Глава 17 готовящегося объединенного издания томов I и II «Миссии русской эмиграции»
(продолжение; глава 16: http://parus.ruspole.info/node/5027; глава 17: http://parus.ruspole.info/node/5140)
Основные государственно-практические идеи для России, вынесенные русской эмиграцией из этого изучения разных общественных систем, можно видеть в следующем:
Должная иерархия ценностей. Место нации и свободы
– В человеческом обществе существует множество различных ценностей, достойных уважения и защиты. В основе здорового общества должна быть их правильная иерархия. Наиболее важны духовные ценности, определяющие смысл жизни: они влияют на его материальное состояние, а не наоборот (как утверждал марксизм в учении о «базисе» и «надстройке»). При утрате же абсолютных духовных ценностей деградация общества может наступить не только в условиях несвободы, но и в условиях свободы. Поэтому верховная власть и государственные социально-правовые структуры должны себе ставить не только отрицательные цели сдерживания зла, но и положительные цели максимально возможного поощрения добра. Основа для этого — сохранение и передача новым поколениям истинного (православного) знания о духовном устройстве мира.
– В частности, в иерархии ценностей между человеческой личностью и Богом необходимо осознание нации — важной ступеньки, на которой сумма населения превращается в народ с национальным самосознанием единой судьбы и соборной ответственности перед Богом. Народы «суть живые духовные существа, которые имеют свою собственную ценность и судьба которых определяет и нашу личную судьбу»[1] (С.Л. Франк). Верховная власть должна сознавать смысл существования и идеал нации (Божий замысел о ней). Лишь общим служением этой высокой ценности преодолевается неразрешимое для либерализма противоречие между индивидуумом и коллективом, воспитывается чувство долга перед обществом (а не только право на свободу от общества, трактуемого в либерализме лишь как сумма уравновешивающих друг друга эгоизмов). «Идея национально-социального сотрудничества, основанная на духовном и этическом понимании жизни, глубоко заложена в психике русского народа»[2] (НТСНП).
– Государственные структуры должны естественно вырастать из народной жизни, с учетом национального характера, идеала и традиций: «единого мерила, единого образцового строя для всех народов и государств нет и быть не может»[3], — писал И.А. Ильин. Подражательство другим народам (как показал Февраль 1917 г.) может кончаться катастрофами. Так, западная идея разделения властей на три независимых ветви (законодательную, исполнительную и судебную) вообще не соответствует русской духовной традиции соборности — общенародного стремления к истине; речь может идти лишь о гармоничном разделении этих трех функций внутри единой государственной власти.
– Демократия, понимаемая как народное самоуправление, не есть панацея сама по себе. Народное самоуправление не может быть эффективным без ответственного народа. П.И. Новгородцев писал: «Если демократия открывает широкий простор свободной игре сил, проявляющихся в обществе, то необходимо, чтобы эти силы подчиняли себя некоему высшему обязывающему их началу. Свобода, отрицающая начала общей связи и солидарности всех членов общения, приходит к самоуничтожению»; «демократия, как и всякая другая форма государства, сильна только тогда, когда над ней стоит справедливость, когда народ не забыл, что в мире есть Высшая воля, пред которой народная воля должна преклониться. ... будущее демократии, как и всякой другой формы, зависит от будущности религии»[4].
– Свобода — необходимое условие для развития человека, но не самоценность. Свобода связана с ответственностью за пользование ею; а политические права — с обязанностями. Даже либерал В.А. Маклаков пришел к выводу, что у человека не может быть «неограниченных прав» и «безграничных личных свобод. Не в конкретном объеме свобод, который законами может быть изменяем, подлинное обеспечение “прав человека”, а в чем-то другом...»[5].
«Существуют ступени и градации свободы. Максимальная свобода должна быть в духовной жизни, в совести, в творчестве, в отношении человека к Богу. Но свобода ограничивается и делается минимальной по мере спускания к жизни материальной»[6], — полагал Н.А. Бердяев (с чем можно согласиться в области государственного законодательства, но, разумеется, не «свободомыслия» как такового, чем грешил сам Бердяев). Тем более личное самоограничение будет необходимо в переходный послекоммунистический период: «Для создания нового мира, для перехода к новому социальному строю необходимо пройти через серьезную аскезу... в противостоянии соблазнам мира, личность порабощающих»[7]. Причем, эти соблазны не только порабощают: западные гедонистические идеалы земного «счастья» и индивидуалистический эгоизм рано или поздно приведут к саморазрушению мира — при одновременном росте технического могущества человечества.
Многоукладность социально-рыночной экономики
– Именно поэтому нельзя выпускать экономический механизм из-под духовного контроля. Плюрализм и свобода в экономической жизни будут укреплять общество, лишь если его члены «будут сторонниками мировоззрения, утверждающего господство духовных начал над материальными». А не наоборот: «...глубоко заблуждаются, когда утверждают, что свобода хозяйственного самоопределения есть основа всех остальных свобод личности и поэтому уничтожение ее есть гибель всех остальных видов свободы»[8], — утверждал Н.О. Лосский. Беспредельная экономическая свобода тоже может породить рабство — ибо это идеальная среда для господства сильного над слабым. В экономике существует оптимальная граница свободы, при переходе которой в одну сторону получается произвол сильного, в другую — угасание экономической жизни из-за отсутствия живой инициативы.
