В Петропавловской крепости состоялась презентация нового издания «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Её выпустил «Лениздат».
У книги, в основе которой лежат документальные воспоминания двухсот блокадников, своя героическая судьба.
До 1984 года на эту книгу был наложен негласный запрет – тогдашним партийным властям казалось, что книга слишком откровенная, даже натуралистичная, и этим она снижает накал подвига блокадников. Впервые книга о Ленинграде вышла в Москве, изувеченная цензурной правкой. В годы перестройки «Блокадная книга» выходила стотысячными тиражами, а потом труд Адамовича и Гранина не переиздавался почти два десятка лет, хотя все эти годы в каждую блокадную дату власти клялись, что «никто не забыт и ничто не забыто».
Но, к счастью, нашлись люди с настоящей памятью, которые выпустили в свет обновлённую, дополненную, очищенную от цензурных вмешательств, отлично изданную «Блокадную книгу». Новое издание предварено главой «История создания «Блокадной книги», написанной Даниилом Граниным, а завершается главой «Ленинградское дело», которую в советское время не удалось опубликовать. Появились и блокадные фотографии из фонда Государственного музея истории Санкт-Петербурга, фотографии из личного архива Гранина, впервые показаны фрагменты вёрстки журнала «Новый мир» с изуродованными цензурой главами.
На петербургской презентации говорили многие, но все ждали слова Даниила Гранина, отметившего на днях 94-летие. Писатель находился в приподнятом настроении и произнёс двадцатиминутную речь, в то время как в Москве на подобной презентации ограничился буквально двумя-тремя фразами.
– Сегодня блокада – это не чисто историческое событие, которое зачем-то и почему-то надо вспоминать, которое для молодёжи может звучать примерно так же, как Троянская война. Блокада показала всему миру, что может человек, какие запредельные ресурсы духа имеют люди. Мы сами удивлялись тому, что происходило с людьми. Так, выживали не те, кто лежал дома, а те, кто работал, заботился о других. Мы себе не представляли, что значило тогда идти на работу и что значило не ходить на работу, потому что это жёстко преследовалось законом.
В завершение Даниил Гранин сказал, что благодарен издательству, которое выпустило книгу в достойном оформлении, всем тем, кто пришёл на презентацию.
Писателю задавали вопросы, он отвечал на них.
– Цензура сильно вмешивалась, когда книга уже была написана?
– Когда мы закончили «Блокадную книгу» и готовили её к изданию в журнале «Новый мир», получили 65 цензурных замечаний по рукописи. После всех предварительных вычерков редактора в «Новом мире» ни один из ленинградских журналов не смог бы вообще напечатать эту книгу. Хотели поговорить с цензором, доказать, объяснить. Но никто не дал адреса цензора. Даже фамилию не сказали. Все скрывалось, действовало анонимное существо, некая неземная инстанция. И невозможно эти цензурные изъятия восстановить. Все рассеялось, исчезло. Урон, нанесённый цензорами огромен и представить это невозможно.
Я могу привести слова генерала Епишева, который говорил: «Там, в «Новом мире» говорят, подавай им черный хлеб правды, а на кой черт она нам нужна, если она невыгодна».
Еще пример. В середине 30-х годов на Украине собрали съезд бандуристов. Это были слепцы, которые издавна бродили по селам. Это живая история страны. Все её песни. Вся её музыка и поэзия. Почти всех их расстреляли. Зачем это сделали? Их песни не проходили цензуру. Таков был уровень мотивировки властей. Какая может быть цензура для слепых? Исправишь текст, так ведь не дашь ему прочитать. Со слепца и подписи не взять. Проще расстрелять.
– Много историй не вошло в книгу?
– Одна женщина рассказывала мне, как она оставила мужа-доходяку, дистрофика, распрощалась с ним и оставила помирать, а сама с двумя маленькими детьми, погрузив их на санки, поплелась на Финляндский вокзал и уехала. Говорила, что муж ее благословил на это. Когда рассказывала это спустя тридцать пять лет, рыдала.
