Невольные встречи0

(продолжение. Начало в №2/2013) и сл.

Раздел четвертый

ГЛАВА 1

НА ВТОРОМ ЛАГПУНКТЕ

1. Прибытие

Все три недели этапа я провел в каком-то забытьи, погрузившись в воспоминания о прошлом. Мое сознание было полностью отключено от происходящего в нашем телятнике. О моих потребностях бережно заботились мои соседи по нарам – неторопливый полноватый одноглазый блондин Дежкин, года на четыре старше меня, и подвижный, медноволосый и темно-кареглазый Цыбельман, старше меня вдвое.

Однажды на рассвете они растолкали меня и сказали:

Вставай, мы близки к месту назначения.

Я вскочил. Одеваться не надо было: мы спали одетыми и обутыми, прижимаясь друг к другу, чтобы как-то спастись от пронизывающего холода. Я привел в порядок свой вещевой мешок и стал ожидать своей очереди к выходу из телятника, дверь которого была открыта настежь и к которому подкатил впритык грузовик с откинутым задним бортом кузова.

Начальник конвоя зачитывал по одной фамилии зэков, значившиеся у него в списке. Каждый, чья фамилия зачитывалась, называл свое имя, отчество, год рождения, статью, срок, выходил из телятника и занимал свое место в кузове, где усаживался на своем вещевом мешке и прижимал к затылку кисти рук со скрещенными пальцами. В кузове зэка устраивались по четверо в ряд. По заполнении шестого ряда задний борт кузова поднимался, и грузовик отъезжал от железнодорожного полотна.

На каждом грузовике зэков сопровождали два конвоира, сидящие на откидных скамейках в противоположных углах кузова, причем при конвоире, сидящем у заднего борта, была собака овчарка. Конвоиры были обуты в теплые валенки и одеты в овчинные шубы и шапки-ушанки с опущенными наушниками. Также и зэка были с опущенными наушниками. Но их ботинки, тонкие бушлаты и ватные штаны, в которых ваты кот наплакал, плохо защищали от холода.

Дежкин и Цыбельман попали во второй грузовик, а мы с Гришаткиным – в третий. Говорят, что от телятника до лагеря мы ехали меньше часа. Но мне это время показалось целой вечностью. Никогда в жизни, ни до, ни после этого, я не испытывал такого страшного холода. Кое-кто отморозил себе руки и ноги. У меня же все прошло благополучно, несмотря на страшные страдания в дороге.

На проходной лагеря нас встретил начальник лагпункта – старший лейтенант Погорельцев, шустрый человек с блатными повадками и с ножевой раной под правым глазом. Окинув нас беглым взглядом, он презрительно хмыкнул:

Опять дохлятину пригнали, а мне для горноразработок здоровые мужики, хорошие работяги нужны!

Тут на вахту прибежал какой-то зэк с перекошенным от страха лицом.

Начальничек, за мной с ножом гонятся! Спаси меня! – умолял он.

Экий трус! Ножа испугался, – брезгливо фыркнул Погорельцев. Но тут же обратился к надзирателю: – Припрячь его на несколько дней в одиночной камере, но обеспечь его нормальным пайком. Тем временем мы разберемся, в чем дело.

2. Карантин. Цыбельман

Вновь прибывших зэка разместили в двухэтажном бараке, на окнах которого были решетки из арматурного железа. Как и в других лагерях, нас, «карантинников», держали большую часть суток взаперти. Зэка были разбиты на «потребительские бригады», которые по очереди утром, в обед и вечером ходили в столовую в сопровождении надзирателей, а раз в неделю надзиратели водили их в баню. В медсанчасть зэка могли попасть по предварительной заявке. Также и туда их сопровождали надзиратели, причем симулянты получали изрядную взбучку и предупреждение, что на следующий раз их заявка не будет удовлетворена и их не поведут в медсанчасть, даже если они действительно заболеют.

Бараки обогревались лучше, чем в Мордовии. Иногда даже открывались окна, чтобы не было чересчур жарко и душно. Вместо печек древесного отопления, в секциях барака стояли радиаторы центрального парового отопления. Но зато питание здесь было жутким. Суп – сплошная вода, пайка хлеба – урезанная. И что особенно омрачало жизнь нам, «дубровлаговцам», привыкшим к незапираемым за ночь баракам и внешним уборным, это – зловонная бочка, стоящая в коридоре у выходной двери и служащая парашей. Оправка на ней «по большому» при помощи доски-перекладины связана с изрядным риском.

Цыбельман, Гришаткин, Дежкин и я разместились в одной секции барака, на втором этаже. Из других зэков этой секции особенно запомнились атлетического сложения донской казак Носов и низкорослый «малолетка» с 18-го лагпункта Дубровлага. Широкие брови, сросшиеся на переносице «малолетки», придавали его лицу особо мрачный вид. Носов и «малолетка» все время говорили о присутствующих всюду сексотах, с которыми надо расправиться, пока лагерь еще находится в стадии становления. При этом Носов неизменно подчеркивал, что абсолютное большинство чекистов и сексотов – это евреи. Всеми своими речами и повадками Носов живо напоминал мне другого донского казака-антисемита – Филатова, с которым я встречался года два тому назад на Лукьяновке.

Мы с Цыбельманом расположились на одних нарах. Он наверху, а я внизу. Узнав, что я из Винницкой области, что и я был в гетто, он потянулся ко мне и стал для меня то ли опекуном, то ли «шестеркой». Он помогал мне советом, в столовой доставал для меня лишнюю миску супа, в вещевой каптерке обменял мою рваную одежду на целую, снабжал меня информацией и выполнял любые мои поручения и прихоти.

До войны он был снабженцем в Бершади. Как только началась война, он был мобилизован. Скоро их часть была окружена врагом, Цыбельман попал в плен, бежал из него и пробрался в свою родную Бершадь. В страшную зиму 1941 – 1942 годов все его родные и родственники, истощенные голодом и ослабленные холодом, заболели сыпным тифом, и лишь он один из пятнадцати человек родни остался в живых. Как только он немного окреп, он покинул Бершадское гетто и пробрался в какой-то партизанский отряд, где пробыл до марта 1944 года. Затем Цыбельман вновь вернулся в ряды Красной Армии и демобилизовался через полтора года. Еще спустя три года его арестовали и обвинили в измене Родине. Оказывается, их партизанский отряд не числился в реестре Центрального штаба партизанского движения на оккупированных территориях. Вот за это Цыбельман и получил 10 лет заключения в ИТЛ.

Странная концовка этой истории с удивительной точностью напоминала концовку рассказа Хитриченко, с которым я встречался в конце 1949 года на Лукьяновке. Как к той концовке, так и к этой я отнесся с полным недоверием.

Вообще, Цыбельман во многом напоминал Хитриченко – как своим живым темпераментом, так и внешностью. Оба они были словоохотливыми, кареглазыми и рыжими. Но, в отличие от светло-рыжего Хитриченко, Цыбельман был темно-рыжим. Подобно тому, как в свое время, несмотря на вышеупомянутое недоверие, я не избегал общества Хитриченко, питая живой интерес к его увлекательным рассказам, так и теперь, несмотря на недоверие, я не стал избегать общества Цыбельмана, чувствуя бескорыстие и искренность его благожелательного отношения ко мне.

Бывший снабженец, Цыбельман обладал профессиональной способностью завязывать знакомства, выуживать информацию и подхватывать слухи. Именно от него я впервые узнал, куда мы попали и что здесь происходит. Оказывается, мы находимся в поселке Ольжерас Томь-Усинского района Кемеровской области. За несколько месяцев до нашего приезда здесь еще были бытовые лагеря. Зэка забастовали, протестуя против плохого снабжения. Часовые открыли огонь по бунтовщикам. Многие погибли, остальных разогнали по разным лагерям. Вместо бытового Томь-Усинского лагеря был образован закрытый лагерь для политзаключенных – Камышлаг. Основу его контингента составляли заключенные, прибывшие этапами из мордовского Дубровлага и казахстанских Степьлага и Песчлага. Мы попали на второй лагпункт второго лаготделения Камышлага. Здесь в настоящее время происходит резня:

а) режут подозреваемых в тайном сотрудничестве с лагерными властями;

б) режут друг друга чечено-ингуши и бандеровцы в борьбе за власть внутри лагеря. Первых поддерживает лагерная администрация и уголовники, осужденные по политической статье 58, п.14 УК РСФСР (за побег, совершенный ими из бытовых лагерей).

Дней через десять после нашего приезда в лагерь зарезали Левку-каптерщика, того самого, у которого Цыбельман обменял для меня бушлат. Это был словоохотливый еврей небольшого роста. 15 лет тому назад он был репрессирован как троцкист, и с того времени не покидал лагерей. Одни говорили, что убили его блатные за то, что он не хотел или не смог дать им несколько бушлатов, другие говорили, что убили его как сексота.

Казак Носов из нашей секции, конечно, придерживался второй версии:

Еще бы! Еврей, да еще каптерщик, – конечно, сексот!

А еще через три дня ночью, по дороге от нар к параше я натолкнулся на труп человека. Оказалось, что это был Носов. Утром «малолетка» и еще трое ушли с вещами в барак усиленного режима (БУР), объявив, что это они зарезали Носова как сексота.

3. Конец карантина.

Беседы с Дежкиным о генерале Власове

На следующий день был зачитан приказ Погорельцева о том, что карантин сокращен с трехнедельного срока до двухнедельного. В ближайшее время наши «потребительские бригады» будут переформированы в рабочие. С завтрашнего дня наш барак, как и другие, будет запираться только на ночь. Сегодня же всем «карантинникам» необходимо пришить новые номера на месте вырезов в одежде. С этой целью все мы получили прямоугольные лоскутки белого полотна, на которые при помощи шаблонов были выписаны черной краской наши камышлаговские номера. Теперь мой номер – Ж-324 (вместо дубровлаговского Г-617).

Однако переформирование наших «потребительских бригад» в рабочие задержалось недельки на три из-за болезни начальника медсанчасти, а затем в числе сотни других зэков я был переброшен с л/п-2 на смежный с ним л/п-1. Никто из зэков, конечно, не жалел об этой задержке: была возможность «кантовки», то есть ничегонеделания при свободном передвижении внутри жилой зоны.

В дни «кантовки» я ближе сошелся с Дежкиным, деревенским парнем из села Грайворонского района Воронежской области, расположенного на берегу реки Ворскла. Афанасий рассказал мне о фольклорной трактовке происхождения слов «Грайворон» и «Ворскла».

Согласно местной легенде, эти наименования – своего рода исторический памятник кануна Полтавской битвы. Безымянная ранее река названа так, ибо в нее Петр I уронил подзорную трубу, которую найти не удалось. Поэтому реку и назвали «Ворскла» (вор стекла), ибо, мол, она украла подзорную трубу.

Готовящееся к наступлению на Полтаву русское войско расположилось на месте нынешнего районного городка Грайворон. Возникший здесь впоследствии городок назван именно так, потому что Петр I обратился к своему адъютанту по прозвищу «Ворон», приказывая трубить в горн в знак начала наступления на Полтаву: «Грай, Ворон!» («Труби, Ворон!»).

Эти легенды, между прочим, указывают на смешанное русско-украинское население в Грайворонском районе.

В речи Дежкина было немало украинизмов. К украинцам он относился с добродушной благожелательной снисходительностью. Кстати, фамилия Дежкина украинского происхождения: от слова «дижка» (бочка), подобно тому как фамилия его знаменитого земляка Хрущева происходит от украинского слова «хрущ» (майский жук).

Выразительная речь Дежкина пестрила нецензурными выражениями, хотя похабщины он не любил. Запомнились некоторые его высказывания, например: «Каждая общественно-политическая буря выносит на поверхность всякое дерьмо, которое обычно покоится на дне»; «Что ты вертишься, как дерьмо в проруби»; «Сказанул, как в лужу перданул!».

Свой левый глаз Дежкин потерял еще во время войны, когда в окрестностях родного села вместе с группой ровесников-подростков пытался развинтить невзорвавшийся снаряд. Он рано лишился родителей и, чтобы как-то скрасить свое одиночество, совсем молодым женился на своей односельчанке Варе. Варя его очень любила, а он ее – не особенно.

Как-то на колхозном собрании Дежкин выступил с резкой речью против беспаспортности крестьян, не дающей им возможности покинуть село и перебраться в город на лучшие заработки. В селе же крестьянин обречен на голодное прозябание, получая 200-300 граммов зерна за трудодень. Эта речь Дежкина была квалифицирована как антисоветская пропаганда, за что он и получил свои 10 лет ИТЛ.

Из разговоров с Дежкиным выяснилось, что были мы на одном и том же л/п-7 Дубровлага, что работали в одно и то же время на торфоразработках, но на разных участках, и поэтому не знали друг друга, ни разу не видели друг друга в лицо. Был у нас и общий знакомый, который подытоживал производственные табеля, или, как мы говорили, «закрывал наряды». Фамилия его была Гришин. В моих глазах Гришин был недосягаемым высокопоставленным «придурком», которого члены нашей бригады недолюбливали за то, что он не давал никаких поблажек зэкам, не терпел никакой халтуры, не дописывал лишнего кирпичика торфа, не увеличивал искусственно метраж перевозки торфа по зыбкому трапу. Афанасий же обожал Гришина, который был для него духовным пастырем, открыл ему глаза на многие вещи, привил любовь к знанию и книгам. Также и материально Гришин, часто получавший посылки, поддерживал его.

Гришин получил 25 лет ИТЛ за то, что был полковником во власовской армии. Был ли он до этого полковником Красной Армии, Дежкин не знает. Знает только то, что он был советским офицером, попал в окружение, сдался в плен немцам и был освобожден ими, как только изъявил согласие сражаться под знаменем Власова.

Гришину удалось убедить Афанасия в том, что Власова ни в коем случае нельзя считать предателем, изменником Родины, что он был истинным русским патриотом. Его сотрудничество с немцами – не более, чем тактический шаг в направлении к освобождению России от большевистской антикрестьянской, а значит, – антинародной власти. Власов рассуждал примерно так. Победа Германии над СССР еще не означает ее победы во Второй мировой войне. Соединенные Штаты, опираясь на свой неисчерпаемый экономический и технический потенциал, сумеют нанести сокрушительный удар обескровленной Германии, распылившей свои силы от Ла-Манша до Урала.

