Начну с истории, относящейся к середине 70-х годов прошлого века, то есть к началу эпохи тотального дефицита. Ну, впрочем, корни этого явления, как и всего в стране Советов, можно проследить до ленинских времен, о чем свидетельствует хотя бы Бабель – возьмем, к примеру, концовку классического рассказа "Мой первый гусь":
- В газете Ленин пишет, - сказал я, вытаскивая "Правду", - Ленин пишет, что во всем у нас недостача.
И громко, как торжествующий глухой, я прочитал казакам ленинскую речь.
Перенесемся же теперь из Первой Конной в Первопрестольную, в год примерно семьдесят пятый. В магазинах еще есть кое-какая еда, да и ширпотребом в принципе можно разжиться, но вот чего не укупишь иначе как за двойной и более номинал – так это книги. Были, были такие времена, дорогие современники по 21 веку, когда спекулировать книгами было не менее выгодно, чем джинсами, когда грабители специализировались по домашним библиотекам, а продавщицы книжных и особенно букинистических магазинов чувствовали себя гранд-дамами, вели себя соответственно, и ни на какой козе к ним нельзя было подъехать.
И вот коллега (а у нее папа издательский начальник, а мама вообще преподает в Полиграфическом институте, так что достать любую книгу – нет проблем) рассказывает: "Дочка вчера выдала. Ее пригласила подружка детсадовская на день рождения и спрашивает: "А что ты мне подаришь?" Ну, ребенок, естественно, отвечает: "Книжку". А та вдумчиво так заявляет: "Это хорошо. Книжки сейчас такой диатез!"
К этой детской оговорке следует отнестись со всей серьезностью, поскольку она лишний раз убеждает нас, что устами младенца глаголет истина – ибо диатез определяется как "аномалия конституции человека, характеризующаяся предрасположением организма к некоторым заболеваниям". Недаром и диатез, и дефицит особенно страшно выглядят в сочетании с прилагательным "острый". Все меньше на свете людей, помнящих реальный российский кошмар самого конца восьмидесятых – начала девяностых. Когда магазины – и промтоварные, и продовольственные – были пусты. Причем что значит пусты? Это ведь не для красного словца, не фигура речи, а в самом буквальном смысле. Тотально и абсолютно голые полки. Как жили люди – понять невозможно. Не жили, собственно-то говоря, а исхитрялись. Мне, например, как человеку везучему, довелось в эти годы занимать должность заведующего международным отделом в некоем совместном предприятии. И не только в том счастье, что зарплата у меня была примерно втрое больше средней по стране – поскольку и за деньги практически ничего купить было нельзя. А в том дело, что у нас в СП были трое водителей – очень хитрованские ребята. Один работал по совместительству, не бросая (мало ли как обернутся дела) работу в цековском гараже (сутки на черной "Волге" с индексом МОС – трое свободен). Другой пришел к нам из ОБХСС (в смысле, из ихней автоколонны), а третий – бывший таксист. У всех троих – фантастические связи по разным продовольственным базам, где они и доставали (не без переплаты, естественно) мясные и рыбные консервы ящиками. И ящиками же мы, сотрудники СП, закупали их для домашних надобностей. Кроме того, наш замдиректора по хозяйственной части (собственно говоря, завхоз) имел родственников в подмосковной деревне, и когда в округе резали корову или какую другую живность, то ему давали знать, он отправлялся в творческую командировку и привозил парное мясо на весь трудовой коллектив.
Был еще один, довольно странный и абсолютно атипичный источник продовольствия: наши приятели из Каунаса в рамках новой политической ситуации стали регулярно кататься за границу, к своим многочисленным литовским родственникам (и в Канаду, и в Германию, и попросту в Польшу, в конце-то концов). При всей общетеоретической политической свободе Литва на практике формально еще не стала независимым государством, и потому иностранные посольства по-прежнему находились в столице СССР. Значит, надо было приехать в Москву на два-три дня за визой. А потом еще и переночевать где-то накануне отлета – поскольку зарубежные рейсы выполнялись, естественно, только из Шереметьева. А семейство это было большое – папа, мама и трое сыночков, каждый выше папы ростом. То один поедет к загранродственникам, то другой. Стало быть, практически каждый месяц у нас дома кто-то гостил. И они привозили – для собственного пропитания, но и нас чуток поддержать – ветчину окороками, сыр головами, и все такое. Плюс еще обожаемый мною темный литовский хлеб с тмином. Ну, слава Богу, яйца и картошка на московских рынках никогда не переводились, равно как и отдельно взятые виды овощей.