Необходим строй, когда «Частный капитал, свобода организации частных промышленных предприятий и свобода труда в этом строе сохраняются, но регулируются новыми правовыми нормами и учреждениями с целью оградить рабочего от эксплуатации капиталом и обеспечить общественно полезную функцию частной собственности... Идеал хозяйственной демократии есть не социализм и не анархический капитализм, а синтез ценных положительных сторон того и другого строя»[9].
– Этот синтез означает многоукладность экономики: частный, кооперативный, общинно-муниципальный, государственный секторы и их смешанные формы (в этом соглашались практически все эмигрантские деятели и организации как рассматриваемого периода, так и послевоенные НТС, ЦОПЭ, СБОНР и др.). Проф. А.Д. Билимович предлагал для этого понятие — «социальный или народный капитализм»[10].
Возникшие на Западе после Второй мировой войны «социально-рыночные модели» лишь отчасти соответствуют этому, ибо исходят из перераспределения доходов между разными слоями на основе рациональных соображений государственной выгоды (нищие и безработные опасны своим недовольством). В предлагаемом же русском представлении об экономике более важны положительные духовные критерии; сама предпринимательская деятельность понимается как один из видов служения своей стране и ее исторической миссии. (Некоторое отражение этого принципа заметно в японской модели, где выгода — не главная ценность, ибо подчинена этике; поэтому современная экономика в Японии включила в себя и экономически нерациональные, «патриархальные» нравственно-социальные отношения.)
– Это связано с новым осмыслением статуса частной собственности на средства производства: из неограниченного владения она, дополненная социальной и национальной ответственностью, превращается в «функциональную собственность», которая, будучи частным владением, служит интересам всего общества. Этот принцип официально провозгласила Католическая церковь, после Второй мировой войны он в известной мере вошел в практику многих демократических стран, где антиобщественное владение частной собственностью не допускается законом[11]. В России это особенно должно касаться собственности на землю и на природные ресурсы: необходимо воспитание владельца к нравственному пониманию земли как доверенной ему частицы общенационального достояния, дарованного Богом всему народу.
Ограничение финансовой власти
– Нуждается в переосмыслении и мировая финансовая система. Конечно, есть незыблемые финансово-экономические законы — здоровая экономика должна строиться на них. Но человеку, наделенному свободой воли, недостойно впадать как в исторический, так и в экономический детерминизм. Человеку как существу духовному дано совершенствовать общество, в том числе финансово-экономические структуры, а не безвольно подчиняться им. Тем более не существует «экономических законов», которые освящают любые формы неравенства и ростовщичества. Такие «непреложные» законы выдуманы буржуазной политической экономией для самооправдания, — утверждал Бердяев. Американский автомобильный промышленник Г. Форд также считал в те годы, что под маскою некоторых «экономических законов» скрываются методы манипуляции; он категорически отказывался подчиняться власти денег, которая непроизводительна, но столь могущественна, что «немногочисленные индивидуумы подчиняют под свое господство государства и народы»[12].
Уже цитированный выше Н.Н. Зворыкин предлагал альтернативную финансовую систему, предназначенную только для внутреннего обращения. В отличие от передачи Центрального банка в руки частных банкиров (как это сделано в США) — финансы должны представлять собой «собственность государственную, имеющую своим назначением обслуживать, наряду с другими орудиями мер и веса, весьма важные общественные нужды», а не быть средством коммерческой наживы для банков. «Монета не товар, а единица счета и орудие для расчетов при торговых сделках; означенная на монете цена должна быть величиною постоянною, незыблемою, а как мерило стоимости ни купле, ни продаже, ни биржевой котировке подлежать не должна»; процент за кредиты должен быть таким же, как и процент на вклады. Финансирование национальной экономики производится не внешними займами, а внутренними государственными кредитами под залог земли и создаваемых трудом ценностей. Это было предложено Зворыкиным еще до подобных реформ в национал-социалистической Германии, но побуждение было то же: разработать средство «защиты... против мирового господства золота и Финансового Интернационала», иначе будущая Россия «неизбежно, в скором же времени превратилась бы в иностранную колонию»; Россия «должна искать возможности выбиваться из критического положения исключительно собственными силами, рассчитывая только на свои неисчерпаемые природные богатства и на не имеющую себе равной рабочую силу»[13].
Новгородцев, ссылаясь на исследования западных ученых, тоже отмечал опасности финансовой власти. Он писал, что «в демократиях с естественной необходимостью над общей массой народа всегда выдвигаются немногие, руководящее меньшинство... Это давно замеченное и притом совершенно естественное явление, что демократия практически всегда переходит в олигархию, правление немногих». Так, «в отношении к Соед. Штатам и Канаде приходится сделать оговорку о могущественном значении здесь денег, о силе плутократии. Еще громче и тревожнее звучат эти жалобы во Франции, где, по словам Гюи-Грана, “власть денег портит все”, где “нет организованной духовной силы, способной нанести этой власти удар”. Брайс подтверждает, что и вообще говоря “демократия не имеет более настойчивого и более коварного врага, чем власть денег”... Шпенглер делает вывод, что “при посредстве денег демократия уничтожает самое себя”...»[14].
