А.А. Ухтомский, В.Н. Муравьев и другие. Монах в миру и естествоиспытатель, советский академик и потаенный епископ(?) Алексей Алексеевич Ухтомский0

(окончание. Начало в №1/2014 и след.)




7.3. ИНТЕРМЕДИЯ: А.А. УХТОМСКИЙ. В.Н. МУРАВЬЕВ.

СХОЖДЕНИЯ ИДЕЙ И ОРТОГОНАЛЬНОСТЬ СУДЕБ

[Как и прежде, как и всегда, круги дружеского общения, ранее автономные, тяготеют к сближению и “пересечению”.

Ниже – письмо одного моего друга другому. Я сам – как бы связующее звено... – А. А.]

7.3.1. “Загадки жизни” Ухтомского – нет! (письмо “адвоката дьявола”)

В. Дудченко – Р. Ленчовскому (июнь 2000)

Привет Роману Ивановичу!

Чтобы было понятно, мне надо представиться. Волею судеб получилось так, что на мне Андрей проверяет, так сказать, “внешнюю” устойчивость своих текстов. Для проверки “внутренней” (относительно “вживляемости” в научное сообщество) читают другие (например, Леня Кесельман), а я “отрываюсь” по полной программе, поскольку меньше связан с этой средой. Одним словом – адвокат дьявола.

Последним объектом моих нападок был почтенный академик кн. Ухтомский. Поначалу в моей интерпретации (на основании того, что я вычитал из представленных у А. текстов Ухтомского), он выглядел просто природным лицемером – лицемером не из притворства, а по несчастию собственной судьбы.

Стоп. Николаевич [в дальнейшем будет применяться сокращение: А. — А. А.] порекомендовал мне избежать конкретизации формы обращения – “вы” или “ты”. Но, кроме того, что помнить все время об этом неудобно, почему я должен свои проблемы с выбором перекладывать на тебя? Мы примерно одного возраста, тексты твои я читал многажды в разных редакциях, они заставляют меня думать, что тебе еще предстоит в этой истории некая немаловажная роль (почему и пишу к тебе!). Тем более, что непонятно, что обиднее – “ты” или “вы”?

Так продолжаю. Знаешь, есть такие, когда-то вконец замордованные (совсем для них не омерзительной) зависимостью люди, способные говорить и думать хорошо только об очень больших, неохватных для восприятия вещах, таких, как “церковь”, “революция”, “царствующая династия”, “ум, честь и совесть”, “благодать” и так далее. При этом к любому из окружающих (и к себе самому тоже) такие люди относятся с уверенностью в их изначальной порочности и с нескрываемым ожиданием покаяния во всевозможных подлостях. Поступки их могут быть любые. После того, как А., раздосадованный моей руганью, выдал мне последний вариант “триптиха об учителях жизни”, мне пришлось от своей пошловатой версии (о природном лицемерии) отказаться. Зато появился другой вопрос, значительно более существенный.

А. отвечать на него не хочет (это его право). Но, вися в воздухе слишком долго, этот вопрос становится неадекватен – непонятно, имело ли смысл его задавать. Вот тут я, набравшись наглости, тебе, как его, Ухтомского, открывателю-“разносчику”, этот вопрос и предлагаю. Тем более, что, как мне кажется, среди всех персонажей этого андреева сочинения тебя отмечает счастливая способность по делу появляться на сцене в наиболее решающие моменты.

Вопрос заключается в предположении, что некоторые странности Ухтомского объясняются не личными проблемами, и не противоречием между “внешним рисунком жизни” и ее “внутренним содержанием”, а наоборот – очень хорошим соответствием, пригнанностью его сознания и предложенной ему “хозяевами истории” исторической роли. Это не означает счастливой жизни. Заслуженные столпы-основатели многих деспотий кончали свои дни на плахе – это уж роль такая! Здесь обошлось мягче: Ухтомский жалуется на тяжелые и расточительные для нервной системы старого человека “активы” – но ведь это же в чистом виде процедура изгнания бесов (“лечения” одержимых дьяволом), ежечасно призываемая самим Ухтомским на голову свою и окружающих, “радикально и нарочито направленная борьба с самим собой и со своим внутренним врагом – грехом”! А. правильно ставит эти две цитаты рядом. А разве смог бы режим укрепиться без распространения такой потребности в очищении – без таких призывов?

Режим многим ему обязан, причем это не значит, что Ухтомский сам очень радел о его (режима) укреплении. Ведь и Победоносцев начинал с того, что писал статьи Герцену в “Колокол” (по свидетельству Половцева), и неизвестно, почему он потом оказался оберпрокурорм. В своих записках (видимо, и на практике), Ухтомский, “борясь с содомом”, на самом деле выполняет многие тайные желания новой власти, которые сама она удовлетворить не может, по ряду обстоятельств, например, из-за существования в 20-х годах еще живых (и даже не посаженных) борцов с царизмом дореволюционных времен. Он ругает интеллигенцию не за буржуазность (как тогда полагалось), нехорошими словами клеймит декабристов, а помнишь, уже в наше время, самый простой способ (еще в школе!) попасть куда надо на заметку – это не к месту процитировать Некрасова, а уж на декабристах всегда лежал налет “антисоветчинки”.

Если присмотреться, у А. много похожих примеров. Но дело даже и не в них. Я думаю, Ухтомский (не один, конечно!) заложил, вернее воссоздавал порушенные кончиною царизма основы нашей будущей государственной идеологии. Во время борьбы с “живым” царизмом, суждение о “бытии, определяющем сознание” использовалось для подтверждения права сознания, определенного “хорошим” бытием, без колебания карать сознание, определенное бытием “с ошибками”. В данном случае буржуазное [сознание. — А. А.], но ведь дело могло повернуться и по-другому! Еще был велик заряд индивидуальной ценности, помнишь: “мы кузнецы своего счастья”, и у Маяковского: “Социализм – свободный труд свободно собравшихся людей!”

Ухтомский поворачивает практически наоборот, угадывая будущее: “детерминируется бытие несравненно более остро и мощно, чем это предполагается” и “гораздо плотнее, безвыходнее, ответственнее и вместе страшнее детерминируется человек бытием”. Не напоминает ли это тебе смысл известного выражения брежневских времен: “нам солнца не надо, нам партия светит!”. Фактически это база пропаганды всех развитых, как когда-то говорили, эксплуататорских формаций. Начиная от московских царей: осененная чем-то там верховная власть есть податель народного счастья. Не вульгарное сталинское “палкой в рай”, “не можешь – поможем, не хочешь – заставим”, но безапелляционное брежневское “нас партия всех к коммунизму ведет!”. В цитатах из малодоступного сейчас, “позднего” Победоносцева мне тоже встречалась такая же искренняя вера в благодетельность основанного на естественном праве самодержавия для христианского и “верного благочестию” народа.

Сейчас я не могу вводить термины, чтобы задать вопрос корректно. Я рассчитываю только на понимание. Мне кажется, что социальные свойства Ухтомского (весь комплекс качеств и возможностей его связи с людьми) привязывают его к культуре иерархически разделенного общества, к “макросубъекту”, изрекающему необсуждаемую истину, которая есть “последнее слово последнего, пожирающего все плоды мысли и опытов, подсчитывающего все итоги макросубъекта!”. К обществу, которое уже сожрало всех своих членов. Детали тут неважны – все общества рабов и хозяев устроены одинаково.

Такая привязка ничего не говорит о его (Ухтомского) дурных или хороших намерениях, его роль лишь характеризует “иерархическую” культуру. Можно обсуждать свойства такой культуры, но я думаю, что дело в особенностях использования первой и фундаментальной мыслительной способности человека. В одном случае, начиная рассуждать, мы будем рассматривать некое сознание (человека), которое так или иначе, вот сейчас, конструирует для себя этот новый мыслительный инструмент (человек знает, что он делает). В другом случае мы сначала решим, что вот есть общество, социум, уже обладающий некоторыми свойствами, воздействующими на нашу мысль, и свойства эти отдельный человек лишь надеется в будущем понять. Если угодно, появляется вопрос: мысль является принадлежностью племени, рода, государства, или же и там, и там думает все-таки отдельный человек?

Если сначала без определения вводится термин “социум”, то в мысль каждого человека попадает нечто содержательное и непознаваемое, вроде личного бога религий “нашей” эры (который есть “желаний край”), “разума бытия” и уж во всяком случае внешние для человека моральные принципы. Ухтомский и сам это говорит: сотрудники Павлова воздерживаются от “доступных им подлостей” не своим разумением, а из “морального страха перед Иваном Петровичем”, перед “мощной коллективностью”.

Естественно, эти привнесенные штуки выстраиваются в некую иерархию, для которой само вмещающее их сознание оказывается весьма незначительным. Тогда получается, что противоречий, загадочных несоответствий, эволюции взглядов тут нет. Была эволюция системы, которая вновь (с помощью, в частности, Ухтомского) осваивала древнюю науку приведения людей к покорности.

Кстати, насчет замечательного принципа “доминанты на Лицо другого” со стороны человека, у которого “нет сил взглянуть”. Я, честно говоря, не позавидовал бы этому “другому”, если бы вдруг обнаружилось, что он чувствует и действует в связи с чем-то, на что тот, первый, сил взглянуть не имеет. Как бы сплошная “коллективность” не получилась!

Ну вот, я выставил перед тобой этот гнусный вопрос в его самой неудобоваримой форме. Близкие иногда говорят мне, что я ругаюсь слишком с удовольствием, не оказываю предварительного доверия обругиваемой точке зрения. В коммерческих переговорах это важно, там на самом деле доверие важнее сути договора. Если же дело касается рассуждения, то резкость лишь избавляет собеседника от моральных обязательств, возникающих из самого факта обращения, и тем самым облегчает движение мысли (если есть, что сказать, то оно будет сказано).

Спасибо за труд чтения. Остаюсь в совершенном почтении.

Виктор Дудченко, 27.06.2000

P. S. Связаться со мной можно через Андрея, или: 198097, Санкт-Петербург, а/я 30. В. Д.

7.3.2. Трагедия создателя “философии времени” (В.Н. Муравьев)

А. Алексеев – Р. Ленчовскому (июнь 2000)

ПОСТСКРИПТУМ (к письму от 11-18.06.2000) [см. выше: раздел 7.2.4. – А.А.]

Дорогой Роман!

Вот, вкладываю в этот же конверт письмо к Тебе от моего внутреннего рецензента – Виктора Дудченко. С ним у меня последнее время – непрестанный диалог (живя в одном городе, это проще!). Некоторые его “заметки на полях” включены в мою книгу.

Это письмо В.Д. написал отчасти “с моей подачи” (чтобы мне не пересказывать его соображения; да и связать напрямую двух заслуженных мною со-беседников – отрадно).

Мой (а потенциально – и твой) друг высказал гипотезу которая, пожалуй, кое-что и проясняет в “загадке жизни” Ухтомского. Думаю все же, что В.Д. слишком категоричен...

С другой стороны, не исключено, что и Ты, ознакомившись (если не из первоисточника, то хотя бы из моего письма) с более полным, чем мы имели 20 лет назад, сводом взглядов и событий жизни Ухтомского, найдешь в них противоречия: будь то внутренние несоответствия, будь то расхождение с твоим собственным жизнепониманием.

Я, как видишь, предпочитаю усматривать тут “загадку”, чем предлагать “разгадку”...

Одно мне очевидно: читая в свое время письма Ухтомского к Бронштейн-Шур (которые для меня и сейчас не “померкли”!), мы абстрагировались от исторического контекста их написания. А он, контекст, настоятельно требует к себе внимания.

***

Вообще же, идейно-духовные “пересечения” и “сопряжения” российской либеральной интеллигенции с большевистской идеологией и практикой – чрезвычайно важная и богатая тема. (Раньше это называлось: “путь в Революцию”...). Применительно к писателям, художникам и т. д. – эта тема достаточно разработана. А для ученых и философов – меньше.

В этой связи, мне кажется, было бы очень поучительно провести сравнительный анализ как жизненных траекторий, так и эволюции взглядов, например, участников знаменитых сборников – “манифестов” русской интеллигенции первой четверти XX века: “Вехи” (1909) и “Из глубины” (1918).

Среди авторов названных сборников были не только будущие широко известные эмигранты (например: покинувшие страну вскоре после прихода большевиков к власти П. Струве, Новгородцев; или высланные из России в 1922 г. Бердяев, С. Булгаков, Франк, Изгоев), но и – куда менее известные ныне! – те, кто остался в России: религиозный философ Аскольдов, историк и правовед Котляревский, публицист и философ Муравьев.

Особенно фигура последнего (автора статьи “Рев племени” в запрещенном, а затем конфискованном сборнике “Из глубины”) показательна, в связи с поставленным моим другом вопросом.

***

Не буду пересказывать здесь всего того, что теперь стало известным о Валериане Николаевиче Муравьеве (1885-1932). Извлечения из его свыше полувека гнившего в спецхране архива были впервые представлены в “Вопросах философии” (1992), в сопровождении аналитической статьи Г.П. Аксенова.

Особенно после недавнего выхода в свет (в серии “Философы России XX века”) тома избранных сочинений В. Муравьева “Овладение временем” (Сост. – Г.П.Аксенов. М.: Российская политическая энциклопедия, 1998) становится ясным, что имеем дело с одним из выдающихся мыслителей минувшего столетия.

Итак, о Муравьеве.

Его философскими предшественниками были создатель философии “общего дела” (“проективная философия”, учение о всеобщем воскрешении) Н.Ф. Федоров, с одной стороны, и философ-интуитивист Анри Бергсон (“философия жизни”), с другой. Вместе с тем, “философия времени” Муравьева (или: “философия действия”; или: философия “времядействия”; все эти обозначения правомерны!) близка к возникшим как раз в то время (середина 20-х) научно-философским представлениям о ноосфере (Вернадский; Леруа; Тейяр де Шарден). В.Н. Муравьев – один из ярчайших представителей русского космизма.

