С ЛЮБОВЬЮ К РОССИИ
(беседа с Владимиром Крупиным)
- Владимир Николаевич, известно, каково положение на книжном рынке: современная отечественная художественная литература почти не издается, прилавки завалены переводными детективами, фантастикой, прикладными изданиями. Похоже, девальвировалось само понятие идейности, рассыпалось вместе с идеей тоталитарного государства. Так ведь недолго и самоуважение потерять, духовное миссионерство, свойственное русской литературе со времени ее зарождения. Как живут писатели в такой ситуации, как из нее выйти?
- Нынешнее положение писателя – расплата за предыдущую грешную жизнь. Долгое время для них существование было беспроблемным, безоблачным. Обеспеченность многих писателей, поэтов была выше, чем других категорий населения. Литература для многих секретарей, лауреатов, богатых поэтов-песенников была не целью, не подвигом, а средством к безбедному существованию. И нынешнее существование, нынешняя нищета – закономерная расплата. Мне скажут, что писатели, особенно провинциальные, всегда жили скромно. Да, но в каждой области и республике были свои, официальные, обласканные властью. Их теперешнее нытье по поводу тяжелых времен – от потери благополучия. Нынешняя безжалостная издательская практика не вернет многопудовые сочинения Ананьева, Сартакова, Рыбакова.
Помню, в типографии в Электростали мне показывали целые штабеля, улицы и переулки невостребованной книжной продукции. И это был – ширпотреб. Так что и он может превратиться в утиль.
- Что же делать? Идти в сторожа?
- В сторожа, на службу, в редакции газет, журналов, радио, телевидения, менять профессию, если уж понял, что не потянешь. Если писатель относительно молод, то такая перемена в издательской политике для него может оказаться полезной. Если же он в годах, слаб здоровьем и ничего не умеет, это уже трагедия. Но для таланта всякое страдание благотворно.
- Вы говорите, благотворно. Сомневаюсь. На своем опыте знаю, что раньше поводом для отклонения рукописи были многочисленные идеологические придирки, а то и просто разнос (в вашем журнале «Москва» мне его тоже устраивали), а сейчас – коммерческий спрос, дороговизна бумаги и типографских услуг. Думай как надо – издадим, плати – издадим. Не вижу большой разницы в этих двух подходах.
- Мне особенно и остро хочется защитить и подбодрить молодых. Они и раньше пробивались с трудом, а сейчас вообще никому не нужны. Издательство не только молодых, но и профессиональных не подпускает к печатному станку. У меня набор четырех книг рассыпали. Когда дождусь – Бог весть. Я при любом режиме издавался тяжело. А уж теперь-то, при моей открытой вражде к демократии в России, - тем более.
Думаю, что последняя надежда молодых – периодика, журналы, газеты. К сожалению, наши журналы ориентированы на известные имена, на дурную привычку к сенсации. Издатели забыли ту истину, что в памяти людей и в истории литературы остаются те из них, кто открывали новые имена и тем самым были полезны и своему времени, и будущему. Чтобы опубликовать неизвестного молодого, нужны смелость, чутье на талант, а этого нашим издателям не хватает: погрязли в борьбе за экономическую выживаемость.
- Сейчас действительно непростое время. На что же все-таки можно надеяться, не ставя окончательный крест на себе, на своей, так скажем, миссии?
- Во все времена, все правительства, особенно у нас, предпочитают глумиться и издеваться над писателем. Думаю, потому что хороший писатель всегда в оппозиции к системе. Это первая причина. Вторая – та, что талант – это Божий дар, обязанность творить, несмотря на экономические законы и власть. Под словами «Божий дар» всегда подразумевалось говорение правды, а правда не нужна. Божий дар нельзя путать с графоманским зудом, с самомнением и гордыней. Истинность литератора проверяется одним – любовью к России. Другого мерила для литературы я не вижу.
- А как в вашем журнале относительно новых имен и новых литературных надежд?
- Стараемся по мере сил. Но наши возможности резко уменьшились из-за бумажных, типографских и подписных трудностей.
- Журнал «Москва» - одно из немногих изданий, которые пытаются в наши дни унаследовать и сохранить национальную, патриотическую идею. Вот в этой идеологической борьбе (Бог с ней, раз уж без нее нельзя, будь она подспудной, как при застое, или открытой, как сейчас) что удалось сделать журналу, в чем вы видите его достижения?
- Мы первыми подняли вопрос о возвращении прав выселенных народов, о возрождении казачества, об украинском сепаратизме, о тяжелых недугах советской армии, об экономической и политической коррупции, первыми публиковали философов Ильина, Солоневича, ввели и продолжаем вести раздел «Домашняя церковь». Список можно и продолжить. Награда – преданность наших читателей.
- Может, не время и не место после четырех рассыпанных книг, но все-таки, над чем вы сейчас работаете?
- Уйдя с должности главного редактора, я с давно не испытанной радостью работал этим летом и закончил повесть, которая мучила меня десять лет, - о современности.
- Конкретнее нельзя?
- «Наш современник» обещал напечатать ее в этом году.
- Как-то раз слышал ваше выступление по радио, речь тоже шла о текущем литературном процессе, и, помню, мудрый увещевательный тон подействовал умиротворяюще…
- Видимо, период тяжелейших испытаний необходимо мужественно пройти, терпеть, а не скулить, не ныть, а работать. Рассыпали набор, а я вспомнил Гоголя, который в ответ на вопрос Анненкова: «Неужели вы думаете, что это можно напечатать?» - ответил: «Печать – вздор! Всё будет в печати». И тут же вспомнил о товарищах по литературному цеху, кричавших на протяжении последних тридцати лет: «Свобода есть только на Западе! Мы пишем в стол! Нас не печатают!» Ну вот, где эти величайшие произведения?
Скажете, мы завалены в прошлом запрещенной русской диссидентской литературой. Но даже лучший из них, Э.Лимонов, и тот падал до подзаборной брани. А.Зиновьев переходил грань между иронией и издевательством в «Катастройке», уровень В.Войновича примитивен и интересен для сытой толпы, В.Аксенов так и остался рабом искусственно построенной прозы, а И.Бродский сравнивает православную церковь с графином… И все они учат нас жить, вот что смешно. И всерьез изрекают пророчества. Это какая-то гримаса истории, карикатурный повтор ситуации прошлого века: Тургенев в Буживале, Гоголь в Риме, Достоевский в Баден-Бадене.
В современной литературе, в ее умонастроениях гораздо сильнее участвуют Зайцев, Шмелев, Платонов, Ремизов, опоздавшие на полвека…
- Вы считаете, что нигилистическая, резко обличительная литература не имеет права на существование?
- На утверждении литература достигнет большего. Отрицать грешно, а до обличения нам, грешным, не суждено подняться. Поэтому благотворнее работать на путях защиты и утверждения национальных святынь, национальной идеи, национального характера.
К слову о политике. Некоторым хотелось бы, чтобы литераторы были сплошь политизированы. Но литераторы – плохие политики. И это нормально, потому что дело литературы – дело культуры, а не политической истории. Унизились ведь до того, что писатели цитируют политиков, а не наоборот. Сошлюсь на опыт Мьянмы: у них законодательно запрещено писателям заниматься политикой. Тут ведь одно из двух – либо ты реализуешь свою пассионарность – либо спасаешь человеческую душу, либо ты политик, занимающий позицию, - либо одинокий затворник, обустраивающий свою душу и пытающийся спасти дорогих тебе, заблудших современников.
Беседу вел Алексей ИВИН
(газета «Московский литератор», №33, октябрь 1992 года).
