Лица из прошлого
ВЛАДИМИР НАЗАРОВ
ПРОШЕДШИЕ ВОЙНУ
Отец
Многие годы мне хотелось взяться за перо, чтобы хоть как-то записать то немногое, что у меня в детских воспоминаниях сохранилось из фронтовых рассказов отца. Но, к моему великому сожалению, отец ушел из жизни в 1966-м, когда мне было всего четырнадцать лет. А за перо я взялся гораздо позже. И всякий раз, осознавая свой долг перед отцом, не знал с чего начать, то и дело откладывая его исполнение «на завтра». А получалось – в долгий ящик.
И только сейчас решился написать. С твердым намерением максимально восстановить все, что сохранилось в моей памяти. Это будут отрывочные наброски. Между ними не будет порой железобетонной логической связи. Но, увы, большего я не знаю. А выдумывать не хочется.
Мой отец – Андраник Хачатурович Назарянц – родился в городе Баку весной 1915 года, когда грозой турок стал известный армянский полководец Андраник-паша (Озанян), генерал русской армии. Вот в его честь и назвали отца.
Но преемственность имени поначалу не стала причиной преемственности рода занятий. Молодой Андраник тяготел к технике, в частности автомобильной. И уже в 1930 году был не последним винтиком в шоферской семье.
А в 1941-м, с началом войны, пришел в военкомат проситься на фронт. Просьбу удовлетворили, но отправили не на передовую, а в Москву, на курсы переквалификации из автомобилистов в танкисты.
Последующие его рассказы были уже о Северном Кавказе. Запомнилось несколько отрывков из них.
В одном из боев танк младшего лейтенанта Назарянца был подбит вражеским снарядом. Из объятой пламенем машины контуженым, полуобгоревшим выбрался с трудом. И упав с брони на землю, надолго потерял сознание. Немецкого наступления не последовало, и его подобрали наши санитары.
Сколько он пролежал в бессознательном состоянии – трудно сказать. Сильно обгорели ноги, спина. Когда же пришел в себя, первый вопрос, который ему задали медики и кадровики, был полной неожиданностью:
– Кто ты? Откуда?
Как оказалось, сгорели все его документы.
– Назарянц Андраник Хачатурович, – едва шевеля потрескавшимися губами, выговорил отец, – командир танкового взвода, такой-то роты, воинская часть такая-то
– Хорошо, проверим.
Спустя некоторое время кадровик заглянул вновь:
– Ну что, как я погляжу, на поправку дело пошло? Значит, в рубашке родился. Прошел, так сказать, боевое крещение. Тем более что и нарекли тебя несколько по-новому. Сколько ни втолковывал нашим писарям твои имя и фамилию, они все равно записали в твоих новых документах по-своему. Короче, ты теперь – Назаров Андрей Хачатурович. Как? Не против?
НАЗАРОВ Владимир Андреевич – член Союза журналистов России, заслуженный работник культуры РФ, полковник в отставке. В «Ковчеге» публикуется впервые. Живёт в Ростове-на-Дону.
© Назаров В. А., 2014
Счастливый уже тем, что вообще выжил, Андраник-Андрей махнул рукой:
– Пишите, что хотите. Главное – живой.
– Это еще не всё. Ты же, конечно, будешь, как и все, проситься в свою часть? Увы. Ножки ты себе подпалил неслабо. Медики в танкисты тебя не благословили.
– Но я же технарь! Мне на технике надо быть!
– А кто ж тебе запрещает? Вот и будешь на технике. Выпишем тебе предписание в автороту …
Памятным событием стало форсирование Северского Донца.
Подразделения наших войск закрепились на одном берегу, а гитлеровцы удерживали противоположный. Была поставлена задача – незаметно переправиться на занятый фашистами берег и выбить их с занимаемых позиций, дабы обеспечить затем налаживание переправы для переброски туда техники, вооружения, боеприпасов и прочего возимого имущества. С этой целью в пехоту был временно, на период операции, переведен и личный состав из некоторых других подразделений, в том числе из автороты.