(Кстати, когда читаешь Муравьева, невольно вспоминается и “система времяпользования” А.А. Любищева. Уверен, что Даниил Гранин, когда писал “Эту странную жизнь”, не знал об изданном в 1924 г. и прочно забытом с тех пор муравьевском трактате “Овладение временем как основная задача организации труда”; иначе наверняка упомянул бы его).[29]

“...Судьба Валериана Муравьева глубоко трагична, – пишет публикатор и исследователь творчества Муравьева Г. Аксенов. – Во-первых, тем, что в ней индивидуализировалась судьба всей русской интеллигенции, не сумевшей совладать с безразумным временем и сгинувшей в историческом провале. И, во-вторых, тем, что в дошедших до нас “из глубины”, из-под обломков рухнувшей жизни, созданных силой творчества формулах, прозрениях и произведениях мы его не узнаЕм и не знаем. Мы и не подозреваем, как много в духовном климате целого исторического периода содержалось его идейных построений...” (Г.П. Аксенов. Времявластие (О Валериане Муравьеве и его философии) // Вопросы философии, 1992, № 1, с. 89).

Действительно, так и есть!

В.Н. Муравьев – представитель славного рода Муравьевых (в котором – и Муравьевы-Апостолы, и Муравьев-Амурский, и Муравьев-Карский...), внук сенатора В.Н. Муравьева, сын министра юстиции в правительстве Витте – Н.В. Муравьева. Получил блестящее образование в России и за рубежом.

Дипломат: глава Балканского отдела Министерства иностранных дел в годы первой мировой войны; начальник политического кабинета этого Министерства после Февральской революции.

Публицист, сотрудничающий в либеральных изданиях 1910-х гг. Автор труда по государственному праву – “Мелкая единица самоуправления в русском законодательстве” (1912).

Общественный идеал Муравьева в ту пору – непосредственная демократия, народоправство. Его особенно интересуют исторические корни народоправства в России, восходящие к древнему Новгороду, проросшие позднее в земском движении XIX века.

Отношение Муравьева к революции и большевизму в 1918 г. можно проиллюстрировать следующими фрагментами из его публицистики:

“...В самых страшных предположениях прошлых дней, в предсказаниях самого черного пессимизма не было доли приближения к тому, что переживается нами, что предстоит пережить. Если есть национальное мученичество, мы его сейчас испытываем, мы знаем, что оно есть. Куда деться от внутренней боли, от жгучего стыда, от смертельной тоски по умирающей России?..” (“Собирание России” / Заря России, 13 апреля 1918 г. Цит. по: Муравьев В Указ соч., с. 73).

“...Сейчас большевизм, стремясь к распространению во всем мире, исполнен истинно империалистического пафоса. После Вильгельма несомненно самым большим империалистом современности является Ленин. Идея большевизма приближается и к крайней форме империализма – к теократии...” (“Национализм и интернационализм” / Заря России, 15 апреля 1918 г. Цит. по: В.Муравьев. Указ. соч., с. 78).

В статье “Рев племени” из сборника “Из глубины” (1918) находим рассуждения, очень близкие к размышлениям Ухтомского того же времени (см. выше) и вообще, по-видимому, отражающие умонастроение значительной части русской интеллигенции (последняя “судит самое себя”):

“...Революция произошла тогда, когда народ пошел за интеллигенцией. Конечно, народ по совершенно не зависящим от последней причинам должен был куда-то идти. Великое народное движение, во всяком случае, должно было произойти в результате кризиса русской жизни, усугубленного войной. Но путь, по которому пошел народ, был указан ему интеллигенцией. И в том, что революция приняла такой вид, виновны не одни большевики, но вся интеллигенция, их подготовившая и вдохновившая...”.

У народа “...была вера в чудо, то самое чудо, которое отвергла презрительная интеллигенция и тут же народу преподнесла в другом виде – в проповеди наступления мировой всемирной революции, уравнения всех людей и т. п. Социалистический рай был для простых людей тем же, чем были для него сказочные царства и обетованные земли религиозных легенд...

И тем более виновны те, кто сугубо обманул народ, дав как пищу его великолепному порыву, ложные и бессмысленные идеи. Виновна революция, виновно интеллигентское миросозерцание, создавшее революцию, виновна западная современная культура, создавшая интеллигентское миросозерцание...” (Цит. по: Вехи. Из глубины. М.: Правда, 1991, с. 414-415).

Сходен с Ухтомским взгляд Муравьева и на “ложное марево европейской культуры”:

“...Нельзя, конечно, оспаривать достоинств европейской культуры, в особенности той части ее, которая примыкает к действенной средневековой христианской цивилизации – к науке. Опытная наука выросла из опытной магии и есть не что иное, как осуществленная белая магия. Но к самой европейской культуре следует отнестись с самой серьезной критикой ко всей умозрительной ее части, к философии, на место конкретного выставившей отвлеченное, на место творческого действия мертвящую теорию, на место единичности и качества пустую общность и количество.

И вот интеллигенция вернулась к своему народу, но не с живою, а с мертвою водою. Она вспрыснула ею народ и народ разрушил Россию. Но тем самым народ уничтожил и интеллигенцию. Он, подобно Самсону, обманутому Далилой, повалил своды храма на всех присутствующих, в том числе и на Далилу...” (Цит. по: Вехи. Из глубины..., с. 415-416).

(Ср. с Ухтомским, выше; почти дословные совпадения!).

После того, как советская власть позакрывала все органы свободной печати, в которых Муравьев сотрудничал (1918), он, как специалист, служит в Наркоминделе (некоторое время даже заведовал там отделом печати).

“...Валериан Муравьев не был бы русским интеллигентом, если бы не принял вину за происшедшее на самого себя, не взвалил бы на себя ответственность, – пишет Г. Аксенов. – Во время гражданской войны в нем постепенно вызревает сплетенное из высших идейных соображений и логики решение остаться в стране и, мало того, активно работать на государственном поприще. Он стал самым первым сменовеховцем, еще до известной кампании Устрялова...” (Аксенов Г.П. Времявластие..., с. 89).

1920-й год. Муравьев арестован по сфабрикованному делу так называемого “Тактического центра”. Ему вынесен расстрельный приговор, с последующим помилованием и освобождением, как и всех 28 осужденных по этому делу, – пропагандистская акция советской власти).

(Напомню, что именно в 1920-м был впервые арестован и Ухтомский. Вообще, здесь не только близость взглядов, но и синхронность некоторых жизненных событий...).

Однако еще до этих жизненных испытаний началась (а дальше – углублялась) эволюция взглядов будущего автора “Овладения временем...”.

“...Он начинает примиряться если не с политикой, не с тактикой, то со стратегией большевиков, с их отдаленными целями. Они начинают казаться ему “изживанием старой, разъединявшей людей культуры”. Следствием этой эволюции становится его знакомство с Троцким...” (Аксенов Г.П.. Искатель последней правды / Муравьев В. Овладение временем. М., 1998, с. 7).

В архиве Муравьева сохранились копия его письма к Л.Д. Троцкому от начала 1920 г. (еще до ареста), в котором он пытается объяснить советскому вождю необходимость перехода от узко-политической трактовки социалистической революции к более широкому “масштабу мысли” – взгляду на революцию, как на соборное, вселенское, космическое деяние, имеющее своей дальней целью тотальное преображение Человека и Мира. (Ср. с позднейшей идеологемой: “всемирно-историческое значение Октября”).

Из этого письма:

“...Необходимость освобождения и поднятия трудящихся... не есть только вопрос социальной справедливости, – пишет Муравьев Троцкому, – но есть прежде всего вопрос жизни и смерти самой культуры, которая иначе отсохнет и выродится, как это происходит на наших глазах. Выход из кризиса – в перемене метода культурного творчества, в слитии мысли и дела, в принятие на себя ответственности не только за содеянное, но и помысленное. В большевизме я нахожу многие из искомых черт. Он несомненно нечто большее, чем идея государственная. Она идея, приближающаяся к теократической. Философия должна стать делом. Мыслители должны стать деятелями, а деятели должны стать пророками-строителями по образцу вождей древности, полагавших основы древних культур и царств...” (Из архива Валериана Муравьева // Вопросы философии, 1992, N 1, с. 98).

Муравьев пишет далее:

“...Я нахожу глубокое внутреннее противоречие в материалистической основе Вашего миропонимания. Вы приглашаете людей ставить себе исключительно цели личного материального благополучия, ибо всякие другие исключаются. Вместе с тем и в полном противоречии с этим Вы зовете их ради идеала жертвовать собой, отдать ради него свою жизнь. Вам могут ответить то, что ответил солдат Керенскому в знаменитом диалоге. Керенский побуждал солдата идти в наступление, обещая ему землю и волю. “На что мне земля и воля, если я буду убит”, – ответил солдат и рассуждал глубоко логично. Жертву нельзя обосновать материалистически, исходя из личного интереса. А других побуждений у Вас быть не может. Правда, Вас спасает то, что коммунисты поступают против логики и идут в огонь в религиозном энтузиазме, оправдывающем мои, а не Ваши теории.

Подобного противоречия нет в более совершенном идеале общечеловеческой организации, в идеале теократическом. Он имеет над Вашим то преимущество, что захватывает всего человека, не только телесного, но и духовного, и всю конкретную историю, а не взятую искусственно одну только экономическую схему. Такой вселенский всеобъемлющий идеал мелькнул в Русской истории, когда инок Филофей в послании Великому князю Московскому хотел сделать из него наследника Всемирной империи Рима. Это был не грубый захватный империализм политического завоевателя, но попытка обосновать завоевание духовное – объединить человечество в единой Церкви – Царстве Правды... (Там же, с. 99).

И далее:

“...Ведь не случайно же, что в большевизме соединились русская национальная и европейская социалистическая стихия... Русский народ искал Новый Иерусалим, сказочное царство истины, где господствует вечная справедливость, и предвестники Ваших идейных коммунистов были быть может паломники наших средних веков, схимники и святители, над которыми в Вашей печати и в Ваших кругах принято теперь так грубо издеваться. Русская интеллигенция вследствие реформы Петра отошла от народа и его религиозности и, сохраняя национальные черты, пошла искать Царство правды в науке о социализме. Там она проявила ту же твердость и подвижничество, что схимники в своих скитах. И в конце концов она вернула нам идеал Третьего Рима в виде идеала Третьего Интернационала. Ленин оказался преемником старца Филофея...” (Там же, с. 99-100).

И наконец, “дерзкая”, но и не “очернительская” (уважительная, независимая и заинтересованная!) критика:

“...Сочувствие широкому и отделенному идеалу не должно мешать трезво оценивать окружающую действительность и мерить ее мерилом возможного для завтрашнего дня. Здесь, когда я так ставлю вопрос, я коренным образом расхожусь с Вами и буду скептиком, пока мне не докажут на практике, что я ошибаюсь. Я далек от мысли отрицать успехи Советской власти, их значение и размеры. Но если поставить вопрос о глубине содеянного, я вынужден буду высказать большие сомнения. Да, политическая победа Советской власти полная. Но ведь не это нужно, чтобы можно было говорить о строительстве в том, большом масштабе. Для этого нужно, чтобы изменилась вся подпочва жизни, чтобы произошел в самом деле глубинный переворот всех отношений, всех представлений, всех способов жизни. Что достигнуто в этом смысле? Думаю, очень мало. Ведь важно не изменение принадлежности тех или иных предприятий, не перераспределение благ, не новые данные права и новые наложенные обязанности. Все это важно как точки отправления, как та экономическая и социальная статика, которая явится основой новой динамики. Важна не новая форма отношений, а ЖИЗНЬ этих отношений в этих новых формах. Пока я вижу вокруг себя как бы войско, готовое к бою, но стоящее на месте. Надо видеть его в бою. Пока я вижу искусно созданный механизм. Надо, чтобы он зажил собственной жизнью, превратился в организм. Тогда можно будет сказать, родился ли он в самом деле или нет, действительность ли он или только видимость...” (Там же, с. 100-101).

Кстати, одним из поводов для письма было такое начинание Советской власти как “трудовые армии”:

“...Если Вам удастся найти органические формы трудовой повинности, при которой она не будет наложено искусственно на население, как это безобразно практикуется сейчас в нарушение всех экономических законов, но, наоборот, будет естественно вытекать из процессов новых отношений, если организм, так построенный, задвигается и заживет, – тогда Ваша победа обеспечена, и в самом деле мы вступим в новую эру...” (Там же, с. 101).

(Письмо Муравьева к Троцкому от 6 января 1920 г. включено и в упомянутый выше том: Муравьев В. Овладение временем...).

По свидетельству одного из идеологов “смены вех” Н.В. Устрялова (встречавшегося с Муравьевым в Москве в 1924-м) тот “...упорно настаивал на необходимости раскрыть перед нашей революцией еще более грандиозные творческие перспективы” (цит. по: Аксенов Г.П.. Искатель последней правды..., с. 8).

Устрялов вспоминает восклицание Муравьева: “Nous sommes plus bolchevistes que les bolcheviques memes!” (по аналогии: “...больше роялисты, чем сам король...”; только вместо “короля” – “большевики”).

Сам Муравьев отмечает в письме к Н.А. Сетницкому (приверженцу “проективной философии” Н.Ф. Федорова) в начале 1920-х:

“...Вы помните наши разговоры и тот парадоксальный вывод, к которому мы пришли, что революция для нас недостаточно революционна, что она слишком замыкается в общественных задачах, тогда как мы хотели бы мировой космической Революции...” (Там же).

***

Мне не хочется, однако, чтобы Ты судил о мыслительстве Муравьева лишь по этим эпистолярным фрагментам и замечаниям – все же периферийным для его миропонимания и наследия. “Философия времени” Муравьева, наиболее систематично изложенная в опубликованном им (на собственные средства...) трактате (по размерам – брошюра...) “Овладение временем как основная задача организации труда” (1924) – это целый идейно-духовный материк.

В какой-то мере Ты можешь представить его себе по фрагментам, включенным в мою книгу (в связи с моими собственными сочинениями начала 1980-х, ну... более или менее на ту же тему). Я эти отрывки распечатал для Тебя.

Заодно и ксерокопию публикации в “Вопросах философии” посылаю.

Что касается “избранного” 1998 г. (см. выше), то со временем и его для Тебя добуду. Прочитав целиком, Ты и сам увидишь, какой необыкновенный плод вырос из скрещения русского космизма с марксизмом (а ведь скрестилось! значит – не так уж и несовместимы...). Причем самобытность и цельность удивительные!

А даже и моих извлечений из Муравьева хватит для того, чтобы заметить, что из этого могучего и прекрасного “кентавра” (не химеры!) оказалось впоследствии парадоксальным (гм!) образом востребованным и приспособленным для нужд советской идеологической системы. Тут нетрудно усмотреть прямые выходы из Муравьева: и к “научной организации труда”, и к “стахановскому движению”. Но есть и другие виртуальные мосты: и к “перековке людей” (“созидание человека”...), и к “покорению природы” (ее, природы, “слепых сил”...), и к превращению науки в “производительную силу”, и даже, пожалуй, к “движению разведчиков будущего”.

