Всегда поражает: человек пишет десять лет, двадцать, тридцать… – и вот результат: сочинения престарелого автора – точно такие же, какими они были у него в юности. Не меняется ничего: ни частности письма (лексика, синтаксис, ритмика, композиции и пр.), ни мышление, ни чувства, ни темы, ни общий уровень владения речью. Развития нет. Бесконечное, безнадёжное, занудное топтание на уже утоптанном месте. Честнее было бы бросить это дело. Но нет – не бросает!..
Видя, что повторяюсь, захожу в тупик, я легко переключался на работу в жанре молчания и порой годами не писал ни строки. Это давало плоды: после долгого перерыва пишешь если и не принципиально лучше, то всё же немного иначе.
А другие даже коротких пауз не берут: «мели, Емеля, твоя неделя» (вся жизнь). Словно пружину в них на полвека завели – бесперебойный механизм для производства одинаковых текстов. Вечные заложники собственного недуга – графомании. Правда, изредка встречаются среди них и талантливые, однако и они быстро утомляют читателя.
Электронный призрак литературыШироко распространённое сегодня мнение: «Скоро совсем не останется ни традиционных журналов, ни книжных издательств. Литература на бумаге изживёт себя, полностью и окончательно перейдя в Интернет». Высказывающие его любят уверять (себя? мир?), что, мол, процесс этот неотвратим.
Сходным образом думал и Умберто Эко времён «Открытого произведения», «Отсутствующей структуры» и «Роли читателя». Но в дальнейшем он пересмотрел свои взгляды и внёс в них существенные коррективы, вплоть – как пример – до таких: «В одной из своих предыдущих статей, написанных ещё в прошлом тысячелетии, я отмечал, что в последнее время было сделано несколько открытий в области технологии, представляющих собой настоящий шаг назад […]», «[…] Интернет, – в основе которого лежит буквенный способ коммуникации, – уже вернул нас к Галактике Гуттенберга.» («Регрессивный прогресс», 2006). В общем и целом, последние двадцать лет Эко отводил Интернету довольно скромное место в пейзаже постиндустриального бытия. Будь он русским, его суждения стали бы, вероятно, ещё пронзительнее и жёстче.
Не знаю, писал ли об этом Эко, но хочу заострить внимание на следующем неопровержимом факте. Даже с точки зрения материальной, вопреки смехотворной убеждённости «прогрессивного» большинства, подобно попугаям повторяющего придуманные для него убогие штампы, книга куда самодостаточней, независимей, ёмче и – в конечном итоге – долговечней компьютера и современных электронно-цифровых носителей (хоть вышедшей из употребления дискеты, хоть лазерного компакт-диска, хоть «флешки», хоть и чего-то иного – грядущего). Книга, как известно, может дойти до нас в приемлемом для чтения состоянии чуть ли не через несколько столетий, а иногда и тысячелетий. А весь хвалёный Монблан информационных богатств (в кавычках и без), переведённый «в цифру», грозит рухнуть – частично, а то и целиком, – в любое мгновенье, причём – невосстановимо. И многие уже неоднократно убедились в чрезвычайной ненадёжности липовых «чудес» техники на собственном горьком опыте. Книга, повторюсь, на порядок устойчивей, автономней и жизнеспособней электронного текста, чьё – видимое глазом – существование, по меньшей мере, обусловлено наличием и исправностью транслирующей аппаратуры и присутствием электричества в розетке или аккумуляторе. Поэтому словесность, да и вообще культура, «изжившая себя на бумаге», будет обречена на положение зыбкого фантома, призрака, навсегда исчезающего от первого внушительного «дуновения» извне. Что, на мой взгляд, равнозначно её концу, смерти.
Дар и паразиты в XXI векеНа всякий – и самый скромный – дар в теперешнем мире направлены щупальца, жала и хоботки множества паразитов. А ведь в прошлом жирующих на таланте ближнего было всё-таки меньше. Причина сему единственная, и, при неспешном суде, лежит не в сфере морали и/или демографии: степень доступности таланта посторонним предельно повысилась.
Единственный способ бытия властиПомпезная ложь – всегда и во всём, по любому поводу – это, наверно, единственный способ бытия власти как таковой.