Как положено, приняли «наркомовские» и по команде перед рассветом начали форсирование реки. Как перебрался на тот берег не умевший плавать отец – до сих пор не могу понять. Говорил, пока барахтался, сам не заметил, как оказался у другого берега.
А там заросли камыша. А за камышами вражеские солдаты у костра греются: что-то едят, что-то рассказывают, хохочут, напевают. Словом, полное спокойствие. А запланированной артподготовки почему-то и не последовало: ни с рассветом, ни в течение дня, ни после. И все это время наши «по самый нос» сидели в Северском Донце. А надо сказать, время было далеко не летнее и у берегов по утрам даже образовывалась корочка льда. Но ничего не поделаешь: назад не поплывешь, вперед – тоже под пули идти. Так и прождали около двух суток.
Зато когда артподготовка сделала свое дело, они бежали к берегу, по словам отца, «почти не касаясь воды». И с диким воплем «Ура!» буквально сдули с береговой линии и без того напуганных гитлеровцев. Гнали, говорил, гораздо дальше того рубежа, который был обозначен в боевом приказе. Оно и понятно: надо было согреться после такого вынужденного «моржевания». И как кстати были потом очередные «наркомовские» 100 граммов!..
Очередной эпизод из фронтовой биографии отца – это освобождение Ростова-на-Дону и донского края. Но тут я практически ничего не нашел в закоулках своей памяти. Зато нашел кое-что в отцовских архивах уже после его смерти. Это рассказ об одной из операций, успешно проведенной в непривычно суровую для этих мест зиму 1943-го, написанный отцом к 20-летию Великой Победы для газеты «Известия»:
«Была суровая зима 1943 года. Заняв исходную позицию на левом берегу Дона в районе Нижнего и Верхнего Мамона, 25-й танковый корпус перешел в наступление против 8-й итальянской армии, расположенной на правом берегу Дона.
Перед 25-й отдельной ротой подвоза ГСМ и боеприпасов стояла задача бесперебойного обеспечения техники боепитанием.
Командир роты старший лейтенант Цветков и зам по политчасти Курбатов собрали командиров взводов, поставили перед ними боевую задачу.
В то время я командовал 3-м взводом.
Вернувшись из штаба ночью, тут же ознакомил личный состав с полученным приказом, т. к. в 4-00 утра должны выступать.
Старшина Орлов позаботился обо всем необходимом, и на рассвете колонна из 16-ти автомашин с цистернами двинулась в путь.
Во главе колонны следовал один из опытных водителей – Агеев, затем – Носков, Пузыренко, Маслов, Саяпин, Смирнов и другие. Цепей противоскольжения было всего лишь на 3 машины. Водители знают, что значат цепи по заснеженным, неезженым дорогам в метель и пургу.
До Бутурлиновки доехали благополучно, а дальше начинались проселочные дороги. Ориентиром служили только телеграфные столбы или специально установленные шесты. Снежная метель усиливалась, двигаться вперед становилось все труднее, путь машинам прокладывали лопатами, а то с разгона пробивали через сугробы колею. Колонна двигалась буквально шагом.
Начальник базы ГСМ удивленно встретил колонну 3-го взвода, т. к. за этот день никто не пробился к базе кроме нас. Агеев со смехом ответил, что у нас не машины, а танки-вездеходы.
Через 3 часа были заправлены все емкости и мы тронулись в обратный путь. Кое-как добрались до одной деревушки, где остановились на ночлег. Метель все усиливалась. Рано утром, откопав автомашины, с трудом завели моторы и продолжали свой путь. До полудня проехали только километров шесть, и головные машины застряли в глубоком снегу. Положение казалось безвыходным. Мысль о том, что задание не будет выполнено, и возможность очутиться хорошей мишенью для вражеской авиации, подсказывали один путь – движение вперед. Колею прокладывали лопатами, затем садились в машины и двигались вперед. Каждые 100 метров продвижения встречали радостными возгласами. Стемнело, и к вечеру снег повалил сильней, чем днем. В двух шагах ничего не было видно, стояла снежная непроницаемая стена. Двигаться без света стало совсем невозможно. Колонна остановилась на ночь.