(Кстати, к последнему – бригады коммунистического труда – уже и сам я успел приложить руку, в качестве журналиста, на рубеже 50-60-х гг.).

Было бы, однако, как я считаю, ошибочным возлагать моральную (какую же еще?) ответственность за эти “экстраполяции” духовных прозрений и “реализации” идейных проектов – на искателей “последней правды”, взыскующих Истины, Добра и осмысленной связи между Прошлым, Настоящим и Будущим (“жизнетворчество”, “времядействие”, “воскрешение”...), к каковым принадлежит русский мыслитель первой трети века (дольше-то и не прожил!) Валериан Муравьев.

...Перепишу здесь для Тебя хотя бы оглавление opus magnum В.Н.Муравьева “Овладение временем как основная задача организации труда”, ныне, спустя 75 лет, переизданного:

“Введение

1) Проблема времени. 2) Проблема множественности. 3) Социологический подход к проблеме множественности. 4) Социологический подход к проблеме времени

Глава первая: Культура как овладение временем

1) Творческий труд, время и культура. 2) Культура и овладение временем. 3) Разобщенность символической и реальной культуры. 4) Критика чистого знания. 5) Критика чистого искусства. 6) Следствие разобщенности символики и действия и вытекающие отсюда проблемы.

Глава вторая: Время и множественность

1) Время как отношение вещей. 2) Практическое преодоление времени. 3) Время как функция множественности. 4) Проблема действия и взаимодействия. 5) Противоречивость обычного построения множественности. 6) Математическая точка зрения. 7) Диалектическое построение множественности. 8) Диалектическое решение проблемы действия. 9) Диалектическое решение проблемы взаимодействия.

Глава третья: Овладение временем в действующих системах

1) Возобновление бывшей комбинации. 2) Расширение власти над временем. 3) Расширение действующей системы. 4) Множественность в субъекте и объекте действия. 5) Установление равнодействующей в системе.

Глава четвертая: Овладение временем в сознательных системах

1) Роль сознания в образовании времени. 2) Обособляющая роль сознания. 3) Интегрирующая роль сознания. 4) Два вида времени. 5) Несознательные элементы. 6) Сознательные системы. 7) Смешанные системы. 8) Случаи восстановления без участия сознания. 9) Свершение времен. 10) Цепь систем.

Глава пятая: Времяобразующая деятельность социально-исторических групп

1) Социально-исторический характер времяобразующего действия. 2) Расширение акта в сторону прошлого. 3) Расширение акта в сторону будущего. 4) Исторически-культурный основополагающий акт. 5) Субъективность и универсальность. 6) Посредствующие коллективы между личностью и космосом. 7) Преобразование мира. 8) Система исторических актов. 9) Оценка актов.

Глава шестая: Организация символической культуры

1) Организация культуры. 2) Мысль и действие. 3) Философия действия. 4) Организация философии. 5) Организация науки. ,) Организация искусства.

Глава седьмая: Организация реальной культуры

1) Организация генетики. 2) Возобновление личности. 3) Организация политики и морали. 4) Организация производства. 5) Организация хозяйствования. 6) Диалектический тип организации.

Заключение. Борьба за жизнь против слепых сил природы”. (Муравьев В. Овладение временем... 93-94).

(Какая, кстати сказать, прозрачная и чеканная структура!).

Из “Заключения”:

“...То, что ощущается как слепая, безумная, убивающая сила времени, увлекающая мир на путь уничтожения в объятия бесформенного единого ничто, есть по существу дурное внешнее время, тлен и смерть. Гераклит, говоря об изменениях, говорил именно об изменениях, порождаемых этой силой. Другого рода изменения, воскресительные, не теряют ничего ценного и существенного. Сила, противоборствующая силе тлена есть сила, овладевающая временем, т. е. изменения обогащающего, творящего. Здесь обнаруживается связь понятий последнего высшего блага и свершения времени. Очевидно, благо, чтобы быть совершенным, должно длиться. И только совершенное, с другой стороны, может длиться. Этим объясняется самое глубокое внутреннее стремление личности – стремление утверждать свою жизнь...” (Муравьев В. Овладение временем..., с. 229)

А вот из главы 5:

“...Только связь с коллективным исторически-культурным актом, остающемуся без такой санкции эгоистическим и часто противообщественным. Только выполнение в индивидуальном действии высшей общечеловеческой или мировой цели, обнаруживаемой основополагающим культурным актом, оправдывает существование и деятельность отдельных людей и их заботы о о самосохранении, самоопределении и развитии. Простое самоопределение личности или даже целой группы людей (так, например, нации) как самодовлеющих единиц, носящих в себе верховный закон, не может быть оправдано и только осуществление их руками общего дела преобразования мира и преодоления времени делает их цели полезными и нужными достойными выполнения. Отдельный человек всегда должен быть рассматриваем как элемент некоей множественной стихии, и смысл его жизни в развитии и завершении действия, рождающегося в результате этого общего течения...”

(Ну как тут не вспомнить Маяковского: “Ленин” или “Хорошо!”. “...Я счастлив, что я этой силы частица...” и т. д.)

”...С этой точки зрения оказывается, что есть три возможных типа отношений частного акта к основополагающему. 1) Мой акт участвует в подготовлении грядущего более общего акта. Таково было, например, положение какого-нибудь узко-экономического требования рабочих до Революции. 2) Мой акт есть развитие ранее совершенного основополагающего акта. В примере Революции настоящая деятельность марксистов есть развитие основополагающего акта Маркса. 3) Наконец, мой акт может быть вершиной данного культурно-исторического действия. Я – мессия, я – вождь этого движения.

Для каждого из этих случаев возникают выводы из сравнения большого и малого актов.

Не забудем, что с точки зрения времени все эти сопоставления и сравнения будут сравнениями различных степеней его преодоления. Каждый акт есть равнодействующая системы, преодолевающей время и вступающей в отношения с другими подобными же системами. Различию актов и соответствующих сознаний соответствует и реальное значение времен, создаваемых этими актами...” (Муравьев В. Овладение временем..., с. 187).

...В отличие от Ухтомского, Муравьеву не надо было “ограждать себя молчанием”. Он тогда так думал! Он в это верил. Еще и вождей пытался научить...

Из эссе Муравьева “Видение первое: человек в жизни”, где он описывает посетившее его откровение (около 1925 г.):

“...Когда я вышел сегодня на улицу, я почувствовал себя охваченным совершенно новым и небывалым ощущением. Все казалось мне другим – и улицы, и дома, и встречные люди. В себе я чувствовал какую-то необычайную легкость, какая бывает в снах, когда летаешь. И себя я чувствовал в каком-то смысле совершенно иным. Тогда я начал вдумываться в сущность этого изменения и вдруг опытно и явственно почувствовал, что во МНЕ ДЕЙСТВУЕТ И ЖИВЕТ КАКАЯ-ТО ОГРОМНАЯ СИЛА, которая как бы в меня вошла, а вернее меня к себе присоединила. Я видел себя не так, как раньше, оторванным и отделенным от целого, наоборот, связанным с чем-то большим, живущим в веках, независимо от окружающего меня пространства и условий. Мне мыслилась некая рать, рядами идущая от земли вверх, и я видел себя отныне как член ее и участник. И мне страстно, всеми силами моего существа захотелось всего себя отдать великому служению, не иметь ничего больше для себя, но всем пожертвовать ради цели спасения и преображения и преобразования мира, ради выведения его в светлые просторы, куда тянулись представившиеся мне сверкающие ряды...” (Муравьев В. Овладение временем..., с. 306-307).

“...Все это я пишу от полноты сердца, от радости увиденного и постигнутого. И если бы кто-нибудь усомнился бы в реальности того, что я ощутил, для меня здесь сомнений быть не может, ибо это было не мысль и не воображение, а опыт, пережитая действительность. И если у меня самого могли быть какие-нибудь сомнения в истинности и подлинности того, к чему я в эти дни подошел и во что был принят и вошел – этот опыт силы, которая неожиданно меня затем посетила и осенила, эти двери, для меня внезапно раскрывшиеся, – свидетельства, с которыми не могут сравниться никакие другие доказательства или доводы.

И мне только досадно и нестерпимо больно, что я не могу всего выразить и так несовершенно изображаю эти переживания, для которых малы известные мне слова...” (Там же, с. 309-310).

***

В заключение, краткая биографическая справка.

На протяжении 10 лет Муравьев служил в различных советских учреждениях, на скромных постах – “не по принуждению, а по убеждению” (по его собственному выражению; 1921). В 1926 г. он был приглашен в ЦИТ (Центральный институт труда, организованный А. Гастевым), где три года работал ученым секретарем.

(Напомню, что Ухтомский в это же время занимался исследованиями в области физиологии труда – в связи с проблемами “научной организации труда”; создавал, под эгидой Ленинградского университета, соответствующие лаборатории на промышленных предприятиях).

В 1929 г. Муравьев был “вычищен” из ЦИТа (волна чисток прокатилась тогда по всем советским научным учреждениям), лишен гражданских прав. Последовал арест. Погиб: по одним сведениям – на Соловках в 1931 г., по другим – в 1932 г., в Нарымском крае, куда был сослан.

(Напомню: 1932-й – год присуждения Ухтомскому премии им. В.И. Ленина).

Вот такой “параллелизм” и ортогональность судеб...

***

Казалось бы, так нужен был системе – “новообращенный” в большевистскую веру философ такого масштаба, полета мысли, остроты “дальнего зрения” (пользуясь выражением Ухтомского), как Муравьев! Но нет, другие пошли “в гору”, устроились на академическом Олимпе, стали править “философский бал”: Митин, Юдин, Федосеев и прочие.

Кто бы из них сумел так обосновать необходимость “соборного” и “истинного” миростроительства, как это делал последовательный “до конца” в своей апологии космической революции мыслитель Муравьев! Но нет, не в логических обоснованиях нуждалась система, а в идеологических заклинаниях, под видом философии.

И постольку – не только “не нужен” был Муравьев, а и опасен: опасен именно мощью своего разума, строящего действительно вселенский проект общечеловеческого времядействия, а не изобретающего мошеннические способы оправдания новой социальной иерархии и формы подчинения людей.

Но и... еще раз процитирую муравьевский трактат об овладении временем:

“...Из сказанного можно заключить, что единая и общая истина (здесь и далее выделено мною. – А.), имеющая действенный и деловой смысл, должна быть организована как господствующее миросозерцание эпохи в проекте, внутренне обязательном для тех, кто принимает участие в данном историческом движении. Должна быть установлена общая программа действий или проект общего дела исторической эпохи. (Ср. с программой “развернутого строительства коммунизма”, уже из брежневских времен. – А.). Это приводит, в отношении практических мер, к возобновлению старого плана Огюста Конта и в особенности Сен-Симона (вот что берется теперь Муравьевым за образец – извлеченное из “ложного марева европейской культуры”! – А.), устанавливающего необходимость учреждения верховного решающего органа знания...”.

И далее:

“...Орган этот должен формулировать положение дел или догматы знания для целой эпохи в связи с потребностями общего культурного дела человечества. Практически орган этот должен развиться из международных научных конгрессов и представить собой объединение всех усилий людей, направленных в сторону познания. Вопросы, конечно, в этом верховном Научном Совете должны решаться не голосованием, а по внутреннему убеждению его участников.

Критерием же истинности принимаемых догматов должно служить в конечном итоге признание общественным мнением человечества этого Совета как органа выражения и организации истины...” (Муравьев В. Указ. соч., с. 201-202).

Дальше, пожалуй, читай уже антиутопии Замятина, Хаксли, Оруэлла...

Я понимаю, что некоторыми цитатами я скорее “компрометирую” Муравьева, чем “возвеличиваю” его – в глазах моих потенциальных читателей.

Но... если на то пошло, не осудить ли нам: Платона – за тоталитаризм, Макиавелли – за “макиавеллизм”, Ницще – за фашизм, Маркса – за сталинизм, да и Христа, пожалуй, – за костры инквизиции... Вот где парадокс “обращения времени”!

Сохраним “презумпцию невиновности” для мыслителей! Что касается ложных (с нашей точки зрения) идей, то они, конечно же, подлежат оспариванию, но так же и... пониманию: на какой именно почве они произросли, каким солнцем согревались и какими ветрами обдувались...

Нашим старшим современникам-соотечественникам (дедам и отцам) пришлось пережить исторические “пере-ломы” и “пере-стройки” (да и “пере-идентификации” – вспоминаю Твое последнее письмо!) покруче наших. И каждый “преодолевал время” по-своему. Вот и титаны мысли: Ухтомский – так, Муравьев – иначе... Хоть и общего, как видишь, хватает.

Бог им судья. Но не я! (Это я – в адрес моего внутреннего рецензента В. Д.)/ [30]

...Ну вот: сгубила система Философа, а затем (или даже раньше...) обокрала... (Это – про Муравьева). “Нормальное дело”!

***

“Время не властно над именем” – так назвал одну из своих работ о Муравьеве его открыватель (для меня, для нас...) Г.П.Аксенов (Библиография, 1993, № 1). А на наших глазах произошло еще одно частичное (не в тотальном федоровском или муравьевском смысле) – воскрешение!

***

Из заметок моего неутомимого критика В. Д.:

“...Есть разница между словами и делами, некоторым действующим системам присуща ложь суждений. Те, кто, перехватив эстафету Романовых, тогда назвал себя вождями, уничтожали логическую мысль, способную формулировать свои выводы без внешних, навязываемых верой, страхом или силою, содержательных понуканий. Сначала силой и понуканиями была восстановлена мертвая (без времени) иерархия, где одни – очевидно! – хозяева, а другие – так же очевидно – быдло.

И только потом, когда загнанный человек у подножия сообразил, как “безвыходно и страшно” пытаются сверху детерминировать его поведение..., когда все уже поняли, что “Генеральная линия” неподвластна логическому анализу вследствие иной своей природы, и, стало быть, все публичные слова не стоят ничего и придуманы лишь для спецпроцедур в университетах марксизма-ленинизма (и в других тоже), – только тогда, чтобы окончательно дискредитировать мысль, как таковую, ее нашинкованные обрезки в виде “всемирно-исторической роли”, “разведчиков будущего” и так далее, были предъявлены населению как доказательство неисповедимой мудрости предъявителей. Поскольку это воспринималось как явная ложь, предлагалось ограничиться “благоговением” и подальше закинуть опасные рассуждения.