Об этом и сегодня напоминает А.И. Солженицын: «Наш государствовед Б.Н. Чичерин отмечал еще в ХIХ веке, что из аристократий всех видов одна всплывает и при демократии: денежная. Что ж отрицать, что при демократии деньги обеспечивают реальную власть, неизбежна концентрация власти у людей с большими деньгами». Поэтому: «Банки — нужны как оперативные центры финансовой жизни, но — не дать им превратиться в ростовщические наросты и стать негласными хозяевами всей жизни»; «...не заманивать к нам западный капитал на условиях, льготных для него и унизительных для нас, только придите и володейте нами, — этой расторговли потом не исправить, обратимся в колонию»[15].
Конечно, христианин не должен ни бояться этих «накопителей земных богатств», ни завидовать той земной власти, которую обеспечивают деньги. Но к тому, как этот Финансовый интернационал распоряжается своей властью — во благо или во зло для общества и государства — мы не можем быть равнодушными. Для христианина неприемлема власть денег, переходящая из экономической сферы в социально-духовную и поощряющая упомянутую «варваризацию» общества. Лишь с учетом этого обстоятельства становится понятным стремление к автаркии (независимой, самодостаточной национальной экономике) как у фашизма, так и в разработках русской эмиграции.
Трудовой строй
– Преодоление классового антагонизма за счет правильного распределения прав и обязанностей — именно в этом заключается справедливость, а не в непременном равенстве. Неравенство людей — естественно по их природе и неизбежно, если уважать их свободу и индивидуальность. Поэтому в отличие от принудительного равенства при социализме — государство должно обеспечить лишь равенство граждан перед законом и равенство возможностей. Но, в отличие от классового общества, дальнейшее неравенство людей должно основываться лишь на их личных качествах и личном труде, а не на привилегиях, связанных с происхождением, коррупцией или эксплуатацией других.
– Для этого важно культивирование духовной (а не только экономической) роли труда в обществе: «Рациональное хозяйствование только тогда праведно, когда хозяйственный труд не расхищает, а строит как душу трудящегося человека, так и образ преображаемой трудом земли»[16], — писал Ф.А. Степун. И о. Сергий Булгаков много работ посвятил религиозно-этическому осмыслению труда как преображения мира, как человеческого соучастия в Божием деле (в отличие от капитализма, где труд — лишь продаваемый товар).
Именно этот смысл заключен в понятии «трудовой строй», которое часто встречается в работах этого времени и в котором, по Федотову, не капитал — а «труд становится мерилом социальных ценностей и ложится в основу социальной иерархии. Если в феодальном и патриархальном обществе аристократия основывала свое право на землевладении (и военной доблести), в капиталистическом — на денежной собственности (и таланте), то в рабочем создается аристократия, основанная на труде (и творчестве)»[17]. «Весь смысл корпоративного государства — в осуществлении трудового социального строя»[18]. Бунаков-Фондаминский тоже предлагал название строя — «трудовой»[19]. Отсюда же происходят и названия как Российского Трудового Христианского Движения (РТХД), так и Национально-Трудового Союза Нового Поколения (НТСНП).
О власти: необходимость переходной диктатуры и корпоративизм
– Как огромные размеры России и ее многонациональный состав, так и характер русского народа предполагают создание более сильной центральной власти, чем в других государствах. Тем более в переходное послекоммунистическое время будет необходима национальная, воспитывающая народ диктатура[20] — это подчеркивали не только монархист И. Ильин, но и более либеральные Франк, А.В. Карташев, и даже авторы чисто республиканского склада. Так, Степун называл такую власть «авторитарной демократией»:
«Политическою формою, в которой наиболее легко будет удумать русскую жизнь, согласно русской идее, мне на ближайшее после падения или низвержения большевиков время представляется республика с очень сильной властью. Президент выбирается всенародным голосованием на пятилетний срок. На этот срок он получает диктаторские полномочия. Назначаемый им совет министров не требует утверждения со стороны высшего органа народного представительства. Вся полнота ответственности падает на президента». «Я уверен, что вне формы авторитарной демократии русская идея неосуществима»[21].
Однако, в любом случае, в русском понимании верховная власть — это не только право применять силу для ограничения эгоизма и противодействия злу, но прежде всего — долг поступать по совести. Власть не «слуга народа», потакающий всем его соблазнам и слабостям (даже ему во вред), а его мозг, служащий общенациональному благу. Предотвращение же злоупотреблений верховной властью в условиях правового государства должно обеспечиваться на разных уровнях — Церковью, религиозно-нравственными авторитетами, честными правоохранительными органами, независимыми средствами информации и структурами самоуправления.
– Представительные органы власти (законодательные или законосовещательные) — не математическая игра любых мнений, а совместный выбор очевидного для всех истинного решения (в этом смысл русской соборности). Отрицая диктат арифметического большинства над меньшинством, даже Маклаков вплотную подошел к этой цели народного представительства: «искать и достигать соглашения»; «народоправство может покоиться только на общем согласии». «Если его и не всегда можно достигнуть» (тогда в духе справедливости решает глава государства) — все же «стремиться должно к нему». «Конечно, этот порядок усилит значение “главы государства”, с чем демократии долго боролись»[22].