Мороз стоял трескучий, спасение было лишь в движении. И люди двигались. Каждые 20 минут заводили и прогревали моторы, ужинали мерзлым хлебом и мерзлой тушенкой, которые разрубали топором и оттаивали во рту, чтоб можно было хоть чуть разжевать. Все бегали вокруг машин и толкали друг друга.
Не помню, сколько прошло времени, как вдруг услышал гудок паровоза, доносившийся справа. Мгновенно родился дерзкий план, и, поручив колонну старшине Орлову, я пошел по направлению гудка. Долго пробирался сквозь пургу, а полотна все не было. Через некоторое время наконец-то попались щиты, ограждающие железную дорогу.
Обратный путь был еще труднее. Двигался строго по компасу и очень боялся в этой снежной ночи потерять колонну.
Бойцы с радостью приняли мое предложение и решили продвигаться к полотну железной дороги.
Бойцов разбили на две группы. Одни прокладывали в снегу колею, затем обкатывали ее головной машиной, открывая дорогу всей колонне.
Светало, когда добрались до полотна, но тут послышался гудок: со станции Бутурлиновка шел состав. Когда поравнялся с нами, я крикнул машинисту – будет ли еще состав следом? Он махнул руками. А мы так и не поняли, что он хотел сказать – не будет или, поняв нас, сказал: этого нельзя делать. Проводив состав и сев за руль головной машины, с разгона въехал на насыпь. Под командой Орлова по очереди вся колонна вытянулась по полотну железной дороги.
Предупредил, чтобы в случае чего все следовали моему примеру; колонна медленно двинулась в сторону станции Бутурлиновка. Мы вырвались из снежного плена. Колеса машин пересчитывали каждую шпалу, того и гляди полетят все рессоры.
Проехав несколько километров, вдруг заметили впереди дымок. Времени нельзя было терять ни минуты. Мгновенно развернув руль круто вправо, спустил машину с насыпи почти под углом 90 градусов и, выскочив из кабины, увидел, что все машины стояли параллельно мне как по команде.
С профессиональной гордостью вспоминаю я всегда участников того далекого рейса. Сколько мужества и смекалки было проявлено всеми для достижения цели.
Поезд прошел, и мы, очистив от снега проход, вновь выбрались на насыпь. Уже впереди видна была станция, но вдруг у железнодорожного моста колонну остановили часовые, и никакие уговоры не помогли. Они позвонили в комендатуру, и под угрозой ареста мы свернули с полотна. По полотну мы проехали большую часть пути и были почти у цели, но пришлось съезжать и снова руками прокладывать дорогу. К вечеру мы были на месте. Приказ был выполнен. Иначе быть не могло.
Замкомандира корпуса по тылу полковник Хатимский спросил, как же мы смогли пройти, т. к. по его сведениям дороги занесены снегом и все колонны застряли на дорогах. В помощь им направили бронетранспортеры.
На одном из участков боя создалось критическое положение – из-за отсутствия горючего и боеприпасов танки нашего корпуса вынуждены были от наступления перейти к обороне, и нам срочно было приказано доставить горючее на передовую.
Передохнув, на рассвете колонна продолжила свой нелегкий рейс.
Все шло нормально, как вдруг стали доноситься до нас выстрелы. И стрельба становилась все интенсивней. Из-за сопки появились солдаты противника, пытаясь остановить колонну. Подав команду «полный вперед», вскинув автомат, открыл огонь по противнику. Со всех сторон уже стремились к нам группы вражеских солдат, пытаясь перерезать нам путь. Но колонна под обстрелом мчалась вперед, выжимая из моторов все, казалось, даже невозможное. Прорвавшись через окружение и проехав километра 4–5, остановились, т. к. надо было произвести осмотр. На последней машине тяжело ранило водителя. Оказав ему помощь и кое-как заделав пробоины 2-х цистерн, двинулись дальше. Внезапно из-за перелеска появились самолеты противника. Колонна рассыпалась. Сделав два-три круга и сбросив свой смертоносный груз, самолеты скрылись.