И вот тогда порабощенные народы Европы поднимутся против циничной и брутальной власти нацистов, в том числе и Русская Освободительная армия. Она изгонит немцев из пределов России и установит в ней истинно народную власть. Если же советская власть уцелеет и после Второй мировой войны, она продолжит угнетать народы России, распространит свою экспансию далеко за ее пределами самыми разнообразными и изощренными методами. «Не надо бояться тактических соглашений с немцами», – говорил Власов и указывал на прецедент Ленина, заключившего сомнительный Брестский мир и тем самым спасшего свою власть.

Вообще, Власов высоко ценил Ленина, хотя отнюдь не был его единомышленником. Он считал, что Октябрьский переворот спас Россию от анархии и развала. Верно, что состав Учредительного собрания правдиво отражал соотношение сил в России. Но трагедия страны заключалась в том, что среди эсеров, выражавших надежды и чаяния крестьян, которые составляли абсолютное большинство населения России, не нашлось лидера, равного Ленину, способного повести за собой массы, быть одновременно теоретиком и практиком. Достоин сожаления факт разброда и разноголосицы среди эсеров в тот переломный исторический момент. Не лучше обстояли дела у кадетов и меньшевиков. Все эти хлюпики не могли обеспечить стабильности. Возврата к дискредитировавшей себя монархии народ не хотел. Вот почему победил Ленин.

Величие Ленина заключается также и в том, что он сумел разглядеть в Кронштадском восстании всенародный протест против политики военного коммунизма и прореагировал на него введением НЭПа, что в значительной мере явилось торжеством эсеровских идей. Ленин говорил, что он вводит НЭП «надолго и всерьез», Если бы это намерение осуществилось и НЭП продолжался бы многие годы, была бы обеспечена зажиточность крестьянства, а вместе с ним – и всего народа. Это привело бы к постепенному безболезненному развитию всех производительных сил страны, в том числе легкой промышленности и тяжелой индустрии.

Но этого не случилось. Уже в конце 1922 г. тяжело больной Ленин фактически отошел от дел. Коварные жиды привели к власти уголовного карьериста Сталина. Руководствуясь жидовскими идеями – «семь шкур с мужика» и «огосударствление профсоюзов» – Сталин превратил советскую власть в синоним власти антикрестьянской и антирабочей. Он поспешил отменить НЭП. Его политика насильственной коллективизации и бешеной индустриализации унесла миллионы жизней. Сталин уничтожил жидов, приведших его к власти и научивших его властвовать. Но это ни на йоту не уменьшает всей жидовской ответственности за страдания народов России. Нет прощения жидам! И если Россия хочет быть свободной, она должна избавиться от них любыми средствами. После избавления от них ей необходимо вернуться к благоразумной политике русских царей от конца XIV до конца XVIII веков, заключавшейся в недопущении жидов ни под каким предлогом на территорию Российского государства. Заслуга немцев перед русским народом в этой войне заключается в том, что они уменьшили число русских жидов, уменьшили их влияние на центральную власть.

Я был поражен, слушая антисемитскую концепцию Власова в эсеровской интерпретации Гришина, которую бесхитростно излагал добродушный деревенский парень. Обычно я не пытался переубеждать инакомыслящих в лагерных условиях: во-первых, – бесполезно, во-вторых, – небезопасно.

Я только мотал на ус слова собеседника, никому не сообщая о них, в соответствии с лагерным принципом: «сказанное нами остается между нами».

Но тут я поклялся приложить все усилия, чтобы вырвать Дежкина из цепких лап власовской идеологии. Я прекрасно понимал, что задача не из легких: очень трудно будет мне, иноплеменнику-молокососу, выбить из головы Дежкина антисемитскую дурь, вколоченную туда солидным «просветителем-благотворителем» Гришиным, выдающим себя за истинного русского патриота. Но, с одной стороны, мне очень хотелось сохранить дружеские отношения с этим добрым по натуре человеком, а с другой – я чувствовал долг перед своим народом превратить Дежкина из потенциального врага в потенциального друга. И я стал использовать любую возможность для разговора с Дежкиным о русских и евреях, о Власове и об эсерах.

Слушай, Дежкин, – спрашивал я, – в вашем селе все люди были злые, коварные, трусливые, ленивые?

О нет! В нашем селе было много хороших людей.

Видишь, Афоня, если бы кто стал утверждать, что все твои односельчане – плохие люди, он согрешил бы против действительности, оказался бы лжецом и клеветником. Тем более, если бы он стал утверждать это относительно всего русского народа.

А все ли люди в вашем селе были честными, добрыми, трудолюбивыми, смелыми?

Да нет же! Отнюдь не все.

Видишь, Афоня, если бы кто-то стал утверждать, что все без исключения твои односельчане – хорошие люди, он тоже согрешил бы против действительности, тоже оказался бы лжецом. Тем более, если бы он стал утверждать это относительно всего русского народа... Таким образом, Афоня, любое обобщение относительно моральных качеств коллектива, поселения или народа – несостоятельно и лживо, ибо любой человеческий коллектив – это не стадо, а совокупность личностей, и у каждой личности – свое лицо, свои моральные качества. И в такой же мере, как односторонний подход недопустим в оценке русского народа, он недопустим в оценке других народов, в том числе – в оценке народа еврейского. Среди русских есть хорошие, есть и плохие люди – то же среди евреев. А были ли евреи в вашем селе, Афоня?

Нет.

А встречался ли ты с евреями до тюрьмы?

Почти нет.

А откуда ты знаешь, что все они плохие? Что все они желают погибели русскому народу?

Многие так говорят.

Говорят, говорят! Говорят, что в Москве кур доят, да вымени-то у них нет. Ты бы, Афоня, свою башку имел, своим опытом руководствовался бы, а не повторял чужие мысли, как попугай. Вот мы с Цыбельманом – типичные евреи. Почти два месяца рядом с тобой живем. Ты что-то имеешь против нас? Что-то мы тебе плохое сделали? Чем-то обидели тебя – словом или делом?

О нет! Совсем наоборот. Вы всегда приветливы ко мне, а Цыбельман кое-чем помогает мне, как и тебе.

То-то ж, Афоня! Также и ты приветлив к нам и готов помочь, чем только можешь. К чему же эти разглагольствования в духе Гришина, который призывает любыми средствами избавиться от нас, вплоть до истребления! Слушай, Афоня! Нелепо рассуждает твой Гришин. Вот он утверждает, что Ленин был хорошим человеком, а источник преступности Сталина – его еврейское окружение.

Во-первых, не таким уж хорошим был Ленин, могильщик демократических порядков в России, которые продержались всего восемь месяцев. Это Ленин разогнал демократическое Учредительное собрание, на долгие годы установив штыкократию в стране. Беспочвенно утверждение Власова о том, что блоку эсеров и меньшевиков, которому был обеспечен мандат Учредительного собрания, никогда не удалось бы избавить страну от анархии и развала, и только Ленину и большевикам было под силу спасти Россию в этом смысле. Это Ленин запретил все партии и свободные общественные организации в стране, закрыл все небольшевистские газеты и журналы, ибо пуще огня боялся он инакомыслия и гласности. И хотя Ленин никогда не достигал сталинских высот кровавого террора и лжи, именно он является преступником номер один в страшной трагедии, постигшей русский народ в нашем столетии. Ведь именно он вызвал «преждевременные роды» в России, плодом которых стал ублюдочный тоталитарно-бюрократический строй, цинично и нагло называемый «социализмом». «Заслуга» Сталина в этом отношении заключается в умении сохранить этот строй любыми средствами. Весьма вероятно, что, если бы Ленин прожил еще лет двадцать, ему бы не удалось сохранить этот строй, как это удалось сделать его постылому преемнику, пришедшему к власти вопреки «ленинскому завещанию». Искренность ленинских слов относительно НЭПа более чем сомнительна, особенно если помнить, что одной из задач НЭПа (выражаясь яркой ленинской метафорой) была покупка у капиталистов веревки для их же повешения.

Во-вторых, в окружении Ленина было не меньше евреев, чем в окружении Сталина. В настоящее время в окружении Сталина остался один еврей – братопродавец Лазарь Каганович, да и он теперь играет отнюдь не первую скрипку. Как бы то ни было, евреи в ленинско-сталинском окружении были людьми, отрекшимися от своего народа, порвавшими с ним, враждебными его языку, религии и культуре, зачастую стыдящимися своих соплеменников, сохранивших привязанность к своей религии и национальной культуре, веру в неизбежность возрождения еврейского государства на земле предков. По отношению к евреям-инакомыслящим они были более жестокими, чем к неевреям. Почему же весь еврейский народ должен быть в ответе за своих отщепенцев, враждебных ему? Где же тут логика? А вот еще одна неувязка в рассуждениях твоего Гришина.

С одной стороны, он утверждает, что все евреи, везде и всюду, желали погибели русскому народу, а с другой стороны, он считает, что эсеры были истинными патриотами, выражающими мечты и чаяния русского народа. А известно ли тебе, Афоня, что евреи составляли значительный процент среди эсеров? Также – среди меньшевиков. Также – среди большевиков. Даже среди кадетов было их немало. Согласись же, Афоня, что еврей-кадет не может отвечать за действия еврея-меньшевика, а еврей-эсер – за действия еврея-большевика. Тем более, не могут отвечать за действия евреев, втянувшихся в российскую политику, евреи, никакого отношения к ней не имеющие и осуждающие своих собратьев за то, что они занимаются не своими делами. А именно люди, индифферентные к политике, всегда составляли большинство еврейского народа. Настоящие эсеры, глубоко знающие идеологию своей партии, наследницы идеалов Чернышевского и Михайловского, в ужас бы пришли от одностадного отношения к нации в духе расистских рассуждений Власова и Гришина. Кстати, Афоня, встречались ли тебе когда-либо эсеры?

Да нет.

Думаю, что и твоему Гришину никогда не встречались. В августе 1950 года по дороге из Лукьяновской тюрьмы на Краснопресненскую пересылку встретился мне бывший директор украинской школы Коваль, член партии эсеров с 1910 г. Через некоторое время по прибытии в Дубровлаг встретился мне еврей-экономист Почтарь, член партии эсеров с 1908 года. Это были люди благородные и честные, лишенные всяких расистских предрассудков. Можно не соглашаться с их переоценкой роли личности в истории, и их идеализацией индивидуального террора, но не уважать их – нельзя. Ничего общего между людьми этого типа и Гришиным нет и быть не может. И зря Гришин пытается подать Власова в эсеровском соусе. Патриотизм Власова – более чем сомнителен. Хорош патриот, помогающий Гитлеру, который объявил славян неполноценной расой и намеревался превратить русский народ в удобрение для сверхчеловеческой германской расы! Совсем иначе поступили русские эмигранты во главе с Деникиным, которые, несмотря на свою лютую ненависть к советской власти, наотрез отказались сотрудничать со славянофобами. Прости меня, Афоня, но надо быть наивным ребенком, чтобы поверить гришинской легенде о том, что после поражения Советов Власов собирался столковаться с американцами и повернуть штыки против своих бывших союзников – немцев. Если бы это было так, власовцы не стали бы ожесточенно сражаться против англосаксов в Западной Европе уже после того, как немцы были выдворены из Советского Союза и всем было ясно, что дни Третьего Рейха сочтены. Власовцы оказались одними из самых надежных оборонцев гибнущего Третьего Рейха. Они участвовали в карательных операциях против своих братьев-славян в Югославии, превзойдя по свирепости самих немцев. В Голландии они были так жестоки по отношению к мирному населению, что (по рассказам одного власовца, с которым я встречался на Лукьяновке) англичане закопали пленных власовцев живыми в землю по горло, ответив зверством на их зверства. В Италии власовцы вели себя так подло, что командующий английскими войсками генерал Александер передал пленных власовцев советским властям, несмотря на свою ненависть к Советам. Не славой – позором России были власовцы во время Второй мировой войны! И тот, кто желает счастья России, должен искать себе иных героев, чем генерал Власов.[1]

…Это и многое иное говорил я Дежкину на л/п-2 и на л/п-1, куда нас вскоре перевели. Мне удалось в конце концов переубедить Дежкина. Афанасий всем нутром своим тянулся к знанию. Особенно интересовало его прошлое родного народа. А я тогда довольно хорошо знал русскую историю и мог многому научить его. Он относился ко мне с полным доверием, и мне удалось, правда, не без большого труда, вытеснить Гришина из души этого добродушного, искреннего паренька. И именно это я считаю самым хорошим делом своим во время моего пребывания в заключении.

***

Проведем некоторые данные о Власове, почерпнутые, главным образом, из органа Министерства обороны Российской Федерации «Военно-исторический журнал» за 1993 г. (№№ 1, 3, 5, 6).

Андрей Андреевич Власов родился в семье крестьянина-кустаря в 1901 г. В 1920 г. вступил в Красную Армию, а в 1930 г. – в ВКП(б). В сентябре 1938 г. Власов был назначен командиром 72 с.д. КОВО (72-й стрелковой дивизии Киевского особого военного округа), но уже в октябре того же года был направлен в Китай, где работал военным советником при оперативном управлении китайской армии вплоть до конца ноября 1939 г. В январе 1940 г. назначен командующим 99 с. д. КОВО. В том же году за образцовое состояние дивизии Власов был награжден орденом Ленина и получил звание генерал-майора. С января 1941 г. Власов командовал 4-м моторизованным корпусом, дислоцированным в районе Луцка, а с сентября того же года – 37-й армией, принявшей активное участие в обороне Киева. С ноября 1941 г. по март 1942 г. Власов командовал 20-й армией, сыгравшей важную роль в обороне Москвы. После того, как 20 декабря 1941 г., развивая контрнаступление, 20-я армия освободила Волоколамск, Власов был принят лично Сталиным, произведен в чин генерал-лейтенанта и «получил высокую правительственную награду». (Некоторые исследователи считают, что конкретно он был награжден орденом Ленина и получил звание Героя Советского Союза, а другие – что он был награжден орденом Боевого Красного Знамени).

7 марта 1942 г. Власова вызвали в Москву, а затем направили на Волховский фронт в качестве командующего 2-й ударной армией и заместителя командующего фронтом генерала армии К.А. Мерецкова. Во второй половине мая немцам удалось окружить 2-ю ударную армию, а 23 июня ее Военный совет принял постановление выходить из окружения мелкими группами.

Получилось так, что Андрей Андреевич Власов, выдававший себя за учителя-беженца, и шеф-повар столовой Военного совета 2-й ударной армии Мария Игнатьевна Воронова выходили из окружения вдвоем. Вечером 11 июля 1942 г. они добрались до какой-то деревушки в районе Любань-Сиверской (Новгородская область) и попросились в какой-то дом на ночлег. Хозяева приняли их за партизан и донесли старосте деревни. «Местная самооборона дом окружила. Нас посадили в колхозный амбар. На другой день приехали немцы. Предъявили Власову вырезанный из газеты его портрет в генеральской форме, и Власов вынужден был признаться, что он – генерал-лейтенант Власов», – сообщила М.И Воронова на допросе 21 сентября 1945 г. в следственном изоляторе города Барановичи (№ 5, с.36-37).