«Русскоязычный» вариантмеждународной фени
Чрезмерное количество всевозможных ошибок в опубликованных литературных текстах ХХI века подтверждает простую мысль: в постиндустриальном демократическом обществе ни одно направление или индивидуальное явление текущей литературы уже не может служить людям ни лингвистическим образцом, ни художественным идеалом, ни духовным или национальным ориентиром. «Современная русская литература», говорите?.. Гомерический хохот. Скорее: «русскоязычный» вариант международной позитивистской фени. О том, что кое-где номинально, по инерции остающийся при нём институт «редакторов», «корректоров», «редколлегий» – давным-давно одна пустая вывеска, идёт ли речь об известных столичных и всероссийских журналах или же о захудалых провинциальных сборничках, даже и упоминать как о самоочевидном не стоит.
Скудоумие ворьяЧужие произведения сегодня пытаются выдать за свои все, кому не лень. Но как же, бывает, топорно действуют эти мазурики! У меня в Интернете украли несколько рассказов, первоначально обнародованных в традиционных изданиях. Украли, как говорится, «от и до». То бишь механически скопировали, заменив имя автора, но оставив сопроводительные ссылки на бумажные публикации! Вот где пир скудоумия!..
«Эротика» литературного процессаДля работы над одним эссе мне в своё время пришлось довольно подробно знакомиться с образцами так называемой «массовой эротической видеопродукции» (это то, что разрешено производить и продавать). Основное условие изготовления сего товара: в кадре не должны появляться гениталии. Женщины в этих фильмах, как правило, предстают зрителю особями чрезвычайно возбуждёнными и демонстрируют широкий спектр соответствующих ситуации мимики, жестов, звуков. Мужчины – тоже пылки, динамичны, напористы и т. д. Однако при внимательном просмотре упомянутых действ от случая к случаю сталкиваешься с неожиданностями. Халтурная поспешность монтажа или ошибка оператора приоткрывают тебе смешную и жалкую изнанку происходящего. И ты можешь увидеть, что мускулистые, потные «воплощения мужественности и страсти»… как бы поделикатней выразиться?.. на самом деле физиологически (и, скорее всего, психологически) совершенно инертны, равно как – приходит вслед за этим открытием логичная мысль – и объекты их «вожделений». Перед смотрящим – всего лишь актёры, имитаторы, понарошку разыгрывающие заданный им сценарий, иначе говоря – туфта, дешёвое представление, плутовство.
Таков преимущественно и нынешний литературный процесс в провинции (да и в столицах): все эти напыщенно-импотентские, окутанные прекраснодушными витийствами «проекты», пафосные выступления, лучезарные издания, мишурные сходки… Фасад – эффектный, но всё, что за ним, суть – здорового человека отвращает.
Ничего удивительного! Ведь и почти всё наше общество теперь – общество стремящихся казаться, слыть, «звучать», а не быть. Общество тотального «как бы». Общество всеобъемлющего обмана и – что намного страшнее! – самообмана.
Нравственность художникаДоброта, нравственность художника – во внимательном, честном взгляде на мир во всех его многоразличных проявлениях, а не в построении неких «правильных» структур бытия и не в вынесении вердиктов «неправильным».
Модернизм как ругательствоПо наивности написал в статье «Гомеров не видать» («Литературная Россия», № 15 от 15 апреля 2011 г.) следующее: «Очень странно, но даже самое мощное и эстетически универсальное явление в литературе XX века, а именно модернизм, русскими литераторами совершенно не прочитано, не понято и не принято к сведению». Куда там! Дело ещё хуже: оказывается, для некоторых сочинителей, да не простых, а с учёными званиями, модернизм и по сей день – не феномен культуры, а, как было в советском литературоведении, ругательство, ярлык. И этот ярлык по своему невежеству они вешают на тех, кто пишет сегодня и никакого отношения к модернизму, по большому счёту, не имеет.
Узнал я об этом из реплик омского автора Х. на самом демократичном литературном сайте России. И сдуру затеял с ним «полемику» – объяснил, как сумел, что такое модернизм, помянул добрым словом великих писателей-модернистов: Пруста, Кафку, Вирджинию Вулф, Фолкнера, Камю, Андрея Платонова… Но не оценил ни одно из этих имён уважаемый профессор, заслуженный деятель культуры РФ, директор литературного музея. Дал понять, что собственное реноме (какое? ортодоксального расклейщика нелепых ярлыков?) ему важней и дороже каких-то там Платоновых… Вот так мы и пришли прогрессивной поступью к жизни в пещере XXI века.