Выбравшись из снега на проторенную дорогу, двинулись к передовой, где ждали наш груз с нетерпением. Все было доставлено в срок и без потерь. Замкомандира корпуса инженер-полковник Кривоконов поинтересовался, как же прошла автоколонна? Ведь дорога была занята противником, т. к. большая его группировка в районе села Арбузовка, окруженная нашими войсками, пыталась прорваться через кольцо наших войск, чтобы соединиться со своими главными силами. Два дня мы находились в расположении части, пока была закончена ликвидация группировки и открыта дорога.
На обратном пути, на месте встречи с противником, перед нашими глазами предстала ужасная картина.
По-видимому, вслед за нами на передовую шли две машины с медицинскими сестрами. Их было около 50 человек. Попав в окружение, безоружные, они сопротивлялись, кто как мог, до последнего дыхания. Все они были зверски истерзаны и убиты. У всех девушек прикладами были разбиты черепа.
Мы смотрели на эту страшную картину со стиснутыми зубами. Этого нельзя ни простить, ни забыть никогда.
Отдав последний долг погибшим в неравном бою, мы двинулись дальше с одной мыслью – мстить врагу за все его злодеяния.
И час расплаты был уже близок.
Мы двигались вперед, на Запад, и ничто не могло остановить стремительного наступления нашего корпуса…
На фронтовых дорогах погиб славный шофер Агеев. Погиб немногословный Носков. И многим другим не довелось встретить долгожданный День Победы, который застал нас далеко за пределами нашей Родины.
Прошло двадцать с лишним лет. И хотелось бы знать – где вы теперь, бойцы 3-го взвода? Все так же, наверное, держите баранку в своих твердых и уверенных руках на дорогах великих строек, на передовых линиях трудового фронта. И не каждый знает, что этот человек со своей скромной шоферской профессией творил чудеса на фронтовых дорогах минувшей войны.
Майор запаса Назаров Андрей Хачатурович».
В дальнейшем боевой путь офицера Назарова проходил через Украину, Венгрию, Чехословакию, Австрию, Польшу к логову фашистской Германии – Берлину.
К своему стыду, не имею никаких сведений об этом отрезке времени.
Знаю лишь, что 2 мая 1945 года он в числе многих расписался на рейхстаге.
А потом была Чехословакия.
В одном из боев получил очередную контузию. На этот раз отца в бессознательном состоянии подобрала с поля боя одна сердобольная чешка, буквально за несколько дней выходившая его.
Когда отцу стало лучше, она отвезла его в наш госпиталь, откуда он был доставлен в Берлин. Здесь и встретил День Победы. На отцовской гимнастерке тогда были: два ордена Красной звезды, орден Отечественной войны I степени, орден Отечественной войны II степени, медаль «За отвагу», несколько медалей за «взятие» – «освобождение», польская медаль «За освобождение Польши» плюс Почетная грамота-благодарность от Верховного Главнокомандующего.
Уже после войны, в 1950-е, отца вызвали в военкомат и вручили ему «заблудившиеся где-то» майорские погоны. Но он уже полностью втянулся в гражданскую жизнь, круто пошел по любимой линии автодела, дойдя до должности директора автотранспортного цеха. И возвращаться в армию не захотел. Андраник окончательно стал Андреем.
Долгие десятилетия я считал, что на этом и заканчивалась фронтовая биография моего отца, твердо зная, что фотография, где они с боевым товарищем сидят в креслах, а перед ними лежит овчарка Альфа, была сделана в Берлине 9 мая 1945 года. До тех пор, пока в 2012 году старенькая стеклянная рамка с проволочной ножкой не разбилась. На обороте выпавшей фотографии выцветшими чернилами было написано: «Тегеран»…
* * *
Будучи ребенком, я как-то задал отцу наивный вопрос:
– Пап, а ты много фашистов убил?