Таким образом, генерал Власов не перешел на сторону немцев по идейным соображениям, как твердили советские и нацистские агитаторы, а попал в плен в силу сложившихся обстоятельств.

Однако Власов «на первом же допросе, 15 июля, в штабе группы армий «Север» дал ряд ценных сведений, сообщив, в частности, что сил, находящихся в распоряжении Ленинградского и Волховского фронтов, может хватить лишь на сохранение существующей линии фронта и ни о каком наступлении советских войск на этих фронтах не может быть и речи. Это дало возможность немецкому командованию усилить свои войска на сталинградском направлении» (№ 1, с. 36).

Власов заявил о своей враждебности к большевизму и выразил готовность сотрудничать с немцами в борьбе против советской власти. После непродолжительной проверки в Летцене (Германия) Власова направили в лагерь под Винницей (Украина), где содержались антисоветски настроенные военнопленные. Здесь Власов, совместно с бывшим командиром 41 с.д. полковником В.И. Боярским, составил так называемый «Меморандум Власова – Боярского» (3 августа 1942 г.). В меморандуме говорилось о необходимости создания Русского политического антибольшевистского комитета, в подчинении которого были бы вооруженные добровольческие силы из советских военнопленных. В октябре 1942 г. Власов был направлен в Берлин в лагерь при отделе пропаганды Вооруженных сил Германии. Здесь он впервые встретился с генерал-майорами А.И Благовещенским и Ф.И. Трухиным, которые уже давно сотрудничали с немцами. Вскоре их разместили в берлинской гостинице «Штерн». Во второй половине декабря 1942 г. в Берлине было выпущено так называемое «Смоленское воззвание», в котором сообщалось о создании «Русского комитета». Главными авторами этого воззвания были генерал-лейтенант А.А. Власов, генерал-майор В.Ф. Малышкин, полковник М.А. Зыков и капитан Штрик-Штрикфельд, сотрудник отдела пропаганды Вооруженных сил Германии (имя последнего, конечно, официально не фигурировало). Позже было сообщено, что создается РОА (Русская освободительная армия), субординированная «Русскому комитету». 16 марта 1943 г. было опубликовано открытое письмо Власова «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом». Вскоре после этого Власов посетил Смоленск, Псков и Ригу, где встречался с «представителями местного населения» и устроил смотр русских батальонов в рамках Вермахта. На встрече с немецкими офицерами в резиденции фельдмаршала Буша Власов имел неосторожность заявить, что «без помощи русских немцы уничтожить большевизм не смогут». Это вызвало негодование Гиммлера, и до 1944 г. Власов находился под домашним арестом.

Так как «Русскому комитету», действующему под эгидой отдела пропаганды Вооруженных сил Германии, не удалось организовать советских военнопленных для борьбы против большевизма, летом 1944 года Гиммлер принимает решение распустить этот комитет и создать вместо него новый политический центр, представляющий все антисоветские организации бывших советских граждан и действующий под эгидой Главного штаба СС. 18 сентября 1944 г. Гиммлер вызвал к себе Власова и поручил ему создать такой центр. По просьбе Власова, этот центр был назван «Комитетом освобождения народов России» (КОНР). (Это название было подсказано Власову бывшим комбригом Г.К. Жиленковым, который до войны в течение 10 лет был видным работником Московского горкома партии, а, попав в плен, стал одним из активнейших коллаборационистов).

14 ноября 1944 г. в Праге состоялось первое заседание КОНР, на котором председателем комитета был избран А.А. Власов. Он предложил немедленно приступить к созданию из советских военнопленных вооруженных сил КОНР – РОА – в составе десяти дивизий. Но курирующий КОНР Гиммлер согласился на создание лишь пяти таких дивизий. Фактически же КОНР успел полностью сформировать всего две дивизии, из которых лишь 1-я, под командованием генерал-майора С.К. Буняченко, встретилась на поле боя с советскими войсками. Это произошло в апреле 1945 г. в районе Фюрстенвальде на Одере. Потерпев поражение, она отступила в направлении Праги. А в Праге солдаты этой дивизии под влиянием восставших чехов начали разоружать немцев.

4 февраля 1945 г., в связи с приближением Красной Армии, КОНР переместился из Берлина в Карлсбад, а через несколько дней его отделы, в том числе и отдел пропаганды, возглавляемый Благовещенским, переехали в Мариенбад. 6 мая Мариенбад был занят американцами. Благовещенский был посажен под домашний арест и через некоторое время передан советским властям. Сам же Власов, оказавшийся в советской зоне оккупации Германии, 12 мая 1945 г. был задержан и через три дня доставлен в Москву, где содержался во внутренней тюрьме МГБ СССР как заключенный № 31.

1 августа 1946 г. Власов и еще 11 членов КОНР были приговорены к смертной казни через повешение согласно п.1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. В тот же день приговор был приведен в исполнение.

А вот, что пишет о Власове и о власовцах А. Казанцев в своей книге «Третья сила» (Мюнхен, изд. «Посев», 1974 г.).

До своего пленения генерал-лейтенант Власов «был не более и не менее лояльным, чем большинство советских генералов и маршалов» (с. 150).

В своих листовках немцы упоминали о Власове «как об организаторе русских антибольшевистских сил. Батальоны, организованные из военнопленных всех национальностей России, рекламировали для Красной Армии как РОА (Русскую освободительную армию) и как «власовцев», хотя большая часть этих батальонов о Власове не имело никакого представления.

Таким образом, «власовцами» назывались позднее люди, уже осенью 1941 г. вступившие в немецкие вспомогательные части, в то время когда сам Власов был еще с той стороны и защищал Москву, одерживая первую победу над немцами» (с.151)

3. Старый украинский националист Максим Петрович Жовтуха

На втором лагпункте мне пришлось обсуждать острые моменты еврейской истории с украинцем Максимом Петровичем Жовтухой и евреем Вайсбурдом. Жовтуха прежде был директором сельской школы. Десять лет заключения он получил за то, что продолжал оставаться директором во время немецкой оккупации. Лицо его было лимонно-желтым, а речь желчной, в полном соответствии с фамилией. Длинные седоватые усы его свисали книзу, как у запорожских казаков, а недобрый взгляд его глаз напоминал взгляд известного украинского поэта.

Мы с Максимом Петровичем резко отличались возрастом, темпераментом, внешностью и мировоззрением, но мы тянулись друг к другу как собеседники: меня влекло к нему его глубокое знание украинской литературы, я же был приятен ему как собеседник, не употребляющий в своей речи западно-украинских диалектизмов, подобно большинству украинцев-зэков того времени. Мы с Максимом Петровичем питали полное доверие друг к другу, говорили друг с другом с полной откровенностью. Максим Петрович был крайним шовинистом и обожал все украинское – совсем в духе «и дым отечества нам сладок и приятен». Запомнилась мне украинская поговорка, которую он часто приводил как пример народной мудрости: «В огороди бузына, а в Кыиви дядько, тым тэбэ я полюбыв, що на нози пэрстэнь».

Как и Гришин, Жовтуха был убежденным антисемитом. Но его антисемитская аргументация концентрировалась не на советском периоде, а на более ранних исторических этапах. Она была более утонченной, и ее было трудно опровергать. Однако я и не пытался переубеждать Жовтуху, а только время от времени вставлял в его монологи реплики, опрокидывающие эту аргументацию. Он же пропускал эти реплики мимо ушей.

Вот как, примерно, выглядел экскурс Жовтухи в прошлое еврейско-украинских взаимоотношений.

До середины XVI века евреи составляли ничтожный процент населения Украины, входящей тогда в состав Речи Посполитой, и не являлись существенным фактором ее общественно-экономического развития. В середине же XVI века положение резко меняется. В Польшу устремляются тысячи евреев из Западной Европы, спасаясь от преследований, вызванных Реформацией и Контрреформацией. Королевские власти и польские магнаты охотно принимают евреев, считая их важным фактором в развитии торговли и промышленности и идеальной агентурой для выколачивания доходов из простонародья и крепостных. Евреи использовались в качестве такой агентуры посредством отдачи им на откуп сбора налогов (иногда даже с церквей), сдачи им в аренду имений и питейных заведений, а также назначения их управляющими помещичьих имений. В это время Речь Посполитая становится доминирующим фактором на европейском зерновом рынке. Чтобы обеспечить все возрастающий спрос со стороны Западной Европы на сельскохозяйственные продукты, польские магнаты расширяют свои латифундии, особенно на востоке. Они колонизируют украинские и белорусские земли, превращая местных вольных землепашцев в крепостных. В этой колонизации королю и польским магнатам содействует упомянутая еврейская агентура, обирая и спаивая коренное население. Неудивительно, что, когда терпение народа лопнуло, он обратился к справедливой кровавой мести своим угнетателям – полякам и евреям. Вожаки народных мстителей – Наливайко, Тарас Трясыло, Богдан Хмельницкий, Гонта и Железняк, воспетые украинским народом, навеки стали его героями. Позже еврейское засилье в городах и местечках, с одной стороны, преградило дорогу украинцам в торговлю и промышленность, а с другой стороны – способствовало их полонизации на западе и русификации на востоке.

Каждый раз, когда возникал конфликт между поляками и украинцами, евреи были на стороне поляков, а каждый раз, когда возникал конфликт между русскими и украинцами, евреи были на стороне русских. Веками оторванные от земли и отвыкшие от физического труда, евреи поражены множеством моральных пороков, как это верно отметил австрийский еврей Отто Вейнингер (1880-1903), перешедший в христианство. А посему их присутствие имеет пагубное влияние на моральный уровень коренного населения страны.

Итак, евреи принесли Украине немало горя в прошлом. Они способствовали полонизации ее западных земель и русификации восточных, они затормозили ее экономическое развитие, они отодвинули на неопределенное время достижение ею экономической независимости. Вот почему любой сознательный украинец должен видеть в еврее нежелательный элемент на Украине. Он должен стремиться к прекращению еврейского присутствия на Украине или, по крайней мере, к резкому сокращению числа евреев, на Украине проживающих. Знаменателен тот факт, что выразители дум и чаяний украинского народа – Костомаров, Кулиш, Тарас Шевченко, Нечуй-Левицкий, Панас Мирный и другие - относились к евреям резко отрицательно.

Лично я, – говорил Максим Петрович, – ничего против евреев не имею, лишь бы они были подальше от моей Украины. Пусть уезжают себе в свою Палестину. А вот когда все уедут, быть может, я и проголосую за дружеские отношения между самостийной Украиной и еврейским государством в Палестине.

Мои реплики против рассуждений Жовтухи сводились, примерно, к следующему:

Во-первых, в рассматриваемую эпоху абсолютное большинство еврейского населения Речи Посполитой составляли мелкие торговцы и мелкие ремесленники, которые еле-еле сводили концы с концами и деятельность которых отнюдь не приносила вреда ни полякам, ни украинцам. В то время они жили своей замкнутой жизнью, никого не допуская к себе и не вмешиваясь в чужие дела.

Во-вторых, среди откупщиков налогов, управляющих имениями и арендаторов имений евреи составляли ничтожный процент, и их действия ничем не отличались от действий их коллег-неевреев.

Что же касается измышлений о еврейских откупщиках церквей, на которые так падки антисемиты, в частности Гоголь, то нет никаких документов, подтверждающих существование реальных прототипов этих мифических персонажей. Но если все-таки допустить реальное существование евреев-откупщиков церквей, то любой честный человек, мало-мальски знакомый с духом иудаизма, должен будет согласиться, что это могли быть лишь отдельные отщепенцы, преданные еврейской общиной анафеме и бойкоту.

А вот среди арендаторов питейных заведений евреи, несомненно, составляли солидное большинство. Причем, они были ничем не хуже, чем арендаторы питейных заведений неевреи.

Возникает интересный вопрос: почему король и польские магнаты предпочитали сдавать питейные заведения а аренду неверным жидам, в то время как в других отраслях они предпочитали иметь дело с единоверцами, с христианами?

Ответ на этот вопрос весьма прозаичен. Сдача питейного заведения в аренду еврею обеспечивала владельцу более высокую прибыль. Ведь многие источники дохода были для еврея закрыты, и он вынужден был соглашаться на запрашиваемую арендную плату. Взыскать же арендную плату с еврея всегда легче, чем с нееврея, и можно быть уверенным, что непьющий еврей не обанкротится и внесет эту плату своевременно и целиком.

Итак, можно сказать, что евреи составляли незначительное меньшинство высших кругов упомянутой «агентуры» и значительное большинство низших ее кругов. Но ни в коем случае нельзя утверждать, что эта «агентура» целиком состояла из евреев. «Евреи-агенты» не выражали мыслей и чаяний еврейского народа, не пользовались особым уважением и любовью в еврейской общине и не остались в памяти народа как его герои.

Почему же обвинения против этих лиц должны распространяться на весь еврейский народ и служить поводом для резни и погромов, воспетых в украинском фольклоре и в творчестве украинских поэтов и писателей?

В-третьих, смешно было бы ожидать объективности по отношению к евреям у ренегата Вейнингера. Разве поддаются сравнению моральные качества разных народов? Быть может, в силу своего сложного исторического прошлого, еврейский народ является народом экстремы. Процент посредственностей в нем сравнительно низок, а проценты как очень хороших, так и очень плохих людей необычно высоки. Но единая оценка еврейского, как и любого другого народа, недопустима. От такой оценки попахивает расизмом.

Только тот украинец, который страдает чувством собственной неполноценности, может утверждать, что неполноправное (за исключением 20-30-х годов ХХ века) еврейское меньшинство способно снизить моральный уровень украинского большинства, ассимилировать его, затормозить его экономическое развитие, отсрочить достижение им государственной независимости. Разве не позорно это неверие в способности, силы и мужество представителей своего народа?

В-четвертых, что касается украинофобии, то она довольно широко распространена среди евреев, как и антисемитизм распространен среди украинцев. Если отвлечься от элементов ксенофобии, то-есть беспочвенной субъективной вражды к инородцам и иноверцам, а также от социальных корней, со временем меняющих свою суть, то объективными причинами этих отрицательных явлений следует считать, с одной стороны, широкую поддержку евреями господствующей нации, как в Речи Посполитой, так и в Российской империи, а с другой стороны – истребление евреев в ходе таких украинских народных движений, как хмельниччина, колиивщина и атаманщина. События Второй мировой войны усилили антисемитизм среди украинцев и украинофобию среди евреев.

