I. Шоссе Тель-Авив – Иерусалим (лето)
“И если вы не прислушаетесь к этому, в потаенном
месте [мисторим[1]], будет плакать душа Моя..”.
Иеремия 13:17
выезжаем. кажется, жарко.
только начало, а мучает жажда…
старые эвкалипты. в самом соку
величавом, могучем. кожуру,
как одежду, отбросившие в жару,
с длинными космами– плакучими…
издали темные их силуэты –
луговые березы подмосковным летом…
зелень травы вдоль дороги.
эстакады бетонная щетка…
поле, лужок равнинно-пологий,
эвкалипты-березы вдали –
(чуть зажмурить глаза –
вроде не эрец[2], а средняя полоса,
ступино[3]?) взлет в Иерусалим
незаметно начнется…
взрезан дорогой вглубь,
сыплется склон,
падает камень, как зуб
из челюсти дряхлого слоя…
вот и открылись отроги
холмов.
в них – вросшие лайнеры-корабли,
десятипалубники – белеют,
плавной кормой
нависают над лесом –
круглоугольные,
и на них этот город –
Иерусалим,
праотец минарета и мессы,
полощется белым и голубым
флагом. особенный тот.
“мисторим” –
имени Непроизносимого
место,
где Он век за веком
который год
за слезою слезу
неслышную
льет.
II. У дома Хансена (осень)
На камне облицовочном желтеют
Деревья. Легкий дикий виноград
По стенам кудри разметал, оранжев,
И как-то по боку теперь, не в тему
Сырой и мрачный бывший Ленинград.
Ну почему ты не была здесь раньше…
Балкон мощеный над просторным патио,
Куда ступаешь с бережной опаской,
Японский веер с потайною хамсой,
Проказы отзвук, пианино, доктор Хансен…
И вид с холма, как будто нет в помине
Узла, где Старый Город сжат в кулак
Угрюмых крепостей, булыжных линий,
Где подземельный лабиринт и мрак
Где “котеля”[4] прокисших слез котел
Кипит под крышкой куполов, и спицы
Торчащих минаретов – частокол
Из чешуи клубка дрожит, клубится
Над памятью о разоренном храме,
Страстях, кровавых распрях и измене…
И страх-гомункул по спине – ползком
И горло рвет дрожащими руками,
И глушит слух, и застилает зренье…
И множит многослойным знаньем скорбь.
III. Виноградники ночи (зима)
А. Л.
Снежок, заночевавший на листах магнолий,
Стесняясь, тает, превращаясь в запах кофе.
Слюда январских луж к полудню станет солью,
Слезой асфальтового фаса площадей,
И улочек мощеных горбоносый профиль
На гнутом небе прорисует зимний день.
Ни моря, ни реки – зачаточные горы.
Лишь Высший Замысел на соли и крови,
Упрятанных в камнях, собрать мог этот город
И даже сделать средоточием раздоров,
Где никогда никто ни с кем не будет квит.
Хотя, наверное, вражду смягчить могли бы
Твид кипарисовый, акаций сотня видов
И виноград, и мирт, и древние оливы,
Иль соломонов храм, или псалом давидов…
Холмов и рытвин заикающийся вид.
И камень, буйно отовсюду прущий камень,
Что сложен в крепости, в валы негладких стен
Умельцев давних полуголыми руками –
К востоку медленно наращивает крен
Разноязыкими молитвами Любви.
IV. Воздух (весна)
Трамвай, как кобра с бубенцом,
Скользит, юля по Яффе.
Махмуд с брезентовым лицом
Сжав рот, жует фалафель.
Два пальца держит на чеке,
Желвак катает по щеке
Непринужденно.
Аллах, конечно, он Акбар,
Но не зайти ль в соседний бар
“Огни Сиона”.
Хасидов стайки по углам
Пингвиний подымают гам
И крыльев шелест.
И стройка, как из камня куст,
И воздух все еще на вкус,
Как поцелуй Бат-Шевы.
V. Плен (круглый год)
его очень уж многие любят,
и будоражат его этой любви флюиды,
а он, с виду шумлив, многолюден,
бережет свой свиток,
вглядывается в тебя
и от профанов свиток шифрует.
отвлекает вниманье на камни,
бормочет псалом давидов,
многолик и непрост,
и возьмет ли еще в свои-то,
в рискованную вовлекает игру…и
дурманит, безумное счастье
суля не кому-то,
тебе вот.
и не потребитель ты, нет,
сотворец, соучастник,
на тебя проливается
рай доброты и любви…ты
потом ужаснешься, робея,
вдруг сбоку увидишь всю смуту,
взвихренную им,
слишком поздно –
как виноградом обвитый,
ты и автор, но ты же, увы,
и объект его шуток,
уже ты в плену.
но цепей виноградных бренчаньем
окутан, забудешь
про всякое время суток,
про стекла озер,
речи рек, рокот гор,
про море, про поле,
и прочие чары,
есть Он только –
он лишь –
Иерушалаим.
VI. Вираж (…)
Где песчаник полосатый нависает над шоссе,
И сбегает вниз по скатам темной зелени плиссе,
И круги спиралей длинных в оторочках бахромы
Шлют посланцами в долину горделивые холмы,
Рыжей черепицей крыши там щекочут близкий свод,
И носы уткнувши в книжки, крутит пейсы твой народ,
Там над крышами в круженье туч, един и неделим,
Проступает в мираже небесный Град-Крылат – под ним –
Город-чудо, город-праздник, город-горе, город-грех,
Город равных, город разных, город избранных и всех.
Облицован, сладок, страшен, тайна всех на свете мест,
Город стен, границ и башен, город – Сердце, город – Перст!
Примечания
[1] мисторим (иврит)– особое место, потаенное место;
[2] эрец – Эрец-Исраэль (иврит) – Земля Израиля
[3] Ступино – город к югу от Москвы (88 км) с живописными окрестностями.
[4] котель – Западная стена Иерусалимского Храма (Стена Плача)
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #3(173) январь 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=173
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer3/Ros1.php
