Участковый Дмитрий Тимофеевич жил и работал на «своей земле». Его участок – несколько улочек на окраине городка, состоящие в основном из частного сектора и нескольких двухэтажных деревянных бараков. Он знал на своём участке всех, кого ему надо было знать, и если что-то здесь происходило, участковый направлялся по известным ему адресам. Жители относились к нему с уважением, называя Дмитрием Тимофеевичем, несмотря на довольно молодой возраст. А некоторые называли его по-свойски – Тимофеич. Придумали ему и прозвище – Циркуль, но он об этом не знал. Поводом послужила его нескладная долговязая фигура. Когда он, поспешая, шагал по улице, его ноги действительно походили на циркуль землемера. Рабочий день у Тимофеича начинался рано. И для этого находились причины. Во-первых, кого нужно можно дома застать до того, как они уйдут на работу, а во-вторых, эти «кто нужно» с утра будут трезвые. Хотя участок ему достался не очень проблемный, работы хватало – помирить соседей, отыскать местного воришку, «повоевать» с трудными подростками.
Утром Дмитрий Тимофеевич, как обычно, вышел за калитку и увидел Вальку Лукина, поджидающего его на лавочке у забора.
– Привет, крестничек! – удивился участковый такому раннему визиту, – Случилось что-нибудь?
Он называл Вальку «крестником» после того, как почти год назад отвёз его буйного в сумасшедший дом, а через три дня Вальку выперли из больницы, как симулянта. Его «буйство» заключалось в том, что он полдня стоял, отвернувшись к стене, и ритмично бился головой об эту стенку, не реагируя на окружающих.
– Тимофеич, отвези меня снова в дурку. Я тебя больше не подведу. Я им такую шизофрению покажу, закачаешься. Не могу я больше дома жить, а куда идти? А в больнице хорошо – тепло, светло, кормят по расписанию. Опять же – уход, – он говорил сбивчиво, торопился, чтобы его не прервал участковый. А тот и так стоял ошарашенный. Только и мог сказать:
– Ну, ты даёшь, Валентин! Нормальные сумасшедшие никогда не признают свою болезнь, считают себя вполне адекватными, а ты, вроде бы и не сумасшедший, а хочешь таким быть. И что у тебя дома творится, что готов дураком заделаться от жизни такой?
– Тёща! – проговорил он медленно. – Не могу больше находиться с ней рядом. Еле себя сдерживаю. Я, оказывается, во всём случаюсь виноватым. Скандалы каждый день. И орёт, и орёт без остановки. Перед соседями неудобно. Я на женщину никогда руку не подниму, так она сама меня дубасит тем, что под руку попадёт. По всему телу синяки.
– Ну, а Ирина твоя что ж? Как она на это реагирует?
– Хо! Ирина! Она же, как школьница! Мать свою слушается безоговорочно. Молчит, да и всё. Я уже предлагал ей переехать куда-нибудь. Да куда и на что? Денег-то кот наплакал. Только-только хватает на жизнь. Нет. Я решил. Отвези меня. Лучше уж здоровым в «дурку», чем на самом деле с ума сойти.
– Погоди, Валентин. Нужно это дело обмозговать. Мне мой начальник всю плешь проел – говорит, надо на участке проводить профилактику правонарушений. Что, если мы с тобой проведём такую профилактику. Ты со своими соседями как?
Они ещё поговорили какое-то время, обсуждая предстоящую операцию по профилактике, и разошлись по своим делам.
Через несколько дней история имела продолжение. Ближе к вечеру Тимофеичу позвонил сосед Лукиных и сообщил, что у тех в квартире началась война. Участковый тут же вызвал наряд из двух милиционеров при полной амуниции. Возле барака, где на втором этаже проживали Лукины, они оказались через семь минут. Из подъезда доносился женский крик, временами переходящий в ультразвуковой визг. Когда наряд заходил в квартиру, они услышали смачный шлепок и увидели Валентина, прикрывающего начинающий заплывать глаз. Тёща, Лидия Илларионовна – женщина статная, как в той песне про Дусю-агрегат, увидев милиционеров, обрадовано закричала:
– О! Как кстати! Арестуйте, пожалуйста, эту сволочь. Сил моих больше нет. Ирод проклятый! Всю кровь мне свернул! Я, видите ли, мешаю его личной жизни. А то, что я свою личную жизнь на них загубила, это как! Гадина! Шизофреник полудурочный! – оскорбления сыпались из неё, как из рога изобилия.
