается кое-где сквозь густую листву тропических растений. Пахнет магнолией. Он знал этот запах с детства: на мамином туалетном столике всегда стояла коробочка пудры с белым цветком на светло-зеленоватом фоне. Мать не разрешала брать её, а его так и тянуло открыть коробочку и втянуть носом необыкновенный запах...
Лёгкий порыв ветра прошёлся по парку, затрепетали листья, и Игорь увидел, как с листочка медленно сползает капля, удлиняясь и утолщаясь внизу и становясь похожей на жемчужную серёжку. Капелька, на мгновение задержавшись на краю листочка, упала в темноту... И снова сердце словно на мгновение остановилось, а потом вновь забилось часто-часто...
Днём, возвращаясь из столовой, он увидел афишу, извещавшую о концерте оркестра «Виртуозы Москвы». Вот это да, о таком он даже мечтать не мог, обычно в таких местах приедет какая-нибудь не слишком знаменитая группа или сотрудники пансионата порадуют своей самодеятельностью, а тут...
Зал был заполнен до отказа. Шумели дети, шелестели фольгой любители шоколадок, молодёжь хрустела попкорном, пищали мобильники. Но вот зазвучала музыка, и для Игоря всё перестало существовать, кроме волшебных звуков. К середине концерта зал был полностью покорён. Игорь почувствовал, что его ладони горят — так неистово хлопал он ими после каждого номера. Полному растворению в музыке мешала деваха, сидевшая впереди. Бедняга попала на концерт, скорее всего, не представляя, что это за «Виртуозы», и теперь крутилась, вертелась, с недоумением оглядывалась на соседей, с энтузиазмом хлопавших в ладоши. На её круглом, полном лице с малиновым румянцем на щеках отражалось искреннее недоумение: а чему хлопают-то? К тому же причёска у неё была а-ля Анджела Дэвис, поэтому Игорь по-настоящему обрадовался, когда она, не выдержав, ушла.
Женщина, сидевшая впереди него через ряд, повернула голову, и он увидел тускло блеснувшую в мочке её уха серёжку в виде лепестка со сползающей с него жемчужной капелькой. Сердце его почему-то на мгновение остановилось, потом неровно запрыгало, он не понял, почему. Он попытался сосредоточиться на музыке, но взгляд сам собой опять потянулся к этой серёжке. Он где-то когда-то её уже видел. Конечно же, видел. Он вспомнил где. Боже мой, неужели Лена? Женщина повернулась к соседке, что-то говоря ей, а Игорь, забыв о музыке, пристально вглядывался в этот профиль, пытаясь понять, она это или нет. Да вроде бы нет, лицо округлое, волосы тёмные, а у Лены были светло-русые, заплетённые в косы, свободно падавшие на грудь.
Публика двинулась к выходу, Игорь потерял женщину из виду и лихорадочно шарил глазами: ну где она? Он должен убедиться, что это не Лена, нет, это не она. Такого не может быть, чтобы вот здесь, за тысячи километров, через столько лет встретиться в каком-то забытом Богом пансионате. Наконец он увидел её: нет, конечно же, это не она. Лена была тоненькой, миниатюрной девочкой, а это вполне взрослая женщина, слегка полноватая... И волосы другие, и глаза... Эти глаза равнодушно скользнули по его лицу и пропали в толпе.
Он захлопнул окно. Хватит, пора спать. Вообразил себе невесть что. Откуда ей здесь взяться? Серёжка в виде капельки? Ну и что? Миллион таких серёжек на свете... И глаза карие... Правда, тоже слегка раскосые. Но это, наверное, он желаемое за действительность принимает... Спать, спать... а завтра... завтра он постарается встретить её и окончательно убедится, что это не она.
2.
...До стипендии оставалось ещё три дня, а в кармане — шаром покати. Хотелось есть. Гарик открыл свою тумбочку — она была пуста. Она была пуста уже неделю, так же как и другие тумбочки, стоящие в их комнате. Он вздохнул. Сколько раз говорил себе, что надо заначку делать, а то привыкли жить по «закону правой и левой руки»: приходишь после стипендии в кафе, глядя в меню, закрываешь правой рукой цены и набираешь всё подряд, а перед стипендией — закрываешь левой рукой список блюд и смотришь только на цены...
Денег ни у кого из ребят не было. Гарику предки посылали раз в два месяца перевод, но до очередного финансового потока было ещё далеко. Занять тоже было не у кого, даже экономные девчонки — и те перед стипендией питались одной китайской лапшой. «Пойду пройдусь,— думал Гарик,— может, повезёт, поем у кого-нибудь». Поесть не получилось, но зато в одной из комнат ему дали четыре картофелины и малюсенький кусочек сала. Картошку можно было бы сварить, но... ему так захотелось жареной, со шкварками, что он чуть не подавился слюной, представив себе эту вкуснятину!
Гарик весь извёлся, пока разогревалась плита, пока кусочки сала медленно, неохотно начали мягчеть, уменьшаться в размере, зарумяниваться, а от картошки наконец пошёл умопомрачительный запах — он готов был съесть её полусырую.
И вот картошка готова. Он взял сковородку и понёс её к себе в комнату, в другой конец коридора. Он нёс сковородку на вытянутых руках, как нечто драгоценное и хрупкое, и с вожделением вдыхал запах, вырывающийся из-под крышки. На середине пути он поскользнулся на брошенной кем-то кожуре банана, сковородка выпала из рук и с грохотом брякнулась на пол. Картошка с золотистыми кусочками сала рассыпалась по грязному, затоптанному полу... Гарик стоял, оглушённый свалившимся несчастьем, да что там несчастьем — катастрофой! Наконец, осознав, что случилось непоправимое, он... заплакал. Он не хотел, но слёзы сами брызнули у него из глаз, как у трёхлетнего малыша. Он даже тихонько завыл, зажимая рот ладонью.