Вы, украинские националисты, предъявляете счет всему еврейскому народу за участие евреев в польской, великоросской и советской «агентурах». Мы, евреи, отвергаем этот счет, ибо евреи, участвующие в этих «агентурах», не получили мандата на это еврейского народа. Наш народ не считал их своими героями, не воспел их в своем фольклоре. Участие в этих «агентурах» было делом индивидуальным и ни в коем случае не может считаться еврейским народным явлением. По этой же причине мы, евреи, не предъявляем всему украинскому народу счет за участие многих украинцев в инспирированных царским правительством погромах 1881-1882 гг. и 1905 – 1907 гг., а также за их участие в немецкой «агентуре» во время Второй мировой войны. В обоих случаях перед нами явления индивидуальные, групповые, но отнюдь не общенациональные.

Но мы не можем не предъявить украинскому народу счет за еврейский геноцид, имевший место во время таких народных движений, как хмельниччина, колиивщина и атаманщина, ибо за свои народные движения – народ в ответе, как и за свободное голосование в своем суверенном государстве.

Я желаю украинскому народу свободы и процветания. И мне очень горько сознавать, что многие сыновья этого народа участвовали в погромах и резне евреев, а еще более горько сознавать, что украинский народ сделал эту резню и погромы своей национальной эпопеей и провозгласил своими героями громил и головорезов.

Эти факты достойны глубокого сожаления. Ведь большинство украинцев – люди мирные и добродушные. Почему же они героизируют разбойников, головорезов и громил из своей среды? Возносят их на пьедестал, воспевают их?

Жаль, что этот поющий, танцующий, лепящий, вышивающий, вкусноварящий, чистоплотный и трудолюбивый народ-хлебопашец поступает так…

Я мечтаю о дружбе и сотрудничестве между еврейским и украинским народами в будущем. Но, чтобы эта дружба была искренней и действенной, необходим критический и самокритический анализ прошлого. Думаю, что как евреям, так и украинцам нетрудно будет осудить своих соплеменников, участвовавших в упомянутых «агентурах». Думается также, что нетрудно будет украинцам осудить своих соплеменников, участвовавших в погромах, инспирированных царским правительством, а позднее нацистами.

Но, несомненно, труднее будет украинцам объективно и беспристрастно проанализировать свои народные движения, отметив как положительные, так и отрицательные их моменты, дать правильную оценку действующим в них лицам, отказаться от сплошной идеализации их предводителей, назвав белое – белым, а черное – черным.

Нелегко будет, называя вещи своими именами, громогласно признать, что во время этих движений имел место еврейский геноцид.

Нелегко будет громогласно признать, что во время Второй мировой войны были случаи истребления евреев украинскими отрядами под национальными знаменами, а также случаи самочинного истребления украинскими крестьянами евреев еще до прихода немцев.

Нелегко будет признать и осудить все это. Но, если это не будет сделано, украинский народ не может рассчитывать на искреннюю дружбу ни еврейского, ни какого-либо другого народа.

Я за то, чтобы максимальное число евреев покинуло Украину. Но я против насильственного их выдворения из нее, и я сделаю все, от меня зависящее, чтобы сторонники украинского варианта испанского изгнания сломали себе голову.

Я люблю украинскую речь и украинский народ. Но, если мне когда-либо суждено будет стать гражданином Израиля, я проголосую против дружеских отношений между моей страной и самостийной Украиной, если ее руководители не осудят предводителей прошлого за проявления геноцида в их деятельности, если украинские историки и учителя не перестанут скрывать и затушевывать эти проявления, имевшие место в народных движениях, и не осудят их.

4.«Евсековец» Вайсбурд

О «Евсекции» я впервые услышал на 7-м лагпункте Дубровлага. Сионисты-ревизионисты Овруцкий и Тури, сионист-социалист Долицкий и поалей-ционовец Рубашов высказывались о ней крайне отрицательно, называя эту организацию антинародной, предательской, а ее членов – сталинскими опричниками. И вот теперь бранные слова в адрес «Евсекции» я вновь услышал от одного еврея, сообщившего мне, что на нашем лагпункте находится бывший функционер «Евсекции», да не простой, а бывший член ее ЦК Вайсбурд.

Вайсбурд состоит в инвалидной бригаде. Ведет себя с достоинством. Свою бывшую деятельность не осуждает, а оценивает ее как вклад в сохранение еврейского народа в Советском Союзе. Многие зэка, знающие, чем была «Евсекция» в свое время, бойкотируют его. Говорят, что теперь Вайсбурд отбывает свой второй 10-летний срок заключения. Первый срок он завершил в 1947 году. Через два года вновь получил 10 лет за высказывание в пользу Израиля.

Меня все это очень заинтриговало, и я решил познакомиться с Вайсбурдом, чтобы узнать непосредственно из уст представителя «Евсекции» об этой организации и о мотивах действий ее руководителей. Чтобы не вспугнуть эту редкую птицу, я решил слушать, мотать на ус и не высказываться об услышанном.

Вайсбурду было между 60-ью и 70-ью годами. Его внешность лишь наполовину соответствовала фамилии: он действительно был белым, как лунь, но бороды не носил. Речь его была яркой по звучанию и жестковатой по содержанию. Жестковатым был также взгляд его серых глаз. Не помню, кто и при каких обстоятельствах познакомил меня с Вайсбурдом. Помню только, что при первой встрече он долго и обстоятельно интересовался моей биографией, за что я сижу, интересовался нашей «Эйникайт». Убедившись, что я откровенен с ним, ничего от него не скрываю, он решил отплатить мне той же монетой. Полученная от него информация сводилась, примерно, к следующему.

В 1917 году в общественно-политическом плане евреи России разбились на три группы: 1) «нейтралисты»; 2) ассимиляторы (явные или неявные); 3) «культурники» (в общем понимании этого слова – специфический термин Вайсбурда).

«Нейтралисты» считали, что евреям России не надо вмешиваться в политическую борьбу, не надо заниматься чужими делами, а надо продвигать свои интересы. По мнению ортодоксов, эти интересы заключаются в создании оптимальных условий для сохранения традиционного быта и развития религии. По мнению несоциалистических сионистов, эти интересы заключаются в создании оптимальных условий для скорейшего выезда евреев из России в Палестину. За «нейтралистами» шло абсолютное большинство евреев России.

Представители второй группы считали, что судьба евреев неразрывно связана с судьбой России, и поэтому они вливались в разные российские политические партии – меньшевиков, большевиков, эсеров, кадетов, трудовиков, анархистов и т.д. Специфические еврейские вопросы их совсем не интересовали или интересовали очень мало.

Представители третьей группы считали, что создание еврейского государства в Палестине нереально, или пока что (Поалей-Цион, а также Объединенная партия «сеймовцев» и сионистов-социалистов), или вообще (Бунд и Народная партия Дубнова).

«Культурники» считали, что каждый сознательный еврей, соблюдая свой гражданский долг, обязан занять определенную позицию в гражданской войне и политической борьбе в соответствии со своим мировоззрением, с тем чтобы добиться оптимальных условий для еврейской культуры в рамках российского демократического общества и тем самым предотвратить ассимиляцию евреев.

До Октября все «культурники» шли в авангарде борьбы за Учредительное собрание. Объединение сеймовцев и сионистов-социалистов, Бунд и Поалей-Цион блокировались тогда с эсерами и меньшевиками. Гражданская война с ее еврейскими погромами принесла «культурникам» большое разочарование в своих союзниках, которые не предприняли решительных мер в борьбе против антисемитской пропаганды и погромов. Поэтому большинство «культурников» перешли в лагерь «нейтралистов», а около 8% бундовцев, «объединенных» и поалей-ционовцев (среди них и Вайсбурд) перешли на сторону большевиков, ибо только они сумели обуздать антисемитов и погромщиков.

Тут я нарушил свой обет и бросил реплику:

Как же это Вы, «культурник», могли вступить в ряды партии, реализующей идеалы Маркса и Ленина? Разве Вы не знали о высказывании первого: «Кто такой еврей? – Торгаш. Кто его бог? – Деньги. Единственный способ решить еврейский вопрос – это избавиться от еврейства»? Разве вы не знали, что в одном и том же году Ленин, с одной стороны, сказал: «Не от всякого наследства мы отказываемся. Мы гордимся культурным наследием великороссов», а с другой – «Лозунг еврейской национальной культуры – это лозунг буржуа и раввинов, это лозунг наших классовых врагов»?

Вайсбурд снисходительно посмотрел на меня и сказал:

Знаю, молодой человек, знаю. Знаю все это задолго до вашего появления на свет. Но знаю я также и основное указание Маркса: «Мое учение – не догма, а руководство к действию». Ленин всегда руководствовался этим указанием своего учителя, и поэтому у него хватило смелости заменить ставший в его время уже неэффективным марксистский принцип о первоначальной победе социалистической революции в самой развитой в экономическом отношении стране своим принципом о первоначальной победе социалистической революции в самом слабом звене мировой империалистической системы. Также и в национальном вопросе Ленин не был догматиком. Уже в 1908 г. во время своей работы над «Материализмом и эмпириокритицизмом» Ленин критиковал Маркса за унаследованный от Гегеля великогерманский шовинизм, за деление наций на «исторические» и «неисторические», на «революционные» и «контрреволюционные», за пренебрежение судьбой малых наций. Взгляды Ленина по национальному вопросу все время эволюционировали, и уже в 1917 году он сформулировал две основные задачи советской политики по национальному вопросу: 1) за рубежом – всемерная поддержка любого освободительного движения народов колониальных и зависимых стран, направленного против империализма; 2) внутри страны – развитие культур национальных по форме и социалистических по содержанию у всех народов, населяющих бывшую Российскую империю.

Для реализации второй задачи по отношению к еврейскому населению в январе 1918 г., был образован Еврейский комиссариат («Евком») в рамках Народного комиссариата по делам национальностей (Наркомнаца). В конце 1918 г. «Евком» передал свои функции, касающиеся просвещения и культуры, в Народный комиссариат просвещения (Наркомпрос), в связи с чем в последнем было образовано Еврейское бюро. Осенью 1920 г. «Евком» был преобразован в Еврейский отдел Наркомнаца. В связи с образованием СССР в апреле 1924 г. Наркомнац был расформирован, а вместе с ним и его Еврейский отдел. Вслед за образованием в центре «Евкома» на местах стали создаваться еврейские комитеты («евкомы») в рамках исполнительных комитетов советов депутатов трудящихся, а с апреля 1918 г. – еврейские секции («евсекции») в рамках комитетов коммунистической партии. 20 октября 1918 г. состоялась Первая конференция «Евсекции» (т.е. совокупности местных «евсекций» и «евкомов»). Был избран исполнительный орган «Евсекции» - Центральное бюро еврейских секций (ЦБЕС). ЦБЕС вошло в подотдел национальностей Отдела агитации и пропаганды (Агитпропа) ЦК РКП(б).

В 1920-1924 гг. секретарь ЦБЕС одновременно исполнял функции заведующего Еврейским бюро Агитпропа.

Первым еврейским комиссаром и первым главой «Евсекции» был энергичный и высокоталантливый Диманштейн, личность которого наложила свой отпечаток на дальнейшую деятельность этих организаций, которая шла в двух направлениях: 1) ликвидация старой культуры евреев России; 2) создание новой социалистической культуры евреев Советского Союза.

В первом направлении – велась ожесточенная антибуржуазная и антирелигиозная, антисионистская и антиивритская пропаганда: закрывались синагоги и небольшевистские еврейские издательства (в частности, ивритское издательство «Тарбут»); распускались еврейские общины, партии и организации; шельмовались деятели организации «Эхалуц», готовящей молодых евреев к выезду в Палестину.

Во втором направлении – еврейское население приобщалось к социалистическому строительству, расселялось за пределы бывшей черты оседлости, образовывало новые очаги национальной концентрации – на юге Украины, в северном Крыму, в Биробиджане, где создавались условия для приобщения евреев к земельному труду (чему способствовало «Озет», первым председателем которого был тот же Диманштейн); ликвидировались безграмотность и малограмотность, расширялась сеть идишских школ и театров, издавались идишские книги, журналы и газеты (например, «Эмес» в Москве, «Октябрь» в Минске, «Штерн» в Харькове).

Вместо старых еврейских общин образовались в местечках вначале еврейские комитеты, а затем национальные советы. Функционировали также и суды с идишским делопроизводством.

В начале 30-х годов на Украине было свыше 150 еврейских национальных советов, а в Белоруссии – свыше 20. Еврейских судов на Украине было более 40, а в Белоруссии более 10. Евреи Белоруссии особенно гордились тем, что слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на гербе Белоруссии были написаны не только на белорусском, русском и польском языках, но также и на идиш.

За восемь лет своего существования «Евсекция» много сделала для развития культуры идишской по форме и социалистической по содержанию. Но в ее ряды проникли ассимиляторские элементы, которые видели ее назначение исключительно в привлечении евреев к социалистическому строительству и считали, что продуктивизация евреев будет наиболее эффективной в рамках русской, а не идишской культуры. Их поддержали евреи-ассимиляторы из ВКП(б), не входящие в «Евсекцию», полномочия ЦБЕС были значительно сокращены. А в 1930 г. оно вообще было распущено в соответствии с распоряжением Сталина о роспуске всех национальных секций при ВКП(б).

По инерции советская идишская культура продолжала развиваться и дальше, но ее достижения были значительно скромнее по сравнению с теми, какими они могли быть, если бы «Евсекция» или, по крайней мере, Еврейское бюро продолжали существовать.

В 1937-1938 г. этой культуре был нанесен страшный удар. Многие бывшие деятели «Евсекции», многие идишские писатели, поэты, драматурги были арестованы, а значительная часть арестованных была физически истреблена.

Советская идишская культура продолжала тлеть еще лет десять, пока в конце 1948 г. Сталин не принялся за окончательную ее ликвидацию.

Вайсбурд верил, что это Сталину не удастся, как не удалось Гитлеру физическое истребление евреев.

Вайсбурд считает, что совпадение по времени отмены НЭПа и роспуска «Евсекции» и Еврейского бюро не случайно. Он убежден, что если бы Ленин был жив, то НЭП продолжался бы и по сей день, продолжалось бы свободное развитие национальных культур в социалистических рамках и, в частности, продолжала бы существовать «Евсекция».

Вайсбурд не скрывал своего былого пребывания в «Евсекции», гордился им и стоически выносил нападки своих соплеменников за это.