– Лидия Илларионовна, успокойтесь, – заговорил наконец Тимофеич. – Мы вообще-то прибыли по вашу душу, потому что поступила жалоба от соседей. За регулярные нарушения правил проживания в общем доме, а конкретно – устраивание скандалов с нанесением морального и – он многозначительно посмотрел на багровый синяк под глазом Вальки – физического вреда своему зятю Лукину Валентину, мы подвергаем вас аресту на пятнадцать суток. А если ваш зять напишет заявление и зафиксирует у медиков факт физического насилия, то вы можете и на два годика сесть. Так что собирайтесь, нам некогда тут с вами проводить долгие разборки, кто в чём больше виноват.
Женщина слушала его с открытым ртом и выпученными глазами, а когда пришла в себя, закричала и затопала ногами:
– Что ты себе позволяешь? Молокосос! Циркуль недоделанный! Ты пришёл меня жизни учить? А ну-ка марш отсюда! Арестовывать меня пришёл? А вот это не видел, – и она сунула под нос Тимофеичу кукиш, размером с детскую голову.
– А вот этим выступлением, вы только что усугубили своё положение. Мы, представители власти при исполнении, – спокойным голосом сообщил участковый.
До Лидии Илларионовны наконец-то начало доходить, что всё происходит по-настоящему. Она побледнела, вытянулась в струнку и деревянным голосом заговорила:
– Дмитрий Тимофеевич, да что вы на самом деле. Обычный семейный скандал. Чего только в семьях не бывает. Ну, пошумели, больше не будем. Извините нас, пожалуйста.
– Не могу, Лидия Илларионовна. Жалоба была? Была. Зафиксирована, между прочим, в милиции. Свидетелей целый подъезд. Я должен отреагировать. Собирайтесь, вопрос решён.
Лидия Илларионовна вдруг рухнула на колени, залилась слезами и запричитала:
– Миленький, не губи. Позорище-то какое. Да ноги моей больше здесь не будет. Завтра же уеду к сестре в деревню. Она овдовела год назад, к себе зовёт жить. Уеду, слово даю. Пусть живут, как хотят, мне уже это всё равно – она продолжала повторять эти слова, плача и хватаясь за руку участкового.
Тимофеич поднял женщину с колен, усадил на стул, принёс с кухни стакан холодной воды и дал ей напиться. Все, кто находился в квартире, молча наблюдали за происходившим действием, как за театральным спектаклем. Только Ирина, пожав плечами, повернулась и ушла в другую комнату, ничем больше не проявив своё участие к матери.
– Ну, не знаю, Лидия Илларионовна. Если только на самом деле так вопрос решится. И, если, вы дадите твёрдое обещание выполнить своё слово, то я могу отложить рассмотрение этого дела.
– Да, конечно даю. Даю честное твёрдое слово – завтра же съеду. Вечером приходи – проверь, – она уже не плакала, а с тревогой и надеждой заглядывала ему в глаза.
– Ну, что ж. Тогда, до свиданьица! – Тимофеич обернулся к Валентину и незаметно подмигнул, – Смотри, если что. Наша милиция вас бережёт!
Участковый отпустил милиционеров, которые хотя и не поняли, зачем он их вызвал, но всё это время с серьёзным выражением лица стояли, не вмешиваясь в происходящее.
А через три дня, утром Тимофеич снова увидел на своей лавочке Вальку Лукина.
– Что? Опять? – только и успел сказать, как Валька расплылся в улыбке:
– Тимофеич, родной! Да я теперь тебе по гроб жизни... Ты не представляешь! У меня новая жизнь началась! А Ирина-то моя? У нас с ней новый медовый месяц похоже начался.
– Ну-ну! Поздравляю! Съехала всё-таки! Значит, правильно начальник говорит: профилактика – великая вещь. Ну, пойдём, пойдём. По дороге расскажешь, как провожают пароходы…