Одна из дверей открылась, и в проёме показалась девушка. В коридоре было темновато, она, слегка вытянув шею, всматривалась в полумрак.
— Что случилось? — спросила девушка, но, увидев рассыпанную картошку, всё поняла и засмеялась.— Что, последняя, наверно? — спросила она.
Он, не отвечая, быстро пошёл по коридору, однако она, как видно, успела и услышать всхлипывание, и увидеть блеснувшую на щеке слезу.
— Эй,— окликнула она,— можно тебя на минуточку?
Он, не оборачиваясь, сердито буркнул:
— Что надо?
— Есть хочешь? — слегка насмешливо спросила девушка.
— Хочу! — неожиданно для себя ответил он.— Ещё как!
— Ну, тогда заходи.
Гарик никогда раньше не бывал в комнатах девушек и сейчас с интересом оглядывался по сторонам: на стенках — портреты звёзд эстрады, аккуратно застеленные кровати, мягкие игрушки и даже кукла на одной из тумбочек. «Они что, до сих пор в куклы играют?» — удивился он.
Гарик совершенно забыл, что он некрасив, бедно одет, что носки у него дырявые и что пора уходить.
В свои двадцать лет он ещё ни разу не влюблялся. Он сторонился девчонок, потому что считал себя некрасивым: с такой внешностью, как у него, нечего и мечтать о ком-нибудь. «Зачем они меня родили,— думал он о родителях, разглядывая себя в зеркале,— урода такого?» Но на самом деле ничего уродливого в нём не было — парень как парень, только невысок ростом и тщедушен. Он не любил бывать в компаниях, не ходил на дискотеку, а всё больше сидел над учебниками — учился хорошо. Вообще, он был начитанным, не в пример многим своим сверстникам — те книгам предпочитали пиво, девочек, дискотеки. Потихоньку курили травку. Это были люди другого сорта — детки богатых родителей, заносчивые, хорошо «упакованные», сливки общества. И хоть жили все вместе в одной гостинице, специально построенной властями их «соцгорода» для своих студентов, с остальной массой они не пересекались. Пристроенные в институт по знакомству, учёбой себя особо не напрягали, да и зачем?
Гарик был из простой семьи: мать — учительница, отец — инженер, две младшие сестрёнки,— и в гостиницу попал только потому, что общежития ему не дали. Плата за гостиницу была весьма высокой, но что делать, жить где-то надо. Родители с трудом выкраивали из семейного бюджета пару сотен рублей, чтобы послать сыну, мечтая увидеть его когда-нибудь образованным и богатым. И он добросовестно учился, не пропустил ни одного занятия, вовремя сдавал зачёты — одним словом, ему вообще было не до девчонок.
И когда такая девушка, как Лена, обратила на него внимание, Гарик влюбился сразу и навсегда. Накормив его в тот злополучный день китайской лапшой с тушёнкой, она попросила его помочь с математикой. Она училась в пединституте на физико-математическом факультете, но математика давалась ей нелегко. Он охотно согласился. Но как-то так получилось, что они больше разговаривали о любимых фильмах, о прочитанных книгах, вспоминали детство, школьные годы. Лена была сиротой, воспитывала её бабушка, но и она умерла.
— Вот, память от неё осталась,— показывала Лена на свои серьги в виде лепестка со сползающей каплей.
Они стали встречаться каждый день. Утром вместе шли на занятия, вечером он ждал её у входа в пединститут. Приближалась весна, уже слышалось её робкое дыхание, на лицах людей всё чаще появлялись улыбки, на карнизах домов повисли длинные сосульки.
А в сердце Гарика весна наступила уже давно: там пели соловьи, звучала музыка любви, и сердце трепетало в ожидании чего-то ещё более прекрасного.
Им было хорошо вдвоём. Он не чувствовал себя рядом с ней некрасивым, как он привык о себе думать, он просто забыл об этом. И странное дело: он и в самом деле похорошел, распрямился, стал казаться выше ростом, от него исходил какой-то свет, и частенько встречные девчонки даже оглядывались на него.
Взявшись за руки, они шли по аллее. Было воскресенье, тёплый весенний день. Звенела капель, весело блестели лужи, ворковали голуби, слышались громкие детские голоса. Лена сняла шапочку, и её длинные русые волосы, обычно заплетённые в две косы, вырвавшись на волю, рассыпались по плечам. Она была необыкновенно хороша сегодня, и сердце Гарика замирало от любви и нежности. Вечером они собирались сходить в кино, а потом в кафе — вчера он получил перевод от родителей.
— Смотри, голуби целуются! — воскликнула Лена.
Гарик покраснел. Он ещё ни разу не решился поцеловать её, и вид целующихся голубей смутил его. Лена, посмотрев на молчащего Гарика, вдруг тоже смутилась, потом расхохоталась и побежала, разбрызгивая лужи. Он бросился ей вслед, мельком увидев группу парней и девчонок, стоящих у самого тротуара, тех самых, из богатеньких. Среди них была Лялька, однокурсница Лены, первая красавица в институте. Все парни за ней бегали, и она крутила ими как могла. Стоило какой-нибудь девчонке влюбиться, она тут же принималась заигрывать с её парнем, и когда тот, не устояв, начинал сохнуть по ней, безжалостно бросала. Это у неё было что-то вроде спортивного интереса. Немало разбитых мужских сердец и девичьих слёз было на её совести. А вот с Гариком не получалось. Его совсем не интересовала эта избалованная кукла, тем более сердце его было прочно занято Леной. Ляльке, собственно, Гарик был совсем не нужен, но как это так, такой «замухрышка» — и не поддаётся её чарам.
