Ночь мы провели за игрой, притворяясь, что снимаем короткометражный фильм. На кухне Илья в одних трусах вставал на мостик, грузное тело выгибалось над полом. Я подходил, облаченный в мятый белый халат, доставал из кармана складной нож и проводил лезвием, едва касаясь живота, так, что на коже не оставалось никаких следов.
После действие переместилось в комнату. Мой халат был уже на Вере. Илья лежал на грязных простынях, постеленных на полу. Вера делала надрезы на его предплечье, теперь уже настоящие. Простыни быстро запачкались кровью. Я крутился рядом, снимая происходящее на видео.
Вера делала надрезы резкими движениями. От вида крови у нее закружилась голова. Во время надрезов девушка вскрикивала, словно теннисистка, принимающая мяч.
Нож оставлял на руке Ильи все новые порезы. Старая кровь свернулась в темные сгустки, поверх которых громоздились свежие раны с алой субстанцией. Я заворожено наблюдал за Верой и показывающимися из-под надетого на голое тело халата бедрами и грудью.
Финальная сцена происходила в ванной. Илья с отрешенным видом мок под душем. Красноватая вода стекала по белой поверхности ванны.
Съемки закончились. Илье перевязали предплечье. Мы легли в кровать. На Вере был все тот же белый халат с парой аккуратных пятнышек крови. Я приобнял девушку, свободной рукой скользнул по ее икрам, внутренней стороне коленок, бедрам… Илья устроился поперек матраса у нас в ногах.
Я едва сдерживал влечение. Вторая рука пробралась в вырез халата к груди медсестры. Ласки становились все более настойчивыми. Перед съемкой, когда я только надел пыльный халат, Вера сказала, что ее отец (он работал хирургом) никогда бы не вышел к пациентам в таком виде.
К счастью, я не ее отец. Да и халат давно уже не на мне. Это халат медсестры, а не доктора.
Илья отвернулся, делая вид, что не замечает наших ласк. Он говорил о порезах: не заживут ли они слишком быстро. Как сделать, чтобы остались безобразные шрамы, которыми можно будет похвастаться перед приятелями? Юноша вопросительно повернулся к нам и увидел, как я целую Веру, стиснув ее в объятиях.
Только что мы были одним целым, которое неожиданно рассыпалось. Треугольник распался на отрезок и точку. Точка с изрезанным предплечьем оплакивала свое одиночество в одной кровати с отрезком.
— Бедный Илья, — произнесла Маша, — ему снова спать на раскладушке?
Маша подползла ко мне сзади и томно прошептала вопрос на ухо. Она залезла рукой под мою футболку и погладила по животу. Вера нисколько ее не стесняла. А Илья?
Илья уже лежал на раскладушке. Вера придумывала новый сценарий, целую серию фильмов – новый жанр порно. Snuff-fruit-porno. Илья в одних трусах выгибается мостиком. На животе оказывается произвольный фрукт, например, апельсин или фейхоа. Фрукт может даже выныривать из жировой складки. Некоторое время он катается по животу. Играя мышцами, Илья направляет его из стороны в сторону, удерживая от падения. Затем в кадре появляется человек в мятом белом халате, достает из кармана складной нож и долго режет фрукт на теле актера. Фильм завершается полным уничтожением плода (человек при этом не должен пострадать). Но серия заканчивается лишь за тем, чтобы началась следующая с новым фруктом.
Сценарий так распаляет меня, что я отбрасываю последние предосторожности и открыто ласкаю Веру под халатом, у которого одна за другой расстегиваются пуговицы. Вот я уже на девушке, внутри нее. Вера смотрит на меня снизу, слегка испуганная. Я не могу остановиться: еложу туда-сюда, едва не теряя сознание от наслаждения.
У самой головы девушки вдруг появляется треугольник – проем между лестницами с видом на нижний этаж. Краем глаза я замечаю раскладушку с Ильей и Машей. Они тихо беседуют, слегка обнимая друг друга. Здесь, наверху, темно, а внизу тусклый оранжевый свет. Там – не обычная комната, а бар. Я вижу стойку с несколькими мужчинами. Они молча пьют пиво из литровых кружек.
— Там внизу… — шепчу я Вере, покусывая ее за ухо, — там внизу… какие-то люди.
— Что?
— Маша с Ильей лежат в баре и делятся школьными воспоминаниями.
Вера улыбается.
— Рассказывай, — говорит она.
Я пересказываю то, что шепчет Маша на ухо Илье. С ней в классе училась сирота. Девочка без родителей, которая жила с дедушкой. В школьной столовой ей полагалось особое питание – то, что другие дети могли лишь купить, ей доставалось бесплатно. Булочки с джемом, свежие фрукты, усыпанные сахаром коржики и тому подобное. Одноклассники завидовали девочке. Она пожимала плечами и говорила, что лучше бы у нее были мама с папой, чем эти коржики. Узнав о зависти учеников, завуч предложила детям отказаться от родителей в обмен на особое питание. Она раздала чистые листочки и объяснила, как написать заявление на имя директора школы об отказе от родителей. После такого заявления дети перейдут под ответственность школьной администрации и начнут получать особое питание. Несколько детей, включая Машу, написали заявления и до одиннадцатого класса наслаждались изысканными лакомствами, доставшимися совершенно бесплатно.