– Для создания такого народного представительства (и более низких структур самоуправления) необходим отбор лучших, мудрых и справедливых людей. Это возможно не голосованием за рекламируемых сверху (большими деньгами) партийных кандидатов, а — снизу, на основе ступенчатого народного представительства по линиям органичных, наиболее устойчивых структур общественного самоуправления; партиям в таких выборах делать нечего (к этому выводу в русской эмиграции пришли столь разные люди, как В.А. Маклаков, И.А. Ильин, А.И. Солженицын, А.П. Федосеев).
– Корпоративизм (о его европейском варианте уже сказано в главе 16) — одна из гармоничных структур такой организации общества, не раздробляющая его по классовому и партийному признакам, а соединяющая разные классы по принципу социально-трудовому. «Корпорация строится снизу вверх равноправными членами: это есть осуществленное самоуправление»[23] (И.А. Ильин), которое дополняет сильную верховную власть. И в проекте Маклакова (который предложил сильную президентскую власть и выборы народного представительства не на партийной, а «на органической, профессиональной и социальной основе»), как подчеркивал его биограф Г.В. Адамович, было «кое-что навеяно новейшими государственными идеологиями, в частности фашизмом... именно корпорациям по его теории и должна принадлежать в народном представительстве главная роль»[24].
НТСНП такую корпоративную структуру называл «деловым представительством» или «трудовым солидаризмом», который «не отрицает частной собственности... признает частные интересы» и «подчиняет их целям общенационального блага»[25]. Созвучно этому писал Бердяев: «Мир должен был бы состоять из трудовых общин, духовно скрепленных и объединенных в федерацию»; «Политические парламенты, выродившиеся говорильни, будут заменены деловыми профессиональными парламентами, собранными на основаниях представительства реальных корпораций, которые будут не бороться за политическую власть, а решать жизненные вопросы, решать, например, вопросы сельского хозяйства, народного образования и т.п., по существу, а не для политики»[26].
– Выборы в органы власти имеют смысл лишь тогда, когда голосует опытная и ответственная часть населения (поэтому уместен ценз возраста и оседлости), когда голосование — обязательный долг каждого гражданина и подсчет голосов производится не от числа проголосовавших (так, в США президент правит на основе лишь четверти голосов взрослого населения), а от всего числа избирателей. При выборе в представительные органы необходимо разумное сочетание пропорциональной системы (отражающей спектр разных общественных сил) с мажоритарной (позволяющей избираться талантливым независимым политикам). Избранники должны быть ответственны перед избирателями, то есть могут быть отозваны ими.
– Особое внимание следует уделить средствам массовой информации как «четвертой» власти: она стала мощным инструментом финансовых кругов, с помощью которого они формируют «мнение народа», приводят к власти своих ставленников, дискредитируют соперников. В наше время мировые СМИ способны устраивать государственные перевороты, революции и даже войны в интересах «денежной аристократии». Поэтому «четвертая» власть должна непременно находиться под контролем общества, в том числе и для соблюдения нравственных норм.
– Все это вместе взятое: сильная верховная власть (сознающая духовный идеал народа) и корпоративная структура (сохраняющая цельность нации) предотвращает и всесилие «денежной аристократии», которая вольготно чувствует себя в атомизированном обществе, именно поэтому навязывая ему свое либеральное понимание демократии как отсутствия единых национальных и духовных ценностей «по ту сторону добра и зла».
Современные идеи корпоративизма
Завершая тут практические выводы из анализа демократии и фашизма, отметим современное (начало 1990-х гг.) отражение описанного опыта в «нонконформистской» части русской эмиграции. Сразу после Второй мировой войны он в яркой форме был изложен И.А. Ильиным в «Наших задачах»[27], но многие элементы его отразились в последующих эмигрантских разработках.
В частности, в действующей до сих пор (1992 г.) Программе НТС корпорация выступает в виде «Трудового союза», создаваемого на основе «трудовых формаций». Правда, в послевоенных программных материалах НТС линия сословно-корпоративного («делового») представительства с законодательными полномочиями (Совет Труда) выступает уже не в качестве единственной, а дополняет другие виды представительства в органах власти: представительство прямое (всеобщие выборы политиков), ступенчатое (делегирование от местных самоуправлений), национальное (от культурно-национальных автономий в многонациональном государстве). Прямое представительство тут уже не исключает выдвижения кандидатов партиями — то есть после войны НТС изменил свою точку зрения и на «зло партийности», признав его естественным следствием свободы политических убеждений[28]. (Правда, из обсуждаемого в 1993 г. проекта Программы НТС исчезли последние следы корпоративизма[29] — но это говорит скорее о превращении НТС в партию западно-демократического типа, чем об устарелости корпоративных идей.)