— Гарик, привет,— защебетала она, демонстративно не обращая внимания на Лену.— А мы билеты взяли на новый фильм, пойдём с нами!
Лялька по-свойски провела пальцами по щеке, по шее Гарика, а сама, скосив глаза, смотрела, как реагирует Лена. Лена растерянно взглянула на Гарика — тот стоял красный как рак и молчал. Лена отпустила его руку и, не оборачиваясь, пошла дальше. Он, преодолев сковавшее его оцепенение, бросился вслед и, догнав её, обнял за плечи, чего ещё ни разу не делал. Лена, дёрнув плечом, стряхнула его руку. Глаза её наполнились слезами.
— Ну, что, облом? — послышался чей-то голос, и компания громко расхохоталась.
— Это мы ещё посмотрим! — огрызнулась Лялька, отступать она не привыкла.
— Да нет, тут дохлый номер, посмотри на них, ха-ха-ха,— доносилось до ребят.
— Лялька, зачем он тебе нужен, метр с кепкой? — заржал кто-то.— Возьми лучше меня!
Ребята свернули в переулок, но идиотский смех ещё долго преследовал их.
Светило тёплое весеннее солнышко, громко чирикали воробьи, звенела капель, по бульвару гуляли нарядные люди — всё было по-прежнему, и... всё было другим.
3.
Растревоженный воспоминаниями, он заснул только под утро и проснулся уже после обеда — на часах было двадцать минут третьего. «Вот это я вздремнул»,— удивился он. На обед опоздал, конечно, но есть не хотелось.
Дождь давно перестал, светило яркое солнце, парк был наполнен щебетом птиц, благоухали цветы. Он шёл по аллее, пристально вглядываясь в каждую встречную женщину: не она ли? Нет, опять не она... Скорей всего, ему просто показалось... Может, это и хорошо, успокаивал он себя, столько лет прошло... но глаза снова и снова искали во встречных женщинах Лену, его «скифскую царевну», как он когда-то её называл. Она и вправду была похожа на ту терракотовую фигурку, найденную им в детстве, особенно когда заплетала волосы в две косы и они свободно спускались на грудь...
Вечером, в столовой, женщины тоже не было, и на бульваре она ему не встретилась. Да и с чего он взял, что она живёт в этом же пансионате? Может, она из местных, пришла на концерт, и всё. А он навыдумывал себе бог знает что... Разочарованный, он пошёл к себе. Хотел почитать, но не читалось. Позвонить домой, что ли? Он взял телефон. Поступило два сообщения. Одно: «Как дела?» — и второе: «Что не звонишь?» Супруга. Беспокоится. Но звонить не хотелось. Он отправил СМС: «Всё в порядке, целую»,— и вздохнул: всё, как всегда, под контролем. Он, конечно, давно к этому привык, Маргарита — женщина властная, конкретная, но сейчас почему-то ему было неприятно.
Тогда, в Норильске, она сразу положила на него глаз. Яркая, пышная, громкая, с решительным подбородком, она тоже привлекла его внимание, но он ни о чём таком даже и не думал — просто красивая женщина, и всё. Он приходил в кафе, где она работала официанткой, чтобы скоротать длинный вечер, в общежитии было совсем невмоготу. Стояла полярная ночь, до конца практики было ещё далеко, и о встрече с Леной можно было только мечтать. К тому же от неё внезапно перестали приходить письма. Он писал ей каждый день и от неё получал регулярно, и вдруг она замолчала. Он пытался позвонить по междугородному телефону, но связи не было. А потом он получил письмо. Почерк на конверте был незнакомый. В конверте — несколько фотографий.
Он сидел в ярко освещённом зале, смотрел на публику, в основном это были мужчины. Женщин было мало, молодых тем более. Преобладали дамочки бальзаковского возраста, развязные, нетрезвые. За окном бушевала пурга, вой ветра не заглушала даже громкая музыка. Сердце его разрывалось от боли.
— Скучаем? — к столику подошла официантка Рита, в белой кружевной наколке на высоко взбитых иссиня-чёрных волосах, пышные формы обтягивала короткая юбка. Фиолетовые тени, ярко-красные губы.
Он смотрел на её шевелящиеся пухлые губы, но не понимал, что она говорит.
— Уснул, что ли, малыш? — со смехом продолжала Рита.
Он злился, когда она так его называла, а она только хохотала в ответ. Рита присела на краешек стула, навалившись на стол тяжёлой грудью.
— Может, коньячку принести? Кстати, у меня сегодня день рождения, угощаю за свой счёт.
Он молча покачал головой.
— А что так?
— Не хочу!
—Что-то случилось? — Рита перестала улыбаться.
—Девушка, подойдите, пожалуйста,— позвали её из-за соседнего столика, и она убежала.
Случилось, Рита, ещё как случилось! Он достал из кармана конверт с незнакомым почерком. Фотографии с какой-то вечеринки. И на всех крупным планом Лена. Пьяно улыбается, с распущенными волосами, полураздетая. Вот Лена в объятиях какого-то парня, вот он целует её... А это... Игорь задохнулся от гнева: Лена спит, блузка расстёгнута, видна обнажённая грудь, джинсы тоже расстёгнуты... Рядом тот же парень...
— Что за фотки? Дай посмотреть,— это опять Рита.
— Не твоё дело! — грубо ответил он, пряча конверт в карман.
— Ну, не моё так не моё,— не обиделась Рита.— Знаешь что? Приглашаю тебя на день рождения, сегодня, после смены... Потанцуем, музыку послушаем...