– А сколько людей погибло в Ленинграде?
– В «Блокадной книге» мы с Адамовичем написали цифру погибших – «около миллиона человек». Цензура вычеркнула. Нам предложили шестьсот пятьдесят тысяч – количество, которое дано было министром Павловым, оно оглашено было на Нюрнбергском процессе. Мы посоветовались с историками. Те определили – восемьсот пятьдесят тысяч. Жуков в своих мемуарах считал, что погибло «около миллиона». Обратились к главному идеологу партии Михаилу Суслову. Тот указал, как отрезал, –шестьсот пятьдесят тысяч и ни человеком больше. Утверждали люди, которые не были блокадниками, что Суслов не хотел «сгущать краски». Когда война окончилась, они стали секретить потери войны. Победа должна выглядеть счастливой.
Я скажу так: даже добросовестные историки не учитывают погибших на Дороге жизни, в машинах, что уходили под лёд, и тех, кто погибал уже по ту сторону блокады от последствий дистрофии, и те десятки, а то и сотни тысяч, что в июле – августе бежали из пригородов в Ленинград и здесь вскоре умирали от голода, от бомбежек «неучтенными».
– Что для вас означает понятие «ленинградец»?
– Ленинградцы падали от голода, а протягивали руку помощи другому, чтобы спасти его. Оказавшись в той жестокой ситуации, ленинградцы вели себя именно как ленинградцы – я имею в виду не «географическое» значение этого слова, а его, так сказать, нравственный смысл. Да, за ними стояли Глинка, Чайковский, Пушкин, Блок, и все это давало людям новые нравственные силы, когда физических сил уже не оставалось. И то удивительное достоинство, с которым люди умирали, тоже содержит в себе гордое понятие «ленинградец». Мы с Адамовичем считали, что такие истории должны тревожить человеческую совесть. К тому же эта работа показала нам, насколько жизнь богаче и ярче художественной литературы. Понятие «художественная литература» употребляю в том смысле, что если бы писал о блокаде, никогда не смог бы придумать ничего сильнее, чем вот эти безыскусные рассказы, из которых тоже складывается понятие – подвиг Ленинграда.
Настоящий ленинградец – это и прекрасный художник Павел Николаевич Филонов, человек одержимый, преданный своему искусству. Он измучил и себя и своих близких нетерпимостью к малейшим отступлениям от принципов. Жил впроголодь, не желая продавать свои картины советским организациям за деньги. Этот аскетизм так истощал его, что он погиб в самом начале блокады, в первых числах декабря 1941 года.
– Вы воевали на Ленинградском фронте. А были ли вы в блокадном Ленинграде?
– Раза два был. И видел, как лошадь тащила сани с патронными ящиками. Она упала на подъеме и уже не встала. Красноармеец ее бил, чтобы встала, а у неё не было сил. А тут вдруг откуда ни возьмись налетели люди, с топорами, ножами и начали кромсать лошадь, вырезать из неё куски. Через несколько минут от неё остались одни кости.
Трупы лежали в подъездах и весь город был засыпан снегом. Однажды мы вели пленного. А немец смотрел на прохожих, и на его лице был ужас. Люди были замотаны в какие-то платки и, шарфы, лица от копоти были чёрными. Возраст определить было невозможно. Немец ужасался, а прохожие безразлично смотрели на врага.
– Даниил Александрович, я лишь недавно прочитал вашу книгу и от неё стал просто больным. Отдельные рассказы просто невыносимы для чтения. Зачем вообще эта книга, зачем описывать эти трагические страдания?