Как будто в этом и заключался его вклад в Великую Победу.
– Не знаю, сынок, – ответил отец.
– А ты что – плохо воевал? – не унимался я.
– Да как тебе сказать? – чуть задумался отец. – Танкисты не всегда видят результаты своего поражающего воздействия. Да и в прямых боестолкновениях зачастую бывает не до того, чтобы вести подсчет поголовья уничтоженного врага. Да и не это главное.
– А что главное? – задал я очередной глупый вопрос.
– То, что мы победили!
.
Тесть
Тесть мой – подполковник в отставке Газарян Исаак Айрапетович – человек с необычной жизненной и военной биографией. Он всегда был по-армейски скуп на рассказы о себе и о службе. И лишь чуть давал слабинку, когда я приезжал к нему в военной форме. В это крайне непродолжительное время, выходя со мной перекурить, мог рассказать что-то такое, что заслуживало отдельного повествования в жанре «Нарочно не придумаешь». У него была удивительная способность – за время выкуривания сигареты рассказать столько, что в другой обстановке, с другим собеседником потребовало бы долгого и тщательного записывания. Но лишь докуривалась сигарета – рассказ тестя заканчивался на удивление логическим финалом. Курил он немного, а я бывал у него не так часто, как хотелось бы. Оттого и рассказов этих не так уж много.
Но начнем с некоторых биографических данных этого до мозга кости советского офицера.
Семью Газарянов в Нагорном Карабахе называли «hырдеhеци», что в переводе означало – «пришлые». Еще в XIX веке их предки жили в Персии. Но случилось так, что богатый персидский хан влюбился в красавицу-армянку – жену прадеда Исаака Айрапетовича. И его наглые, бесцеремонные домогательства достигли такого уровня, что прадед не выдержал и однажды ночью, убив негодяя, собрал семью и ушел на Север, в Россию.
Так в Нагорном Карабахе появились «hырдеhеци» Газаряны.
Родился Исаак Айрапетович осенью 1915-го. Роды были тяжелыми. И мать, произведя на свет сына, ушла в мир иной. Ушла не сразу, жадно цепляясь за жизнь – ведь теперь она мать и надо поднимать, ставить на ноги ребенка. Но осознание этой ответственности при ощущении, что силы ее катастрофически быстро оставляют, еще более усложняло положение, приближая неизбежный конец. Кто-то предложил:
– Надо ребенка убрать подальше. Тогда Божья благодать полностью снизойдет на нее.
Так и сделали – отнесли на время малыша на чердак.
Но это не помогло.
Всеобщее горе было настолько тяжелым и продолжительным, что в траурной суете напрочь забыли о том, что на чердаке в ворохе тряпья остался новорожденный. Спохватились только через неделю, с ужасом подумав, что потеряли еще и ребенка.
Но когда поднялись наверх, удивлению не было предела. Малыш был жив, и на лице его даже промелькнуло что-то наподобие улыбки.
– Смотрите. Он смеется, – заметил кто-то. – Это радость Господня. Это святой Исаак…
Так и нарекли новорожденного Исааком, библейским, но совсем не армянским именем.
Пройдя через муки первой недели своего пребывания в этом мире, мальчик рос мужественным, смелым, серьезным и целеустремленным. Еще в дошкольном возрасте он практически стал в армейский строй.
В Нагорном Карабахе тех времен было немало разношерстных политических сил и течений. Но Исаак сразу прикипел к так называемой Коммунистической роте. И не потому, что ею командовал его дядя Агабек. Просто, как в том всеми любимом фильме «Свадьба в Малиновке», все, приходя в деревню, грабили местное население и даже убивали тех, кто был недоволен этим. А бойцы Коммунистической роты, заходя в тот или иной населенный пункт, наоборот, помогали сельчанам наладить хозяйство, охраняли от мародерских набегов приверженцев иных «политических» взглядов. Тем и нравились Исааку, главной нормой жизни которого до последнего вздоха была справедливость.