Её грудь колыхалась у него перед глазами. Он хотел отказаться, но вдруг так захотелось уткнуться лицом в эту тёплую грудь, пожаловаться и даже поплакать. Так захотелось, чтобы его кто-то пожалел, приласкал, утешил...
Через месяц он отправил Лене свадебную фотографию: счастливая, улыбающаяся Рита в белом платье, он надевает ей кольцо на палец,— и постарался вычеркнуть её из своего сердца.
Конечно, болело долго. Но отболело. К Рите привык, потом дети родились — и потекла жизнь, спокойная, благополучная даже, без особых взлётов, но и без катаклизмов. Он никогда не жалел, что женился на Маргарите, хотя с годами она становилась всё властнее, подбородок делался всё решительней, и вопрос «кто в доме хозяин?» был в этом случае чисто риторическим — и так всё ясно. Но его это не сильно волновало и даже устраивало в некоторой степени. Наверное, он даже любил её по-своему. О Лене никогда не вспоминал, не давал себе вспоминать. Слишком велика была обида, нанесённая ею. И вообще, всё это осталось в далёком прошлом.
Но однажды прошлое напомнило о себе. Игорь, находясь в командировке в краевом центре, неожиданно встретил Веронику, подружку Ляльки. Он мало её знал, практически не общался, но встрече даже обрадовался — всё-таки старая знакомая. Коротать вечера в гостинице одному было тоскливо. Они посидели в кафе и решили прогуляться по городу. Они шли по набережной, дул пронизывающий встречный ветер, и им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Было такое ощущение, что ветер срывает их голоса и уносит прочь. И он не сразу расслышал, о чём говорит Вероника. А она, смеясь, рассказывала, как они когда-то подшутили над Леной. Лялька под каким-то предлогом заманила Лену в свою компанию, и там напоили её до бесчувствия, подсыпав к тому же снотворное. Лялькин дружок исполнял роль влюблённого, а Лялька фотографировала. Потом, когда бедная девочка уснула, они расстегнули ей кофточку, джинсы, сняли бюстгальтер и снова снимали, умирая со смеху. Лялька решила послать фотки Игорю, адрес она знала, потому что давно перехватывала его письма. Фотографии пошли гулять по институту, был большой скандал. Лена бросила учёбу и уехала из города.
Игорь, с его характером, никогда не мог убить даже таракана, наступить на муравья или дождевого червя. Если в комнату залетала муха, он открывал окно и выпускал её на волю. Но сейчас он был готов убить эту курицу, с глупым хихиканьем рассказывающую о том, как они поломали жизнь двум ни в чём не повинным людям.
И ничего нельзя было исправить, ничего! Он тогда вернулся домой с чувством, будто его переехал поезд. Жизнь продолжалась, случались какие-то приятные моменты, но это была уже другая жизнь. Он не корил себя за поспешную женитьбу, за то, что поверил мерзким фотографиям: что толку корить? Душа ещё долго была больна, и лечить эту боль было нечем.
4.
Он шёл по крытой галерее, ведущей из главного корпуса в столовую, разглядывал росписи на стенах, изображающие жизнь простого советского человека во всём её многообразии: друг друга сменяли картины героического труда и заслуженного отдыха. Судя по одежде людей, роспись была сделана в пятидесятых годах прошлого века. Особенное умиление вызвала картина, на которой мужчина, закатав брюки до колен, парил ноги в тазике, из тазика поднимался пар, а рядом стояли ботинки, так тщательно выписанные художником, что даже шнурки казались настоящими, не нарисованными.
Игорь свернул за угол, где находился небольшой зимний сад и стояли диванчики, и увидел идущую впереди женщину. Ту самую, которую он принял за Лену. Он прибавил шаг. Блеснула серёжка в виде капельки...
— Лена,— тихонько окликнул он.
Она оглянулась, но, увидев, что это кто-то незнакомый, пошла дальше. Сердце его бешено колотилось, не хватало воздуха. Это была она!
— Лена,— снова позвал он,— это я, Игорь.
Тёплая южная ночь опустилась на берег. Смолкла музыка, весь вечер гремевшая на танцплощадке, успокоились птицы. Одно за другим гасли окна в корпусах. Затих прибой; казалось, что и море тоже уснуло. На чёрном бархатном небе горели яркие звёзды. Пустынный пляж напоминал какую-то космическую картину, и сами они, Лена и Игорь, как будто растворились в этой тишине мироздания и друг в друге. Время от времени в берег тихо плескалась волна. «Прости, прости...» — слышалось в её плеске. Она успокаивалась, словно получив прощение, потом её сменяла другая — и снова: «Прости, прости...»
Они не говорили больше о прошлом. Эта ночь была не для выяснения отношений — она была волшебной сказкой, куда они, наконец, добрались после долгого и трудного пути.
Лунная дорожка лежала на спокойной поверхности моря. Он смотрел, как Лена идёт по ней, всё дальше и дальше удаляясь от берега. «Вот бы так идти и идти вместе с ней и остаться в море навсегда»,— мелькнула шальная мысль, и он поплыл вслед.
...Волосы Лены, рассыпавшиеся по плечам, пахли морем.
— Заплети косы,— попросил он.
Две косы, свободно лежащие на груди, её удивительные раскосые глаза, её руки — всё это наполняло его таким счастьем, что становилось трудно дышать.
Набегавшая волна целовала песок. «Люблю, люблю»,— шептала волна. «Навсегда, навсегда»,— еле слышно отвечал песок. С неба печально смотрела одинокая Луна...