Но, правда, мысль потому и опасна, что, возникнув “ниоткуда”, она раскачивает (“приводит в движение”, ускоряет) вселенную. Куда уж там почитаемой Линейке...”.[31]

***

Роман!

А что Ты скажешь – по поводу всего того, что я и Виктор, каждый по-своему, на эти умо-не-постигаемые темы “по-на-размышляли”?

Твой Андр. Ал., 30.06.2000

...От себя к миру, от мира к себе – вот процессы, объединенные в понятии грандиозной раскачки, необходимой для приведения вселенной в движение. Маятник отходит в одну сторону, чтобы лучше захватить другую. Мое могущество пропорционально моим корням, моей внутренней укрепленности. Последняя же есть моя внедренность в мир, степень моего участия в жизни вселенной.

...Если не будет действия, а одна только разумность, получится очень ясное, может быть, представление должного, но на самом деле на практике останется слепое подчинение потоку необходимости и принудительного времени.

Если, с другой стороны, будет одно только действие, без разумности, оно опять-таки не будет иметь особого отделяющегося от природы субъекта и сольется с слепым течением последней.

Следовательно, для преодоления времени и для утверждения своего творчества, живое существо должно проявлять и разумность, и действие...

Муравьев В. Овладение временем. М., 1998, с. 283, 292-293

Ремарка 1: В.Н. Муравьев и В.И. Вернадский.

Следует отдавать себе отчет в том, что предпринятое нами обращение к трагической фигуре В.Н. Муравьева и к его учению об “овладении временем” само по себе является частичным, в какой-то мере “утилитарным” (в связи с темой нашей собственной работы).

Опыт комплексного подхода и целостного взгляда на учение Муравьева, в историко-культурном, научном и общественно-политическом контексте 1920-х гг., можно найти в работах Г.П. Аксенова, которые цитировались выше.

Дальнейшее развитие этой темы потребовало бы обратиться к научно-философскому наследию В.И. Вернадского – как к современным Муравьеву (1920-е гг. и ранее), так и к позднейшим (1930-е гг.) его трудам: “О жизненном (биологическом) времени”, “Проблема времени в современной науке”. (См. Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М.: Наука, 1988). Здесь наблюдается существенные “схождения идей” между великим натуралистом и забытым философом.

Философские взгляды Вернадского, в частности, его работы, посвященные проблеме времени, вызвали в начале 1930-х гг. яростные нападки со стороны “диаматов”, как их называл Вернадский. (См., например, Вернадский В.И. Труды по философии естествознания. М.: Наука, 2000; Аксенов Г. Вернадский. М.: Соратник, 1994).

Доклад Вернадского “Проблема времени в современной науке”, прочитанный им на Общем собрании АН СССР в декабре 1931 г., был опубликован в “Известиях АН СССР” (1932) в сопровождении “критических замечаний” акад. А.М. Деборина, на что последовал ответ Вернадского, опубликованный в тех же “Известиях...”, в сопровождении деборинских же “критических замечаний на критические замечания акад. В.И. Вернадского” (1933).

Валериан Муравьев этих драматических событий уже не застал. (Октябрь 2000).

Ремарка 2: В.И. Вернадский и А.А. Ухтомский

Ухтомский в одном из своих писем 1932 г. настоятельно рекомендует своей ученице Ф.Г. Гинзбург прочесть доклад Вернадского о времени в “Известиях Академии наук”. “Это близко к тому, что Вы слыхали от меня о “хронотопе” и во всяком случае поучительно”. [32] Ухтомский вспоминает о своем докладе середины 1920-х гг. на эти темы (среди слушателей которого был и Вернадский). Ухтомский усматривает “крупные промахи” во взглядах Вернадского, однако: “Я, во всяком случае, приветствую его выступление...”.

Интересно следующее замечание Ухтомского в этом письме:

“Но вот что удивительно: ни Вернадский, ни его критик Деборин, да и никто в Европе не догадывается вспомнить, что историческая концепция бытия, столь чуждая и древнегреческой науке, и европейской науке с Декарта и Ньютона до XIX века, задана давным давно библейским еврейством! Ведь идея эволюции и мира как процесса дана никем иным, как пророками Израиля!

И если кое-как простительно не знать об этом европейцу Вернадскому, то как объяснить это у Деборина? Говорят, что он “образованный еврей”, изучавший то, что подобает знать таковому? Итак, что же это: замалчивание? отсутствие самостоятельной мысли? боязнь моды? или просто непонимание?” (Ухтомский А. Доминанта души. Из гуманитарного наследия. Рыбинск, 2000, с. 406).

(Февраль 2001).

= Из письма Р. Ленчовского А. Алексееву (сентябрь 2000)

[Ответ Романа Ленчовского на мое и Виктора Дудченко обращение – в полном объеме - тогда не состоялся, хоть моим другом и было заготовлено много рабочих материалов к этому. [33] Но Р. Ленчовским было сделано нечто более значимое: вопросы, поставленные в отношении Ухтомского, Муравьева и других из поколения наших дедов, опрокинуты… НА НАС САМИХ! Именно тогда были написаны Романом важные для нашего поколения и круга заметки «На что мы надеялись, или о нравственном смысле анализа превращенных форм», вошедшие в «Драматическую социологию…» 2003 г. [34]

Вот что писал мой «заслуженный собеседник» - в связи с поставленными мною и В. Д. историко-этическими вопросами. – А. А.]

<…> Думаю, что обостряет мое зрение, не в последнюю очередь, достаточно резкая - но "заслуженная"! - постановка вопросов о том, "как ОНИ, те, кто "ВСЕ ВИДЕЛ И ВСЕ ПОНИМАЛ" (тот же Ухтомский), - МОГЛИ?.."

А как - напрашивается само собой! - могли МЫ?

Я - с твоей и Виктора [В.П. Дудченко. - А. А.] "подачи" - как раз и хочу сформулировать главный для меня вопрос в том разговоре, к которому Ты меня пригласил.

Ведь мы сами были и СВИДЕТЕЛЯМИ, и прямыми УЧАСТНИКАМИ в такого рода истории и "историях", нравственный смысл которых мы, при наших профессиональных ЗНАНИЯХ (какими бы "урезанными" они ни были!) и в силу "интуиции нашей совести", квалифицировали таким образом, который ПОЗВОЛИЛ нам в них участвовать: и НЕСМОТРЯ НА что-то, чего мы НЕ принимали, и БЛАГОДАРЯ, все же, чему-то...

Чему же? Не НАШЕ ли собственное (мое, твое, нашего круга...) "китежанство", а иначе - ПРЕКРАСНОДУШИЕ и УТОПИЗМ, тому причиной? Насколько релевантным и адекватным был масштаб нашего мышления (помнишь, о "масштабе мысли" в споре Троцкий - Муравьев)?

Я и не сомневаюсь, что это "обращение на себя" - и нашими "великими китежанами", и нашим кругом чтения, и прежними нашими жизненными путями - опытом, включая писание, и даже непосредственным твоим последним текстом (о "суде поступков" и т. д.) инициировано.

А вот после обдумывания - с включением в нашу рациональную мысль также и "интуиции совести" (по Ухтомскому) - вопроса о нашей СОБСТВЕННОЙ причастности ко злу (хотя бы в виде ЛЕГИТИМАЦИИ ЗЛА) можно переходить к другим очень важным проблемам, поднятым Тобою.

<...> Твой Роман, 22.09.2000.

Ремарка: "...причастные ко злу..."

Здесь ограничусь цитированием только этого "предварительного" письма (первой "реакции"). Но из него уже ясен точно сформулированный моим другом мироотношенческий и смысложизненный предмет продолжающегося диалога.

Действительно, не обратившись "на себя", не понять и "великих"; а не всмотревшись в них, не понять и себя, нас... ". (Октябрь 2000).

7.4. ОВЛАДЕНИЕ ВРЕМЕНЕМ. В.Н. МУРАВЬЕВ

[Ниже - свод извлечений из главного труда В. Муравьева «Овладение временем как основная задача организации труда» (1924), который ныне переиздан в составе книги, вышедшей в серии «Философы России XX века»: МуравьевВ. Овладение временем. М.: РОССПЭН, 1998.

В скобках указаны страницы по названному изданию].

...Время есть другое название для жизни...

...Сознательное существо есть существо, овладевающее временем...

В.Н. Муравьев

<...> Согласно нашей постановке вопроса, ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ВРЕМЕНИ ПЕРЕХОДИТ В ОВЛАДЕНИЕ ИМ [здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, выделено мною. А.А.].

Цель организации культуры в результате осознания проблемы времени есть преобразование мира в смысле победы людей над слепыми и косными его силами. (98; предисловие).

<...> Несомненно, что одною из главных среди разумных целей человека является овладение временем. <...> Человек творит явления и, вследствие этого он, в известной степени, ВЛАСТЕЛИН ИХ ВРЕМЕНИ. Мы должны изучить законы такой времяобразующей деятельности отдельных людей и в особенности человеческих групп и рассмотреть, какие реальные изменения такое действие вносит в мир. (107; глава 1).

<...> Власть наша над временем весьма реальна и постоянно нами применяется. Если вдуматься, мы поймем, что мы имеем пример такого овладения временем и возобновления его в каждом свободно и сознательно проведенном человеческом опыте. КАЖДЫЙ ДЕНЬ В ОГРАНИЧЕННЫХ ОБЛАСТЯХ МЫ ОВЛАДЕВАЕМ ВРЕМЕНЕМ И ОСУЩЕСТВЛЯЕМ ЕГО ОБРАЩЕНИЕ. (125; глава 2).

<...> Мы называем ОВЛАДЕНИЕМ ВРЕМЕНЕМ всякое вообще сознательно и целесообразно произведенное изменение в природе, поскольку оно создает или воссоздает реальность, согласно имеющемуся образцу. (126).

<...> Где же искать ключ к сознательному преодолению времени действием? Какие явления в мире можно считать времяобразующими?

Мы видели, что все содержание времени сводится к меняющимся отношениям вещей. Время есть показатель этой смены: оно есть как бы выразитель изменения и движения.

Но движение само по себе как всякое действие, множественно. Еще Аристотель определил действие как «отношение к другому».

Движение есть переход от одного к другому и тем самым непременно является результатом какой-то суммы или множества. Для доказательства этого достаточно перевести движение на статический язык или повторить рассуждение Зенона. Стрела не двигается, пока она одна. Но если взять множество, составленное из самоумножений этой стрелы в пространстве, мы получим движение. Заметим, что на этом принципе построен кинематограф, в котором из множества неподвижных снимков, через их сложение, создается движение и изменение, а, следовательно, и время. (127-128).

<...> Раз время есть не что иное как отношение вещей – его изменения также зависят от состояния множества. Или – ИЗМЕНЕНИЕ ВРЕМЕНИ ЕСТЬ ФУНКЦИЯ МНОЖЕСТВЕННОСТИ [выделено В.Н. Муравьевым. - А. А.]. Весь вопрос сводится, следовательно к возможности, исходя из данных временных комбинаций элементов, произвести перемены в дальнейших их группировках.

Таким образом, МНОЖЕСТВЕННОСТЬ СОЗДАЕТ ДЕЙСТВИЕ, ДЕЙСТВИЕ ЖЕ СОЗДАЕТ ВРЕМЯ. (128).

<...> Каждое перемещение элементов и соответствующее ему изменение системы их есть вместе с тем изменение времени, возникающего в результате отношений этих элементов. Поэтому знание системы и способность ее видоизменить есть способность воздействовать на ее время. В самом времени мы имеем, таким образом, рычаг, надавливая на который, мы управляем течением времени.

Допустим, что мы в ограниченных случаях имеем власть над временем. Значит ли это, что власть эта может быть расширена? Во всяком случае, механизм такого расширения и перехода к власти над более широким кругом времени требует объяснения. (141; глава 3).

<...> Общая способность элементов быть носителями и творцами временного действия системы вытекает из того, что время есть изменение отношения вещей. Следовательно, ОТ ДВИЖЕНИЙ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЭЛЕМЕНТОВ МЕНЯЕТСЯ ВРЕМЯ СИСТЕМЫ. (148; глава 4).

Вкратце

В главе 3 автор рассматривает общие закономерности овладения временем в «действующих» системах. Далее (глава 4) переходит к специальному рассмотрению овладения временем в «сознательных» системах.

В. Муравьев определяет сознательное существо как «систему элементов, обладающих общим сознанием» (149). Подчеркиваются «...два свойства сознательного существа в отличие от несознательного, причем в обоих проявляется природа сознания как особого синтеза единства и множественности» (149).

Имеется в виду способность сознательной системы к изменению отношения вещей в смысле обособления либо объединения их («роль сознательности в обособлении действия» и «собирательная роль сознания»).

<...> Объяснение механизма преодоления времени требует выяснения роли в этом процессе сознательности как свойства автономных элементов. Мы должны рассмотреть, что означает сознательное действие элемента в отличие от несознательного, а также каким образом, ПУТЕМ СОЗНАТЕЛЬНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ, происходит в системе овладение временем. (148; глава 4).

<...> Создав себя как деятеля, путем собрания воедино действия своих элементов, система действует вне себя, т. е. стремится собрать окружающее, т. е. ВОБРАТЬ В СЕБЯ ДОСТУПНЫЕ ЕЙ ОБЪЕКТЫ И ПРЕТВОРИТЬ ТЕМ САМЫМ ЭТИ ОБЪЕКТЫ В СУБЪЕКТЫ ДЕЙСТВИЯ [выделено В.Н. Муравьевым. - А. А.]. Деятель охватывает то, что стоит вне его и, превращая эти чуждые вещи в свой придаток, делает их частью самого себя. Разум служит орудием этого превращения, рисуя заранее проект такого синтеза и предуказывая его пути. (152).

[Ниже полностью воспроизведен параграф 4 главы 4 трактата В. Муравьева об овладении временем.]

<...> Но изменение отношений вещей в смысле обособления их или объединения есть всегда ИЗМЕНЕНИЕ ВРЕМЕНИ. Утверждение себя и укрепление своей длительности как существования объединяющего центра и есть СОЗДАВАЕМОЕ СОЗНАНИЕМ ПРЕОДОЛЕНИЕ ВНЕШНЕГО ВРЕМЕНИ.На место порождаемых объективным процессом отношений вещей создаются новые, диктуемые разумом. Посредством разума мы постоянно воздействуем на время и на его видоизменение. Так называемые несознательные элементы или вещи принудительно участвуют во времени, увлекаются безудержно его слепым потоком. Сознательные же существа, хотя они в известной мере подвластны времени, но вместе с тем обладают СПОСОБНОСТЬЮ ЕГО ДЕЛАТЬ.