Став посыльным Коммунистической роты, мальчик фактически занялся исполнением обязанностей секретного курьера – разносил по селам распоряжения комроты и приносил ее командованию донесения с мест. Несколько раз его прихватывала «разведка» противостоящих сил. Понимая, что малыш не случайно курсирует по селам, от него ретивые дознаватели никогда не могли добиться ни слова. Бывало, в кровь разбивали лицо и тело отважного мальчишки, а несколько раз и вовсе имитировали расстрел – ставили к стенке и стреляли поверх головы ребенка. Но всякий раз отпускали, не услышав от него ни звука. А он в своей стоптанной самодельной деревенской обуви вновь шел из села в село, разнося секретные бумаги в двойной подошве башмаков.
Начало 1930-х годов Исаак встретил уже в лейтенантских погонах. Паспортов тогда на селе не было, а про свидетельство о рождении сказал, что потерял. Так, прибавив себе два года по возрасту, он поступил в Бакинскую зенитно-пулеметную школу. Окончив ее, молодым офицером начал службу в зенитно-пулеметной части ПВО, что дислоцировалась в окрестностях Баку, чуть не доезжая известного каспийского пляжа Шихово. И начал ее в батальоне, которым командовал капитан Бабаджанян Амазасп Хачатурович – будущий главный маршал бронетанковых войск.
Несмотря на довольно большую разницу в возрасте – почти десять лет – молодые офицеры крепко сдружились, нередко отмечали торжественные даты в одних компаниях. А в целом по службе сложилось полное взаимопонимание. Настолько полное, что они понимали друг друга, как в таких случаях говорят, с полуслова. И благодаря этому любые задачи, встававшие перед воинскими коллективами, выполнялись, что называется, «от и до».
Тогда подразделения противовоздушной обороны только-только перевооружались на счетверенные зенитно-пулеметные установки системы Н. Ф. Токарева, созданные на базе пулемета «максим», который до сего времени, закрепленный на специальных станках и треногах, тоже использовался как средство ПВО.
Вот на таких образцах вооружения и вели Бабаджанян с Газаряном обучение своих подчиненных в довоенные годы.
Как-то раз во время проведения стрельб с берега Каспия по низко летящим надводным целям один из подчиненных Исаака Айрапетовича увидел, что далеко в море на торчащем из воды шесте сидит кашкалдак (лысуха, водяная курица). И вместо того чтобы послать свинцовый «привет» «вражьей мишени», вдруг дал очередь по далекому шесту. И птица… упала в воду. Попал! Взводный, пораженный такой меткостью своего подчиненного (сам-то тоже с «максимом» был далеко не на «вы»), и рта не успел открыть, как подбежал политрук. С пеной у рта стал отчитывать стрелка за своевольные действия. Тут нарушения и дисциплины, и наставления по стрелковому делу, и невыполнение учебно-боевой задачи – мишень-«противник»-то осталась цела-целехонька. И… Словом, чуть ли не под трибунал.
Комбат Бабаджанян был неподалеку и оказался свидетелем нестандартного выполнения учебных стрельб. Однако его оценка произошедшего в корне отличалась от позиции, занятой политруком.
– Да, это нарушение условий выполнения упражнения, – согласился Амазасп Хачатурович. – Но прошу всех обратить внимание на такой факт. Шест с птицей находился раза в два дальше установленной мишени. И сама птица была в несколько раз меньше нее. А наш сегодняшний «нарушитель» доказал всем нам и в первую очередь своим сослуживцам, что возможности нашего стрелкового оружия отнюдь не ограничиваются рамками норматива отличной оценки. То есть низколетящие цели противника можно уничтожать на подлете к нашим важным объектам гораздо раньше. Насколько это важно, надеюсь, никому не надо объяснять. – И обращаясь уже к комвзвода Газаряну, добавил: – Объявите стрелку благодарность от моего имени.
Как такие стрелки оказались востребованы, когда уже комбат Газарян со своими подчиненными в районе Армавира организовали надежный ПВО-заслон, не позволивший вражеской авиации пробиться к закавказской нефти!