Игорь проснулся в полдень, с ощущением необыкновенного счастья. В распахнутое окно доносился птичий щебет, лёгкий ветерок шевелил тюлевые занавески, по стенам прыгали солнечные зайчики. «Лена!» — вспомнил он и вдруг испугался: не приснилась ли она ему? Скорей, скорей увидеть её и убедиться, что она в самом деле существует!
В столовой её не было. Наверное, тоже проспала, мысленно улыбнулся он. Ну ничего, вечером увидит. Но ждать не было никаких сил, хотелось немедленно увидеть её. А где она вообще-то живёт? В каком корпусе, в каком номере? Ну ладно, вечером встретимся.
На ужине Лены тоже не было. Он вышел на набережную в надежде встретить её, но напрасно проходил там до самой темноты — она не встретилась. Бессонная ночь длилась целую вечность. Болван, упрекал он себя, надо было хотя бы фамилию узнать, ведь у неё теперь другая фамилия, кого спрашивать-то!
Утром, когда он шёл на завтрак, его остановила незнакомая женщина.
— Вот, вам просили передать,— она протянула ему конверт.
Он, уже предчувствуя недоброе, развернул небольшой листок бумаги. «Я уезжаю. Прости меня. У нас нет будущего. Прощай».
Он яростно сжал листок в кулаке. «У нас нет будущего!» Ну нет! На этот раз он просто так не отступит. Он всё равно найдёт её! Подумаешь, фамилия, нет ничего проще — пойти на ресепшн и выяснить, кто покинул пансионат в эти сутки. Жить без неё он больше не хочет и не может. И не будет!
Самолёт набрал высоту, пассажиры расслабились, послышались разговоры, смех. Стюардессы разносили напитки, предлагали карамельки — всё как всегда.
Он устроился в кресле поудобнее, закрыл глаза. До Красноярска лёту пять часов, можно и поспать. Неизвестно, когда будет рейс в Норильск, может, придётся коротать сутки, а то и больше, в аэропорту — на Таймыре уже две недели бушует ураган, аэродром не принимает. Ну, может, это и к лучшему: сына хоть навестит, с внуком познакомится. Полгода уже пацану, а он ещё ни разу не видел его. Маргарита тоже вся извелась, ждёт не дождётся отпуска. Вчера позвонила, огорошила новостью: её уволили с работы. «За что?» — удивился он. В последнее время она работала директором вип-гостиницы для важных гостей и сама была в городе вип-дамой. Маргарита, всхлипывая, рассказала, что случилось. Недавно приехали какие-то иностранцы, то ли итальянцы, то ли французы, видать, очень важные, если их сопровождал заместитель губернатора. Всё городское начальство из кожи вон лезло, чтобы как следует принять их.
Банкет обслуживала сама Маргарита. Стол ломился от закусок, звучали тосты, обстановка была более чем дружеская. Судя по всему, стороны сумели договориться. Заместитель губернатора, красивый мужчина лет сорока, начал произносить тост. В это время в зал вплыла Маргарита с подносом, уставленным тарелками. «Горячее!» — торжественно провозгласила она и начала расставлять тарелки. Краевой начальник так и остался стоять с открытым ртом...
Игорь засмеялся, представив эту картину. Как это похоже на Маргариту! Ну и хорошо, что уволили, для семьи больше будет времени. Хотя она и так была хорошей хозяйкой: дома всегда чистота, порядок, наварено-нажарено... Он вздохнул — так захотелось скорее оказаться дома.
Уснуть не удавалось. Он смотрел на плотный слой белоснежных облаков и думал, что где-то там, под этими облаками, есть на земле посёлок или город, и там живёт Лена. Его пропавшая когда-то девочка-царевна, которую он нашёл и опять потерял. Потерял и не захотел найти. Почему? Почему он не стал искать её? Ведь это было так просто! Он не мог ответить на этот вопрос. И, наверное, не хотел.
У́спеху нет
Форс-мажор
Своего мужа, Василия Кузьмича, Мария частенько называет дедом Щукарём. Василий не обижается — ведь это истинная правда, он, как и шолоховский персонаж, постоянно попадает в нелепые, смешные, а порой и драматические ситуации. То на рыбалку уйдёт без удочек, то чемоданы перепутает и уедет с чужим, то сахаром яичницу посолит... А то как-то в отсутствие жены гулеванил с дружками на даче и полез в погреб за соленьями, а лестницу забыл поднять (он её опускал на верёвке, чтобы воры не попали) и полетел вниз. Правда, успел раскинуть руки, да так и провисел до утра, зацепившись за края погреба. К тому же солидный животик тоже помог — не пролез в узкий лаз.
— У́спеху нет,— смеялась жена.
— Что за у́спех? — сердился Василий.— Может, всё-таки успéх?
— Да это моя бабушка так говорила: «Работаю, работаю, с ног валюсь, а у́спеху нет. Стараюсь, стараюсь, а всё опять кувырком — ну нету у́спеха, и всё тут».
В кои-то веки Василию дали путёвку в санаторий. Жене тоже хотелось поплескаться в море, позагорать на золотом песочке, и Василий решил взять супругу с собой: там курсовку купят или снимут какой-нибудь угол у частников.
До отхода поезда оставалось тридцать минут. Они уже вышли на перрон, и вдруг Василий обнаружил, что нет барсетки с документами и деньгами. Перерыли все вещи — нет сумочки! Забыли, видно, в спешке.
Кузьмич рванул на привокзальную площадь: может, поймает такси. Таксист сначала отказался:
— Восемнадцать километров до города и восемнадцать обратно за двадцать пять минут? Ты в уме, мужик?
Но, увидев крупную купюру в руке Василия, распахнул дверцу:
— Садись. Только держись крепче!