Странное дело, – говорил он. – Еврейская среда, еврейские массы не осуждают своих соплеменников-коммунистов, которые непосредственно влились в партию и прилагают все усилия, чтобы ассимилироваться и ассимилировать других. В то же время бывшие члены «Евсекции» предаются остракизму как предатели, как изменники своей нации. Забывают о том, что если остались в Советском Союзе следы идишской культуры, то только благодаря нам. И, быть может, благодаря этому станет возможным в дальнейшем возрождение национального самосознания среди советских евреев.

Тут меня опять прорвало, и, нарушая свой обет, я стал возражать Вайсбурду:

Верно, что второе направление деятельности «Евсекции» несколько усиливало национальное самосознание среди советских евреев. Но это не шло ни в какое сравнение с тем ущербом, которое наносило этому самосознанию первое направление ее деятельности. Если бы не последнее, евреи сохранили бы свой традиционный быт, свою религию, а также идейную связь со своей исторической родиной. Они представляли бы собой сильную национальную оппозицию сталинскому режиму.

На это Вайсбурд ответил:

«Ах, моська!» Если сталинскому режиму не смогли противостоять национально-сознательные силы других нерусских народов Советского Союза, которые имели территориально-экономическую базу, то смешно говорить о сопротивлении еврейства, которое до последнего времени было абсолютно бесправным, а теперь получило права, трактуемые многими руководителями страны в духе Французской революции конца XVIII века: «Все для евреев как граждан и ничего как для нации». В реальных условиях Советской России вопрос стоял ребром: или идишская советская культура – или никакой еврейской культуры.

Мы оттянули уничтожение еврейской культуры в Советской России почти на 30 лет и тем самым сохранили потенцию народа на возрождение его национального духа. Пусть сегодня слово «Евсекция» является бранным словом. Но пройдут года, быть может, многие годы, и наши заслуги перед еврейским народом будут оценены по достоинству.

Всем своим нутром я чувствовал неправоту Вайсбурда. Но спорить с ним было трудно: он обладал красноречием, большой эрудицией и мастерством аргументации.

Как-то он мне сказал:

Слушай, я думаю, что не за горами тот час, когда Сталин умрет. После смерти Сталина значительно ослабится диктатура в СССР. Очень вероятно, что ты досрочно освободишься, выйдешь из лагеря. Я же не доживу до этого времени, гипертония скоро задушит меня. Вот я и прошу тебя: зайди к моему двоюродному брату, проживающему в Москве по адресу Русаковская 43. Сообщи ему о моей судьбе. Быть может, когда ослабится диктатура в Советском Союзе, возродится национальное самосознание советского еврейства, и многие евреи выедут в Израиль. Быть может, выедешь и ты. Если это действительно случится, прошу разыскать там моего двоюродного брата Абрамовича (или Ароновича – точно не помню. – Е.В.) и также ему рассказать о моей судьбе. Он там видное лицо в Гистадруте.[2]

5. Вторая встреча с Люсиком. М.Э. Ткач, Л.Я. Аксенцев, С.Г. Шварцштейн

После прохождения сокращенного карантина группа зэков, с которой я прибыл на л/п-2, околачивалась в зоне еще недельки две-три. Чтобы «кантующиеся» зэки не совершили какого-либо проступка или преступления, лагерное начальство участило «шмоны» (обыски).

Обычно генеральные «шмоны» проводятся в лагерях раз в два месяца, иногда раз в месяц, реже раз в две недели. У нас же они проводились два раза в неделю. Удовольствие от этих «шмонов» было, как говорится, ниже среднего. Нас с личными вещами выгоняли из бараков на заснеженную площадь и выстраивали в шеренги. Бараки запирались на замок, и надзиратели тщательно рылись в вещевом мешке каждого зэка. «Шмон» продолжался несколько часов подряд. Мороз был страшный, и многие зэки, особенно старики, простуживались, подхватывали воспаление легких, а молодые поговаривали: «Лучше бы выходить на работу за зону, чем терпеть эти докучливые „шмоны”».

Благодаря усилиям Цыбельмана, моя тетрадка-словарь, заведенная еще со времени моих занятий с Фридом и Шенком, прошла незамеченной через все «шмоны».

Как-то Цыбельман обратил мое внимание на странную фамилию И. Д. Мишпотман в списке зэков, на имя которых поступили посылки.

Да это, несомненно, Люсик! – воскликнул я и поспешил в секцию барака, указанную в списке против фамилии.

Люсик встретил меня с распростертыми объятиями. Мы расцеловались, едва не прослезились, и он кивнул сидящему рядом с ним на нарах ровеснику:

Хм, это мой одноделец, из-за которого я сижу теперь рядом с тобой, хотя до ареста мы не были знакомы, никогда не видели друг друга, и я о нем даже не слыхал.

Я немного смутился.

Ничего, – сказал Люсик, – не то в жизни бывает.

И мы стали рассказывать друг другу о наших похождениях после того, как расстались на Лукьяновке свыше двух лет тому назад.

Оказывается, из Лукьяновки Алика, Люсика и Шику повезли в Песчлаг (Казахстан), куда они прибыли в начале 1950 г.[3] Шика сразу же стал работать нормировщиком, а Люсик и Алик пошли на общие работы. У Люсика никаких ЧП не было, а Шике и Алику пришлось сидеть в карцере. Первому – за то, что дал в морду зэку, назвавшему его «жидом», а второму – за то, что обозвал «фашистом» надзирателя, издевавшегося над другим зэком.

Лагерная пища отрицательно влияет на Алика. Он часто болеет желудком и лишился почти всех зубов. К счастью, лагерные врачи к нему очень благосклонны и дают больничный бюллетень без всяких затруднений.

Для Алика и Люсика самыми интересными солагерниками были Цви Прейгерзон, кандидат технических наук, специалист по углю, и Меир Давидович Баазов, преподававший математику в каком-то московском техникуме. Они свободно говорят между собой на иврите, прекрасно знают ивритскую литературу и историю еврейского народа. Люсик и Алик узнали от них о многих фактах еврейской истории, а Алик одно время обучался у Прейгерзона ивриту. Шика же очень осторожен, держится в стороне, «политикой» не занимается.

Здесь Люсик также работает на общих работах за зоной. Его бригада нивелирует площадку для какого-то горноразрабатывающего объекта. Его напарником по работе является Михаил Эммануилович Ткач. Они очень подружились, делят получаемые ими посылки, спят на одних нарах, Люсик внизу, а Миша – наверху.

Миша получил 10 лет за антисоветскую пропаганду. Он отбывал воинскую повинность в далекой Монголии. Переписывался со своим товарищем из Донбасса. Военная цензура следила за этой перепиской. Собрался неопровержимый материал, свидетельствующий об антисоветских и сионистских настроениях Миши. И вот он теперь нумерованный зэк.

Рядом с нарами Люсика и Миши расположены нары Липы Яковлевича Аксенцева, спящего внизу, и Соломона Григорьевича Шварцштейна, спящего вверху. Они в той же бригаде, что и Люсик с Мишей. Но если те производят основную работу, то они производят подсобную, ибо у тех трудовая группа два-А, а, у них трудовая группа два-Б. Липа Яковлевич страдает плоскостопием, а Соломон Григорьевич – высокой близорукостью. До ареста Соломон Григорьевич работал в какой-то крупной московской библиотеке, а майор в отставке Липа Яковлевич работал в Спиртглавке Министерства легкой промышленности Белоруссии. Оба получили по 10 лет по обвинению в антисоветской пропаганде.

Люсик и Миша подружились с Липой Яковлевичем и Соломоном Григорьевичем, советуются с ними, «пасутся» в разных областях знания.

Я стал частым гостем в этой секции. Обычно все мы сидим, а Люсик лежит. Вот мы и прозвали его Илюшкой Обломовым. Огромный такой верзила, флегматичный, медлительный, но очень умен, сердечен, эмоционален. Я посвятил ему свое стихотворение «Тяжело, тяжело, мой друг» – первое из написанных в Камышлаге.

6. Концерты в столовой

Передняя часть лагерной столовой представляла собой некоторое возвышение. Иногда по воскресеньям после обеда это возвышение превращалось в театральные подмостки, на которых ставились небольшие драматические постановки, исполнялись концерты, а иногда просто выставлялся табурет, устанавливался на нем патефон и ставились грампластинки по заявкам слушателей. Чаще других ставилась пластинка с записью песен в исполнении Людмилы Руслановой, обычно по заявкам блатных, ставших из-за побега «политическими». Особенно любили они исполнение ею песен «Решето воды несла» и «Валенки». Они хором подхватывали эти песни и входили в настоящий экстаз. У них был какой-то культ Людмилы Руслановой. Говорили, что она в настоящее время находится в заключении. История этого, якобы, такова. Муж ее, советский генерал, был комендантом Дрездена. По ее наущению он взял из Дрезденской галереи несколько ценных картин. Дело было разоблачено, поднялся скандал, генерала и его жену осудили, и теперь они сидят в бытовых лагерях в разных концах Советского Союза. Русланова получает очень богатые посылки. И все она раздает солагерникам, которые ее просто боготворят.

В драматических постановках на «подмостках» доминирует литовец Степанавичус, проживающий в той же секции, что и я. Степанавичус и его земляк Снечкус располагаются на одних нарах – Степанавичус внизу, а Снечкус – наверху. За что сидел Снечкус и какой был у него срок – не помню. Помню только, что был он небольшого роста, худощавым и шустрым, был «шестеркой» у Степанавичуса. Степанавичус был ростом выше среднего, коренастым, медлительным, неприветливым, каким-то медведеобразным. Он получал невероятно богатые посылки и невероятно много ел, несмотря на предостережения врачей (был он гипертоником). Его русская речь была безупречной, но русских он не любил, как и других нелитовцев. Этот непривлекательный, неприятный в обычных условиях человек преображался до неузнаваемости, как только вступал на подмостки. Артистом он был превосходным. До ареста он работал в Вильнюсском драматическом театре. Свои 25 лет получил за сотрудничество с немцами.

Иногда на подмостки выходил громадного роста еврей Пятигорский со своей крошечной скрипкой и очаровывал слушателей виртуозной игрой на ней. Срок у Пятигорского был «детским» – всего 5 лет. Он работал в небольшом помещении КВЧ. Книг там было мало, особенно хороших.

Как Степанавичус, так и Пятигорский были высокомерными людьми, и познакомиться мне с ними не удалось. Не удалось познакомиться также и с Адояном, человеком приветливым, высоко эрудированным и остроумным, некогда видным партийным деятелем Закавказья. Вайсбурд договорился с ним о нашей встрече в субботу, но в пятницу меня перевели на л/п-1.

Из зэков, с которыми я часто встречался на л/п-2, там остались Цыбельман, Жовтуха и Вайсбурд.

ГЛАВА ВТОРАЯ

НА ПЕРВОМ ЛАГПУНКТЕ

1. Инцидент с бандеровцами

Атмосфера на первом лагпункте в корне отличалась от атмосферы на втором. Вместо взаимного недоверия, подозрительности и раздражительности здесь господствовали доверие и спокойствие. Пища была более питательной, пайка зэков – неурезанной. На хлеборезке, кухне и в бараках не было воровства. Дело в том, что бандеровцы победили чечено-ингушей и установили свои порядки в лагере. Лагерное начальство не очень докучало, ибо нарядчик Баланчук, опирающийся на доверие бандеровцев, обеспечивал полный выход зэков на работу, а это при становлении лагеря было для начальства самым главным. Новоприбывшие зэка три дня «кантовались», ожидая распределения по бригадам. Для меня эти три дня были решающими в жизни.

Сразу же по прибытии на л/п-1 мне повстречался Магур, невысокого роста коренастый паренек, с которым мы были вместе на лагпункте «малолеток» в Дубровлаге. Он был одним из заводил происков и издевательств надо мной и Петькой Шульманом, ибо, как видно, ненависть к евреям он впитал вместе с молоком матери. Заметив меня, он подошел ко мне и сказал:

А, ты здесь? Очень хорошо!

И он сверкнул своими недобрыми глазами. Я понял, что эта встреча не пройдет для меня бесследно.

На следующий день, после ужина, ко мне подошли два украинца и сказали:

Пойдем с нами. Тебя хочет видеть твой знакомый из Дубровлага.

Я вышел. Мы прошли мимо одного барака, второго, третьего и вошли в маленькую хижину, расположенную впритык к котельне. Там сидело несколько молодых украинцев и пожилой человек с совсем седыми усами, к которому все вежливо обращались: батько. Очевидно, он был у них главным.

Присаживайся, – строго сказал он мне. – Из каких мест?

Из Винницкой области, – ответил я.

А знаешь ли ты язык коренного населения этой области? – спросил он.

Конечно, – ответил я.

Так может быть, мы перейдем на наш родной язык? – спросил он.

С удовольствием, – ответил я.

Хмурое лицо старика несколько просветлело.

Ты на лагпункте «малолеток» Дубровлага был?

Был.

К оперу ходил?

Вызывали.

Зачем?

Сосватать хотели на работу в КВЧ, а я отказался. Вот поэтому и отправили меня сюда штрафным этапом.

А записи в тетради вел?

Вел.

Что ты там записывал?

Стихи писал.

А где они теперь?

Уничтожил перед отправкой на этап. (Я, конечно, не стал им рассказывать, что Кырм зарыл их на территории деревообрабатывающего завода).

А с Магуром знаком был?

Был.

Вот он говорит, что не стихи, а доносы ты писал.

На каком основании говорит он это? – спросил я.

А какое дело есть ему клеветать на тебя? – в свою очередь спросил старик.

Еще бы! Есть дело. Ненавидит он меня, как и всех евреев, ибо воспитание такое получил.

И я кое-что рассказал и проделках Магура, о том, как он издевался и травил меня и Шульмана. Старик снова нахмурился.

А стихи на нашем языке ты тоже сочинял?

Сочинял, – ответил я и стал декламировать стихи «Лыхови», «Элэгия», «Лынуть литá», написанные несколько позже, уже не на лагпункте «малолеток», а на прилегающем к нему лагпункте взрослых того же Дубровлага.

Тут в комнату вошел пожилой человек атлетического телосложения. Увидев меня, он с удивлением спросил:

А ты что тут делаешь?

Да вот, пригласили меня сюда. Очевидно, стихи мои послушать хотят.

Все рассмеялись.

А ты вот прочти им иные стихи, боевые, а не эту сентиментальщину. Ведь не бабы здесь собрались, а мужики. Прочти им тот «Наказ матери», который читал ты нам в свое время в Дубровлаге.

И я запел:

На світанні, рано-вранці,

У молочній млі

Вирушають в бій повстанці,

Хлопці молоді.