Но вообще-то советский народ был издавна приучен к постоянству временных трудностей, и потому умело изыскивал пути выхода из кризисных ситуаций, равно как и возможные варианты движения по обходным путям, дабы избежать попадания в кризис, яму, задницу и т.д. Недаром одной из любимых в народе песен была исполняемая незабвенным Роланом Быковым в "Айболите-66" – насчет того, что "нормальные герои всегда идут в обход". Именно этот, ко всему готовый народ придумал замечательное слово "авоська". Кто не помнит (Господи, неужто народилось уже счастливое поколение, которое не помнит этого!), так авоська – это такая сумка была, хозяйственная, из матерчатой сетки. В сложенном – собственно говоря, в скомканном – виде она без труда помещалась в кармане пальто и даже пиджака, не говоря уж о дамской сумочке. Идешь, стало быть, себе по улице и думаешь: "Авось набреду на что-нибудь полезное". И точно – смотришь, выносят двое магазинных грузчиков на улицу стол, и за ним утверждается продавщица. Прыг туда! Зачем выстраивается очередь, никто и не спрашивает. Потому что в дефиците все. Значит, и покупали не то, что нужно, а то, что удавалось урвать. На авось. Покупки и клались в эту самую авоську. А вообще-то хорошая авоська вмещала до пятнадцати кило картошки. Или двадцать рулонов туалетной бумаги – все равно больше "в одни руки" не давали, потому что это был один из дефицитнейших товаров.
И еще один способ борьбы с дефицитом: по месту прописки гражданам выдавались так называемые «Визитные карточки покупателя». С фотографией конкретного покупателя и соответствующей круглой печатью. Приходишь ты в магазин – а там масло сливочное на витрине! Однако маслице это – не для всех. Москвич, обладающий вышеназванной визитной карточкой, мог его купить, а вот гости столицы, которые без заверенного печатью документа, - нет.
Визитная карточка покупателя
Появление в продаже "товаров повышенного спроса" (вы будете смеяться, но действительно существовал такой официальный термин) обычно приурочивалось к общенародным праздникам, а также к концу квартала (реже – к концу месяца), когда в магазинах подводились предварительные итоги за данный конкретный временной отрезок и выяснялось, что торговый план недовыполнен. И народ топорщил ушки на макушке в ожидании чуда, в чем-то родственного чуду умножения хлебов и рыб. А начиная с двадцатых чисел декабря, народ впадал в состояние повышенной боевой готовности, потому что близился к концу календарный год и возникала необходимость принимать экстренные меры по выполнению годового плана товарооборота. И меры принимались самые решительные. В открытую продажу (открытую для тех, кто имел время и силы выстаивать пятичасовые очереди) "выбрасывались" (а как вам нравится такой термин?) самые неожиданные вещи. Югославские костюмы, английская обувь, французские духи, датская вишневка. Впрочем, извините, это я хватил: вишневка (знаменитейшая "Cherry Herring") появилась на винных прилавках только в преддверии праздника воистину великого – 50-летия Великого же Октября. А в новогодней продаже бывали товары калибром поменее, но все равно очень нужные. И для дома, и для семьи, и даже для внесемейных отношений. От зеленого горошка до элегантных домашних туфель в клеточку, производства ГДР, включая "ненашу" косметику. (Да, кстати насчет ГДР – ведь есть читатели, которые и не знают такую страну. А это Германская Демократическая Республика, образованная в 1949 году по указу тов. Сталина на территории восточной Германии и прекратившая свое самостоятельное существование после объединения Германии в 1990 году. На общекошмарном экономическом фоне стран социалистического лагеря продукция производства ГДР была вполне ничего себе, и особенно товары широкого потребления.)