Машина летела как стрела, слышался непонятный свист.
— Что это свистит? — спросил Василий.
— Ветер. Скорость-то погляди какая!
Через пятнадцать минут они были возле дома Василия. Он взлетел на седьмой этаж, схватил лежащую на тумбочке сумочку и бегом вниз. Обратно неслись уж совсем на бешеной скорости, в запасе было только десять минут. «Только бы не разбиться»,— мелькало в голове Василия, крепко вцепившегося в ручку над дверцей.
Жена спокойно стояла на крыльце.
— Что, опоздал? — всё ещё дрожа от перенесённого страха, спросил Василий.
— Опоздал. На два часа.
— На какие два часа, ты что?
— Поезд на два часа опаздывает,— отвечала жена.
— Ах ты, твою дивизию! — разозлился Василий.— Что за порядки! Не предупредят, не скажут, а ты хоть разбейся, им всё равно.
Он ещё долго бушевал, потом успокоился.
— Схожу-ка я, мать, в буфет. Стресс надо снять, дрожит всё внутри. Дай рублей сто, а то я все таксисту отдал.
— Сходи,— великодушно согласилась супруга.— Деньги в сумочке, в красном кошельке.
— А... а где сумочка? — Василий растерянно смотрел на неё.— Я ведь тебе её отдал...
— Да нет, не отдавал ты её мне.
— Ну как не отдавал, когда отдал?! — снова начал заводиться Василий.
И вдруг кинулся к выходу, на ходу бросив:
— В такси забыл!
На площади было малолюдно, только на остановке в ожидании автобуса толпились пассажиры. Поодаль стояли две иномарки и старый «жигулёнок». Такси не было ни одного.
...Василий и Мария уныло стояли на остановке, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых, чтобы занять денег на билет и вернуться в город.
— Ты бы хоть номер машины запомнил! — в который раз начинала ныть жена.
— Когда мне было его запоминать? Хватит уже! — злился Василий.
Из-за поворота выскочила машина с «шашечками».
Сделав крутой вираж, остановилась возле бедолаг.
— Твоя? — водитель достал сумочку с заднего сиденья.— Растяпа! Хорошо, что никто из пассажиров не прихватил... Ну и что теперь?
— Билеты пропали, путёвка сгорела — отдохнули, называется! Поезд давно ту-ту.
— Знаете что,— водитель распахнул дверцу,— давайте попробуем догнать ваш поезд!
И догнали. В Красноярске. Он там долго стоит — минут сорок.
Знакомый адрес
Василий после работы собрался на рыбалку. Он работал во вторую смену, до двенадцати ночи, а на следующий день был выходной. Он с нетерпением ждал конца смены и тут вдруг вспомнил, что не приготовил для рыбалки самое главное... ну, вы поняли, о чём я...
— Вовка,— позвонил он своему сменщику,— выручай, забыл бутылку купить. Сам знаешь: какая рыбалка без неё, родимой?
Приятель, посмеявшись, обещал решить вопрос. Договорились, что Владимир купит водку и оставит её у себя в холодильнике. Только вот закавыка: Людка уехала по путёвке, а ключ у них один. Конечно, можно оставить под ковриком, но как-то опасно... Это в прежние, советские времена ключ прятали под ковриком, клали в почтовый ящик, при этом в двери оставляли записку: «Ключ в п/я»,— и ничего, воровства в социалистическом городе не было и не могло быть. В конце концов, решили так: Вовка оставит дверь незапертой — рисковать так рисковать, Василий зайдёт ночью и возьмёт бутылку, а дверь потом захлопнет. Авось пронесёт.
Василий хорошо знал планировку квартиры, поэтому, не зажигая света, прошёл в кухню, открыл холодильник — вот она, подруга дней моих суровых! В это момент вспыхнул яркий свет, он обернулся — в дверях стояла незнакомая женщина, в ночной сорочке, с взлохмаченными волосами. «О-па,— усмехнулся про себя Василий,— вот это Вовка даёт: не успела Людмила уехать, как у него уже дама... Чёрт, что же он меня не предупредил?»
— Вы что здесь делаете? Как вы сюда попали? — испуганно спросила женщина.
— Да... да мы с Вовкой д-договорились…— от удивления Василий стал заикаться.— Я сейчас уйду, вы не беспокойтесь!
— С каким Вовкой? Я сейчас милицию вызову! Коля, Коля, вставай,— закричала она в темноту квартиры,— тут вор забрался, вызывай милицию!
Василий, не дожидаясь, когда появится какой-то Коля, оттолкнув женщину, выскочил в дверь и, перепрыгивая через две ступеньки, стрелой помчался вниз. Не хватало ему ещё милиции. Бутылку, однако, из рук не выпустил. Отдышавшись на скамейке во дворе, он попытался понять, что случилось. Кто эти люди? Почему они в Вовкиной квартире? Ну, завтра он устроит своему дружку допрос с пристрастием! Он огляделся — и тут только понял, что это какой-то другой двор. Но дом-то Вовкин, он сто раз тут бывал. Он машинально пошарил взглядом по фасаду — название улицы, номер дома — и всё понял: это был соседний, как две капли воды похожий на Вовкин дом. Таких домов в городе большинство. Он, видимо, был так занят мыслями о предстоящей рыбалке и шёл, что называется, на автостопе, что не заметил, как перепутал их.
Василий зашёл в квартиру друга, открыл холодильник, но бутылку не взял — пусть остаётся Вовке, в качестве приза. Захлопнув входную дверь, он заторопился: скоро будет первый автобус в сторону плотины, и надо на него успеть.