Поэты советской эпохиВ советскую эпоху вызрело много разных поэтов, ни в коем случае не сводимых к соцреализму. Но и принципиально вывести их за рамки соцреализма (как модно делать сейчас), не сузив, не извратив, – невозможно, да и не нужно.
Ответ на публичный упрёкВ отличие от большинства окололитературных невежд (как старых, так и молодых), я никогда не козыряю в своих выступлениях – письменных и устных – именами писателей, с творчеством которых не знаком или знаком поверхностно.
А раньше таких в печать не пускали…У некоторых из них, как минимум, есть те или иные способности, годные и для литературы. Но трезвости, самокритичности, дисциплины, знаний – нет почти ни у кого. Удивительно: часто и широко публикующиеся авторы вязнут в скудных словах, как в болоте, плутают в них, словно в трёх соснах. Не то что выразиться не могут, а, видимо, даже и не понимают, что сказать-то хотят. Зато сколько амбиций! И эти двоечники, не ведающие правил родного языка, не умеющие складно повторить самые обыденные мысли, называют друг друга писателями!..
Про Фому и ЕрёмуМеня изумляет талант значительного числа литераторов рассуждать про Фому, когда речь идёт о Ерёме. О чём ни напиши, если их задело, реакция единственная: «косят под дурачков». И ведь никогда не промолчат из-за отсутствия аргументов! Обязательно что-нибудь ляпнут. Из другой оперы.
Этим писатели разительно похожи на чиновников. Иногда мне кажется, что среднестатистический чинуша и среднестатистический литератор – один и тот же типаж.
Не слишком странные сближеньяЗабавно на первый взгляд: русский традиционалист, почвенник Юрий Перминов и протеже постмодерниста Павича Горан Петрович вместе получили премию («Югра», 2010 г.), да ещё и в Ханты-Мансийске вручаемую. Но если поразмыслить: что Павич, что Г. Петрович – писатели, по-моему, этнографические, потому сегодня и раздутые в унифицированном мире.
В защиту «общих фраз»В связи со статьёй о современном литературном процессе («Гомеров не видать»), опубликованной «Литературной Россией», упрекали меня в обобщениях, в отсутствии примеров, «конкретики», как теперь любят выражаться. В очередном номере «ЛР» (№ 18 – 19 от 13 мая 2011 г.) напечатан отклик («А воз и ныне там?..») ставропольского писателя Игоря Касько, солидарного с большинством тезисов моей работы: на примере литературной жизни Ставрополья Касько наглядно иллюстрирует «общие фразы» вашего покорного слуги. Власть, к которой, как повелось, взывали пишущие, услышала их: учредила журнал, премию, выделила помещение и т. д. Но, констатирует И. Касько, ничего в местной литературе принципиально не изменилось. Да и не могло измениться. Ибо меняться должны мы сами. Других путей для высокой словесности нет. Что и требовалось доказать.
Главное о провинциальных литераторахГлавное о провинциальных литераторах я понял: все они, за редчайшими исключениями, мастера выискивать «блох» в чужих «шевелюрах», при этом их собственные – буквально кишат теми же существами. И ладно бы «моськи» лаяли на «слонов» – или «слоны» трубили на «мосек»! Нет, тут зверьки (опять же – за несколькими вычетами) одной породы, имя которой – провинциальный писатель.
«Бренд Омска»«Бренд Омска – Достоевский.» Звучит жутко, но ведь – правда! Музей имени Достоевского, премия имени Достоевского, теперь ещё – университет имени Достоевского… Скоро, видимо, всё у нас будет «имени Достоевского»! И представителям омской интеллигенции, литературы, науки невдомёк, что в искусстве есть такое сугубо негативное понятие: штамп. Им не стыдно дышать и служить под штампом «имени Достоевского»! Ни один из них, насколько мне известно, не возвысил против этого голос. Я живу в самом центре Омска: хожу и буквально спотыкаюсь, как в буреломе, о памятники и таблички, посвящённые Фёдору Михайловичу. И воображаю, как великий писатель, на Небесах, презирает вечно каторжный по духу городок, в котором толком не знают (и не желают знать!) его сочинений, но на всех углах потрясают его именем точно модной «гламурной» побрякушкой.
Достоевский и декабристыДостоевский и декабристы, коих любят сближать по внешним, биографическим признакам – явления, на мой взгляд, несопоставимые, да и разнонаправленные к тому же. Достоевский – и как писатель, и как мыслитель, да в любой из своих ипостасей, – несоизмеримо крупнее всех декабристов, взятых вместе. А традиция разговоров о каком-то особом «кресте» декабристов – политическая, советская.