Это надо понимать отнюдь не в кантовском смысле, т.е. не так, что времени нет вне субъективного восприятия и что, следовательно, время есть форма сознания. Мы говорим, что время создается сознательными существами в том смысле, что только там, где есть обособленное индивидуализированное действие, можно говорить о длительности существования чего-либо. Где нет обособленного действия, нет индивида и длится только общий процесс. Но отдельное обособленное действие существует только там, где есть только выделяющее его из всеобщего действия сознание. В этом случае имеется обособленный этим сознанием субъект действия и, соответственно, СОЗДАВАЕМОЕ ИМ ВРЕМЯ. В случае же отсутствия сознания нет вообще частного действия, а есть лишь единое, недифференцированное действие всего мира; нет отдельных временных существований отдельных существ, а есть равнодействующая всех сил мира, выражающаяся в СЛЕПОМ ТЕЧЕНИИ ВРЕМЕНИ МИРОВОГО ЦЕЛОГО.

То же деление находим мы в каждой действующей системе.

Поскольку некоторые члены ее являются сознательными субъектами и создают потому свое время, часть времени им подвластно [подвластна? - А. А.] в виде зависящих от них последовательности явлений. Остальная же часть времени остается принудительной для членов системы, ибо внешнее им навязывается, или же представляет результат внешней для каждого механической равнодействующей несогласованной их работы. Соответственно мы имеем для каждого члена системы ВНУТРЕННЕЕ ИЛИ ПОДВЛАСТНОЕ ЕМУ И ВНЕШНЕЕ ИЛИ ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ.

Можно проследить различие их для человека как живого элемента.

Для меня есть время, которое увлекает меня неудержимо и является мне как равнодействующая всех сил мира, действующая на земле и в солнечной системе. В качестве такой равнодействующей время есть следствие независимых от меня сил и постольку оказывается для меня и других существ, находящихся в таких же условиях, ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ. Оно воспринимается мною и другими участниками этого взаимодействия как непреоборимая сила именно потому, что оно зависит не только от одной моей мощи, но от совокупности действующих в мире сил. В этом основание ОБЩНОСТИ ВРЕМЕНИ ДЛЯ ЧЛЕНОВ ОДНОЙ И ТОЙ ЖЕ СИСТЕМЫ, характерное его СВЕРХИНДИВИДУАЛЬНОЕ свойство.

Но рядом с этим есть ДРУГОЕ, ПОДВЛАСТНОЕ НАМ ВРЕМЯ. В сфере моего собственного действия я обладаю способностью выбора, Я МОГУ СОЗДАВАТЬ, СОГЛАСНО МОЕЙ ВОЛЕ, В ОГРАНИЧЕННОЙ ОБЛАСТИ, ИЗВЕСТНУЮ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ СОБЫТИЙ. Такая ВЛАСТЬ ИЗМЕНЯТЬ ОТНОШЕНИЯ ВЕЩЕЙ ДАЕТ МНЕ ГОСПОДСТВО И НАД ВРЕМЕНЕМ, ибо, согласно нашему определению, оно есть не что иное, как порядок этих отношений.

Время, отсюда возникающее, уже не извне мне навязывается, но является МОИМ СОБСТВЕННЫМ ВРЕМЕНЕМ, и, соответственно, находится в моих руках. Власть над временем дает мне также способность ВОСКРЕШЕНИЯ, повторяя какую-нибудь бывшую последовательность событий, я воскрешаю и бывшие явления. Расширение сферы этого подвластного мне явления и есть завладения бОльшим кругом временности...

Ремарка: «...способность воскрешения...»

В своей «философии времени» В.Н. Муравьев во многом опирался на идеи русского философа Н.Ф. Федорова (создателя философии «общего дела», или учения о всеобщем воскрешении) и развивал эти идеи. (Июнь 2000).

...Различие двух времен можно лучше всего понять на следующем примере: поток внешнего, объективного, принудительного времени обозначается для меня движением стрелки часов на циферблате и отрывом каждый день листка на календаре. Эти условные движения обозначают движение Земли вокруг Солнца и суточное его [ее? - А.А.] движение, процессы, протекающие объективно, вне моей власти. Такой характер этих процессов, вечное, как мне кажется, движение в одну сторону, выражается в необратимости календарных сроков и связанных с ними часов каждого дня. Календарь и часы служат поэтому символами определенной последовательности событий, мне неподвластных.

Но если я представляю себе другого рода последовательность событий, а именно, ОТ МЕНЯ ЗАВИСЯЩИХ, например, ряд моих собственных движений, которые я могу совершать и затем снова повторять, ЭТА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ БУДЕТ МНЕ ПОДВЛАСТНА В СМЫСЛЕ ВОЗНИКАЮЩЕГО В НЕЙ ВРЕМЕНИ. Если изобразить ее на календаре в часах, которые были бы так построены, что выражали каждое мое движение, - движение этого календаря и часов, очевидно, было бы НЕ ПРОСТО ПОСТУПАТЕЛЬНЫМ, но заключало бы в себе отходы назад, повторения, возобновления движений. Другими словами, они показывали бы СЛУЧАИ ОБРАЩЕНИЯ И ВОЗОБНОВЛЕНИЯ ВРЕМЕНИ.

Также, ЕСЛИ Я ВЫПОЛНЯЮ РАБОТУ ВДВОЕ СКОРЕЕ, ЧЕМ ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК, ЭТО МОЖНО ВЫРАЗИТЬ ТАК, ЧТО Я СОЗДАЛ ИНОЕ ВРЕМЯ, ЧЕМ ОН.

При этом надо помнить, что действие мое встречает сопротивление, что оно ограничено условиями опыта, а также свойствами материалов, над которыми я провожу опыт. Это как раз то, что имеется в виду, когда мы говорим, что способность создавать время проявляется реально всегда в ограниченной сфере. Такая власть есть ВЛАСТЬ НАД НЕКОТОРЫМИ ГРУППАМИ ОТНОШЕНИЙ, ИЗОЛИРОВАННЫМИ ОТ ДРУГИХ. Я могу написать слово или не написать, - в этих рамках я властен, но властен я только относительно, поскольку я изолирую это движение от мирового детерминизма, его обусловливающего. (154-155; конец параграфа 4 главы 4). .

Вкратце

Мы постарались здесь показать (путем композиции извлечений) общую логику рассмотрения В.Н. Муравьевым проблемы овладения временем, как более или менее сознательного изменения отношения вещей, а стало быть - преображения мира.

В главе 5 автор переходит к анализу этой проблемы применительно уже не к отдельным (отдельно взятым) человеческим индивидам, а к их объединениям, в частности - «социально-историческим группам». «...Только через эти группы мы можем воздействовать на окружающее: преобразовывать мир и преодолевать его слепое время...» (168).

Обсуждается, «каким образом действие отдельной личности раскрывается как коллективный акт и каким образом эта личность приобретает то расширенное сознание, которое необходимо для перехода к большим системам в деле завоевания все бОльших и бОльших кругов времени» (169).

«...Обращение ряда индивидуальных актов к обусловливающему их общему основополагающему акту и осознанию ими такого общего их корня приводит к согласованию их и объединению в едином действии, - пишет В.Н.Муравьев. - Действия, творившие культуру индивидуально и разрозненно, каждое в своей замкнутой сфере и ради собственной цели, вливаются в русло общего дела, совершаемого объединенными деятелями...» (188; глава 6).

Последние две главы (6 и 7) посвящены проблемам организации культуры: «символической» (философия, наука, искусство) и «реальной» (генетика, возобновление личности, политика и мораль, производство и хозяйствование), в свете изложенной концепции овладения временем.

Заключение называется: «Борьба за жизнь против слепых сил природы». Это - апология ЖИЗНИ (противостоящей «слепым силам»), РАЗУМА («с его особым свойством побеждать время») и ДЕЛАНИЯ времени (ради утверждения «последнего высшего блага»).

«...Надо перестать надеяться на готовую вечность и начать ДЕЛАТЬ ВРЕМЯ. По всем признакам пора такой человеческой победы приближается. Слепое неразумное время корчится и трепещет в судорогах своих предсмертных убийств. А за ним грядет новое, исполненное совершенства разумное время - произведение будущей общемировой культуры» (230) - так завершается этот трактат, писанный в 1924 году.

<...> Для нас важно отметить единство мирового процесса времяобразования везде, где есть признаки жизни и постоянное, по мере роста сознания, преодоление случайного и слепого времени и замена его временем намеренным, разумным. Максимум такого преодоления должно дать и максимум жизни.(161).

(Муравьев В. Овладение временем. М.: РОССПЭН, 1998)

Ремарка: человек и время - учение Муравьева и эксперимент Любищева

Разумеется, нашей композицией далеко не исчерпывается содержание цитированного труда. Здесь отметим лишь, что своим трактатом об овладении временем Муравьев во многом предвосхитил позднейшие анализы проблемы «человек и время».

Правда, обсуждавшегося выше [35] жизненного эксперимента Любищева (о котором автор трактата, разумеется, не знал) Муравьев не «предвосхитил»: начало Любищевской системы «времяпользования» восходит еще к 1910-м годам.

Таким образом, теория (учение об «овладении временем») и опыт (ярчайший жизненный эксперимент такого рода) состоялись независимо друг от друга (хотя и примерно в одно и то же время и на одной историко-культурной «почве»).

Опыт сплошь и рядом опережает теорию. Теория же дает ключ к осмыслению опыта и стимул к дальнейшему его (опыта) развитию и воспроизведению («воскрешению»).

Но и не следует усматривать в системе жизнеорганизации Любищева простое подтверждение теоретическим построениям Муравьева. Последний, в середине 1920-х ставил вопрос о преодолении времени, как некоей «слепой» природной силы, о господстве над этой силой, о созидании или сотворении времени («времяобразующая деятельность» и т.п.). Любищев на эту тему, насколько мне известно, теоретически не высказывался - он «просто» подчинял свою жизнь велению своего разума и использовал отпущенное ему жизненное время максимально продуктивно.

В независимой от Муравьева постановке этого вопроса Граниным 50 лет спустя («Эта странная жизнь»), речь идет скорее об ответственности перед Временем, как некоей трансцендентной сущности (высшей силе?), о бережном, «благоговейном» к нему отношении (ср. с «благоговением перед жизнью» А. Швейцера). Овладение временем здесь осмысляется, пожалуй, как властвование человека над самим собой, или «самообладание» в потоке жизни - времени.

Другое дело, что такое жизнестроительство (жизнетворчество?) фактически оказывается также и овладением временем.

«Время есть другое название для жизни...» (В. Муравьев).

Наконец, в наших собственных подходах к этой проблеме (начало 1980-х) [36] можно усмотреть переклички как с той, так и с другой трактовкой. (Июнь 2000).

7.5. НАУКА – ЖИЗНЬ – ЛИЦО.

ЭПИСТЕМОЛОГИЯ А.А. УХТОМСКОГО

[Ниже - еще одна композиция извлечений из писем и записных книжек А.А. Ухтомского. Отобранные здесь тексты посвящены в основном проблемам теории познания.

Фрагменты этой композиции озаглавлены мною. – А. А.].

= Из писем к Е.И. Бронштейн-Шур (1920-30-е гг.)

[В скобках указаны страницы по изданию: Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. Сб. 10. М.: Советский писатель, 1973. - А. А.].

...Написав и отправив Вам письмо, я потом перебрал опять свои мысли и нашел, что написались они в письме отрывочно, эскизно, очерками, но все-таки довольно счастливо, ибо сам для себя я их никогда не собрал бы (выделено мною. - А.)...

...Отдыхаю за спешным чтением необходимого да вот за письмами, вроде настоящего, где собираю свои основные, руководящие мысли и итоги для друга...

А.А. Ухтомский. Из писем к Е.И.Бронштейн-Шур. 1928

Приключения «рассуждающего разума»

6.04.1927

<...> Новая натуралистическая наука, как она стала складываться в эпоху Леонардо да Винчи, Галилея и Коперника, начинала с того, что решила выйти из застывших в самодовольстве школьных теорий средневековья с тем, чтобы прислушаться к жизни и бытию независимо от интересов человека.

Дело шло или об иллюзии - создать «бездоминантную» науку, или об установке и культивировании новой трудной доминанты с решительной установкой центра внимания и тяготения на том, чем живет сама возлюбленная реальность, независимо от человеческих мыслей о ней.

И внял я неба содроганье,

И горный ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье...

Открылись уши, чтобы слышать, и только от того, что решились вынести из себя центр главенствующего интереса и перестать вращать мир вокруг себя. За эту решимость натуралист был вознагражден тем, что ИЗУЧАЯ САМОДОВЛЕЮЩИЕ ФАКТЫ МИРА, ОН НЕБЫВАЛО ОБОГАТИЛ СВОЮ МЫСЛЬ!

Теперь предстоит сделать и еще новый сдвиг. Нам надо из самоудовлетворенных в своей логике теорий о человеке выйти к самому человеку во всей его живой конкретности и реальности, поставить доминанту на живое ЛИЦО, В КАЖДОМ ОТДЕЛЬНОМ СЛУЧАЕ ДАННОЕ НАМ В ЖИЗНИ ТОЛЬКО РАЗ, И НИКОГДА НЕ ПОВТОРИМОЕ, НИКЕМ НЕ ЗАМЕНИМОЕ. <...>

Иногда мне кажется, что сама ученая профессия порядочно искажает людей! В то время как натуралистическая наука сама по себе исполнена этим настроением широко открытых дверей к принятию возлюбленной реальности, как она есть, «профессионалы науки» обыкновенно люди гордые, самолюбивые, завистливые, претенциозные, - стало быть, по существу маленькие и индивидуалистически настроенные, - так легко впадают в солипсизм бедного Господина Голядкина, носящегося со своим Двойником.

Я УЖАСНО БОЮСЬ ДОКТРИН И ТЕОРИЙ И ТАК ХОТЕЛ БЫ ОБЕРЕЧЬ МОИХ ЛЮБИМЫХ ДРУЗЕЙ ОТ УВЛЕЧЕНИЯ ИМИ, ЧТОБЫ ПРЕКРАСНЫЕ ДУШИ НЕ ЗАМЫКАЛИ СЛУХА И СЕРДЦА К КОНКРЕТНОЙ ЖИЗНИ, И КОНКРЕТНЫМ ЛЮДЯМ, КАК ОНИ ЕСТЬ!