– Мне однажды позвонили из Новгорода и сказали, что они провели срочное собрание в связи с моей книгой. Одна женщина упала и сломала ногу, звала на помощь, но никто к ней не подходил. А мы писали в своей книге, что измученные ленинградцы помогали друг другу, поднимали упавших. Они спрашивали меня, почему мы, сытые, здоровые люди проходим мимо чужого горя? Я думаю, что настоящая литература должна тревожить человеческую совесть. Как говорил Достоевский, «пробить сердце». И чем благополучнее у человека жизнь, чем она более сытая, тем совершить это труднее. Я считаю, что страдания ленинградцев в блокаду не должны пропасть, ведь эти страдания требовали решения каких-то нравственных проблем.
После XX cъезда КПСС и разоблачения культа личности Дмитрий Шостакович произнёс: «Теперь можно плакать». Слезы – это чувство сострадания, может, главное для человеческой души. Вот вы и решайте сами, нужна такая книга или нет.
– В вашей книге вы пишете о том, что на войне было немыслимо пройти мимо раненого, последний кусочек хлеба отдавали в блокадном Ленинграде тому, кто помирал от голода. Почему тогда были более чуткие люди, чем сейчас, в наше благополучное время?
– Да, на фронте были добрее друг к другу, чем сейчас. В рыночных отношениях люди ожесточаются. Кто несостоятелен в бизнесе, имеет больше шансов сохранить человеческие чувства, но он не настолько богат, чтобы материально помочь слабому. Сейчас редко говорят о милосердии. А оно крайне необходимо. В эссе «Милосердие» я писал, как ночью в больнице пожилая женщина просила меня присесть рядом, держала мою руку в своей руке и умерла. Ей очень нужна была такая частная помощь. Вернуть милосердие – это вернуть понимание, что у нас есть страна, есть народ, а не население. Я думаю, чувство сострадания пришло из русской деревни. Помощь голодающим, нищим – всё это было частью деревенской культуры, на которой во многом держалась русская культура. Не стало деревни – не стало и культуры. А город – он жесток. И раньше, и сейчас уверен: когда помогаешь другим, самому становится легче.
– Фашисты заняли Павловск, Пушкин. Для Гитлера Ленинград стал главным городом-врагом. Бомбежки, артиллерийский обстрел продолжались непрерывно. Немцы не взяли город, 900 дней пытались войти и не смогли. Почему?
– А вы почитайте не только советских военачальников, но и военные дневники фон Лееба, записки Гальдера, мемуары гитлеровских генералов. Через месяц после начала войны у фон Лееба уже появилось уважение к противнику: «Русские сопротивляются отчаянно, с гранатой идут на танки». Гальдер признается, что план блицкрига сорван, в ротах осталось по сорок солдат, русские дерутся бесстрашно. «Величайший полководец» Гитлер был плохим психологом. Он не знал ни России, ни Ленинграда. Россия была пятнадцатой страной для Гитлера, но первой страной, с которой началась совсем другая война.
Скажем честно, немецких солдат смущала совершенно не солдатская задача: город должен был сдохнуть от голода. Наверное, впервые в военной истории войска добивались, чтобы осажденный город не сдался, не капитулировал, а вымер бы. Планы немецкого командования заключались в том, чтобы перерезать сухопутные коммуникации к Ладожскому озеру, тем самым уничтожить Дорогу жизни и лишить Ленинград и его войска последней возможности получить помощь.
Одной из странностей истории блокады было то, что в течение всех 900 её дней для солдат Ленинградского фронта не было ясности, собираются ли немцы брать город. Снимает ли это обстоятельство с ленинградской блокады её героическую сущность? Конечно, нет. Неприятель не сумел заставить город капитулировать. Дезорганизовать внутреннею жизнь города тоже не удалось. Даже футбольные матчи проводились. Дорогу жизни перерезать не удалось. И самое главное, дух горожан сломить не удалось. Ленинградцы не сдались. Спустя почти 70 лет история ленинградской блокады преподносит нам много вопросов и историки должны честно ответить на них. И люди, у которых есть совесть, которые знают, что такое справедливость и милосердие, помогут им в этом…
Презентация продолжалась почти два часа, уже потихоньку ушли важные гости, а Даниил Александрович всё сидел и подписывал книги, давал автографы, фотографировался на память.