Вирушають шляхом битим

У далеку путь,

У нестями коні ситі

Копитами б”ють.




У Карпатах б”ють гармати,

Стеляться вогні.

Вийшла мати проводжати

Сина навесні.




«Сину, сину мій єдиний,

Долі не корись!

Ти за неньку-Україну

Ворогу помстись.




Щоб не сміли гвалтувати

Мову та нарід,

Хай пощезнуть супостати,

Як весною лід.




Хай вороже зле насіння

В нас не проросте!

Хай у вільній Україні

Щастя зацвіте!




Будь хоробрым до загину,

Мужнім будь без меж:

Ты за неньку-Україну

Боротьбу ведеш!




Якщо зрадиш, любий сину –

Ти забудь мене,

Бо єдиную дитину

Мати прокляне…[4]



Моя песня очень понравилась присутствующим, и они с воодушевление подхватили ее. Когда мы закончили петь, старик сказал:

Приведите сюда Магура!

Вошел Магур.

Что ты имеешь против этого парня?

Да вот, писал он доносы оперу.

А откуда это тебе известно? Кого именно он «заложил»?

Да не знаю, кого «заложил». Но он что-то писал в своей тетрадке, а когда я подходил ближе, он прятал ее.

Ах ты, сопляк! – строго сказал старик. – Чуть было не загубил человека. Извинись сразу же перед ним! Попроси у него прощения.

Магур немедленно подошел ко мне и взмолился:

Прости меня! По глупости я поступил, по молодости.

Ладно. Прощаю тебя. Но впредь не поступай так, не клевещи на людей, не преследуй их только за то, что они не одного племени с тобой.

Старик велел Магуру выйти и обратился ко мне:

Я думаю, что инцидент исчерпан. А теперь скажи: чем бы мы могли тебе помочь?

Да ничем.

Не стесняйся, парень. Какого облегчения ты желал бы в своей лагерной жизни?

Ну, разве облегчения в работе, чтобы за зону не выходить, что ли.

А какая у тебя группа труда?

2-Б.

Хм-хм… А если бы 3-А – можно было бы тебя оставить внутри зоны… Этого бы ты хотел?

Пожалуй, но это не в ваших силах.

Подумаем, быть может, и в наших, – возразил старик и что-то тихо шепнул сидящему рядом с ним. А мне сказал: – Ты свободен. Не обижайся на нас, не поминай нас лихом, – и крепко пожал мне руку.

На следующий день меня вызвали в медсанчасть. Прослушали сердце и легкие. Проверили зрение и слух. К вечеру всех новоприбывших зэка распределили по бригадам. Я попал в бригаду дневальных.

Некоторое время спустя Баланчук сообщил мне, что это он хлопотал обо мне перед начальником санчасти капитаном Козловой, и та определила мою трудоспособность по группе 3-А.[5]

2. Дневальство. Переводы

Каждый дневальный обслуживал две секции жилого барака, в каждой из которых располагалась бригада, примерно в 30 человек. Утром и вечером он должен был обеспечить людей водой для питья и умывания. Поздно вечером надо было собрать намокшие за день валенки работяг и отнести их в сушилку, а рано утром вернуть их обратно. Вставать надо было до подъема, примерно часиков в 5, а ложиться после отбоя, примерно часов в 11. Ежедневно, кроме воскресенья, надо было драить пол и следить за тем, чтобы все койки были заправлены. Если чья-либо койка оказывалась не заправленной, дневальный обязан был писать рапорт дежурному офицеру на нерадивого зэка. Конечно, мы, дневальные, рапортов не писали, а сами заправляли койки нерадивых солагерников. Обычно дневальные покрывали трехэтажным матом небрежных зэков, и иногда это давало некоторый эффект. Я же не подымал своего голоса и терпеливо заправлял чужие койки, ибо считал, что не имею морального права делать замечания товарищам, которым приходится значительно труднее, чем мне. И еще одна неприятная сторона была в должности дневального: он обязан был докладывать начальству о наличии в секции любой запрещенной лагерным уставом вещи. Если же он этого не делал, и такая вещь обнаруживалась, он нес ответственность вместе с ее владельцем.

Но в общей сложности должность дневального меня очень устраивала: она давала мне свободное время для чтения и изучения иностранных языков. Этому способствовала богатая библиотека при КВЧ первого лагпункта. Заведовал библиотекой рыжий татарин, бывший сотрудник библиотеки имени Ленина в Москве. Он пользовался уважением как среди заключенных, так и среди начальства. Он добивался у офицера, начальника КВЧ, периодического пополнения библиотеки хорошими книгами. Не помню, за что он получил свои 15 лет ИТЛ. Помню, что был он человеком эрудированным, вежливым, чутко относящимся к запросам заключенных и терпеливо подбирающим книги в соответствии с их интересами.

В библиотеке были также книги на английском и немецком языках, в частности – адаптированные брошюрки. Я, в основном, пользовался последними, и таким образом пополнял свои знания по этим языкам.

В этот период я перевел ряд стихотворений с немецкого и английского языков на русский. Как я уже писал, еще в Дубровлаге я перевел с немецкого языка на русский стихотворение Мюллера «Шарманщик» и несколько стихотворений Гете. Теперь к этим переводам прибавились переводы стихотворений Гейне: «Вешние воды», «Май наступил», «Пролог», «Прогулка по воде», «Русь, прекрасную страну…», «Лорелея», «В лучах заката», «О, поведай, любимая, мне», «О, если бы ведали розы», а также стихотворение Карла Либкнехта «Уверенность», которое он написал накануне казни за руководство восстанием коммунистической организации «Спартак» в Берлине в 1919 году.

На первом лагпункте Камышлага были сделаны мной также переводы следующих английских стихотворений: Шекспир – «Под древом зеленого леса», Вальтер Скотт – «Охотничья песнь», Байрон – «Дни окончены» и «Спокойной ночи», Шелли – «Коль разбит светильник», Теннисон – «Мужа мертвым принесли», Уитьер – «Ушли, ушли, навек ушли», Лонгфелло – «Летний ливень», «Сон раба» и «Дождливый день», Майсфилд – «Пути-дороги».

Из перечисленных переводов самой большой популярностью среди моих друзей пользовался перевод стихотворения К.Либкнехта, ибо, хотя никто из нас не был его единомышленником, его предсмертные слова были созвучны нашим мыслям и чаяниям. Вот этот перевод:

УВЕРЕННОСТЬ

И пусть нас сломит сила –

Ничто нас не согнет,

Воспрянем из могилы,

Едва лишь день придет.




Из тысяч поражений

Поднимемся на бой,

Готовые к сраженью,

Плотней сомкнем свой строй.




И пусть задушат пламя –

Но искра не умрет.

Она взрастет с годами

И новые зажжет.




Пусть к цели благородной

Пути сквозь ад ведут –

Мы верим в день свободный,

В счастливую звезду!




Дни лгут и лгали прежде,

Грядущий – не солжет:

Умрет одна надежда,

А новая взойдет.




Запляшет проблеск тощий

Карающим огнем:

Ведь, вопреки их мощи,

Мы им в лицо плюем!




Исчезнет мир печали,

Как брызги на скале.

И мы тогда причалим

К обновленной земле.




И силы всей вселенной

Совсем бессильны тут:

Ад, пытки и измены

В дугу нас не согнут!



3. Виктор Меньшиков. Олег Болдырев. Давид Цабадзе

Если на немецком языке я немного говорил, то мое знание английского было абсолютно пассивным. Я немного понимал прочитанное, хуже – разговорную речь и совсем не мог разговаривать. И это несмотря на регулярное чтение книг с помощью увесистого англо-русского словаря Миллера (который немало содействовал ухудшению моего зрения) и усердие Виктора Меньшикова, с которым мы очень подружились.

Виктор Меньшиков прекрасно владел английским, немецким и французским языками. Особенно гордился он своим чистым произношением «кингс-инглиш». В начале войны он добровольцем ушел на фронт с факультета иностранных языков, попав в плен, работал переводчиком у немцев, за что и получил 25 лет заключения. Глаза у Вити маленькие, черты лица – мелкие. Виктор вечно шутит, анекдоты у него свои и заимствованные, свежие и старые. Из множества анекдотов, услышанных мною от Вити, мне запомнились всего два старых анекдота. Один, кажется, собственный, а другой, несомненно, заимствованный.

Вот первый из них.

Молочница

Вызывает к себе Сталин Берию и говорит:

Слушай, Лавро, знаешь ли ты, что «Дейли Телеграф» пишет о нас?

Не знаю, Иосиф Виссарионович, – отвечает Берия. – Не читаю я «Дейли Телеграф».

А зря. Надо знать, что там враги пишут о нас.

А что?

Да вот, пишут они, что жители Англии живут в достатке и в уверенности в завтрашнем дне. Наши же граждане якобы живут в страхе и не уверены даже в том, что произойдет в следующую секунду. Ранний стук в двери не беспокоит англичанина: он знает, что это стучит молочница. Советского же гражданина ранний стук в двери приводит в ужас: ему кажется, что это пришли за ним из МГБ. Слушай, Лавро: пора кончать с топорной работой. Надо переходить на современные методы. Научи своих сотрудников говорить тонким женским голосом. И пусть каждый, выходя на очередную операцию, берет с собой кирпич в валенке. Подойдя к месту назначения, пусть тихо стучит в дверь, и, если спросят: «Кто там?», тихо ответит: «Молочница». Если только откроется дверь, пусть быстро ударяет валенком по башке отворяющего. Вот это будет тонкая работа – тихая и результативная.

Витя был очень неосторожен и сыпал свои анекдоты, где надо и где не надо.

Я как-то обратил его внимание на то, что надо остерегаться сексотов. Он презрительно фыркнул в мой адрес:

Ишь ты, настоящий «гомо советикус»! Не доверяешь никому, своей собственной тени боишься.

И рассказал второй запомнившийся мне анекдот.

Гомо советикус

Смотрит советский гражданин в зеркало и видит свое изображение. Он шепчет: «Ша! Надо молчать. Кто-то из нас сексот: или ты – или я». И закрывает рот рукой.

Виктор на десять лет старше меня, и отношение его ко мне патримониальное, снисходительное. Оно сводится, собственно, к тому, что он помогает мне разобраться в дебрях английских текстов Шекспира, Байрона и Диккенса.

Свободное от работы время Виктор проводит, в основном, в обществе своих ровесников: грузинского князя-архитектора Давида Цабадзе и московского поэта Олега Болдырева (или Бедырева – точно не помню, но буду называть его первым именем). В отличие от Меньшикова, друзья его были довольно красивы, но резко отличались друг от друга внешностью и характером. У поэта – натура покладистая, лицо белое, глаза светло-карие, широкие рыжие усы трапециеобразны. У князя – натура порывистая, лицо смуглое, глаза черные, тонкие черные усики пикообразны. Вся тройка друзей работает за зоной, но одеты они опрятно, можно сказать даже – щегольски. У Вити номера нашиты на военной японской шапке с желтым мехом и на светло-синей гражданской фуфайке. У поэта и князя обмундирование полностью лагерное, но зато первого срока.

Как-то я спросил Витю:

За что вам такие поблажки в одежде? Кому вы должны быть благодарны за это?

Он ответил:

Библиотекарю-татарину. Это он свел меня и князя с начальником КВЧ, который занимается заочно в каком-то вузе. Я помог начальнику сделать контрольную по английскому языку, князь – по черчению. В благодарность за это начальник КВЧ разрешил мне пользоваться моей шапкой и фуфайкой и распорядился выдать новое обмундирование для князя. Пользуясь оказией, мы выклянчили новое обмундирование также и для нашего друга Олега.

Основная тематика бесед Вити, Олега и Давида была литературной. Они читали друг другу стихи, оценивали произведения разных поэтов и писателей. Репертуар Вити состоял, в основном, из стихов эмигрантских, дореволюционных, а также опальных советских поэтов. Любимейшими поэтами Вити были Николай Гумилев и Максимилиан Волошин. Особенно выразительно читал он стихотворение последнего, посвященное Руси, в котором автор с досадной горечью утверждает, что она стала «рабой последнего раба», но он не смеет бросить камень в нее, ибо она – мать, она – святыня. Он надеется, он верит, что настанет время, и она избавится от режима, обольстившего ее и надругавшегося над ней.

4. Беседы с Олегом Болдыревым о литературе для детей. О поэзии

Как-то раз я встретил Болдырева в медсанчасти, и мы разговорились о воспитании детей на ранней стадии развития. Мы сошлись на том, что для успешного обучения детей иностранным языкам необходимо своевременно «расшатать языковую основу ребенка», то есть начать изучение иностранных языков значительно раньше того времени, как ребенок основательно освоил свой родной язык. Если же ребенок начнет изучение иностранных языков уже после основательного овладения родным языком, то он встретится со значительными трудностями, ибо к этому времени у него произойдет «окостенение языковой основы».

Зато большие расхождения были у нас с Болдыревым по вопросу о тематике детских сказок. Болдырев придавал большое значение сказкам, считая, что они воспитывают ребенка в духе патриотизма и высокой морали. Я же считал, что вместе с традиционной тематикой передаются детям отрицательные качества членов общества прошлого и настоящего. Для того же, чтобы воспитать в детях желаемые нам качества, надо сделать тематикой сказок утопическое общество будущего, широко используя методы социальной и технической фантастики.

Я посвятил Болдыреву стихотворение «Поэту». Стихов Болдырева я не запомнил. Запомнил лишь одну его злую эпиграмму:

Искусству нужен Жорж Мдивани,

Как нужен жопе гвоздь в диване.

(Кажется, этот самый Мдивани написал либретто к опере В. Мурадели «Великая дружба», которая в конце 40-х годов подверглась жестокой критике ждановского опричья. Зато в начале 50-х тот же Мдивани стал пылким поборником «теории бесконфликтности», утверждавшей, что советская литература отражает лишь борьбу хорошего с ещё лучшим. Во времена хрущёвской оттепели в «Литературной газете» ему посвятили эпиграмму:

Рыдайте, Гамлеты, Отелло, дяди Вани –

Конфликтов больше нет: их задушил Мдивани!)

Несколько раз мы с Болдыревым беседовали о поэзии и об искусстве вообще. Наши взгляды по этому вопросу почти всегда совпадали. Кто-то из нас – он ли, я ли – сострил: «Искусство ради искусства сухому онанизму подобно».

Мой взгляд на поэзию я выразил следующим афоризмом:

О поэзии

Полноценная поэзия – это триединство эмоции, этики и эстетики. Отсутствие одного из этих компонентов делает поэзию ущербной.