Солженицын в работе «Как нам обустроить Россию?» учел многое из описанного эмигрантского опыта. Характерно уже отношение Солженицына к демократии: она приемлема «как средство, а не как цель», нельзя превращать ее в культ и сводить к таким «вторичным, необязательным признакам», как парламентский строй и всеобщее избирательное право. «Эти два последних принципа совсем не очевидны», главное — свобода личности и правовое государство (каковым может быть и монархия). «Права личности не должны быть взнесены так высоко, чтобы заслонить права общества... в случае конфликта национальной безопасности и прав человека приоритет должен быть отдан национальной безопасности, то есть целости более общей структуры, без которой развалится и жизнь личностей». Для Солженицына важна целостность нации как личности, поэтому и западный принцип полного разделения законодательной, исполнительной и судебной властей спорен: «не есть ли это распад живого государственного организма? Все три распавшиеся власти нуждаются в каком-то объединяющем контроле над собой — если не формальном, то этическом». По этой же причине Солженицын подвергает резкой критике партийность в политике и в виде нравственного дополнения к двухпалатному парламенту предлагает явно корпоративное решение: «Дума, составленная от социальных слоев и профессий, можно сказать — от сословий»; «жизнедеятельные сословия... не в кастовом смысле, а — по профессиям и отраслям приложения труда», «основанные на духовном и деловом сотворчестве людей одной профессии»[30].
Корпоративные идеи можно найти даже на самом левом фланге современной эмиграции, например, у такого агрессивного и часто антирусского социалиста-атеиста, как В.В. Белоцерковский (хотя он об этом не подозревает). Он предлагает синтез капитализма и социализма — «третий путь» на основе самоуправления предприятий с «групповой собственностью на средства производства». При таком государственном строе «выборы в контрольно законодательный орган власти должны производиться по производственному принципу». То есть «Законодательная власть в обществе самоуправления неизбежно окажется беспартийной по своему характеру... В будущем мыслимо и полное “отмирание” партий». Белоцерковский напоминает, что сходные идеи содержатся в намерении польской «Солидарности» создать в парламенте беспартийную «Палату самоуправлений», которая «станет первой по значению»[31]. (Разумеется, этот автор допускает и много несуразностей[32], ибо исходит из атеистического мировоззрения в духе анархо-синдикализма. В его библиографии отсутствуют работы как о традиционном русском самоуправлении, земствах, кооперации, так и о западном корпоративизме и католическом социальном учении.)
Все это еще раз показывает, что корпоративизм — не монополия фашизма, а одна из органичных демократических структур самоуправления, коренящаяся в европейском христианском Средневековье. И в 1930-е годы христианский корпоративный строй в Австрии (пресеченный гитлеровским «аншлюсом») вел не к тоталитаризму, а к укреплению свободы экономики, науки, культуры, религии, ибо корпорации мыслились как самоуправляющиеся ячейки общества под общей крышей государства. Не привел к тоталитаризму и христианский корпоративизм в Испании и Португалии. А.В. Карташев даже после Второй мировой войны именно об этих странах писал как о «неожиданном и новом факте возрождения в новых формах христианского государства... Здесь душой всех реформ стала христианская идеология...»[33].
Многие из цитированных эмигрантских публикаций содержат ценные идеи для российского будущего. Можно надеяться, что они окажутся полезны подлинным российским реформаторам — как упомянутые работы Бердяева в 1960-е годы оказались полезны российской подпольной организации ВСХСОН: ее интересная программа, не в пример правительству послеавгустовской (1991) России, также учитывала описанные недостатки партийной демократии и намечала национальные пути их преодоления.
Конечно, в отрыве от родной земли и реальной ситуации можно осмыслить лишь основные принципы государственного строительства. Но один из этих принципов как раз заключается в отказе от доктринерства. Нет раз и навсегда найденных «панацей» — ни для всех народов, ни даже для всех случаев жизни одного народа. Главное: «...в каждую минуту исторического развития должны утверждаться те формы политической жизни, которые несут в себе гарантию максимального “оправдания добра”»[34], — писал Степун.
Это отметил и Солженицын: «...государственное устройство — второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве — допустим любой порядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве — невыносима и самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности — то это проявится при любом строе»[35].
Подобный принцип высказал в беседе с русскими эмигрантами и один из отцов католического социального учения, духовный отец западногерманского «экономического чуда» — О. фон Нелл-Брейнинг: «В период процветания страны можно позволить себе многое, можно выбирать то или иное решение, но в случае крайней нужды есть только одна единственная возможность спасти свое существование... Есть ситуации, в которых необходимо рационировать продукты питания. Есть ситуации, в которых рационирование продуктов питания является совершеннейшей бессмыслицей. Но с тех пор, как существует мир, в осажденной крепости всегда прибегали к рационированию продуктов, чтобы не получилось так, что сильные возьмут себе все, а слабые погибнут». Надо «каждый раз искать оптимальный синтез. ... спрашивай себя лишь, что наилучшим образом соответствует требованиям ситуации, перед которой тебя поставил Господь Бог в данный конкретный момент»[36].