— Но это же моя история, — перебивает меня Вера. – Это я училась с сиротой… Но у нас никто не написал заявления. Все отказались. К тому же у Маши есть мама. Она соврала.
— Она отреклась от отца, — говорю я.
— Нет.
— Что — нет?
— Отец сам от них ушел.
— Его изгнали.
Вера смеется. Я прижимаюсь губами к ее губам. Проваливаюсь в долгий поцелуй, зажмуриваясь от удовольствия. Проходит несколько минут, меня будят, брызгая в лицо холодной водой.
Я открываю глаза. Передо мной потрясающе красивая негритянка. Скорее даже мулатка. Она улыбается, берет меня за руку и куда-то тянет.
— Пойдем, — говорит без всякого акцента.
Мы выходим из темной спальни в просторную ярко освещенную комнату. Из окна отрывается вид на ночной город с десятками небоскребов. Мы очень высоко, наверное, не ниже тридцатого этажа.
— Подождешь меня? – спрашивает мулатка.
Я смотрю с недоумением.
— Ты уходишь?
— Нужно работать. Но это не займет много времени. Минут десять… Не больше.
Как же она красива. Я спрашиваю, можно ли ее поцеловать.
— Конечно, — смеется девушка.
Мы целуемся.
— Ты меня не узнаешь? – спрашивает мулатка.
— Нет.
— Это же я.
Я всматриваюсь в ее лицо. Что-то неуловимо знакомое. Приходится напрячься, чтобы уцепиться за ускользающее сходство, расшифровать его.
— Это же я, — повторяет мулатка. – Я! Твоя киска!
Меня осеняет. В самом деле, это же Вера. Ее лицо, только с мягкими негритянскими чертами. Восхитительная стилизация… Вера еще красивее, чем прежде.
— Теперь узнаешь? – смеется мулатка.
— Теперь да.
— Хочешь поиграть?
— Очень хочу.
— Давай прямо здесь.
Девушка упирается руками в подоконник. Я приподнимаю ее короткую юбку, трусиков нет. Вхожу в смуглую невозможно привлекательную плоть.
— Я сексуальная? – спрашивает мулатка.
— Не то слово, — говорю я, сжимая ее ягодицы. – Мне жутко хорошо с тобой.
— Мне тоже, любимый. Жутко хорошо с тобой.
Вера оборачивается и подмигивает. Потом оказывается передо мной на коленях и ловит пенис ртом. Всего за несколько секунд девушка доводит меня до исступления. Едва успев выдернуть пенис, я исторгаюсь на ее негритянскую грудь, постанывая от захвативших переживаний.
**
Нет, я не исторгся. Я уже минут пятнадцать елозил на Вере, получая невообразимое удовольствие. Девушка страстно смотрела на меня и требовала, чтобы я продолжал рассказ про бар внизу.
— Может быть, туда можно как-нибудь попасть? – спрашивает Вера. – Ты не видишь лестницы?
— Нет, никакой лестницы.
— Но ведь Маша с Ильей спустились.
— Они просто оказались внизу. Мгновенное перемещение. Ты разве не помнишь, что вначале они были здесь — с нами?
— Мне хочется, чтобы ты вошел в меня сзади.
Я переворачиваю Веру на живот, беру за талию и приподнимаю. Как же это прекрасно. Простейшие, но насколько завораживающие движения. Каждая деталь вызывает возбуждение: тактильные ощущения, визуальные, обонятельные, слуховые… Тела ударяются друг о друга, запахи перемешиваются. Уже не определить, где заканчиваешься ты и начинается твоя любовница. Мы становимся одним целым.
— Ущипни меня, — просит Вера.
Я немедленно исполняю ее желание. На ягодице остается темный след, Вера вскрикивает, еще больше меня распаляя.
— Еще, — шепчет она.
Я щипаю второй раз, теперь за другую ягодицу. И несколько раз шлепаю. Девушка стонет, еще плотнее прижимаясь попкой.
Кажется, мы переместились в другое место. Такое же темное, как наша спальня, но… Хотя нет: это вокруг темно, а нас самих тускло подсвечивают. Мы на сцене перед публикой из пары десятков человек. Публичное совокупление. Что-то вроде стриптиза.
Вера снова преобразилась. Теперь она напоминает азиатку с миниатюрным телом и пленительно обворожительной японской мордочкой, в которой все еще узнаются черты моей подруги.
— Не останавливайся, — шепчет Вера. – И, прошу тебя, не смотри в зал. Сейчас этого нельзя.