Кто такой Марк Аврелий?Пришёл я однажды в наш СП и – себе на беду – зачем-то заговорил о Марке Аврелии. Воцарилось гробовое молчание. Потом, чуть ли не хором, меня спросили: «А этот Марк – он кто?..». Я потерял дар речи. Думаю, этим случаем всё сказано о провинциальных литературных кругах современной России.
Самая длинная вещь на светеЖизнь – невероятно длинная штука, самая длинная вещь на свете. Поэтому в ней можно успеть претворить, почувствовать, помыслить, принять и даровать удивительно много. То есть, перефразируя Библию: на одном пути пройти несколько поприщ.
Абсолютно безбожныеВопреки глупому формализму статистики, несмотря на переполненные церковные приходы и укомплектованные секты, кругом – абсолютно безбожные, в массе, люди. «Вычислить» их довольно просто. Их безбожие нечаянно и – потому – красноречиво проявляется в быту, в мелочах повседневья, в мимоходом брошенных ими по обыденным поводам фразах. Они не понимают, сколь ни живут, даже такой очевидной истины: своей жизнью, может быть, в какой-то (ничтожно малой!) мере и управляет сам человек, но вот наше рождение и наша смерть – исключительно в руках Господа Бога. Все они по-прежнему думают, что могут на что-то влиять, что они что-то «познали» и «познают» ещё больше... В общем: «мы – венец природы». Мне страшно рядом с ними. Страшно, скучно и грустно. Но куда от них денешься? Они – вечные дети позитивизма, жители пещеры прогресса. Их – подавляющее большинство, 99 процентов.
«Ущербные»Одна пожилая писательница (мать, бабушка) когда-то твёрдо заявила мне, что раз у меня нет детей, то и сам я, и сочинения мои – ущербны, неполноценны. Во как! Не на шутку огорошенный, я принялся лихорадочно вспоминать имена бездетных классиков мировой литературы. Через минуту я облегчённо хохотал.
Елене Зейферт – о Георгии ГачевеКак хорошо, Елена, Вы и цитируемые Вами (речь идёт о репортаже Е. Зейферт «Вечер памяти Георгия Гачева», в котором она повествует о прошедшем в ЦДЛ вечере, посвящённом 80-летию учёного. – В.Б.) сказали о Гачеве – открытом, утончённом, живом, полифоничном человеке и оригинальном, умном и сердечном одновременно, писателе. Жаль, что его известность всё-таки была и остаётся до сих пор – незаслуженно ограниченной, на мой взгляд. Пусть эта Ваша работа прибавит мастеру чутких читателей, которых его творчество очарует, как, лет уже 20 тому, оно очаровало меня. Гачев целебен, просторен и плодотворен – и для души, и для ума. И Ваши слова о нём тоже меня согрели, отразив таким образом частицу его духа.
Особенно дорого мне в Гачеве вот что (в нескольких местах репортажа Вы говорите об этом по-своему): он не был ханжой, не был лицемером. Очень часто писал и публиковал предельно откровенное и сокровенное. В том числе – о себе самом, о Светлане Григорьевне (С. Г. Семёнова – супруга Георгия Гачева. – В.Б.), о детях. И это не коробило меня. Может быть, есть в нём что-то от Розанова. Надеюсь, его талант, его личность, его имя и репутация в какой-то степени спасали его от праведного гнева «собратьев» по перу, готовых, как известно, заживо съесть любого, кто не соответствует их собственным канонам и понятиям о «приличиях».
Упоминаемый Вами Игорь Петрович Золотусский когда-то говорил мне о том, как он завидует нашему поколению: завидует потому, что все богатства русской и мировой культуры открылись нам вовремя, в молодости, – им же, старшим, многое пришлось добирать с большим запозданием. Да, и среди этих богатств для меня, юноши, уже были и книги Гачева. Он поразил меня свободой и необычностью письма (одни только придуманные Георгием Дмитриевичем неологизмы стоят целого исследования!), свободой мышления, свободой зоркого вглядывания в мир и в себя. Поразил на всю жизнь. И самое отрадное: Гачев не изменил себе – ни под действием внешних сил, ни под гнётом возраста, что встречается крайне редко.
(Продолжение следует.)