«Ножки мои, ножки»
Василий не любитель ходить по гостям, но жена всё время обижается: ты со мной на люди стесняешься показаться! Не говори глупостей, отмахивался Василий, но она выискивала всё новые и новые доказательства своим домыслам. Поэтому он, скрепя сердце, уступал ей, когда кто-то из многочисленных родственников приглашал их на юбилей или какое другое торжество.
Обычно он, отведав угощение, тут же начинал толкать Марию в бок: пора домой. Она возмущалась: перед роднёй стыдно, мы что, поесть сюда пришли? Но знала, что бесполезно уговаривать, поэтому, когда он на дне рождения двоюродной сестры начал многозначительно поглядывать и кивать в сторону двери, она тихонько подозвала сестру и сказала, что им надо идти. Светлана понимающе кивнула, она знала эту привычку зятя.
Василий с трудом нашёл в куче обуви свои туфли, а ложечку не мог найти и, чертыхаясь, еле-еле натянул их на ноги. Они решили идти пешком, до дома было не более пятисот метров. Шёл мелкий дождичек, отражались в лужах огни фонарей, светились неоновые вывески на магазинах. Ночь была хороша. Мария любила такую погоду и не прочь была прогуляться.
— Ой, нет, пойдём скорее домой, что-то так ноги разболелись,— пожаловался Василий.— Отекли сильно. С чего бы это?
— Я тебе давно говорю, что сердце надо проверить,— забеспокоилась Мария.
— При чём здесь сердце? — рассердился муж.— Надо было на липучках туфли купить, или ещё, знаешь, есть такие, с резиночками по бокам.
Прошли ещё немного, и Василий остановился: ноги совсем отказывают, хоть садись на землю! Тут как раз подошёл автобус, почти пустой, и Василий с облегчением уселся на ближайшее сиденье. Проехав одну остановку, они вышли, до дома было около пятидесяти метров.
— Ножки мои, ножки,— постанывал Василий, то и дело останавливаясь.
— Потерпи, Васенька, скоро дойдём,— Мария бережно поддерживала мужа,— обопрись на меня.
Дома она налила в тазик горячей воды, и Вася с наслаждением опустил туда ноги. Перед сном она смазала их кремом и закутала тёплым шарфом.
Утром, когда Василий ещё крепко спал, она решила помыть обувь, вчера ведь по грязи пришлось идти, а Мария любила чистоту и порядок в доме.
Она взяла туфли мужа и вдруг захохотала как сумасшедшая. Это были не Васины, а Светкины туфли, тоже коричневые, точно такого же фасона, но... тридцать седьмого размера, правда, уже довольно разношенные. А Василий носил сорок первый.
Полусонный Василий никак не мог понять, почему супруга сидит на полу в коридоре с туфлями в руках и хохочет, сквозь смех снова и снова повторяя:
— Ножки мои, ножки! Ножки мои, ножки!
«Спасибо, брат!»
Василий с супругой совершали круиз по Золотому кольцу на комфортабельном теплоходе «Михаил Шолохов». Путёвки им подарила сестра, жившая на Севере, к их серебряной свадьбе. Ошеломлённые роскошью интерьеров, неизвестными им ранее блюдами в ресторане, предупредительностью обслуги, они чувствовали себя не очень уверенно, да что там — просто растерялись и старались как можно меньше выходить из каюты. Но потом пообвыкли, подружились с супружеской парой из Сургута и вскоре уже ничем не отличались от разряженной публики. Экскурсии по древним русским городам, концерты по вечерам, природа — всё это им страшно нравилось. Одно только было плохо — в стране бушевала кампания борьбы с алкоголизмом. А какой русскому человеку отдых без... этого самого? Хотелось иногда пивка, да и чего другого тоже. Мужики маялись, жёны радовались. Василий со своим новым приятелем Семёном на остановках всё же как-то ухитрялись доставать выпивку. Как они это делали — непонятно.
В Костроме Василия с супругой ждала встреча с братом и его семьёй. Времени было в обрез, успели только пообедать — на сухую, конечно,— и пора обратно, на теплоход. Порядки в круизе были жёсткие: если опоздал, никто ждать не будет, догоняйте теплоход сами, это ваша проблема.
Братья расстроились, естественно, но что тут поделаешь! Брат на прощание тайком от женщин сунул Василию завёрнутую в газету бутылку.
— Чистый, медицинский,— шепнул он.
Вечером женщины отправились на концерт, а мужики поднялись на верхнюю палубу, захватив с собой заветную ёмкость и что-то из закуски.
Выпили по стопочке. Посмотрели друг на друга. Налили ещё по одной. Выпили. Помолчали. Осмотрели бутылку со всех сторон, понюхали — спиртом и не пахнет! Вода! Вот это удружил братец! Хотя что с него взять — доктор, убеждённый трезвенник. Видно, решил и его, Василия, приобщить к здоровому образу жизни.
Обидно было. Не ожидал такого от родного брата. Опозорил тот его перед другом. Возвратившись домой, решил всё же позвонить в Кострому.
— Ну, спасибо тебе, брат, за подарок! — Василий постарался придать голосу как можно больше сарказма.— До сих пор голова с похмелья болит!
— Прости, брат! Тут такая история вышла. Жена на Крещение в церковь ходила, ну и... В общем, заначку мою она перелила в какую-то банку, а бутылку эту использовала для хранения святой воды. Так что не расстраивайся, это не простая вода...
— О, это, конечно, совсем другое дело! — с ехидцей сказал Василий.— Ну, бывай здоров, не кашляй!
Недели через две от брата пришла посылка с завёрнутой в несколько слоёв газеты банкой. На обёртке крупными буквами было написано: «Святая вода».
