Цвет желтый не в чести0

* * *

Умножая на два, а деля на три,

Напиваясь до положенья риз,

С бодуна потребляем даже натрий,

Не считая попойку за риск.

 

Карамельною ли, ванильною,

Гуталиновой мазью густой,

Что скрывать, даже синильною

Похмелялись мы кислотой.

* * *

На высоком холме взгромоздили камень.

Для чего? Этой тайны никто не выдаст.

Поклоняясь, траву топтали ногами,

осыпали бока, камень шёл на вырост.

 

Шли года, человек становился меньше,

Уменьшаясь размером до лилипута,

Показалось кому-то – до унтерменша,

И тогда объявили, что это – Будда.

 

А у Будды, известно, особый статут,

Ритуалы, кантаты, набор привилегий,

Насажденья по градам и весям статуй,

Повсеместная перелицовка элегий,

 

Переписка идей и вчерашних гимнов,

Чтобы было щекотно нам всем взаимно.

* * *

ничего абсолютно не понимая,

по заливу Терпенья

свирепствуют волны,

и уж точно, они не предвестники мая,

может, сорванные ветром понтоны,

 

волны бьют беспощадно о камни остов,

эту груду железа нам не переплавить,

лишь останется от свирепого норд-оста

проржавевшего чудища рёбра на память.

 

* * *

опять, мой друг,

мы вляпались в коллапс,

но, по привычке, ждём себе награды.

Назрел вопрос: зачем мы сеем рапс?

Да и колхозы б разгонять не надо,

 

похерили пшеницу, жрём турнепс,

газуем, что застрехи подрывает,

поляне, кривичи, болотный вепс,

любой насельник о былом вздыхает.

 

Никто не знает, в чьих руках паи,

земля пошла на тугрики и злоты,

мол, мужика, чем только не пои,

опохмелившись, остаётся злодырь,

 

вполне созвучно слову – золотарь?

Который всё добро свозил на пашню.

Беда, прореху нечем залатать,

И урожаи – не чета вчерашним.

 

Министрам кол на голове теши,

Бригаду от кормушки не отвадишь,

Откаты отстирают все в тиши,

Поскольку есть сейчас в избытке «ваниш».

* * *

волны к осени звереют необычно,

набегают сразу стаей, а не по две,

и утёсу остаётся, лоб набычив,

быть готовому на безголосый подвиг,

 

устоять, когда волна бока кромсает,

в грудь базальтовую бьёт, трещит кольчуга,

по шелому пробегает тень косая

альбатроса, а насельники ждут чуда,

 

по заслугам, дескать, время всё расставит,

день настанет, и иссякнут силы шквала,

выйти труженика в море жизнь заставит,

и загонит по расщелинам шакалов.

  Чёрное и жёлтое

    Я сошью себе чёрные штаны

   из бархата голоса моего,

  жёлтую кофту из трёх аршин заката.

                                        Владимир Маяковский.

не стоит уверять, что жизнь нас за нос водит,

что где-то на югах весной цветёт урюк,

всё заново течёт и снова колобродит,

кисть пробует свою какой-нибудь Бурлюк,

 

что хочешь нарисуй: из трёх аршин заката,

не выпрыгнуть тебе из бархатных штанов

и не переписать этюд тебе за брата,

поскольку ты в плену цветных полутонов:

 

цвет жёлтый – не в чести,

кармин преобладает

и чёрный – цвет земли, и красный – октября,

где дети черепа по улице катают,

в чью пользу счёт идёт, – пока не говорят…

 

без устали и лени, знай себе, катают –

от хладных вод Невы

до грозных стен Китая.

  Несбыточное

1.

за окнами одной большой тюрьмы

февраль ликует: март не за горами!

побольше будет света, меньше тьмы

предлинными, как вечность, вечерами,

 

но вряд ли радио устанет врать,

когда мы отряхнёмся от опилок,

не станет надзиратель воровать,

крысятничать от зековских посылок,

 

о воле гули станут ворковать,

чтоб скрылась тьма и отступила серость,

вся испарилась воровская рать,

по закромам-де шарить расхотелось.

 

2.

если только отбросить наречье птичье

и понять, для чего предназначен невод,

то, постигнув значенье всего величья,

можешь смело поставить оценку: неуд

 

иль назначить себя колобком в побеге,

из овсяной муки, на воде, без масла,

и в окрасе другом, желательно, пегом,

обрести попытаться заветную массу,

взять тебя на дороге лиса побоится,

на развилке менты не посмеют цепляться,

перед ними тебе не придётся стелиться,

что тут нового? Нечему и удивляться.

* * *

не сегодня, так завтра пройдёт

по распадку гроза,

камыши в октябре

на затонах речных побуреют,

удивлённые звёзды на небе откроют глаза,

посмотреть, как ветра

близлежащие сопки побреют,

 

ледяные заторы затем загудят в шиверах,

на гранитных разломах хрустальные

вспыхнут гирлянды,

и под горло накатит такой неожиданный страх,

словно волчьи клыки в темноте

твои пробуют гланды,

 

так, один на один, оставаясь

в сибирских лесах,

мало что в промысловых делах и зверье понимая,

будешь малой частицей лежать

на Господних весах,

послушанье и схиму, по вере своей принимая,

 

если ангелы примут на веру аскезу твою,

и Господь ненароком с весов бытия не уронит,

попадёшь непременно в родную свою колею,

в посуземье глухом ли, в дресве,

но тебя похоронят.

  Давнее

не ведая, что в доме жил щегол,

продав пенаты с молотка в убыток,

давно хозяин, ставши нищ и гол,

ушёл в запой, не выдержавши пыток

 

морозных дней. Раздетый догола,

но, оставаясь сердцем нелюдимым,

он бьёт до сей поры в колокола

перед глазами всех своих любимых,

 

предшественниц, предательниц, предтеч,

что по ночам являются воочию,

готовый сердце бросить под картечь

иль в книжке прописаться многоточьем...

* * *

посмотри, как на реках всё гуще шуга,

в белоснежные ризы оделась куга,

всех октябрьских красок премного белей

появился в горах неустанный Борей,

 

гонит лес по воде вперемежку со льдом,

из угрюмой тайги в развесёлый содом,

в неизбывный загул голубых площадей,

где живёт-поживает народ-лицедей.