Вспомним и такую замечательную вещь, как спецталоны, выдававшиеся молодоженам и юбилярам, чтобы они могли приобрести в спецмагазинах (принадлежащих к торговой сети с игривым названием "Весна") кое-что из праздничных носильных вещей и праздничных же продуктов питания. Партия и правительство все-таки понимали, что если не кинуть кость в такой торжественный день, то человек может и впрямь озвереть. Кость-то кидалась, но какая-то донельзя обглоданная. Обратимся опять-таки к личному примеру. Наша серебряная свадьба пришлась на сентябрь 1992 года, то есть на времечко куда как крутое. Ну, получили мы свои талоны и отправились в обход соответствующих торговых точек. И очень скоро убедились, что одежки и прочего ширпотреба там вообще нет. Ладно, нет – так и не надо (заметьте, что человек, проведший в браке четверть века, приобретает в известной степени философский взгляд на многие вещи). А как насчет продтоваров? Это – пожалуйста. В одном-единственном месте в Москве (в Столешниковом). Слава Богу, хоть по городу метаться не надо. Все, что имеется, имеется здесь и нигде кроме. Итак – два прилавка. Левый – еда, правый – питье. Справа каждому талоновладельцу предоставляется право приобрести аж 25 бутылок водки. Но при этом надо принести на обмен 25 пустых бутылок. Да не шучу я! Какие шутки! Проверьте по другим каналам и источникам, коли не верите – хотя, если честно, я и сам не очень-то уже верю. Нет, все это было, было. Прав поэт Блок, провидчески писавший "И невозможное возможно…"
Что касается еды – то, слава Богу, был я тогда при деньгах, и потому, отстояв часовую очередь молодоженов и юбиляров, я не стал выбирать из предлагавшегося списка продуктов, а сказал просто: "Давайте все, что есть". Интересно, что у народа уже начались подвижки в сознании: стоявшая за прилавком девица не вызверилась на меня классово ненавидящей волчицей (ведь заказик-то тянул на сумму, эквивалентную ее месячной зарплате), а, напротив, улыбнулась и сказала: "Тут еще и развесные шоколадные конфеты имеются, по два кило на заказ – берете?" Конечно, взял.
А вот со спиртным дело дрянь. Ну, где раздобудешь 25 пустых бутылок? Напомним общую ситуацию: на данном этапе гласной перестройки уже введены талоны – на сахар, еще на что-то (правду сказать, не помню), а главное – на водку. Такое, значит, мудрое мероприятие в рамках горбачевско-лигачевского закона о трезвости и морали. Позволю себе небольшое отступление насчет этой самой ненавязчиво навязываемой морали. Трезвитесь, так сказать, бодрствуйте, ибо диавол ходит аки лев рыкающий, ища, кого поглотить [Первое послание Петра, 5:8]. Не будем про общеизвестное: что американский сухой закон породил в стране, от канадской границы до мексиканской и от океана до океана, разветвленную систему продажи контрабандного (и, как правило, низкокачественного) зелья. Торговцев надо было охранять – от властей и от конкурентов. Так возникли специализированные отряды боевиков, умеющих только одно: стрелять. А когда отменили эту идиотскую Восемнадцатую поправку к Конституции США, то названные боевики, оставшись вроде бы не у дел, ухитрились стать самодостаточными формированиями, превратившись в ту самую американскую мафию, о которой создано столько фильмов и прочих художественных произведений. Естественно, что и советский сухой закон имел аналогичные последствия. С учетом российских масштабов и специфики: самогонка, наводнившая опустевший рынок, была не просто низкокачественной водярой, а откровенной отравой в буквальном смысле этого слова; что касается сопутствующих ей бандитов, то жестокостью и размахом деятельности они затмили Аль-Капоне; плюс ко всему, по инициативе государственных чиновников (то есть, самых главных и страшных бандитов) еще и вырубили виноградники, дабы вернее прикончить зеленого змея в самом его гнезде.
И еще одно последствие сухого закона: создание Общества трезвости. Начиналось все на очень высокой ноте – как гражданственной, так и административной. В смысле гражданственности тут же вылезли неизвестно откуда (а точнее говоря, очень хорошо известно, из каких именно щелей) борцы за чистоту духовного мира, первым делом разъяснившие, какая именно нация и с какой конкретно целью, да ведь причем уже который век, спаивает русский народ. А что касается административно-хозяйственнных аспектов, то, воспользовавшись высочайшим покровительством, борцы за трезвость первым делом заграбастали роскошный особняк на улице Чехова в качестве штаб-квартиры, назначили себе нехилые оклады жалования и принялись спасать удушаемое зеленым змием народонаселение от неминуемой погибели.