+ + +
О «лжи и правде социализма»
Вооружившись этим принципом трезвомыслия, уместно, наконец, сказать несколько слов и о социализме — несмотря на то, что в России у него достижение было одно: он показал, как не нужно строить общество, продемонстрировав от обратного значение личности, ее свободы и религии. Однако с точки зрения строительства Нового града вопрос выглядит сложнее. Нас в данном случае интересует не политическое, а этическое содержание социализма; оно объясняет, почему многие из цитированных «новоградцев» (Бердяев, Федотов, о. Сергий Булгаков, Степун) использовали это слово в положительном смысле, за что нередко подвергались преувеличенным упрекам в просоветских симпатиях.
С одной стороны, для их отношения к социализму характерно то, что было сказано еще в сборниках «Вехи» и «Из глубины», которые отчасти можно считать предтечами описываемых «новоградских» поисков. С этой точки зрения: «Социализм — плоть от плоти и кровь от крови буржуазно-капиталистического общества... Он духовно остается в той же плоскости. Социализм буржуазен до самой своей глубины и никогда не поднимается над уровнем буржуазного чувства жизни и буржуазных идеалов жизни. Он хочет лишь равной для всех, всеобщей буржуазности, ...рационализированной и упорядоченной, излеченной от внутренней, подтачивающей ее болезни...»[37], — писал Бердяев.
С другой стороны, многие религиозные мыслители не могли не видеть первоначального этического истока русского атеистического социализма, о котором тот же Бердяев верно заметил: «...русские из жалости, сострадания, из невозможности выносить страдание делались атеистами. Они делаются атеистами, потому что не могут принять Творца, сотворившего злой, несовершенный, полный страдания мир. Они сами хотят создать лучший»[38]. В этой неспособности религиозно понять проблему теодицеи, то есть существования зла в мире (оно, напомним, коренится в злоупотреблении свободой воли, дарованной Богом ангелам и человеку), и заключается исток русского социализма как утопии создания земного рая «своею собственной рукой». Духовную проблему существования мирового зла социалисты вознамерились решить одними лишь социальными средствами, в том числе насильственными.
Но победить духовную ложь социализма можно, лишь признав его частичную социальную правду: неприятие несправедливости тогдашнего капитализма, стремление устранить социальное зло. Ведь и в описанных течениях 1930-х годов, как и в фашизме, заметны социалистические (коллективистские) тенденции, только не атеистические, а национально-религиозные.
«Пусть социализм как универсальная система общественной жизни изобличен в своей ложности и гибельности; но история показывает, что и крайний хозяйственный индивидуализм, всевластие частно-собственнического начала, почитаемого за святыню, также калечит жизнь и несет зло и страдания; ведь именно из этого опыта и родилась сама вера в социализм»[39].
Таким образом, писал Бердяев, «Очень разной оценке подлежат метафизическая и духовная сторона социализма и его социальная и экономическая сторона. Метафизика социализма в преобладающих его формах совершенно ложна... Тоталитарный, интегральный социализм есть ложное миросозерцание, отрицающее духовные начала, обобществляющее человека до самой его глубины. Но социальная экономическая сторона социализма справедлива, есть элементарная справедливость. В этом смысле социализм есть социальная проекция христианского персонализма. Социализм не есть непременно коллективизм, социализм может быть персоналистическим, анти-коллективистическим. Только персоналистический социализм есть освобождение человека... Персоналистический социализм кажется противоречивым словосочетанием. Упрощенное мышление легко склоняется к мысли, что социальная проекция персонализма есть либерализм. Это очень большое заблуждение. Либерализм в жизни экономической и социальной был идеологией капитализма, персонализм же есть непримиримое отрицание капиталистического строя. Персонализм не допускает превращения человека в вещь и товар...»[40]. Сказано это несколько туманно, однако демонстрирует возможность самых разных трактовок социализма с отделением в нем положительных аспектов от отрицательных.
Эта мысль о «лжи и правде социализма» — одна из основных в том социально-политическом течении русской религиозной философии ХХ в., которое ставило себе цель, говоря словами о. Сергия Булгакова, отнять у Маркса и вернуть Христу несправедливо отнятое социальное призвание Церкви. Различия по этому поводу у разных мыслителей можно видеть лишь в терминологии.
Так, Г.П. Федотов, хотя и признавал, что именно попытка реализации социалистических идеалов «повинна в гибели России», все же ставил себе «дерзновенную цель»: «спасти правду социализма правдой духа и правдой социализма спасти мир»[41]. В 1932 г. он писал: «...гибель доктринального социализма есть творческая гибель. Если социализм умирает, то сама жизнь социализируется... Наше поколение не знает, и до конца не узнает, живем ли мы в начале социалистической эры или в конце цивилизации»[42].
Степун писал, что объединение всех живых русских сил возможно только «на защите духоверческого свободолюбивого социализма»[43].
И о. Сергию Булгакову слово «социализм» казалось приемлемым, с уточнением: «Достоевский говорил иногда: православие есть наш русский социализм. Он хотел этим сказать, что в нем содержится вдохновение любви и социального равенства, которое отсутствует в безбожном социализме». Социализм в России оказался бедствием именно потому, что для него «не существует тех религиозных границ, которые полагаются насилию признанием личной свободы... Однако возможен иной, так сказать, свободный или демократический социализм, и, думается нам, его не миновать истории. И для православия нет никаких причин ему противодействовать, напротив, он является исполнением заповеди любви в социальной жизни... Когда железные клещи безобразного коммунизма, удушающие всякую жизнь, наконец разожмутся, русское православие духовно использует те уроки, которые посланы ему Провидением в дни тяжелых испытаний, в области социального христианства»[44].
