Святки
Очнись в студёный вечерок, пойми на деле,
что от звезды и до воды не две недели:
другая жизнь, другие сны, другие меры
от новых жителей Земли не нашей эры.
Заворожённо посмотри, как месяц в прятки
играет с мальчиком в окне, а он — в колядки...
И войско ряженых идёт, беря овраги,
и быть веселью на селе в потешной драке.
Проймись волшебным угольком, как ветром с Вятки,
и замаячит шиликун [1] тебе на Святки —
так живо сердцем отомрёшь, на это глядя,
что, добежав, охолонёшь в крещенской глади.
А поутру поймёшь ещё, поверив глазу,
что день берёт теперь своё — за всё и сразу.
Очнись, родной, и восхитись, ведь мир внезапен,
я б тоже это оценил, да что-то запил...
* * *
День отстукан гулким «ундервудом»,
но кусками вычеркнуты главки,
и лучом багровым — жив покуда —
внесены божественные правки.
Высохла чернильница заката,
томик звёзд упал на дно колодца —
утром с красной строчки миокарда
слово человечее забьётся.
Инородная вещь
Перейдя на запретный язык,
потрясая основы,
плавишь горлом немые азы
в клёкот странный и новый.
И когда инородную вещь
больше выплакать нечем —
голос твой вдруг становится вещ,
буквы разве что мельче.
Боярышник
Мой грустный друг, когда слышны слова,
Бредущие к сочувствию прохожих,
Таинственная ягода — зла вам
Не принесёт, а только лишь поможет.
Прислугой у аптечного замка
Вы так печально мелочью звените,
Что чёрствости теряется закал
И губы сами шепчут: «Извините...»
А Муза рядом чек пробьёт пока —
Наступит ясность бытия земного,
И с Божьей помощью её рука
Протянет кубок вдохновенья снова.
Тончайший лирик, в ком трепещет ток
Промозглых утр и мусорных прибоев,—
Вы в два глотка осушите всё то,
Что мне за жизнь отпущено судьбою.
Падает тишина...
Тиха и прозрачна осень,
И хрупок полёт листа,
Который стремится, оземь
Ударившись, вещим стать.
И так бесконечно немо
В желании долг вернуть
Килограммовое небо,
Упавшее мне на грудь...
* * *
За окном, до утра приуныв,
двор уляжется с нищим.
Замерцает фонарик луны:
что Ты, Господи, ищешь?
Летом полночь совсем не видна —
бродит полуживая,
осушая поэта до дна
и бутыль разбивая.
На казанском базаре
Здесь, на базаре, в шум и гам,
Среди корзин,
Проходит батюшка к рядам
И муэдзин.
Здесь пахнет квасом и халвой —
Ядрёный дух!
Мясник с утра над головой
Гоняет мух.
Здесь в тюбетейку льют рубли,
Звучит баян.
Хозяин, старенький Али,
Немного пьян.
Здесь на бухарские ковры
И местный кроль
Придут рязанские воры́
«Сыграть гастроль».
Здесь, разложивши короба,
Людскую течь
Сзывает бойкая апа,
Мешая речь.
И нищий ветеран труда,
Держась как принц,
Займёт полтинник навсегда
У продавщиц.
А за углом, проспав обед,
Колокола
Разбудят звоном минарет —
Споёт мулла.
Трёхколёсный бог
Навострив свои педали,
в раскуроченные дали
трёхколёсный катит бог.
От червя и человека,
от бессмысленного века
он ушёл, как колобок.
Полем, речкой, огородом
катит бог за поворотом
мне по встречной полосе.
Есть ещё секунда с лишним,
чтоб столкнуться со всевышним
и осесть на колесе...
Одуревшей головою
небо выбив лобовое,
тенью, ласточкой, звездой
мягко выпорхнет из тела
строчка горнего предела,
уплатив за проездной.
Октябрь
Оседлав пешеходную зебру и мчась на кусты,
заблудился в словах, что, как вечность, длинны и густы.
И горит в подреберье остывший до льдинки рубин
полноцветьем калины и сочностью зрелых рябин.
Придорожный октябрь — ты опять графоман и расист,
на берёзы мои чёрно-белые так голосист,
что срываются птицы, о лете не договорив,
в беспросветную бездну — лихой загрудинный обрыв.
Уходящему в день, отступившему к охре в пожар,
только руку кленовую мне остаётся пожать,
по аллее пройдясь от листа до другого листа
и дождя валерьянку считая по каплям до ста.
Проглотив истекающей сини микстуру на сон,
я отправлюсь домой, прихватив, как отважный Ясон,
весь словесный гербарий поэта — плута и вруна,
потому что тоска моя — в цвет золотого руна.
Факир
Пока по воде не ходил ты, ходи по гвоздям
и пламя стихов выдыхай из прокуренных лёгких —
а я тебе сердцем за тайные знанья воздам,
и пусть все слова оживают в руках твоих ловких.
Глотай бесконечную шпагу далёких путей,
нутро оцарапав тупым остриём горизонта,
толкующий сны, над подстрочником жизни потей —
нам слышен твой голос, в ночи раздающийся звонко.
Смешной заклинатель по свету расползшихся змей,
усталый адепт красоты, поэтический дервиш,
сомнения наши в нечестности мира развей,
пока на дуде нас ты музыкой вечности держишь.
Едва различима суфийская родственность каст,
и пассы твои над душою совсем невесомы,
но проблеском истин питается магия глаз —
мы живы, пока удивляться чему-то способны.
Бродя по закоулкам января...
Бродя по закоулкам января,
во двориках, прижавшихся к домам
ветвями лип с обмёрзшими стволами,
оглядываясь, вновь увижу я
румяный лик святого Рождества,
к заутрене зовущего церквями.
И брызнет жизнь на полушубок мой...
Малиновыми каплями луча
рассвет покажет место, где далёко
скользнуло небо на пустырь седой
и голубою тучей улеглось
до Воскресенья подремать немного...
__________________________________
1. В славянской мифологии — хулиганистый мелкий дух, который появляется в сочельник и до Крещения бегает по улицам с горящими углями на сковородке.