Начали они, как водится, с изучения зарубежного опыта, но, пригласив в гости первую в своей истории американскую делегацию, буквально накануне спохватились, что с иностранцами некому работать, и кинулись за помощью в ВЦСПС. Позвонили попросту, по-крестьянски (узнав телефон через справочную) в сектор США международного отдела и попросили посодействовать. И надо же так случиться, что я как раз в этот момент сидел у ребят в комнате и пил чай. (Чай, чай, в рабочее-то время и под игом сухого закона!). Мужики мне и говорят: смотайся-ка с этими, на недельку, в Краснодар и Сочи, расслабься. Ну, я и поехал. Немало мне довелось видывать на своем переводческом веку, особенно в российской или среднеазиатской (уж и не знаю, что хуже) профсоюзной глубинке, но такого… Активисты этого самого общества были как на подбор: и по интеллектуальному уровню, и по манерам, а уж внешний вид – вааще (у трети – ссохшиеся рыльца язвенников, еще треть – недолеченые алкаши, если на непредубежденный взгляд, остальные же – просто чудаки на букву М без особых примет). Нахлебался я с ними – и сказать нельзя, во всех смыслах, кроме одного, того самого. Представьте только: ресторан пресловутой сочинской гостиницы "Жемчужина", едва ли ни самое злачное место во всей Стране Советов (по состоянию на то время), и в этом океане водки, море коньяка, винных реках и брызгах шампанского наш столик – единственный островок трезвости с тускло отсвечивающими боржомными бутылками.
Но вернемся к нашему повествованию. Ситуация, стало быть, следующая: в свободной продаже водки как таковой просто не существует. Соответственно, порвалась цепь великая: раньше, в сравнительно нормальные времена, человек покупал бутылку водки, содержимое выпивал, а с опорожнившейся бутылкой шел в магазин, и цена этой бутылки – 12 копеек – учитывалась при приобретении им следующей порции спиртного. Если же бутылок накапливалось много (собственно, так оно обычно и бывало), то человек тратил час-другой-третий, чтобы сдать опорожненную тару в специальных пунктах по приему порожней стеклотары. Но если нет в продаже водки, то нет и стимула сдавать тару. Вот и пылится весь прежний стеклозапас по балконам и чердакам, а винзаводы рыдают: разливать не во что-то! И тут торговая сеть выступает с гениальной инициативой, требуя от каждого покупателя, отоваривающего свои талоны на спиртное, приносить с собой пустую бутылочку.
Оказавшись в безвыходной ситуации, я обратился за помощью к нашим водителям, тертым ребяткам, но даже они только развели руками. Выручила, как это не раз бывало на протяжении нашей четвертьвековой совместной жизни, жена: у нее на работе оказался водила пошустрее моих, и он за пять пузырей (то есть, за пятую часть от причитающегося нам по юбилейному талону в награду за многолетнюю беспорочную семейную жизнь) согласился не только достать означенные пустые бутылки, но и лично отстоять очередь и привести оставшиеся два десятка нам домой. Надо сказать, что этой водки ("Старка" выдавалась в тот день!) нам хватило чуть ли не до отъезда в Израиль.
Кстати, пару слов о вышеупомянутых талонах. Вот он, образчик, на прилагаемой картинке. Как говорится, "у нас на случай сохранились…".
Талоны на водку
Выдавался талон ежеквартально, предоставляя право на приобретение одной бутылки в месяц. То есть, что это я: выдавался. Присмотритесь внимательнее: слева, в нижнем углу надпечатка "Цена 10 коп." То есть, за право совершения покупки по этому талону ты же еще и доплачивал гривенник сверху. С другой стороны – какие дела, в натуре! Десять поделить на три – три с третью копейки лишних за каждую бутылку. Притом, что проезд в трамвае стоил 3 копейки (в троллейбусе – 4 копейки, в автобусе и метро – пятачок), без ограничения расстояния, хоть от конечной до конечной. Добавим, что октябрьский и ноябрьский талоны оторваны и, вероятно, использованы по назначению. А декабрьский остался нереализованным – наверное, потому, что к тому времени мы уже затоварились "Старкой" по самые уши. Ну, я его и припрятал, как памятник эпохи.
А к чему это я вообще вспомнил про дефицит? Да вот к чему. Иду я как-то по Махане Иехуда, по нашему главному иерусалимскому рынку, причем время уже к закрытию, и вижу: продавец влез на прилавок и вывинчивает из светильника лампочку. Конец, стало быть, рабочего дня. Ну, хотел я его спросить: "Неужели крадут?", и тут же осознал бессмысленность вопроса. Если хозяин выворачивает лампу вечером – значит, опасается, что не найдет ее на месте с утра. Значит, есть такая практика и обозначилась такая тенденция.
И тут же мне пришел на память советский период черного дефицита: лампочек (как, впрочем, и всего остального) в продаже нет как класса, и народишко не просто крадет лампы в местах общественного пользования – некоторые, из числа обостренно совестливых, при этом взамен вворачивают перегоревшие, специально принесенные из дома. С той, видимо, целью, чтобы не расстраивать завхозов: ведь одно дело "украли", и совсем другое – "перегорела, бывает".