Именно не «христианский социализм», а «социальное христианство» есть более точное название искомого течения в русской эмиграции. Поэтому Франк настойчиво призывал уяснить «принципиальное различие между социализмом (как правовым строем) и социальными реформами. Социализм есть... замысел принудительного осуществления правды и братства между людьми; в качестве такового он прямо противоречит христианскому сознанию свободного братства во Христе. Идея же социальных реформ и социального законодательства состоит в том, что государство ограничивает хозяйственную свободу там, где она приводит к недопустимой эксплуатации слабых сильными»[45].
Как «социальную проекцию христианства»[46] (С. Левицкий) определял свой солидаризм и НТС. И даже И. Солоневич, задиристо критиковавший НТС за чрезмерный «социализм» («вместо священной социалистической собственности останется столь же священная функциональная»), часто утверждал то же самое о социально-экономической системе при монархии: «Царская Россия была... самым социалистическим государством мира. ...почему-то именно в России целый ряд коллективистических предприятий — начиная от казенных заводов, бывших государственной собственностью, и кончая сибирской кооперацией, опиравшейся на мелкую частную собственность, бесконечными “артелями”, строившимися по принципу “трудовых коллективов”, офицерской кооперации... — проявили большую хозяйственную жизнеспособность, чем где бы то ни было в мире»[47].
Таким образом, демонтируя советский атеистический социализм, не следует выплескивать вместе с водой и ребенка, как это делает, например, Герой социалистического труда (ставший «невозвращенцем») А.П. Федосеев, строящий весь свой проект «новой России»[48] лишь на страстном отрицании лжи социализма — без учета накопленного эмиграцией опыта. Еще чаще люди выбирают себе место в политическом спектре, слева или справа, не только отталкиваясь от «лжи», но абсолютизируя ту или иную частичную «правду», которая присутствует в каждом политическом течении — не замечая соседствующей «лжи».
Можно сказать, что в своих разработках русская эмиграция стремилась отделить правду от лжи и соединить все правды разных общественных систем. Для этого необходимо осознание той самой Истины о духовном устройстве мира, которую игнорировали и демократия, и социализм, и фашизм. Эту истину дает только христианское учение.
Христианская религия — единственная, объясняющая и смысл индивидуальной жизни, и смысл человеческой истории. Утрата этого знания — главная причина кризиса ХХ века. Ибо в мире нет духовной пустоты: где нет религии Бога — действует религия его соперника, диавола. Рассматривая в этом масштабе понятия должного и недолжного, христианство дает также критерии реально осуществимого и утопичного в земном мире. Только при осознании этого «духовного сопромата» можно браться за строительство Нового града.
Но тогда уместен вопрос: так ли уж нов может быть фундамент этого Нового Града в свете христианской истины о мире? Нельзя не видеть, что в этом «новом» для нас, русских, просвечивает вечный первообраз России — Замысел Божий о ней, который познается нами ответно как русская идея: Святая Русь.
Как писал заведующий идеологическим отделом Главного Совета РТХД в Югославии Б.Р. Гершельман, до революции «Наши ученые-государствоведы... русский государственный строй старались подогнать, довольно произвольно, под ту или другую категорию иностранных государственных организмов, сближая его то с французским просвещенным абсолютизмом, то даже с восточным деспотизмом... Только после разразившейся в России катастрофы, уже в эмиграции, мы стали понемногу приходить к пониманию того, что русский исторический государственный строй, основанный на началах Святой Руси, представлял собою явление вполне своеобразное и несравненной ценности»[49].
Посмотрим же далее, как русская эмиграция обосновывала русский идеал с этой точки зрения. В следующей главе мы начнем знакомиться с монархическим отделом эмигрантской «копилки», различными течениями и разномыслиями в этих кругах.
Примечания
1. Франк С. Крушение кумиров. Берлин. 1924. С. 102.
2. Национально-Трудовой Союз Нового Поколения. Курс Национально-политической подготовки. Белград. 1939. Часть III. С. 105.
3. Ильин И. Что есть государство — корпорация или учреждение? // Ильин И. Наши задачи. Париж. 1956. Т. I. С. 83.
4. Новгородцев П. Об общественном идеале. Москва. 1991. С. 548, 557.
5. Маклаков В. Еретические мысли // Новый журнал. Нью-Йорк. 1948. № ХХ. С. 134.
6. Бердяев Н. О рабстве и свободе человека. Париж. 1939. С. 181.
7. Там же. С. 183–184.
8. Лосский Н. Свобода и хозяйственная демократия // Новый град. Париж. 1932. № 3. С. 57, 59.
9. Там же. С. 58.
10. Билимович А. Экономический строй освобожденной России. Мюнхен. 1960. С. 25, 33–35, 111-112.
11. См.: Пушкарев Б. Программа НТС и формы собственности // Посев. Франкфурт-на-М. 1991. № 4.
12. Ford Henry. Erfolg im Leben. Mein Leben und Werk. München, 1952, S. 140.
13. Зворыкин Н. К Возрождению России. Париж. 1929. С. 168–170, 173.
