* * *
Что-то совсем перестали с тобой говорить о высоком.
Всё хи-хи, да ха-ха, да грёзы-морозы, да тополя-ля-ля.
Не сойти ли к реке, к уснувшей под снегом осоке?
Иль до старой сосны, утопая в сугробе, доковылять?
Не пойти ль подышать, заодно заскочить и на паперть?
Да, паперть пуста, и духовного, как подаянья, не просят.
В храм ли зайти помолиться, да вечерами он заперт.
Ветер дыханье домов в ледяные пустыни уносит.
Не завернуть ли за храм и с юродом-кустом покалякать?
Куда ж нам плыть? — как любимый поэт вопрошал.— Посоветуй хоть ты!
Но всеми ветвями куст задрожит, и примется жалобно плакать,
и, замерев, полон рот наберёт — то ли тайн, то ли слёз, то ль воды.
* * *
Всё в контексте ухода из этого странноприимного света:
длилась осень, как будто прощалась с землёю навеки.
И погожесть слетала — осколками дивного бабьего лета —
в светлый день Покрова на прикрытые в благости веки.
Расточительность прошлую без сожаленья себе я прощаю.
Но отныне крупицы ловлю, точно мытарь и скаред,
драгоценных летучих мгновений. И духом нищаю...
За порогом октябрь, как блаженный, последнее дарит.
Моему ангелу
Когда настигнут утраты, вслед за которыми —
хранить тебя больше некому и — сама за себя в ответе,—
погляжу окрест на четыре земные стороны:
то ли парад, то ли казнь, то ль пожизненный светит?
Стану молить ушедших — из безмолвия: помогите!
У кого мне спросить и с кем держать семейный совет?
Куда ж мне лететь, бежать куда и куда мне плыти?
Только бы знать: он есть — неизречённый, обещанный свет.
Мой среброкрылый — соучастник — о свиданье радею,
о встрече с тобой — мой свидетель — лицом к лицу!
Ускользает от взгляда призрачный твой Imago Dei.
Я одна — ты видишь? — на этом пустынном плацу.
И за плечом почувствую ветерком паутинным
трепет хлопочущих, лёгких — как руки родимые — крыл.
Это ты, мой ангел-хранитель, мой спутник заспинный,
со всеми любящими не оставлял, защищал, хранил.
* * *
Ещё в твои глаза не нагляделась.
Колышется прозрачным тюлем высь.
Я загадала на тебя не зря, надеюсь.
Мой деточка июль, остановись!
Отрез на сарафан лежит три года,
а раскроить его и нынче недосуг.
Мне в нём пройтись до близкой непогоды
уж не успеть, улыбчивый мой друг.
О, сколько не успеть! Июлей сколько смолкло
таких, как ты. Но ты — не торопись!
Лететь тебе седьмым за братьями, ты только
не уходи, прошу, остановись!
В пятнадцатый твой день, на пике счастья,
замри со мной и вслушайся, вглядись:
ликует лето, спит пока ненастье.
На миг, июль, прошу, остановись!
* * *
Человек человеку — друг, товарищ и брат,
прощелыга, врун, казнокрад,
ученик, телепат, учитель,
психопат, молчальник, мучитель.
Человек человеку — советчик,
поручитель, даритель, ответчик,
обвинитель, свидетель, виновник,
супруг, сутенёр, полюбовник.
Человек человеку — раб,
кумир, конвоир, сатрап,
антрепренёр, кукловод, актёр,
тренер, лишний третий, бретёр,
коллега, должник, заёмщик,
ответственный квартиросъёмщик,
блаженный, святой, искуситель,
странник, отшельник, спаситель.
Мимо — в небытие прохожий,
имярек, на кого-то похожий.
Единственный, незаменяемый,
мучительно незабываемый...
* * *
Почто так поздно постучалась, Муза,
в мои незапертые двери?
Внезапному с тобой союзу
мне трудно верить.
Насмешница, и обо мне ты знаешь.
Косноязычие речей
визитом кратким не поправишь —
замшел ручей.
Избранников ты за руку и с детства
вела, да не спасала.
На поиск позднего наследства
спешу к вокзалу.
* * *
И будешь ты из тех старух,
что всех переживут,
теряя зренье, память, слух...
А. Ахматова, 1958 г.
Через полвека, через пятьдесят —
какое мизерное расстоянье —
глухой завесой сумерки висят
и даты в странном противостоянье.
Я прочитаю Ваши три строки.
Как неслучайно это совпаденье:
сегодня видела, как плыли старики
через туман и стылых дней теченье.
Дожить до немоты и глухоты —
ведь это, согласитесь, подвиг.
Перебирают чётки слабые персты,
и бусины скользят не по одной, но пó две.
Памяти Л. Смирновой
Мы ещё с тобой поговорим.
Обо всём с тобой договорим.
Посмеёмся, попоём, поплачем.
Ведь зачем-то выпала удача
встречи здесь — на этой стороне,
в этой дивной и неласковой стране.
Самый трудный перевал и переход
одолеть бы... А пока мы ледоход,
уносимый бурною рекою —
к ледовитому забвенью и покою,—
наблюдаем с разных берегов.
А на этом берегу пока мой кров —
мой последний, мной согретый дом.
Пункт конечный в странствии земном.
Штамп в командировочном листке
мне проставят, и отправят налегке
по следам весной ушедших льдин,
и зачтут «отъезд-приезд» за день один.
«В» и «Л»
Даты апрелей, октябрей, июлей...
И всё вокруг буковок «Вэ» да «эЛь» —
пути мои серпантином крутили.
Клото свивала судьбы канитель.
И, как ливнями полнится и ручьями
кипящий котёл Соломонова моря,—
наполнялась судьбина моя речами,
горчащим счастьем, солёным горем.
Память без слёз — как еда без хлеба.
Напоследок с прошлым не расплююсь.
Куда — не ведаю: в землю, на небо ль,—
не прощённою вами уйти боюсь.