А как-то раз хороший урок огневого мастерства подчиненным Исаака Айрапетовича преподнес сам командующий войсками Закавказского военного округа командарм 2-го ранга Михаил Карлович Левандовский.
Проливной дождь превратил рубеж открытия огня да и все стрельбище в сплошное месиво размокшего грунта. Но по плану стрельба из пулемета «максим». Хочешь не хочешь, а надо…
Выполнение огневых задач не заладилось с самого начала. От одного сознания того, что предстоит изготовка к стрельбе лежа (а это означало – прямо грудью да в грязь), весь оптимизм у личного состава как-то сразу поиссяк. Стреляли, как говорится, чтобы только поскорее отстреляться. Ну и, соответственно, результаты – как «в молочко».
А тут откуда ни возьмись на рубеже открытия огня появился сам Михаил Карлович. Возжелало окружное командование проверить огневую подготовку «максимовских» ПВОшников. И надо же – такой пассаж. Показатели, как сейчас говорят, «ниже плинтуса». Все напряглись в преддверии казавшейся неизбежной взбучки. Но талантливый военачальник разыграл совершенно неожиданный сценарий.
– Что ж такое, сынки? – по-отечески тепло поинтересовался Левандовский. – Что мешает врагу воздать по заслугам?
Расслабились как-то сразу люди, почувствовав искреннее человеческое участие.
– Да вот, товарищ командующий, дождь, грязь. Какая тут стрельба? Как поросята все вымазались, – стали жаловаться одни.
– Да при чем тут дождь, грязь? – перебили другие. – Товарищ командующий, пулемет этот – как угорь. Не удержать. Чуть расслабишь вертлюги – и пошел гулять сам по себе. Неуправляемый становится.
– Дождь, грязь, говорите? – с какой-то хитринкой в глазах повторил слова красноармейца командующий. – А там, за линией фронта, где расположился противник, думаете, море, солнце, пальмы, пляж? Главное – вы на своей земле, а он на чужой. Как считаешь, командир? – Михаил Карлович обернулся к Исааку Айрапетовичу.
– Контингент молодой, товарищ командующий, – взводный попытался как-то смягчить ситуацию, – необстрелянный пока. Еще пару занятий, и, думаю, поднатореют.
– Ты так думаешь? – Левандовский на минуту задумался. – А ведь прав солдат: пулемет бывает и неуправляемым. Как тигр в клетке. Пока им не займется опытный дрессировщик. А ну, дайте-ка я попробую этого «зверя»…
Не обращая никакого внимания на проливной дождь, Михаил Карлович сбросил с плеч плащ-накидку, рассек отутюженными складками мундира раскисший земляной пирог и… Красноармейцы ахнули – командующий до упора ослабил один вертлюг, второй. Тяжелый «максим» вырвался на свободу.
– Взводный! Команду! – потребовал Левандовский.
– Первый – огонь! – рявкнул Газарян.
Казалось, и «максим» застрочил не так нагло, как он вел себя в руках красноармейцев. Строгая, длинная очередь с едва заметным движением ствола: вверх –вниз – вправо.
Когда все подошли к мишени, удивлению и восторгу не было предела – на ней из пулеметных пробоин читалась подпись командующего «Лев».
– Ну что, командир? – довольно крякнул Михаил Карлович. – Повторить сможешь?
– Повторить не смогу, товарищ командующий, – признался Исаак Айрапетович, – но кое-что тоже умею.
– Ну, тогда вперед, лейтенант. Не ударь в грязь лицом перед подчиненными, – предложил Михаил Карлович и уже без улыбки скомандовал: – На рубеж открытия огня – к бою! Огонь!
А надо сказать, Исаак Айрапетович неплохо владел этим на тот момент основным «всеядным» средством наземного, надводного поражения, ведения воздушного боя и противовоздушной обороны. Чуть отрегулировав вертлюги под себя, Газарян произвел небольшую очередь.