...Да и каждый из нас в отдельности может наблюдать на себе самом, что «рассуждающий разум» долго еще плетет свои силлогизмы и сети, не подмечая того, что в глубине нашего существа уже зародилась и назрела неожиданная новая сила, которая совсем по-новому предрешает события ближайшего будущего, и только ждет случайного толчка, чтобы всплыть и властно заявить о себе; «рассуждающий разум», застигнутый врасплох, сначала ужасно растеряется от неожиданного заявления властной доминанты, а потом постарается убедить себя, что в сущности он все это по-своему понимает и может предусмотреть! Такова уж его самомнительная профессия! Профессия замкнутого в себе теоретизирования! В действительности же слишком похоже на то, что эта властная доминантная жизнь имеет свой смысл и исторические резоны, так что интуиция сердца, предчувствие и т. п. могут замечать и предвидеть гораздо ранее и дальше, чем «рассуждение»! Так совесть предвидит и начинает предупреждать гораздо ранее, чем так называемое «здравое рассуждение». Интуиция совести и «здравое рассуждение» находятся между собой в таких же отношениях, как художник, пророк и поэт, с одной стороны, и спокойный, рассудительный мещанин, с другой!

К счастью для науки, она переполнена интуициями, как ей не хочется утверждать о себе, что она привилегированная сфера «исключительно рассуждающего разума». Вот ведь, даже в алгебре обнаружены теперь вкравшиеся туда интуиции, не говоря уж о геометрии и о прочей натуралистической науке. И это все к счастию, ибо вначале замкнутый на себя «рассуждающий разум» давно бы задохся, а наука перестала бы жить. Поле науки оплодотворяется интуициями, властно вторгающимися в сети «чистой доктрины», и они оказываются мудрее и прозорливее «чистой доктрины», ибо они складываются самою реальною жизнью, А ЖИЗНЬ И ИСТОРИЯ МУДРЕЕ НАШИХ НАИЛУЧШИХ РАССУЖДЕНИЙ О НИХ. <...> (387-388).

Дилемма общего и индивидуального в науке

30.04.1927

<...> Пока не сделано решающего шага, чтобы перешагнуть через границы к другим людям, как самодовлеющим и ничем не заменимым ЛИЦАМ, которые появляются В МИРОВОЙ ИСТОРИИ ОДНАЖДЫ, ЧТОБЫ НИКОГДА, НИКОГДА НЕ ПОВТОРЯТЬСЯ, не сделано еще ничего!

Это исключительно трудно, тут труднейшая из задач человечества. Но все равно, это необходимо. И тем лучше, что трудно, - значит, в особенности достойно человека, бесконечно прекрасного и удивительного существа!..

Когда-то на досуге, в 1919 или 1920 году, это ясно сформулировалось для меня при чтении Огюста Конта: он помог мне тем, что доводил и обострял мысли и понятия до последней четкости. Тогда в Университете не было почти никакой работы, я подолгу мог думать и читать, перемежая чтение и писание варкой пищи и мытьем посуды, во время которых продолжал думать. По плите ползли жалкие и истощенные тараканы и по-своему подкрепляли текущие размышления... Так вот, Огюст Конт с совершенной четкостью высказывает и защищает следующий тезис: ИСТИННОЙ РЕАЛЬНОСТЬЮ ДЛЯ НАУЧНОЙ МЫСЛИ ОБЛАДАЮТ ТОЛЬКО РОД, ИЛИ ВИД, НО НЕ ИНДИВИДУУМ. В самом деле, кому интересна всерьез вот эта индивидуальная бабочка, эта индивидуальная кошка, этот индивидуальный, такой жалкий и истощенный, сейчас ползущий по плите таракан? Интересен и важен «таракан» как вид, «кошка» и «бабочка» как животные роды и виды! Мы берем индивидуального таракана, индивидуальную кошку или бабочку для того, чтобы рассекая их тело, раздражая их нервы, постичь modus vivendi всего существующего вида, рода и класса бытия.

Бытием в собственном смысле обладает для нас вид, род и класс, но не ЭТОТ, никому сам по себе не интересный таракан, кот или кокон!

...Вот отсюда всего один шаг, и мы приходим с логической последовательностью к признанию: бытием в истинном смысле слова обладает не этот человек, который вот сейчас сидит на концерте, или умирает в больнице, или едет из лесу с дровами, или влюблен, или трудится над научной проблемой, или торопится со службы домой, или задумывает дипломатический шаг, или обманывает своего приятеля, - истинным бытием обладает лишь ЧЕЛОВЕК ВООБЩЕ, homo sapiens, или, в лучшем случае, КЛАССОВЫЙ ЧЕЛОВЕК, homo aeconomicus! И отсюда также понятно и правомерно, что мы берем вот этого человека, который сейчас перед нами, для того, чтобы на нем изучать единственно заслуживающее интереса: «человека вообще», или «классового, экономического человека» или «национального человека», т. е. то, что сколько-нибудь заслуживает на себе наклейки научного ярлыка! И, вместе с тем, с тем же хладнокровием и чувством своего права, с которыми мы приступаем к экспериментам на бабочке и кошке, мы будем теперь третировать ЭТОГО человека, который сейчас перед нами (например, Анну Николаевну Ухтомскую), чтобы постигнуть и, по нашему убеждению, улучшить жизнь «человека вообще», или «классового человека», или «национального человека».

...Тут повторение и отрыжка старого схоластического спора средних веков, между так называемыми «реалистами» и «номиналистами») две главенствующие школы логиков в конце средневековья). Спор был о том, принимать ли общие категории и понятия за РЕАЛЬНОСТИ или только за ИМЕНА. Для одних общие понятия , вроде «причина», «цель», «число», «время», «felix leo», «homo sapiens» - были подлинными реальностями, тогда как для других это были не более как слова (имена - «nomina»), а подлинная реальность принадлежала конкретным причинам смерти конкретного человека N, или конкретной цели поступка NN,, или конкретному дню 16 марта 1593 года, или вот ЭТОМУ льву, который сейчас спрячется за кактусами в совершенно определенном пункте Африки, или вот ЭТОМУ человеку, что сейчас ложится спать, снимая башмак, и думает, что ему завтра делать. Для школы «реалистов» и день 16 марта 1593 года, и конкретный лев, и конкретное человеческое лицо - все ЭФЕМЕРНОСТИ, в сущности почти не существующие по сравнению незыблемыми понятиями «причина», «время», «лев», «человек вообще». Для школы номиналистов действительно существуют только конкретные, текущие вещи, события и люди, а отвлеченные понятия - одни слова и эфемериды!

Говорить нечего, что реалисты должны были восторжествовать в средние века: их взгляды слишком соответствовали духу, царившему в холодных каменных стенах католических ученых аббатств. Клод из «Собора Парижской богоматери» именно в реализме черпал оправдание тому, чтобы пожертвовать эфемеридой - цыганской девушкой - ради торжества своего мировоззрения. Великий инквизитор своими иссохшимися старческими руками давал благословение на кровавые казни над живыми, дышащими жизнерадостными людьми тоже во имя «реализма».

Но вот и интимный друг Сен-Симона, тонкий мыслитель, основатель «позитивной философии», Огюст Конт даст «научно обоснованное» благословение на то, чтобы считать конкретное, живое существо (все равно - человеческое, или львиное, или бабочкино) за эфемерности, которым всегда можно пожертвовать ради «le Grand Etre», за которым мыслится ЧЕЛОВЕЧЕСТВО! Да ведь совершенно ясно, что это тот же Клод, тот же Инквизитор, тот же распинатель живого конкретного праведника, во имя и во славу своей излюбленной теории, которая его ослепила и оглушила, так что он не может уже узнать Сократа, Спинозу, исключительно ценное человеческое лицо, когда оно реально придет!

Совершенно очевидно, что если человек не будет открыт к КАЖДОМУ встречному человеческому лицу с готовностью УВИДЕТЬ И ОЦЕНИТЬ ЕГО ЛИЧНОЕ ПРЕКРАСНОЕ, С ЧЕМ ОН ПРИШЕЛ В МИР, ЧТОБЫ ПОБЫТЬ В МИРЕ И ВНЕСТИ В МИР НЕЧТО, ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ЕМУ ПРИСУЩЕЕ, - такой человек не сможет УЗНАТЬ И СОКРАТА, И СПИНОЗУ, КОГДА ОНИ РЕАЛЬНО К НЕМУ ПРИБЛИЗЯТСЯ. Такой человек-«реалист», приписывающий реальность и значимость только своим мыслям, будет наказан тем, что пропустит мимо себя, как «эфемерность и Сократа, и Спинозу, и самое прекрасное, что может вместить мир!

...Своя теория, свое понимание, своя абстракция ему дороже, чем встречные люди в их конкретной реальности. Циркуль все по-прежнему продолжает опираться на СВОЕ персональное понимание, а мир и люди продолжают представляться вращающимися около МОЕГО понимания!

На самом деле и «номиналисты», признававшие реальным только конкретное, и «реалисты», признававшие и признающие реальным и значимым только общее и родовое, - были односторонни и неправы в своих спорах. Им не выбраться было из затеянного спора, потому что они, в своих крайностях, ПРЕДПОЛАГАЛИ ДРУГ ДРУГА. Ведь «общее» предполагает «конкретное» как свою частность, а «конкретное» предполагает тотчас и «общее». Типическая картина: два смертельных врага, антипода, не могущие, однако, жить друг без друга! Один утверждает с яростью свое только потому, что не в силах освободиться от тайной органической связи с антиподом.

…Я понял то, что понятно было уже древним: В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ РЕАЛЬНЫМ ЗНАЧЕНИЕМ И БЫТИЕМ ОБЛАДАЕТ И ОБЩЕЕ, НАСКОЛЬКО НАМ УДАЕТСЯ ЕГО ОТКРЫТЬ, И ЧАСТНО-ИНДИВИДУАЛЬНОЕ, НАСКОЛЬКО ОНО ДАЕТСЯ НАМ В НАГЛЯДНОСТИ ЕЖЕДНЕВНО И ЕЖЕМИНУТНО. Реально и то, что ежедневно солнце освещает нам новый день, так же, как вчера и сто лет тому назад: реально и то, что 24 апреля 1927 г. было, чтобы никогда не повториться в мировой истории!.. Живою, неизгладимой реальностью обладает и общая категория, и род, и вид, и человеческое общество, но также и индивидуальное, частное, мгновенное. Но для того, чтобы признать это со всей отчетливостью, необходимо, чтобы индивидуальное перестало быть только соотносительным и уравновешивающим понятием в отношении общего и родового, — необходимо заменить отвлеченное понятие «индивидуальности», как чего-то расплывчато-теряющегося в общем, живым понятием ЛИЦА.. <...> (394-397).

Категория «лица»

30.04.1927

<…> Тем самым вносится в наше мышление совершенно новая категория – «категория лица», которая обыкновенно игнорируется в системах логики в теориях познания и в философских системах, - потому что громадное большинство этих систем написано индивидуалистически мыслящими людьми с самоупором на себя! А Вы понимаете, что мысль и жизнь с самоупором на лицо другого это уже не философия, не самоуспокоенная кабинетная система, а сама волнующаяся, живая жизнь, «радующаяся радостями другого и болеющая болезнями другого»!

НИ ОБЩЕЕ И СОЦИАЛЬНОЕ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОСТАВЛЕНО ВЫШЕ ЛИЦА, ИБО ТОЛЬКО ИЗ ЛИЦ И РАДИ ЛИЦ СУЩЕСТВУЕТ; НИ ЛИЦО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРОТИВОПОСТАВЛЕНО ОБЩЕМУ И СОЦИАЛЬНОМУ, ИБО ЛИЦОМ ЧЕЛОВЕК СТАНОВИТСЯ ПОИСТИНЕ ПОСТОЛЬКУ, ПОСКОЛЬКУ ОТДАЕТСЯ ДРУГИМ ЛИЦАМ И ИХ ОБЩЕСТВУ.

«Общее» и «частно-индивидуальное» старинной логики превращается в живые и переполненные конкретным содержанием «общество» и «лицо». И если там, у старых логиков, возможен бесконечный спор, кому приписать истинную реальность (общему или индивидуальному), то здесь ясно, что и вопроса такого быть не может: одинаково бьет жизнью и содержательностью и общество, и лицо. <…> (397-398).

24.05.1927

<...> Категория лица должна быть принята в качестве вполне самостоятельного и исключительного фактора опыта и жизни наравне с таким категориями: как "причина", "бытие", "единство", "множество", "цель" и т.д. И мое убеждение в том, что человеческая деятельность, культура, исторический подвиг являются поистине "звенящей медью и бряцающим кимвалом", пока человек не внес в свой обиход категорию лица, пока доминанта его не поставлена решительно на лицо вне его <...>

Рационализм должен уступить свое хорошо насиженное место диалектике

15.08.1928

<...> Наука, как ее стали потом понимать все профессионалы (что может быть скучнее профессионалов?), это уже не только учет возможных противоречий, как было в платоновских «Диалогах», но попытка выявить, что, - после всех возражений, - может быть признано за однозначно-определенную истину.

Однозначно-определенная истина - это то, ЧТО МЫСЛИТСЯ БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ. Сравнительно легко было признать без противоречий, что существуют собаки, кошки, львы, сосны, пальмы и проч. Возникла аристотелевская «естественная наука», соответствующая нашим «систематикам» в ботанике и зоологии. Но уже бесконечно труднее было сговориться о силах и законах, владеющих событиями. Возникли попытки построить «геометрию без противоречий», «физику без противоречий», наконец, «метафизику без противоречий». Схоласты стали рисовать себе науку как совершенно безличную, однозначную, категорическую в своих утверждениях, чудесную и исключительную систему мыслей, которая настолько СВЕРХЧЕЛОВЕЧНА, что уже и не нуждается более в собеседнике и не заинтересована в том, слушает ли ее кто-нибудь. ЭТО ПРИШЕЛ ПРЕСЛОВУТЫЙ РАЦИОНАЛИЗМ! Рационализм обожествил науку, сделал из нее фантом сверхчеловеческого знания.

