***
Дождётся небо пустотелое луны.
Тепла дождётся мёрзлая земля.
А я? Чего жду я? Чего ждут сны
от спящего меня,
когда приходят ровным наважденьем?
Я утром вижу только отраженья,
немые отблески зажжённого огня,
сменившегося всполохом рассвета.
Чего ждут летом сливы, яблони от птиц,
гнездящихся в солоноватых буклях.
Чего ждет слово, сложенное в буквах,
от букв? Только ли лишь звуков?..
И я, спускаясь к берегу, шепчу,
что ничего от жизни ждать я не хочу.
Что жизнь моя – не зал для ожиданий…
И спиннинг выпустит блесну забросом дальним.
Она пройдёт не торопясь реку-Оку.
Вдоль берега к сухому тростнику.
Здесь плещется в вечернем свете жерех.
Здесь ветер, словно мысли на лету,
с размаху рассыпается о берег.
***
Что там в пути?
Что нам пророчит старость?
Любовь, хоть и просил уйти, осталась,
Как тихая невидная болезнь,
Зашедшая в хроническое русло.
И в хронике заснеженных небес
сплошное обострение, и чувства,
закатанные в хрупкие снежки,
бросает мальчик в ледяную крепость.
Зима хоть не пришла ещё, но крепнет
немое ощущение, что жив –
и мальчик улыбается в окне.
Смешной, в огромной кроличьей ушанке.
Салазки выросли и превратились в санки
и с осликом приехали ко мне.
***
Тише. Тише.
Слышишь? Слышишь?
Как поёт ночной сверчок:
В доме бабушки под крышей
поселился мотылёк.
Баю-баю. Спи, малышка.
Баю-бабочка моя.
Все уснули, даже мышка,
даже мышкина семья.
Даже бабочка в плафоне
крылья свесив на просвет,
спит. И даже на Афоне
в храмах погасили свет.
Баю-баю. Баю-баю,
спи, а я во сне с тобой
в салки снова поиграю,
словно прошлою зимой.
Мы играем. Баю-баю.
Мы давно уже во сне.
Разрешим, давай, трамваю:
пусть развозит первый снег.
Баю-баю. Спи малышка.
Баю-бабочка моя.
Все уснули, даже мышка,
даже мышкина семья.
***
Убить стихотворением гюрзу.
Оклеветать на кухне занавески.
Нарисовать на ватмане грозу.
Уехать ненадолго в Спас-Залесский.
Нет, не товарняком, он не прибудет,
а в расписной телеге цирковой.
Где всё одно, медведи, словно люди,
где всё одно – в пути или домой.
Здесь нет убийства в телефонной будке.
Здесь не взрывают бомбой Опера.
Здесь по утрам приносит незабудки
береговой взъерошенный туман.
Протрёшь глаза с утра, бывало, выйдешь
и удивишься, как бросает тень
из шифера растресканная крыша.
Ты крикнешь: «Хей-я».
А в ответ: «Терень! Терень!».
***
Разряженную густоту лесную
вбирает нецелованное утро,
как будто ландыши венчаются, как будто
хмельных ручьёв звучат, как струны – струи.
Нет, не гитары, и не фортепьяно –
Орфоэпические струны междуречий.
Кузнечики собрались на поляне,
готовят речи.
О равнотравии, о водонедостаче…
О том, что мало светового дня.
– Коровка Божья, ну о чём ты плачешь?
– О том, что нету Бога у меня.
***
Это марш согласных и несогласных гласных.
Череда поколений от «я» до «ять».
Вспять повёрнутое словами время.
Отражённая в небе речная гладь.
Алфавитные поколения – это звуки,
прежде всего, к примеру: ш и щ –
слышится шум вагонов,
оловянные солдаты, кипящие в эшелонах,
пушки, направленные в тебя.
А потом поля, щавелем поросшие.
Тишина гробовая. Цветы – цвети!
Да поэзия с птичьего цоканья снизойдет до лая.
Что это? Как это? Не сойти б с пути.
Не сказать бы лишнего чего.
Смотрит в лица.
– Рядовой Авель.
– Я.
– Шаг вперёд.
Вечер. Пятница. В магазине народ.
А Иосиф плащ примерить возьмёт,
издали похожий на плащаницу.