Поэзия, сведенная к чистой эмоции, к одному лишь чувству, уподобляется восторженному бреду пьяницы.

Поэзия, сведенная к чистой этике, к одной лишь нравственности, уподобляется назойливости осенней мухи.

Поэзия, сведенная к чистой эстетике, к одной лишь красивой форме, уподобляется холодной окаменелости.

4.Удмурт-охотник и индус-коммунист

Однажды вечером направился я к Вите для выяснения непонятных для меня мест в романе Диккенса «Трудные времена». Захожу в барак, где проживают Витя и его друзья, и застаю целое пиршество. Оказывается, князь получил сегодня посылку и угощает своих друзей. За тумбочкой сидят Витя, Олег и еще двое, явно не русские и даже не европейцы. У неевропейца, сидящего рядом с Олегом, лицо маленькое, круглое, коричневое, глаза живые и умные. У неевропейца же, сидящего рядом с Витей, крупные черты серо-багрового лица, скулы громадные, глаза малоподвижные, свирепые. Сам князь сидит в сторонке на койке и делает зарисовку сидящих за тумбочкой. Олег и Витя еле-еле притрагиваются к пище, видно лишь ради приличия и поддержания компании. А сидящий рядом с Витей нажимает почти только на мясное, сидящий рядом с Олегом к мясному совсем не притрагивается. Князь пригласил и меня принять участие в пиршестве, но я отказался. Когда трапеза закончилась, князь, Олег и неевропейцы вышли из барака, а Витя остался со мной. После того как он разъяснил мне неясные места в романе Диккенса, я попросил его рассказать о незнакомых мне сотрапезниках.

Витя сказал, что рядом с Олегом сидел за тумбочкой индийский коммунист Хардат. Несколько лет тому назад, после убийства Ганди, его, как тысячи других индийских коммунистов, бросили в тюрьму. Он бежал из тюрьмы, перебрался через советскую границу и очутился в стране, которую всю свою сознательную жизнь представлял себе как рай земной. Рай оказался адом. Его арестовали, жестоко избивали, и он признался в шпионаже в пользу Англии, за что и получил 25 лет.

Рядом с Витей сидел за тумбочкой один из лучших охотников Бурят-Монголии. Он исколесил всю Восточную Сибирь от родного Улан-Удэ и до Охотского моря. Как-то, стоя на берегу этого моря, он обнаружил вдали какой-то объект, показавшийся ему акулой. Выстрелил и попал в перископ подводной лодки, за что получил 25 лет как диверсант.

5. Дмитрий Тренев

Несмотря на все старания Виктора Меньшикова, я так и не научился объясняться на английском языке. Витина помощь моему ровеснику Дмитрию Треневу, пареньку из Западной Украины, с лицом, напоминающим мне почему-то барсука, принесла гораздо больше пользы. Митя ходил на общие работы и все свое свободное время посвящал изучению английского языка. Я достал для него у Люсика учебник английского языка для втузов, который Люсику, по его просьбе, прислала сестра Рива из Винницы, и в который он пока ни разу не заглянул. Я просмотрел этот учебник, пассивно проработал его, но активно ничего не изучил. Митя же, после активной проработки этого учебника под руководством Виктора Меньшикова, добился такого уровня знаний, что мог свободно говорить на любую тему, в нем затронутую.

6. Владимир Евдокимович Чижик

Кроме немецкого и английского языков, я занимался в лагере также и французским. Мой словарный запас был в этом языке значительно меньше, чем в английском, но был у меня способный и настойчивый учитель, голубоглазый белорус Владимир Евдокимович Чижик. Хотя широкий шрам под его левым глазом придавал лицу свирепый вид, был он человеком терпеливым и добродушным. Перед арестом он учился на историческом факультете Молотовского (ныне Пермского) университета. Арестовали его за старые грехи, за то, что он был членом сельсовета во время оккупации. Чижик свободно говорил на французском языке и читал без словаря. Тем не менее, он поставил перед собой задачу: выучить наизусть весь французско-русский словарь. Время от времени он продлевал срок пользования словарем, взятым в лагерной библиотеке. Каждый день он переписывал новую страницу словаря на листок бумаги и проносил с собой этот листок на работу, столь искусно пряча его в своей одежде, что надзиратели ни разу не обнаружили его при обыске на вахте. Работал Чижик быстро и хорошо, так что у него всегда оставалось время для перекуров. Но использовал он эти перекуры не для курения, а для заучивания французских слов с листа, принесенного им из жилой зоны. Перед возвращением в жилую зону он уничтожал этот листок, ибо обыск при возвращении с работы был тщательней обыска перед отправкой на нее. После ужина Чижик продолжал заучивать слова, которые не успел заучить на работе, и не засыпал, пока не дополнял свой словарный запас заранее запланированным количеством слов.

Чижик был просто помешан на французском языке. Человеком в его глазах был лишь тот, кто знал французский язык. Кто же этого языка не знал, в его глазах человеком не был. Я же расценивался Чижиком как получеловек, ибо, не владея французским языком, я понимал специально адаптированную Чижиком для меня французскую речь. Память у Чижика была превосходной. Часами рассказывал он мне на адаптированном французском языке романы Дюма, Бальзака, Мопассана, Гюго и Достоевского.

7. Коммунист Райс

Вторым учителем французского языка на первом лагпункте был у меня Иошуа Григорьевич Райс, или попросту Шия. Он обучал меня не только французскому языку, но и ивриту. Если обучение Чижика сводилось к пересказу мне романов на облегченном французском языке, то обучение Шии сводилось к пополнению моего немецко-англо-франко-иврит-русского самодельного словарика, начатого еще в Дубровлаге под руководством Шенка и Фрида. Но, как говорится, не в коня корм. Несмотря на все усилия Меньшикова, Чижика и Райса, мои знания иностранных языков пополнялись очень слабо, особенно по ивриту.

Биография Шии была необыкновенной. Его отец был полковником польской армии, чуть ли не единственным евреем, достигшим такого высокого чина. Он был польским патриотом до мозга костей. В таком же духе он воспитал своего старшего сына. Мать Шии была сионисткой, и в духе сионизма воспитала она своего второго сына. Родители не ладили, особенно часты были споры на идеологической почве. Наконец, семья распалась на три части. Отец со старшим сыном остался в Польше, мать со вторым сыном уехала в Палестину, а Шия остался на попечении бабушки по линии матери, женщины глубоко религиозной.

Шия досконально изучил Пятикнижие и многие разделы Талмуда. Он очень уместно цитировал Талмуд и часто говаривал: «Афох бо веафох бо, векуло бо» («Перелистывай и перелистывай его, и все в нем есть»; имеется в виду: «и найдешь в нем ответы на все случаи жизни»). Но от религии Шия отошел очень рано. И не на почве противоречия между космогонией Книги Бытия и современными научными теориями. Ведь эти теории исходят из предположения, что ныне действующие законы природы вечны – предположения, не более правомерного, чем предположение, что существует сверхъестественная сила, способная изменить эти законы, творить чудеса. Шию оттолкнуло от религии другое, а именно – освящение аморальных моментов. Он считал, что если согласиться, что человек создан по образу и подобию Божьему, то надо признать, что божественная мораль не должна отличаться от морали человеческой. Во всяком случае, она не должна противоречить ей. А в Библии он нашел целый ряд моментов, противоречащих обычной человеческой морали. В частности: запрет вкусить плоды от Древа Познания из опасения, что человек станет равен Богу; искушение примитивного и завистливого Каина неприятием его естественной жертвы; благословение рабства и расизма пропойцей Ноем; наказание разноязычием, являющимся источником междоусобиц и войн, за грандиозное строительство и любознательность; готовность патриархов Авраама и Исаака пожертвовать честью своих жен ради спасения своей шкуры; жестокосердное отношение прародительницы Сарры к служанке Агари, которую она сделала наложницей своего мужа Авраама; бессердечное вымогательство первородства патриархом Иаковом у своего проголодавшегося брата Исава; введение в заблуждение престарелого Исаака его женой Ривкой и сыном Иаковом; кража прародительницей Рахилью идолов у своего отца Лавана; беспрецедентные жестокость и коварство Леви и Шимона по отношению к Хамору, полюбившему их сестру Дину; вопиющая несправедливость Иуды по отношению к своей невестке Тамар и еще многие, многие другие моменты. Особенно возмущали Шию возня с непервородным первородством и избранностью, а также принципы круговой поруки, коллективной ответственности и ответственности потомков за действия предков.

Оставив религию, Шия вступил в ряды польского молодежного коммунистического движения. Тем не менее, по настоянию отца он поступил в офицерскую школу, которую закончил в чине подпоручика. Вскоре началась война, и Шия попал в советский плен. Прошел фильтрацию, его освободили, и он стал работать артистом Театра юного зрителя, вначале во Львове, а затем в Киеве. Изредка он также участвовал в эстрадных представлениях на языке идиш. Однажды, в какой-то компании Шия рассказал анекдот, который был расценен как антисоветская пропаганда, за что он получил 8 лет ИТЛ и был отправлен в общие лагеря на севере Урала. Там он пробыл менее двух лет, но настрадался больше, чем за всю свою жизнь. Каторжный труд, пеллагра и цинга привели его к полному изнеможению, и последние месяцы пребывания в этих лагерях он провел на больничной койке. Результатом всего была частичная апигментация кожи. Когда вижу голого Шию в бане, он невольно напоминает мне леопарда, с той разницей, что на его желтой коже вместо черных пятен – белые.

В конце 1942 года Шию, как и других бывших польских военнослужащих, освободили из лагеря и направили в Узбекистан, где формировалась армия Андерса. Со своими новыми сослуживцами Шия не поладил. Они все были настроены антисемитски и антисоветски, а он по-прежнему оставался коммунистом. Он сильно досаждал им своими просоветскими рассуждениями, и они решили жестоко проучить его. Они написали на него донос, что он является английским шпионом, ссылаясь на то, что он посетил английское представительство в Ташкенте. Представительство он, действительно, посетил, но речь там шла не о шпионских заданиях, а о восстановлении его переписки с матерью и братом, проживающими в подмандатной Палестине. Шию арестовали, подвергли избиениям, пытке голодом и бессонницей, но он не подписал ни одного из сфабрикованных протоколов следствия. Просоветские рассуждения Шии и его упреки следователю в том, что их действия приносят вред коммунизму, приводили следователей в бешенство, и они усугубляли свое жестокое обращение с ним. Кроме доноса, у них против Шии ничего не было, но, после причиненных ему страданий, советские власти нашли его освобождение нецелесообразным, тем более что андерсовское командование не требовало этого, а было радо таким образом избавиться от поручика-коммуниста. Суд приговорил Шию к 10 годам заключения, к 5 годам «вольного поселения» и к 5 годам поражения в правах.

Более 7 лет Шия провел в общих лагерях Сибири, главным образом, на лесоповале. Было нелегко, но несравненно легче, чем в свое время на севере Урала. Затем его перевели в специальные лагеря в Казахстане, оттуда год тому назад он попал в Ольжерас. Как и 15 лет тому назад, Шия остается коммунистом и верит, что победа коммунизма во всем мире неизбежна и не за горами.

Как только Райс закончил свой необыкновенный рассказ, я спросил его:

Слушайте, Шия. Человек вы одаренный и образованный, не лишенный чувства справедливости: ведь религию вы оставили из-за освящения ею того, что вы считаете несправедливым и аморальным. Из своего личного опыта, на своей собственной шкуре, вы имели возможность убедиться в том, что советский строй является несправедливым и аморальным. Почему же вы продолжаете поддерживать этот строй, не отрекаетесь от его идеологии, как в свое время отреклись от религии? Как это увязывается у вас с чувством справедливости и порядочности?. Ведь в этом отношении практика коммунистов во всем мире несомненно порочнее практики клерикалов всех времен и народов.

На это мне Райс ответил:

При этической оценке любой идеологии решающим моментом является цель, к которой эта идеология стремится. Целью коммунистической идеологии является установление бесклассового общества, в котором главным законом будет обеспечение оптимальных потребностей всех его членов, без различия убеждений, происхождения и пола. Только такое общество представляется мне справедливым, и поэтому я являюсь адептом идеологии, к ней ведущей. Целью же любой религиозной идеологии является установление иерархического общества, в котором социальное неравенство лишь слегка смягчается филантропией. Такое общество я нахожу ущербным, несправедливым и аморальным, а поэтому не могу разделять идеологию, к нему ведущую. Дальше. На пути реализации любой идеологии есть две стадии: стадия становления, движения к цели, и стабильная стадия, когда цель уже достигнута. Во многих странах в прошлом и в настоящем религиозная идеология достигла своей цели. Двигалась она к ней путем геноцида, инквизиции и насаждения веры огнем и мечом. Но досаднее всего, что и ныне представители религиозной идеологии, оглядываясь назад, не осуждают своих предков за средства, к которым они прибегали для достижения своей цели. Также и в этом я вижу проявление несправедливости и аморальности. Что же касается коммунистической идеологии, то она еще очень далека от своей цели, где бы то ни было. Она переживает стадию становления, стадию движения к цели. Мы живем в переходный период и являемся свидетелями и участниками великой исторической драмы, когда осуществляется исход из царства несправедливости в царство справедливости. Этот исход не может реализоваться гладко и бескровно. Велико сопротивление классов и групп, боящихся лишиться своего привилегированного положения. Трагедия заключается в том, что, подавляя это сопротивление, носители коммунистической идеологии обесчеловечиваются и творят зло. Регуманизация общества после коммунистической революции потребует немало лет. История не делается в белых перчатках, история не делается мгновенно. Если исход евреев в Землю обетованную длился 40 лет, то исход человечества в Общество обетованное продлиться значительно больше. Если для того, чтобы евреи вступили в Землю обетованную без родимых пятен рабства, потребовалось, чтобы целое поколение во главе с его предводителем Моисеем вымерло в пустыне, то для того, чтобы все человечество вступило в Общество обетованное без родимых пятен капитализма, потребуется, чтобы не одно поколение родилось и умерло в условиях не совсем демократических режимов. Ни мы, ни наши дети и, может быть, ни наши внуки не доживем до общества обетованного. Но уже мы станем свидетелями смягчения нравов и услышим осуждение коммунистическими руководителями своих предков и учителей за те средства, которыми они пользовались для достижения цели. И это станет верным залогом того, что святая цель будет достигнута. Я твердо верю в это, и эта вера не покинет меня, пока бьется мое сердце, какой бы ни была моя судьба.