Профессиональная толпа професcоров, доцентов, академиков, адъюнктов и т. п. «жрецов науки» и посейчас живут этим фантомом и тем более, чем более они «учены» и потеряли способность самостоятельно мыслить! Засушенные старые понятия они предпочитают живой, подвижной мысли именно потому, что там, где вместо живой и подвижной мысли взяты раз навсегда засушенные препараты мыслей, их легче расположить раз навсегда в определенные ящички. Вместо живого поля - гербарий! Оно спокойней и привычней для рационалиста и рационализма! «De l'homme a la Science» [«от человека к науке» - фр. - А. А.] – характерно озаглавил свою книгу по теории естествознания один из правоверных представителей современного рационализма Ле Дантек. «La Science» это, видите ли, уже не «l'homme» - это что-то неприкосновенное для человека! Для этих самодовольных людей, которыми переполнены наши кафедры, было чрезвычайным скандалом, когда оказывалось, что систем геометрии без противоречия может быть многое множество, кроме общепринятой эвклидовской; и систем физики может быть множество, кроме ньютоновской. А это значило, что «однажды навсегда построенная система истин» есть не более, как претенциозное суеверие; а рационализм снова должен уступить свое, так хорошо насиженное место ДИАЛЕКТИКЕ. Великое приобретение нового мышления в том понимании, что «СИСТЕМ ЗНАНИЯ» может быть МНОГОЕ МНОЖЕСТВО, развиваются они, как и все на земле, исторически и в истории имеют свое условное оправдание, но ЛОГИЧЕСКИ РАВНОПРАВНЫ. ПО-ПРЕЖНЕМУ. ЗА НИМИ СТОИТ ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК, СО СВОИМИ РЕАЛЬНЫМИ ГОРЯМИ И ЖАЖДОЙ СОБЕСЕДНИКА. <...> (417-418).

О времени как факторе событий

10.07.1935

<...> На этих днях мне минуло 60 лет. Вот уже на один год пережил я своего отца.

По этому поводу скажу нечто о времени и его значении как фактора событий, как маленьких, так и больших, в организме и в жизни человека в целом.

Весь секрет торможения в строго физиологическом значении этого понятия в том, что за ним кроется МГНОВЕННЫЙ механизм (не пребывающий, а лишь повторяющийся в последующие новые и новые мгновения), складывающийся в тканях вновь и вновь в МОМЕНТЫ ВСТРЕЧИ ИМПУЛЬСОВ с тем, чтобы тотчас прекратиться до новой точно такой же встречной комбинации. А люди путают себя тем, что стараются понять его из постоянного механизма стационарной невозможности возбуждения, например, вследствие чрезмерных сопротивлений, растраты потенциалов, декремента или даже поломки прибора и т. п. Так мало привыкла наша мысль оперировать со временем, как с фактором вполне самостоятельного значения в мире реальных событий.

Исподняя сторона господствующей путаницы в трактовке торможения, на Западе И У НАС, кроется именно в этой вкоренившейся непривычке считаться с фактором времени сколько-нибудь более конкретно и значительно, чем с простою порядковой координатой t.

Много проблем философского содержания возникло оттого только, что люди пытались характеризовать вещи и самих себя в постоянных чертах, независимо от времени.

Вот, например, проблема: может ли человек все знать и понимать, или для этого есть некоторые обязательные границы? Как известно, тут есть, с одной стороны, «агностики», столь уверенные в своей правоте, что готовы драться со своими противниками. С другой стороны, есть уверенные в принципиальной безграничности своего понимания и знаний «ротные фельдшера» и «волостные писари», которые служили предметом довольно скорбных размышлений для умных людей от Сократа до Салтыкова-Щедрина.

Фактически наблюдаем и знаем мы из вседневного опыта вот что: «Лишь под старость начинает быть понятным для нас наше детское». Лишь после того, как долго поживешь на свете, начинаешь несколько понимать свои собственные мотивы и поступки прошлого. Так вот что тут особенно замечательно: принципиально все можем знать, и понимание может расти безгранично; но как раз в тот момент, когда нужно вполне срочно внести в жизнь свое очередное разумное действие, тут-то и не оказывается достаточного проникновения и восприимчивости для того, чтобы адекватно вникнуть в ответственное значение момента и в последствия того, что сейчас совершается. Начинаем понимать более или менее серьезно лишь post factum то, что прошло, и в то самое время, когда самоудовлетворяемся в мысли, что прошлое-то, наконец, поняли, незаметно для себя переживаем новое настоящее, которое и сейчас, как недавно, переживается нами в своей наибольшей части бессознательно с тем, чтобы по своему смыслу открыться лишь в будущем! Постоянно учась понимать заново, человек постоянно вновь и вновь входит в новое настоящее мгновение, роковые последствия которого откроются опять-таки лишь в более или менее отдаленном будущем. Вот это замечательное и постоянное ЗАПОЗДАНИЕ ПОНИМАНИЯ относительно момента, когда оно НУЖНО В ОСОБЕННОСТИ, и есть один из типичных ежедневных факторов нашего аппарата знания. Время, как вполне самостоятельный фактор, сказывается здесь в особенности. А вместе с тем открывается вся острота того, как и в какую сторону должно воспитывать свое внимание и чуткость наряду со знаниями отвлеченно-научного характера. Только постоянным самовоспитанием и упражнением внимания и внимательности к людям, и к среде вообще, можно достигнуть той ВЫСОКОЙ ПОДВИЖНОСТИ И ЧУТКОСТИ РЕЦЕПЦИИ, которая необходима для бдительного понимания каждого текущего момента, каждого вновь встречаемого человека и момента жизни. Очень мало, вообще говоря, людей, достигших такого понимания и вытекающих из такого живого понимания момента, - так же и того, что из него и затем должно быть впереди. ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ ПОНИМАНИЕ КОНКРЕТНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ЕСТЬ ВСЕГДА И ПРЕДВИДЕНИЕ ТОГО, ЧТО ИЗ ЭТОЙ КОНКРЕТНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ДОЛЖНО БЫТЬ В БУДУЩЕМ. [Выделено мною. - А. А.]. Вот этакое конкретное предвидение столь же редкий дар и достижение, как и подлинное и проникающее понимание текущего момента. Нам не так трудно даются отвлеченные предвидения вроде того, что за апрелем должен последовать май, за вечером - солнечный закат и ночь, при определенных сочетаниях луны и земли относительно солнца - солнечное затемнение и т. д. Но ведь это совсем не то, что требуется для конкретного понимания, что нужно сейчас сделать в воспитании Вашего мальчика для того, чтобы было хорошо для него и для всех в будущем. Совсем точное чувствование текущего момента, действительное использование того, что он мог бы Вам дать, и помощь осуществить в нем то, что действительно хорошо и ценно для будущего, - это очень редкий дар, или очень трудное достижение. <...> (433-435)

(Ухтомский А.А. Письма / Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. Сб. 10. М.: Советский писатель, 1973) [37]

= Из записных книжек (1920-30-е гг.)

Субъект и объект

<...> Безобразная абстракция - это та, которая безудержно замещает собою всю действительность, обедняя последнюю до пределов. Такою безобразною абстракцией является допущение, будто вся действительность состоит в конце концов из двух лишь предметов: СУБЪЕКТА и ОБЪЕКТА! Вот этою безобразною абстракциею путает себя вся европейская «философия». Если исходить из нее, то возможны лишь две установки: или объект перестраивается по субъекту, или субъект перестраивается по объекту. Такая установка является наиболее ВЫРАЖЕННЫМ СУБЪЕКТИВИЗМОМ, какой только мыслим в мире!

(Ухтомский А. Доминанта души. Из гуманитарного наследия. Рыбинск, 2000, с. 191-192; запись относится к началу 1920-х гг.)

Собеседование Теории с Реальностью

<...> Обаяние логически законченных теорий без внутреннего противоречия в сущности давно миновало. <...>

Та реальная сила новой истории, которую мы называем наукой в современном нашем смысле, чужда рационализму и рационалистическим вожделениям с самых первых своих истоков в эпоху Возрождения, чужда так же, как Леонардо да Винчи чужд схоластам средневековой Сорбонны. По сравнению с древним и средневековым рационалистическим «ведением» <...> сдвинулся сам искомый идеал познания. Акцент ставится не на тонко разработанное «учение без противоречий» <...>, а на самоотверженное распознание конкретной, повседневной реальности, как она есть. Не так, как мне хочется, чтобы она была, а так, как она есть сама для себя. Отныне не реальность вращается и тяготеет около моего законодательствующего «рацио», но мой «рацио», если он хочет быть в самом деле разумным, вращается и тяготеет около реальности и ее законов, каковы они есть, независимо от моих пожеланий. На место того древнего спорщика, с которым препирался Платон в своих «Диалогах», становится сама реальность, поскольку она непрестанно ограничивает вожделения моей теории. Теория постоянно силится расползтись в универсальное учение, а факты реальности всегда вновь и вновь встают передо ней, как новые границы и новые поучения. Теория утверждает: «Вот как оно по-моему должно быть». А реальность возражает: «А вот, как оно есть!»

И вот что замечательно. Для новой науки этот беспрестанный и нигде не избегаемый спорщик уже не слепой и ненавистный, <...> всего лишь портящий ту форму, которую тщетно пытается накинуть на него художественный замысел писателя и мыслителя, - беззаконная и темная материя, непрестанно вырывающаяся из тех прекрасных законов, которым ищет подчинить ее творческий «рацио»! Нет, для Леонардо да Винчи и Галилея это любимая реальность, к которой их «рацио» относится как влюбленный жених, считая за счастие различить и понять ее собственные самобытные черты, и у нее же почерпнуть те законы, которыми она живет. Ибо новый «рацио» знает, что ее законы - это законы и для него, и без ее законов он сам для себя со всеми своими вожделениями расплывается в неопределенность и пустоту! И отныне «рацио» уже не навязывает реальности свою логику, но хочет постигнуть логику реальности, т. е. у реальности научиться ее логике!

Отсюда совсем другой критерий истины, другой и критерий для ценности самой науки: для нас это уже не самодовлеющее академическое учение, самоудовлетворенное в своем Олимпе, а СПОСОБНОСТЬ ПРЕДВИДЕТЬ то, что даст нам реальность, правда то, что совпадает с действительностью. Истинна для нас лишь та научная теория, которая в своих предвидениях и ожиданиях соответствует действительности. Если этого совпадения с действительностью нет, мы отбрасываем свою теорию, как бы красива и заманчива она нам ни казалась.

Новый ученый всегда отступает, если действительность возражает против его предвидений конкретными фактами. Он говорит себе смиренно: «Значит, я ошибался, и теория, как ни разумна, была не верна!». И он учится у фактов строить новую теорию, более близкую к фактам. Из этого прекрасного Собеседования, с одной стороны неизбежно теоретизирующего ученого и, с другой, - всегда обновляющейся реальности родится в своем изобилии новая наука, полная неожиданностей и все новой содержательности...<...>

(Ухтомский А. Заслуженный собеседник. Этика. Религия. Наука. Рыбинск, 1997, с. 194-196; запись относится к 1930-м гг.).

Рационализм без «Лица»

<…> Систематический рационализм неизбежно превращает среду в которой он оперирует, в МЕРТВУЮ МАТЕРИЮ (чтобы оперировать в ней принципиально без ограничений), а себя самого в автократическое самоудовлетворение солипсизма (чтобы принципиально ничем внешним себя не ограничивать). Рационализм принципиально убивает среду, чтобы расчистить себе дорогу. А сам превращается в чистый солипсизм, ибо его «дальний», с которым он беседует на бесконечном расстоянии, растаял как облачко, а его случайный «ближний», заявляющий о себе в конце концов только досадным непониманием, тем самым превращается в элемент среды, т. е. принципиально в кусок все той же мертвой материи, с которой надо оперировать sans gкne.

Само собою, в мышлении рационалиста совершенно нет категории «лица», ибо у него, собственно, нет и собеседника. Если по старой памяти он употребляет это слово «лицо», то лишь как «нерациональное», «житейское» понятие, в виде уступки нерациональной повседневности. Учитывание человеческого лица в практике жизни ничем для его понимания не отличается от «лицемерия». В сущности, он всегда его осуждает и должен осуждать, будучи последовательным. В чем дело? Конец «лица», когда все — сплошная материя, подлежащая обработке? Затем рационалист вполне естественно всегда более или менее доволен своим умом и никогда не доволен своим положением. Как не быть довольным своим умом, если зацепиться более не за что? И естественно думать, что все было бы прекрасно, если бы не слепое сопротивление среды с ее инертностью и с теми нерациональными существами, которых приходится принимать, по аналогии, тоже «за людей». Этих последних приходится принимать так или иначе в расчет, потому что это, пожалуй, самые досадные, наиболее увертливые в своем сопротивлении рациональной обработке элементы среды! Великий и достойный труд, который сознает для себя рационализм, — всю эту среду и копошащихся в ней людей завоевать, подчинить себе, рационализировать! Великий труд, великое задание! Хватит ли для этого истории?

Подавленный множеством неожиданностей, которые преподносит среда и которые все вновь и вновь надо рационализировать по аналогии «тоже за людей», рационалист страждет в своем солипсизме. Но он непреклонен как рок, как логика, и его поддерживает благородная гордость самосознания, что страждет он от неуклонности на своем ясном пути.

«Ни кривизна улиц, ни великое множество закоулков, ни разбросанность обывательских хижин — ничто не остановило его. Ему было ясно одно: что перед глазами его дремучий лес и что следует с этим лесом распорядиться. Наткнувшись на какую-нибудь неправильность, Угрюм-Бурчеев на минуту вперял в нее недоумевающий взор, но тотчас же выходил из оцепенения и молча делал жест вперед, как бы проектируя прямую линию» (Салтыков-Щедрин. История одного города). <…>

Но положение рационалиста остается все же бесконечно трагичным! «Дальний», к которому обращены его речи, всегда выдуман. Потому и обращение к нему, в писательстве ли, в рационалистически настроенной науке, или в рационалистической философии, — всегда переполнено выдумками. Рационалистические мысли не прорывают границ человеческого одиночества и не приобретают выхода к реальному живому собеседнику; они солипсичны на самой точке своего отправления. Порочный круг, в котором стоят с самого начала люди без ближнего, делает невозможным объективное признание лица в другом. Признают объективное существование за геометрической точкой, за атомами, за вещами, — за чем угодно, только не за объективными лицами приходящих близких. Дальний выдуманный допускается потому, что он легко предвидим, ибо это ты сам, объективированный в кого-то вдали. Ближние отклоняются потому, что мешают тебе, как писателю и ученому, заниматься этим объективированием себя, как в зеркальном изображении, в далеком дальнем. И реальнейший ближний, с которым сталкивает жизнь, теряет значение самодовлеющего, отчетливого лица, ибо ведь, если признать его, то пришлось бы отложить свои благородные выдумки и заняться всецело им, объективным лицом! Чтобы такого пассажа не происходило, бедный человек убеждает сам себя и доказывает ex cathedra, что может понять других только как вещи и механизмы, но не как лица. И все для того и от того, что с ближним чрезмерно трудно, с дальним – легче, ибо, естественно, легче быть с самим собою и своими абстракциями. <…>

(А. Ухтомский. Заслуженный собеседник. Этика. Религия. Наука. Рыбинск: Рыбинское подворье, 1997, с. 198-200).