Осмотр мишени вызвал чувство гордости у личного состава подразделения.
Крякнул и Левандовский:
– Тоже неплохо.
На мишени подпись «Лев» была подчеркнута ровной линией.
«Огневое общение» с окружным командованием на этом и закончилось.
Не отряхивая грязь с мундира, Михаил Карлович на ходу подхватил плащ-накидку и отправился к очередной огневой точке. Только бросил, полуобернувшись:
– Ну что ж, сынки. Учитесь у командира. Пока есть время. Скоро это вам пригодится. Очень скоро…
После ухода Левандовского уже никакая грязь не смущала красноармейцев. Дождя словно и не существовало. Личный пример командующего и командира взвода словно окрылил молодое пополнение – значит, можно справиться с этим «огнедышащим зверем»!
И стреляли подчиненные Исаака Айрапетовича от занятия к занятию всё лучше и лучше.
А потом была война.
Подразделение Газаряна в составе частей ПВО на северокавказских рубежах не давало возможности фашистским ястребам проникнуть в столь желанное Гитлеру Закавказье.
Налеты вражеской авиации были частыми. Бдительность от «небесных стражей» требовалась, как говорится, и денно и нощно. Но закалка, полученная в предвоенные годы, работала четко. Всякий раз на пути к заветной бакинской нефти перед немецкими летчиками вставала непроницаемая огневая стена.
Не раз наши точки ПВО, нарушавшие амбициозные планы бесноватого фюрера, подвергались массированным бомбардировкам с воздуха. И в эти минуты все поражались беспримерному мужеству Исаака Айрапетовича. Несмотря на то, что бомбы рвались то тут то там, он и сам не покидал огневых позиций, ведя огонь по незваным гостям, и тому же учил подчиненных.
Об одном из таких налетов он всегда вспоминал с тяжелым сердцем. Во время очередной воздушной атаки люфтваффовских асов один из новичков не выдержал этого кромешного бомбардировочного ада и стал метаться по открытому полю.
– Назад! Вернись! – старался перекричать грохот разрывов комбат.
Но солдат, уже потеряв контроль над собой, продолжал испуганно метаться…
Один мой знакомый военный поэт написал такие гениальные строки:
Не пригибайся, пули свист услышав,
Смертельна пуля та, что не слышна…
Так случилось и тут. Сколько вокруг ни рвалось бомб, ни один осколок не задел бегущего. Его накрыло прямым попаданием.
Позже Исаак Айрапетович с горечью вспоминал:
– Я впервые увидел, как в доли секунды исчезает только что живой и здоровый человек…
Никто больше не струсил, не побежал…
Как воевал Газарян в те лихие годы, красноречиво говорят его боевые награды: Орден Ленина, орден Красного знамени, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны II степени, медали «За боевые заслуги», «За оборону Кавказа», ряд других медалей.
* * *
Со своим бывшим комбатом Амазаспом Хачатуровичем Бабаджаняном Исаак Айрапетович встретился еще раз только в 1944-м, в Москве, на курсах старших офицеров. Бабаджанян был уже в погонах генерал-майора и направлялся к новому месту службы. А Михаила Карловича Левандовского незаслуженно осудили и расстреляли еще в 1938-м. Но этих людей фронтовой майор Газарян запомнил на всю жизнь. Вроде маленькие штрихи, но Исаак Айрапетович считал их определяющими и в своем становлении, и в обучении своих подчиненных.
Увольнялся в запас подполковник Газарян уже с должности зама облвоенкома. Но война у него продолжалась до последних дней жизни. Война с несправедливостью, бюрократией и прочими негативными явлениями нашей действительности.
В 1992-м в Кисловодске на городском кладбище появилась скромная могилка с обычным памятником из мраморной крошки. На нем с овальной фотографии на приходящих и проходящих падал строгий, бескомпромиссный взгляд молодого офицера с теснящимися на груди боевыми наградами. Всякий раз, приходя сюда, я искренне жалел, что так нечасто бывал у тестя. И так редко выходил с ним на перекур…