Райс закончил свой монолог. Я хотел что-то возразить ему, но, взглянув на его вдохновенное лицо и увидев яркий блеск в его глазах, понял: возражать бессмысленно, я имею дело с фанатиком.

Очень жаль, что суровая судьба не дала возможности Райсу развить свой врожденный артистический талант. Он обладал редчайшей способностью перевоплощаться в любой персонаж только что прочитанной им книги, мастерски имитируя его речь, жесты, мимику, уловки, походку. По просьбе солагерников он время от времени играл поляка, немца, англичанина, француза. Но особенно поразительно было его перевоплощение в узбека, хотя в Узбекистане он проживал всего несколько месяцев и знал всего несколько десятков узбекских слов, и прошло с того времени уже 10 лет.

Визит Райса в английское представительство в Ташкенте имел для него не только отрицательные последствия. Благодаря этому визиту, во второй половине 40-х годов, когда Райс находился в общих лагерях в Сибири, завязалась переписка между ним и матерью, проживающей в Палестине. Райс получал не только письма, но и посылки. Все это прекратилось в начале 1949 г. Одно письмо матери, написанное еще до провозглашения независимости Израиля, сохранилось у Райса, и он свято хранил его. Оно было написано на сносном русском языке. С его строк веяло любовью к вновь приобретенной родине, готовностью к преодолению трудностей, верой в свои силы. Мать пишет, что живет в сельскохозяйственном поселении. Днем они работают, ночью охраняют свое поселение от арабов. И днем, и ночью нет покоя от арабов, и приходится всегда иметь при себе оружие. Но духом они не падают и верят в скорую победу и мир. Читая это письмо, Райс как-то перевоплощался в свою мать, и я не мог удержаться от радостных слез, вызванных чувством гордости за своих соплеменников, с оружием в руках защищающих честь своего народа на его исторической родине.

Райс научил меня нескольким халуцианским песням конца 20-х – начала 30-х годов, которые он слышал от матери, еще будучи отроком. Я запомнил несколько строф из следующих песен: «Кова ми-каш» («Соломенная шляпа»), «Лу шелану» («Если бы было нашим»), «Ал нияр пашут» («На простой бумаге»). Содержание первых двух песен шуточное, в третьей песне говорится о переписке матери, живущей в диаспоре, с сыном, уехавшим в Палестину. Обеспокоенная резней евреев, учиненной арабами в 1929 году, мать пишет сыну: «Сынок мой! Возвращайся домой. Твоя жизнь еще впереди, дальнейшее же твое пребывание в Палестине ничего хорошего не сулит. Жизнь твоя там в опасности». Сын же отвечает: «Мама! Не тебе обо мне, а мне о тебе беспокоиться надо. Приезжай сюда. Здесь самое надежное для евреев место на земле».

8. Яков Михайлович Прейсман

Райс познакомил меня со своим собригадником Яковом Михайловичем Прейсманом. Человек он невысокого роста, крепкого телосложения, с молодым румянцем на лице, несмотря на свои 45 лет, с широкими усами и темно-карими глазами. Яков Михайлович был слесарем и токарем высокого класса и до войны работал в инструментальном цехе какого-то киевского завода. Во время войны он попал в плен к немцам и остался жив благодаря тому, что выдал себя за украинца Дзюбенко. Группу военнопленных, среди которых находился Яков Михайлович, направили в глубь Германии на какой-то военный завод. Там псевдо-Дзюбенко работал по специальности и был довольно сносно обеспечен. После войны он был арестован и получил 25 лет как «изменник Родины». Яков Михайлович был человеком аполитичным и всячески подчеркивал свою лояльность к властям. Был он человеком очень осторожным, и как только затрагивались крамольные темы, тотчас «смывался».

9. Федины лекции по истории Украины

По рекомендации Дмитрия Тренева я познакомился еще с одним собригадником Райса, бывшим студентом Львовского университета, фамилии которого я не запомнил. Помню только, что звали его Федей. Федя также был учителем Мити и вместе с Митей помогал ему пробираться сквозь дебри английского языка. После Вити Федя не мог удивить меня своим знанием английского языка, но он поразил меня своим глубоким знанием украинской истории и украинской националистической идеологии. Равного ему в этом отношении я не встречал во время своего пребывания в лагерях.

От Феди я впервые услышал, пущенный в обиход историком Михаилом Грушевским, термин «Украина-Русь» и, полный ненависти и презрения, термин «московщина». От него же я впервые узнал о трех концепциях культурно-духовного наследия Киевской Руси.

Согласно концепции Карамзина, у великороссов примесь иноплеменной крови и влияние иноплеменных характеров меньше, чем у белорусов и украинцев. Из этих трех народов только они оказались способными к самостоятельной государственной жизни. Поэтому они, и только они, являются законными наследниками Киевской Руси.

Согласно концепции Ключевского, русские, белорусы и украинцы в равной степени являются наследниками Киевской Руси. Все они сформировались как таковые лишь в XIV-XV веках. На формирование национальных характеров этих трех народов в равной степени наложил отпечаток характер господствовавших над ними татаро-монголов. В дополнение к этому на характер великороссов наложил отпечаток характер покоренных ими угро-финских племен, а на национальный характер белорусов и украинцев наложил отпечаток характер господствовавших над ними, после татар, литовцев и поляков.

Согласно концепции Грушевского, только украинцы всегда проживали и проживают ныне на метропольной территории бывшего Великого Киевского княжества. Примесь иноплеменной крови и влияние иноплеменных характеров у них меньше, чем у великороссов и белорусов. Поэтому они являются единственными наследниками Киевской Руси.

Федя всячески пытался доказать мне преимущество концепции Грушевского над концепциями Карамзина и Ключевского, но этого ему сделать не удалось. Мне по-прежнему оставалась созвучной интернационалистская концепция Ключевского, известная еще со школьной скамьи, когда я не связывал ее с именем этого дореволюционного историка и не знал, что кроме нее существуют также и иные концепции по этому вопросу.

Федя постоянно подчеркивал, что государственно-национальные интересы важнее интересов правовых, партийных, классовых и религиозных. Он считал, что вопрос о том, будет ли Украина самостийной или нет, важнее вопроса о том, будет ли она демократической, светской или клерикальной. Во всяком случае, необходимо, чтобы грядущее украинское государство, важнее всего, чтобы оно было независимым и самостийным, ибо это является первой предпосылкой нормального развития национального духа. Оптимальной государственной формой для развития украинского национального духа, по мнению Феди, была бы земледельческо-казачья выборная монархия, предоставляющая максимальную автономию местным органам власти. Оптимальной же государственной формой для развития великоросского национального духа является централизованная монархия типа Золотой Орды, царского самодержавия или современной кремлевской коммунистической тирании.

Федя с горечью говорил о трагической судьбе родного народа.

Первой его трагедией было татаро-монгольское нашествие, которое лишило почти все украинские княжества государственной независимости и заставило их искать защиты у литовских князей. На 150 лет позже их лишилось независимости Галицко-Волынское княжество, и это имело судьбоносное значение для сохранения украинского национального самосознания. На первых порах литовская гегемония была еще полубедой. Украинцы были по своему развитию значительно выше литовцев, и поэтому вместо литовизации украинцев происходила украинизация литовцев.

Второй трагедией была польско-литовская уния, католизация Литвы и последовавшее за этим вытеснение литовцев поляками на Украине. Теперь вместо украинизации литовцев, началась полонизация украинцев и литовцев. Ведь в результате татаро-монгольского нашествия резко замедлилось развитие украинской культуры, и поляки опередили украинцев в своем развитии.

Третьей трагедией украинского народа был выход Речи Посполитой на европейский зерновой рынок, повлекший за собой создание больших земледельческих латифундий в восточных воеводствах королевства и закрепощение украинского крестьянства.

Четвертой трагедией украинского народа были прямое и косвенное последствия Контрреформации в Европе. Прямым последствием Контрреформации было усиление католической экспансии в Речи Посполитой, приведшей, в частности, к расчленению ранее православных украинцев на православных и греко-католиков. Косвенным роковым последствием Контрреформации был поток евреев, нахлынувших из Европы в Речь Посполитую и направленный правительством в восточные воеводства, главным образом – на Украину. Надо признать, что роль евреев на Украине была отрицательной, как и в любой зависимой стране. И это объясняется отнюдь не отрицательными субъективными качествами евреев, а противоположностью их интересов интересам коренного населения страны. Объективно, евреи не заинтересованы в распаде обширных империй, дающих им возможность развернуться и беспрепятственно контактировать со своими соплеменниками, проживающими в разных странах. Они не заинтересованы в войнах между государствами, ибо это создает для них неприятную необходимость воевать против своих соплеменников. Как правило, основная масса евреев индифферентна к социальным и национально-освободительным движениям. Тем не менее, последнее столетие немало евреев (правда, почти ассимилированных) приняло участие в борьбе за социальную справедливость и демократию. Число же евреев, принявших активное участие в борьбе порабощенных народов за независимость, ничтожно. Интересы национального самосохранения диктуют евреям, с одной стороны, поддерживать господствующие классы и нации, а с другой – самоотчуждаться от коренного населения. Из-за этой последней своей установки евреи объективно были вреднее для украинцев, чем другие народы – русские, поляки, немцы, татары, которые, проживая на Украине, постепенно украинизировались, если не по культуре и языку, то по обычаям и крови. И это давало повод для надежд, что в грядущем, при создании благоприятных условий, их потомки станут полноценными украинцами. Католическая экспансия, с одной стороны, и крепостной гнет – с другой, привели к восстанию Богдана Хмельницкого. Тогда уж не поздоровилось ни господствующим полякам, ни прислуживающим им евреям. Много пролилось невинной крови. Но ничего не попишешь: история в белых перчатках не делается…

Пятой трагедией украинского народа было то, что революционное казачество пошло не за Выговским, довольствовавшемся автономией для Украины в рамках Речи Посполитой, а за Хмельницким, добивавшемся равного партнерства в рамках мнимой унии между Украиной и Московщиной и поверившим честному слову царя Алексея Михайловича. Выговский был прав, предпочитая польскую гегемонию великоросской, ибо первая была менее обременительной, чем вторая – ввиду меньшей централизованности польского государства. Но главное – угроза полонизации в условиях первой была меньшей, чем угроза русификации в условиях второй, так как языковый барьер между украинцами и поляками был выше языкового барьера между украинцами и русскими, и, кроме того, между украинцами и поляками существовал вероисповедальный барьер, которого не было между ними и русскими.

Шестой трагедией украинского народа была ликвидация остатков его автономии в результате неудавшегося восстания Мазепы против Петра I и поражения шведов под Полтавой. Мазепа был прав, предпочитая шведскую гегемонию великоросской, по тем же соображениям, что и Выговский в свое время. Остается только сожалеть, что Мазепа оказался человеком недостаточно решительным и не восстал против Москвы на год раньше, когда он по поручению Петра I совершал карательные экспедиции против поляков. Расстановка сил была тогда таковой, что, если бы Мазепа восстал, шведы и украинцы одолели бы великороссов, и судьба Украины была бы совсем иной.

Седьмая трагедия украинского народа связана с большевистским переворотом в России, неумением украинских лидеров сохранить свое влияние на революционные народные массы, их неспособностью контролировать действия этих масс, а также недальновидной политикой Антанты по отношению к Украине.

Восьмая трагедия украинского народа связана с воцарением Сталина в СССР, с введением им в стране небывалого политического террора, с преждевременным свертыванием НЭПа, с бешеными темпами индустриализации и коллективизации, приведшими к искусственному голоду на Украине, который унес миллионы жизней.

С большим интересом я слушал воскресные лекции Феди по украинской истории. На следующее воскресенье он собирался рассказать мне о девятой трагедии украинского народа, связанной со Второй мировой войной. Но посреди недели его вдруг вызвали на этап. Он сказал мне, что его повезут во Львов на доследование. Больше я никогда не встречался с этим незаурядным человеком, достойным стать национальным лидером своего народа.

(окончание следует)
Примечания

[1] Необходимо оговориться, что вышеприведенные сведения о действиях и мировоззрении Власова , основанные на слухах в гетто и в заключении, не вполне соответствуют действительности.

[2] Завещания Вайсбурда я не выполнил. Освободившись в конце сентября 1954 г. и проезжая через Москву, я не зашел на Русаковскую, ибо очень скверно себя чувствовал. Во время последующих моих визитов в Москву я то забывал о поручении Вайсбурда, то у меня не было времени разыскивать его кузена. Весной 1973 г. я, действительно, выехал в Израиль. Закрутился, завертелся и забыл не только о поручении Вайсбурда, но и о нем самом. Спустя 10 лет уже не было смысла разыскивать второго кузена: был он старше Вайсбурда и вряд ли еще был в живых. Да и имени его я не помню. А разыскивать в Израиле Ароновича или Абрамовича, не зная имени, – дело безнадежное.

[3] Тогда же Муня, Меир и Вова попали из Лукьяновки в Речлаг (Коми АССР), а Таня и Дава – в Степлаг (Казахстан). Весной 1953г. Шику перебросили из Песчлага в Речлаг. Все, кроме Муни, освободились в последней декаде сентября 1954 г., в результате пересмотра дела. Муня же освободился в 1955 г. и покинул место заключения в 1956 г.

Тане довелось чуть ли не половину времени пребывания в лагере перевозить кирпичи тачками. Совсеи не женская работа! Ей пришлось пережить, описанные А.И.Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ», страшные «Сорок дней Кенгира», закончившиеся 25 июня 1954 г. жестоким подавлением восстания заключенных. В акции подавления принимали участие пикирующий самолет и танки. Одним из танков на глазах у подруги Тани, Лены Рахлис, была раздавлена танком другая ее подруга – Алла Прейсман. Алла была арестована в Киеве в 1950 г. и осуждена на 8 лет ИТЛ за участие в молодежной сионистской организации, членами которой были также два ее ровесника.

[4]Песня эта была сочинена не на лагпункте «малолеток», а значительно раньше – в Джуринском гетто, и была она написана в советском, а не в «самостийницком» духе. На лагпункте «малолеток» в первоначальном тексте были сделаны следующие изменения:

Вместо:

«На свитанці рано-рано» –

«На свитанні рано-вранці».


Вместо:

«Вирушають партизани» -

«Вирушають в бій повстанці».


Вместо:

«Хай в Радянскій Україні» –

«Хай у вільній Україні».


Вместо:

«Ти за рідну Україну» –

«Ти за неньку-Україну».


Понятно, что в результате этих изменений дух песни в корне изменился.

[5] Злые языки говорили, что между Баланчуком и Козловой были интимные отношения.

Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #1(80) 2014 berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=80

 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Starina/Nomer1/EWolf1.php