= Из «Заметок на полях книг»

[В скобках указаны страницы по изданию: Ухтомский А. Заслуженный собеседник. Этика. Религия. Наука. Рыбинск: Рыбинское подворье, 1997.

Датировка текстов там отсутствует. – А. А.]

Еще о рационализме

<...> Рационализм несет в себе порок индивидуалистического самоупора: cogito ergo sum [Я мыслю, следовательно, я существую. - лат. - А. А.]. Все прочее для него «среда» для упражнений sans gene [без стеснения, бесцеремонно. - фр. - А. А.]. В эту СРЕДУ ДЛЯ БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ОПЕРАЦИЙ входит и народ, и природа, и вообще все бытие за исключением самого оперирующего. Рационалистический социализм силится создать сверхиндивидуальную общую жизнь имманентными силами того же рационалистического индивидуума, т. е. заранее ловя свою тень и всевозможную задачу: прекратить СИМПТОМЫ ПОРОКА, не посягая на основной КОРЕНЬ ПОРОКА внутри деятеля. <...> (396)

<...> Зараза «рациональной» теории! Она начинается там, где подумали, что исчерпали своею схемою действительность и интуицию. Получается ужас: пробуют «рационализировать» непонятное и ранее всякой попытки, что берут за объект своих операций. <...> (397)

О цельном человеческом знании

<...> Разумеется, «нищета философии» обнаруживается для всякого ЦЕЛЬНОГО, ПРАКТИЧЕСКОГО духа, - для <...> того, кто прежде всего любит жизнь, для всякого человеколюбца.

Теоретически, с точки зрения «чистого разума», философия так же нища, как и все теоретическое знание. Если «methode foi» [метод веры. - фр. А.А.] - нечто злое, то “methode rationaliste” [рационалистический метод. - фр. А.А.] - нечто нищее. ЦЕЛЬНОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ, - ТО, КОТОРОЕ ДАЕТ СМЫСЛ И СЧАСТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ, БУДЕТ ВСЕГДА И НРАВСТВЕННО, И ЭМОЦИОНАЛЬНО, И ВПОЛНЕ ДЕМОКРАТИЧНО. Оно было охарактеризовано тем, что оно «открыто младенцам», хотя оно часто закрыто для «премудрых и разумных». Идол «теоретического знания» был все тем же идолом, закрывающим жизнь от людей, от которого предостерегали уже древние человеколюбцы: «Дети, хранитесь от идолов!»

И если философия Сократа, Платона, Аристотеля не была нища, а принесла истории «плод многи», тогда как наш автор с недоумением обходит ее в своем позитивистическом образце, то именно от того, что та философия подошла к жизни и к любви к ней в целом; АВТОР ЖЕ НАШ, ТАК БОРЮЩИЙСЯ ПРОТИВ ИДОЛОВ, САМ ОКАЗАЛСЯ В ДАННОМ СЛУЧАЕ ЖЕРТВОЙ ИДОЛА «ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ». <...> (410).

О субъекте, даре слова и Истине

<...> В человеке его сложнейшая нервная система привела к наибольшему развитию «субъекта», т.е. к замкнутой индивидуальности. Но она же привела к развитию «дара слова», т.е. к средству наиболее универсального соединения и единения в жизни и действии! Отсюда дается возможность коллективным умом многих, или всех! Впервые является идея об Истине, как о том, как выскажется о действительности макросубъект. «Истина это слово макросубъекта!» Последнее слово последнего, пожинающего все плоды мысли и опытов, подсчитывающего все итоги макросубъекта!

И Истина в последнем своем выражении рисуется уже выше всякого слова, выше возможности дальнейшего обсуждения, она уже не принадлежит никакому субъекту, который бы стал передавать ее другому для нового взвешивания. И, в то же время, она должна жить не иначе, как в Слове! <...> (417).

(Ухтомский А. Заслуженный собеседник. Этика. Религия. Наука. Рыбинск: Рыбинское подворье, 1997)

= Из «Заметок на полях книг»

[В скобках указаны страницы по изданию: Ухтомский А. Доминанта души. Из гуманитарного наследия. Рыбинск, 2000.

Датировка текстов там отсутствует. - А. А.]

<...> Первичность динамического над статистически предметным. Так и сокол еще замечает вещь в движении, но не видит ее, стоящую на месте. <...> (202).

<...> Непосредственно дан нам ИНТЕГРАЛЬНЫЙ ОБРАЗ, но не ощущение. Ощущение же - ИСКУССТВЕННЫЙ ПРОДУКТ АНАЛИТИЧЕСКОЙ АБСТРАКЦИИ. (203).

<...> Вот это ВАЖНЕЙШИЙ ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ВОПРОС ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ: МОЖНО ЛИ ИСКЛЮЧИТЬ ВРЕМЯ КАК ТАКОВОЕ ИЗ ОПИСАНИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ? (204).

<...> Принцип «материалистической диалектики» приводит к непременной мысли, что материализм и идеализм представляют собой единство и до такой степени, что один без другого и быть не может. Это значит, что они переходят непосредственно и обязательно друг в друга. Заговорив об одном, вызывают тем самым к жизни и другого! (204).

<...> Точка зрения идеализма может быть немедленно исправлена, если вместо предложения «мир (среда) есть МОЕ представление», мы скажем: «мир есть МОЯ среда, т. е. та, на которую я реагирую». Очевидно, что оба предложения по содержанию являются почти тождественными. Общий же смысл во втором предложении становится не таким претенциозным, как в первом: мир не есть уже пассивная функция моего ума и воображения, но СОДЕРЖАНИЕ ВСЯКОЙ МОЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. Мир существует для организма, конечно лишь настолько, насколько этот последний на него реагирует. (204).

<...> Действительное познание есть ПОЗНАНИЕ ВСЯКОГО ОПЫТА, независимо от того, душевный или телесный, «сверхчувственный» или «чувственный»... (205).

<...> Что такое «научная истина»? ИСПОЛНИВШЕЕСЯ ОЖИДАНИЕ, ОПРАВДАВШЕЕСЯ ПРЕДСКАЗАНИЕ. Чисто теоретическая работа есть развитие предположение до его последних следствий без вопроса о том, «истинно ли само предположение или нет». Такова математика. (208).

<...> Жизнь - асимметрия, постоянное движение на острие меча. (231)

<...> Мир создан самим воспринимающим его! Мир воспринимается так, как мы его заслужили! (233)

<...> Истина сначала созерцается как факт, а уж потом препарируется в аргументы и доказательства - ради возможности передачи ее другу! Препарирование же в аргументы и доказательства есть лишь выяснение СВЯЗИ данной истины - как оказавшегося возможным факта восприятия - с прочим полем и данными сознания! Поскольку эти прочие данные общеизвестны и представляются ясными для слушателя и поскольку связь с ними нового, обосновываемого восприятия истины оказывается простою и естественною, новая истина является «доказанной», прочно обоснованной и словесно переданной другу!

В общем же все это «доказательство» сводится на выявление в слове уже данной органической связи между отдельными частями поля сознания! (234)

<...> ...Не среда есть аргумент развития и жизни человеческого духа! А если среда, то не физиологическая, а общественная! И не хозяйственно-общественная, а духовно-общественная! (245)

<...> Надо преодолеть себя, стать выше себя! Иначе и саму истину будешь низводить до себя, строить ее по себе, и тогда уже не будет выхода из порочного круга самоутверждения. (253).

<...> Люди не столько велики тем, что «переделывают мир», сколько тем, что открывают новые области истины, в мире до сих пор не известные. (254)

<...> Человек - ответственный культиватор природы, возделыватель мира и своей собственной природы. (254)

<...> Всякий «интегральный образ» есть ожидание. И это, конечно, в особенности для таких образов, как человеческое лицо и сообщество. (256).

<...> Одинаково правильных и логически равноправных систем опыта может быть столько же, сколько установок опыта! На самом деле реальным законам бытия нужно учиться у самого бытия. Войдя в опыт каждого отдельного существа, можно раскрыть его рациональную закономерность и правильность с точки зрения его установки. Каждый для себя и для своего опыта имеет основания считать свою систему правильной: физиолог - для себя, богослов - для себя, палеонтолог - для себя и т. д. Действительно многоликое «цельное знание» должно принять в расчет и понять их всех, передумать всех, войти во всех имманентно, чтобы иметь действительный синтез единого знания - единого существа «человек». (260).

<...> «Закон связи» таков, что если истина ФОРМАЛЬНА, она категорична и аподиктична. Но если она СОДЕРЖАТЕЛЬНА, то она всегда имеет в себе предвидение, предварение, деятельное предвосхищение, творчество... Содержательная истина - ПРЕДВИДЕНИЕ ПРЕДСТОЯЩЕГО ОПЫТА, ПРЕДВОСХИЩЕНИЕ ИМЕЮЩЕЙ БЫТЬ РЕАЛЬНОСТИ. (284).

<...> Становиться выше себя, творить новую природу, преодолевать пределы существующего - вырастать из себя. (290).

<...> Что идеал осуществляется только частично, тут никакого противоречия ему нет, ибо он остается ведь, как таковой, пределом стремления! Важно то, чтобы им было определено направление деятельности! Скорее, напротив, именно «осуществленный идеал» есть понятие, противоречивое самому себе, ибо это то же, что «недеятельная деятельность»! Ибо деятельность - до тех пор, пока идеал не осуществлен! (310).

(Ухтомский А. Доминанта души. Из гуманитарного наследия. Рыбинск: Рыбинское подворье, 2000)

Литература

[29] Пожалуй, определенные схождения можно заметить также и между идеями В.Н. Муравьева и А.А. Ухтомского, имея в виду, в частности, выдвинутое последним понятие хронотопа. (См., например, письма Ухтомского к Е.И. Бронштейн-Шур и к Ф.Г. Гинзбург).

[30] Интересна постановка этого вопроса А. Ухтомским в письме к Ф.Г. Гинзбург (1930): “С точки же зрения закона Милосердия открывается опять и опять, что если хочешь приблизиться к постижению тайн жизни, не прикасайся к испытанию добра и зла. Как искони, так и теперь херувим преграждает дорогу к Древу Жизни, как только возьмет на себя судить с точки зрения испытания Добра и Зла! Всего хуже, – и хуже легкомыслия, если людям представляется, будто они поняли Добро и Зло, то, что могут судить жизнь и людей со стороны их добра и зла!” (Цит. по: Ухтомский А. Доминанта души. Из гуманитарного наследия. Рыбинск, 2000, с. 388). Это высказывание отражает одну из стержневых мироотношенческих идей Ухтомского. — А.А. Февраль 2001.

[31] Намек на «Притчу о Генеральной линейке». См.: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Т. 1. СПб.: Норма, 2003.

[32] Еще в 1920-х годах А.А. Ухтомский, отправляясь от своей психофизиологической теории доминанты пришел к важнейшим обобщениям, связанным с понятием "хронотопа" и др., позволяющим научно поставить проблему взаимоотношений человека со временем. По определению Ухтомского, хроноотоп - это "закономерная связь пространственно-временных координат". "Всякий сплошной поток событий может быть представлен как траектория в ХРОНОТОПЕ... или как мировая линия" (Ухтомский А. Доминанта души…, с. 378).

[33] <...> Передо мной сейчас - десятки исписанных "скорописью" (а часто и просто "НАСКОРО"...), листочков с пометкой: "Андрею", датируемые чуть ли не с апреля, правда, более всего - за последние две-три недели... И еще передо мною на столе, подоконнике, стульях – несколько "стройных рядов" книг (не менее чем по десятку переплетов в каждом). Перечитать, прочитать, заложить закладками.

<...> Позавчера дочитывались: "Об общественном идеале" П.И. Новгородцева (500 (!) страниц одного из САМЫХ ТЩАТЕЛЬНЫХ в известной мне литературе разборов "Марксовой утопии "ЗЕМНОГО РАЯ"; 1917 г. (!); и "Марксизм и скачок в царство свободы. История коммунистической утопии" Анджея Валицкого (тоже 500 стр.!; стэнфордское издание, на английском, вышло в 1995 г., а в 1999 - киевское, на украинском языке).

Вчера, 21.09, за несколько часов до твоего телефонного звонка <...>, я не мог не свериться с КЛАССИЧЕСКОЙ дискуссией о том, "имеет ли история какой-нибудь смысл", между Карлом Поппером ("Открытое общество и его враги"; том 2: "Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы", включая таких "оракулов", как Хайдеггер и Ясперс; 1-е изд. - 1945 (!); русское: М., 1992) и - Карлом Ясперсом (сборник "Смысл и назначение истории". М., 1991; прежде всего, работа Ясперса "Истоки истории и ее цель"; 1-е изд. - 1949 (!); здесь 3-я часть прямо contra Поппер: "О смысле истории"). <…> Р. Л.

[34] См.: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Т. 2. СПб.: Норма, 2003.

[35] См.: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Т. 1. СПб.: Норма, 2003

[36] См.: там же.

[37] Цитированные здесь письма А.А. Ухтомского см. также в: Ухтомский. А. Интуиция совести. Письма. Записные книжки. Заметки на полях. СПб: Петербургский писатель, 1996.

См. на эти темы также письма Ухтомского к Ф.Г. Гинзбург того же времени. Первая публикация: в журнале «Звезда» (1998, N 2). Более полная публикация в: Ухтомский А. Доминанта души. Из гуманитарного наследия. Рыбинск: Рыбинское подворье, 2000.

Напечатано в журнале «Семь искусств» #4(51)апрель-май2014

7iskusstv.com/nomer.php?srce=51
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer4/Alekseev1.php