14. Новгородцев П. Об общественном идеале. Москва. 1991. С. 549–551.
15. Солженицын А. Как нам обустроить Россию? Париж. 1990. С. 37, 18, 19.
16. Степун Ф. Идея России и формы ее раскрытия / Новый град. Париж. 1934. № 8. С. 24.
17. Федотов Г. Что такое социализм? // Новый град. Париж. 1932. № 3. С. 29.
18. Федотов Г. Наша демократия // Новый град. Париж. 1934. № 9. С. 24.
19. Бунаков И. Два кризиса // Новый град. 1932. № 2. С. 36–38.
20. Ильин И. Демократия — немедленно и во что бы то ни стало // Ильин И. Наши задачи. Париж. 1956. Т. I. С. 136.
21. Степун Ф. Идея Россия и формы ее раскрытия // Новый град. 1934. № 8. С. 22–23.
22. Маклаков В. Еретические мысли // Новый журнал. № ХIХ. С. 156; № ХХ. С. 143–148.
23. Ильин И. О сильной власти // Ильин И. Наши задачи. Париж. 1956. Т. I. С. 310.
24. Адамович Г. В.А. Маклаков. Париж. 1959. С. 230; Маклаков В. Еретические мысли // Новый журнал. Нью-Йорк. 1948. № ХIХ. С. 151–154.
25. Национально-Трудовой Союз Нового Поколения. Курс Национально-политической подготовки. Белград. 1939. Часть III. С. 89.
26. Бердяев Н. О рабстве и свободе человека. Париж. 1939. С. 184; Бердяев Н. Новое средневековье. Берлин. 1924. С. 50–51.
27. Ильин И. Наши задачи. Париж. 1956. Т. I и Т. II.
28. Программа Народно-Трудового Союза. Франкфурт-на-М. 1975. С. 53, 55, 58–59, 64, 72. См. также: Артемов А. Программа НТС и российская государственность // Посев. Франкфурт-на-М. 1991. № 2. С. 126–134.
29. Весной 1993 г. разослан членам Руководящего круга НТС для отзывов.
30. Солженицын А. Как нам обустроить Россию? Париж. 1990. С. 29–30, 36, 38–39, 49.
31. Белоцерковский В. Самоуправление. Мюнхен. 1985. С. 41, 149, 58-60, 63.
32. См. там же: С. 45, 10, 87–91. Будучи автором раскритикованных В. Белоцерковским «социально-христианских» глав книги «Солидарность» (Франкфурт-на-М. 1982. С. 166–172) — замечу: считая себя единственным поборником самоуправления, г-н Белоцерковский ломится в давно открытую дверь (и открытую вовсе не социалистами: и в теории и в практике социализм стремится как раз к обратному — к централизации власти). А игнорируя христианские основы как идеологии "Солидарности", так и традиций русского самоуправления, Белоцерковский стоит перед дверью, для себя закрытой... Видимо, именно поэтому (в духе: «Я не знаю, что на самом деле говорилось в папской энциклике “Квадрагезимо анно” 32 года, но...») ему удается обвинять Солженицына и НТС в том, будто они «с удивительной тщательностью и упорством блокируют любые идеи и сведения о самоуправлении» — и тут же упрекать их в корпоративизме.
33. Карташев А. Воссоздание Св. Руси. Париж. 1956. С. 61–62.
34. Степун Ф. Идея России и формы ее раскрытия // Новый град. 1934. № 8. С. 22.
35. Солженицын А. Как нам обустроить Россию? Париж. 1990. С. 24.
36. Солидаризм — идея для послетоталитарной России. Беседа А. Артемова и М. Назарова с О. фон Нелл-Брейнингом // Посев. Франкфурт-на-Майне. 1981. № 5. С. 49.
37. Бердяев Н. Философия неравенства. Париж. 1970. С. 150–151.
38. Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж. 1955. С. 35.
39. Франк С. Крушение кумиров. Берлин. 1924. С. 23.
40. Бердяев Н. О рабстве и свободе человека. Париж. 1939, с. 173–175.
41. Цит. по: Федотов Г. Лицо России. Париж. 1988. С. 8, 11.
42. Федотов Г. Что такое социализм? // Новый град. 1932. № 3. С. 21.
43. Степун Ф. Путь творческой революции // Новый град. 1931. № 1. С. 19.
44. Булгаков С., прот. Православие. Париж. Б. г. (1965). С. 361–363.
45. Франк С. Проблема «христианского социализма» // Путь. Париж. 1939. № 60. С. 31.
46. Левицкий С. Солидаризм как социальное мировоззрение // Посев. Лимбург. 1947. № 9. — Цит. по: Россия. Альманах общественно-политической мысли. Франкфурт-на-М. 1958. С. 39.
47. Солоневич И. Народная монархия. Сан-Франциско. 1978. Ч. I. С. 39, 60, 61, 48.
48. Федосеев А. О новой России. Лондон. 1980.
49. Гершельман Б. Русский идеал христианского государства. Ротаторное издание РТХД (материал для бесед). Б. г. (конец 1930-х гг.). Из архива автора.