Ну, ладно, это в местах общественного пользования. А тут заходим к приятельнице-актрисе в гримерную, после спектакля, чтобы захватить ее и ехать дальше, по важным делам, связанным с загодя запланированным потреблением алкогольных напитков. Смотрим: батюшки, она выкручивает лампочку из лампиона – или черт его знает, как называется этот жестяный отражатель, висящий над ее гримерным столиком, над зеркалом. "Ты что, Галка?" – обалдело спрашивает жена. – "А вот то самое! – отвечает она не без резкости, пряча лампочку в свой шкафчик и запирая дверцу на замок. – Подальше положишь – поближе возьмешь!" – "Неужели таскают?" – "Представь себе!" А надобно вам сказать, что у меня, как у мужичка хозяйственного, всегда был дома запас хозтоваров, включая и лампы. И вот в следующий приход мы принесли Галке, вместо шоколадки, лампочку на сто свечей. Надо было видеть, как она обрадовалась! И как тщательно она запрятывала ее подальше в шкафчик, впрок.
А на закуску – история абсолютно сюрреалистическая, но при этом абсолютно жизненная и писанная с натуры. Год где-то 1989 (плюс-минус один). Перестройка и сухой закон в полном разгаре, номенклатуру товаров, устойчиво пребывающих в дефиците, невозможно составить даже с помощью мощной ЭВМ, потому что дефицит, как говорится в одном из анекдотов про Леонида Ильича, на букву "у" – то есть на "усё"! И вот мы коллежанкой по имени Наташа вывозим американскую делегацию во всесоюзную здравницу Сочи. Был месяц май, купальный сезон, естественно, еще не начался, но море на мелководье уже теплое. Некоторые из американов (мужского пола) разуваются, подсучивают брюки и бредут по щиколотку в воде, явно наслаждаясь таким, пусть суррогатным, купанием. Дамам тоже хочется, и одна из них, которая в юбке, мгновенно присаживается на корточки и безо всяких комплексов стягивает колготки. Но у остальных-то – поверх колготок джинсы, так что последовать заразительному примеру не представляется возможным. Да, подчеркнем здесь слово "колготки", как ключевое в нашей истории. Этот предмет женского туалета занимает по тогдашним временам едва ли ни первую строчку дефицитных товаров. Так вот, одна из джинсовых, наиболее решительная, достает из сумочки швейцарский нож (тот, легендарный Swiss Army knife, с двумя десятками лезвий) и без малейших колебаний отрезает ступню (стопу?) колготок, потом другую, поддергивает джинсы и устремляется в воду. Я во время всей этой операции смотрю на свою коллежанку (вполне взрослая, абсолютно несентиментальная, в чем-то даже жестковатая, характер в высшей степени нордический – заявляю все это с полной ответственностью, потому что знаю ее, что называется, "по совместной работе", уже который год). Смотрю и вижу – у Натальи дрожат губы. Эдак небрежно расправиться с новехонькими, целехонькими колготками – ради минутной прихоти! Тут Наталья, перехватив мой взгляд, мотнула головой, будто отгоняя наваждение, морок, нечистую силу, и с трудом (с видимым трудом!) заставила себя смотреть в другую сторону.
До самого вечера она явно старалась не общаться со мной без присутствия посторонних, но за ужином села рядышком. Как водится (во время совместных вечерних трапез с иностранными делегациями), выпили, повторили, а потом еще раз повторили. И Наталья говорит: "Ты представляешь, Витюшка, у меня прямо-таки сердце оборвалось. Стыдобушка, конечно же, но – Господи – что же это они с нами сделали, если такие мысли лезут прямо из подкорки, из спинного мозга". И Наталья длинно и витиевато выругалась – чтобы не разреветься тут же, при всех. Как пела божественная Элла Фитцджеральд, "я смеюсь нарочно, крошка, чтобы не заплакать…"
Боюсь, что найдутся читатели, которые скажут: "Ну, это ты, мужик, все-таки махнул, насчет колготок. Не было такого уж дефицита…" В ответ я напомню рассказ "Виноград" Сергея Довлатова. Там, в самом конце, герой приглашает "экстравагантную замужнюю женщину Регину Бриттерман" в ресторан, на что она отвечает: "С удовольствием. Только я не могу. Я свои единственные целые колготки постирала. Лучше приходите вы ко мне…" Курсив, как говорится в таких случаях, наш.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #4(51)апрель-май2014
7iskusstv.com/nomer.php?srce=51
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer4/Gopman1.php