Идиот
Дочка из Канады прислала Василию и Марии вызов. Она там живёт уже семь лет, замужем, двое детей. Давно зовёт: приезжайте, приезжайте,— а они никак не решаются: не близкий свет, да и денег нет на поездку. Дочь и денег прислала, паспорта заграничные получили, а всё как-то боязно. Решили посоветоваться с давними знакомыми, у них тоже дочь замуж за канадца вышла. Тоже по Интернету познакомилась. Муж её небедный, коннозаводчик: разводит чистокровных жеребцов на продажу, у него своя ферма. Вывозит своих скакунов на соревнования, призы получает. Она не работает, он ей запрещает,— в общем, повезло девке!
Молодая жена коннозаводчика оказалась дома. На удивлённые расспросы гостей отвечала, что в отпуск приехала. О жизни в Канаде рассказывала неохотно, а потом и вовсе ушла.
— В отпуск она приехала! Ага! — не обращая внимания на одёргивание жены, сердито говорил отец.— Выгнал он её! Дура набитая. Работать надо было, а она от безделья не знала чем заняться.
— Отец, да хватит тебе! Садистом он оказался! Издевался над ней, бил, в сарае держал,— зашмыгала носом жена.
Василий и Мария возвращались домой совсем приунывшие. А вдруг и с их дочкой такая же история? Хоть она и пишет, что муж хороший, да кто их знает, как они там живут. Нет, надо всё-таки съездить, посмотреть своими глазами. Решили, что Василий поедет один.
Зять и вправду оказался хорошим парнем, не первой молодости, правда, но это, может, и к лучшему. Василий первые дни присматривался к нему, стараясь уловить какие-нибудь неприятные моменты — слова там, взгляды,— нет, всё вроде в порядке: отношения ровные, детишки воспитанные, дочка выглядит довольной жизнью.
— А что же с подругой-то твоей случилось, доча? — спросил Василий.— Как же она на маньяка-то нарвалась?
— Пап, ну какой маньяк? — отвечала дочь.— Нормальный мужик, работящий, богатый.
— Говорят, он её в сарае держал, есть не давал...
— Держал, да... А знаешь за что? Она в его отсутствие решила делом заняться: взяла и подстригла его лошадей.
— Зачем?
— Ну, она решила, что так будет лучше. Обрезала им хвосты, гривы. Джон увидел — чуть с ума не сошёл! Представляешь — чистокровные жеребцы, он их на выставку готовил, там каждый волосок берётся во внимание, а она... помогла, одним словом. Вот он и не выдержал, отхлестал её вожжами, запер в сарае и три дня не выпускал.
— Но это же... а что ж полиция? Его же судить за это должны.
— Да она, как только он отлучился, собрала вещички — и домой, в Россию.
— Ну и дела тут у вас!
— А «у вас» что, по-другому? — засмеялась дочь.— Кстати, лошади — это последняя капля. Он долго терпел. С чего-то вдруг решила, что домашним хозяйством заниматься — не царское дело, и не готовила, не стирала, не убирала. Потом кое-как научилась готовить, но... Представляешь, садятся, например, ужинать, она детям кладёт котлеты, а Джону одно картофельное пюре. Он один раз поел, второй, потом начал возмущаться: не наедаюсь, мол. Она ему: ешь с хлебом, хлеба много... А уж когда с лошадьми такое сотворила, он и не выдержал.
В выходной зять попросил Василия помочь убрать камни с дачного участка. Дачка была небольшая, но добротная, на берегу океана, на участке газон, альпийские горки, даже искусственный водоём имеется. Зять хочет построить беседку, да вот огромные валуны мешают, надо расчистить место.
Несколько камней они убрали без проблем, а один, самый большой, никак не поддавался. Василий — мужик сильный, да и зять тоже не хилый, но возились уже час, а толку не было. Они ломом и заострённым колом поддевали валун под бок и, пыхтя и сопя, жали на рычаги, пытаясь сдвинуть его с места. Наконец валун дрогнул и начал потихоньку выползать из земли.
— Идё-ё-ёт! — кричал Василий, ещё сильнее нажимая на рычаг.— Идё-ё-ёт!
Камень, сантиметр за сантиметром, поднимался вверх.
— Идё-ё-ёт! Идё-ё-ёт! — громким криком помогал себе Василий.
А зять становился всё мрачней и мрачней. Чего это он, подумал Василий, но думать было особенно некогда, и он, в который раз крикнув: «Идё-ё-ёт!» — с такой силой нажал на кол, что камень почти весь вылез наружу. Осталось приложить ещё немного усилия — и порядок!
Зять вдруг бросил лом и пошёл к дому. Василий растерянно смотрел ему вслед. Что с ним?
Дочь отправилась вслед за мужем. Через некоторое время она вышла, глаза её смеялись.
— Что случилось-то? Надулся, как индюк, и пошёл! Ненормальный какой-то! — негодованию Василия не было предела.
— А ты зачем его идиотом обзываешь? — засмеялась дочь.
— Что-о-о? Я — его? Идиотом? Когда?
— Да ты всё кричишь: «Идё-ё-ёт! Идё-ё-ёт!» — а он подумал, что ты его идиотом обзываешь. Ну и обиделся.
Показался в дверях зять, легко, по-молодому, сбежал с крыльца, обнял Василия, что-то сказал по-английски.
— Ладно, ладно, проехали,— Василий не понял ни слова, но интонация говорила сама за себя.
Через час они сидели на веранде, ели жареную рыбу, запивая её пивом.
— Идиот! — время от времени произносил зять и хлопал тестя по плечу.— Идиот!
— Идё-ё-ёт! — вторил ему Василий, и они громко хохотали.
Внизу, под крутым берегом, плескался Атлантический океан.