Но я бросаю на публику короткие взгляды. Мужчины и женщины сидят неподвижно, оценивая нас с каменными физиономиями. Они больше напоминают манекены, нежели живых людей.
Вера искусственно стонет на публику. Я, наконец, понимаю, о какой работе шла речь. Именно об этой. Но почему я тоже на сцене? Как такое могло произойти?
Вопреки ожиданиям я не испытываю никакого отвращения. Даже наоборот: определенное удовольствие оттого, что за нами наблюдают. И вдруг я замечаю Машу с Ильей. Юноша показывает девушке порезы на предплечье. Оба улыбаются. Илья шепчет на ухо Маше, она громко смеется, прикрывая рот рукой.
Манекены оборачиваются, вонзают в парочку укоризненные взгляды. Но Маша, словно охваченная приступом, не может остановиться и продолжает хохотать. Только теперь я замечаю, что она устроилась на коленях Ильи. Юноша ласкает ее грудь, пачкая кровью голубую кофту.
Азиатка оборачивается и шепчет, что самое время уходить: сейчас никто не заметит нашего исчезновения.
— Но это же Маша и Илья, — говорю я. – Ты разве не узнаешь?
— Нет, это не они.
Мы разъединяемся и идем за кулисы. В тесной комнатушке с зеркалом во всю стену встречаемся с еще двумя стриптизершами. Они неотличимы от той, с которой я был на сцене.
— Кто из нас Вера? – спрашивают они, прыгая передо мной.
Девушки пристают с расспросами, навязчиво виснут на шее, норовят коснуться губами моих губ. Я пытаюсь отыскать настоящую Веру, но все три стриптизерши абсолютно идентичны. Мое замешательство их веселит. Азиатки ласкают меня пальцами и языками. Вскоре мы валимся на кровать и бешено облизываем друг друга.
Странный вкус. Кожа девушек покрыта тонкой полупрозрачной пленкой, которую я слизываю, все глубже проваливаясь в галлюцинации. Теперь не определить не только с кем я, но и кто я.
Я сижу в зале, где выступал несколько минут назад, с Машей на коленях. Ее голубая кофта измазана кровью. За нами наблюдает два десятка зрителей. Маша раздевается, затем раздевает меня. Забирается верхом. Я слизываю с ее груди кровь, потом мы целуемся.
— Мария. Мария, — кто-то зовет девушку дребезжащим голосом.
Я открываю глаза после поцелуя со вкусом свежей крови и вижу, что мы снова в спальне. Я лежу между Верой и Машей.
— Мария.
Это Илья, который тоже в комнате – на раскладушке.
— Она спит, — шепчу я.
— Нет, это ты спишь, — говорит Илья. – Я хочу поговорить с Марией.
— О чем?
— Хочу дорассказать одну историю из детства.
— Илья, ты давно закончил школу, а все никак не освободишься от детских переживаний.
— Можно я лягу с вами? – спрашивает он.
— Здесь не так много места для четверых.
— Я лягу у вас в ногах.
Илья перебирается к нам и ложится поперек кровати. Юноша в одних трусах, с перебинтованным предплечьем. Он продолжает прерванный разговор с Машей, но я перебиваю его.
— Подожди. Подожди. Ты понимаешь, что здесь происходит? Где мы? Это же какой-то бордель. Вера шатается с клиентами по темным спальням…
Я останавливаюсь, потому что ощущаю руку Ильи на своем животе, она скользит ниже.
— Да перестань ты! — не выдерживаю я.
Молодой человек с недоумением поворачивает голову, отрываясь от кровавых бинтов. Он целиком у меня перед глазами. В самом деле: я перепутал собственную руку с рукой приятеля.
— Извини. Я никак толком не проснусь. О чем ты хотел рассказать?
Илья тянет за свободный конец и медленно разворачивает бинт. Под ним никаких порезов.
— Невероятно, — говорю я. – Ты перебинтовал другую руку?
Он показывает другую руку. На ней тоже никаких следов.
— Чем же мы только что занимались? – спрашиваю я.
— Вот именно, — говорит Илья. – Давай проверим, что получилось на видео.
Мы включаем видео прямо на мониторе камеры. Снова какая-то чертовщина. Я точно помню, как перед съемкой вставил новую кассету. Но на видео не фильм о порезах, а что-то совсем иное.
Илья сидит за барной стойкой вроде той, что была в треугольном окошке этажом ниже. Он рассказывает о жизни с дедушкой. Дедушка достигает возраста забывчивости, перестает воспринимать новую информацию и навсегда застревает в прошлом. Ему кажется, что внук до сих пор учится в школе. Каждый день дедушка будит Илью, кормит завтраком и отправляет в школу. Иногда молодому человеку удается незаметно вернуться и запереться в своей комнате. Если не шуметь, дедушка не заметит его присутствия. Через несколько часов можно осторожно пробраться в прихожую и сделать вид, что вернулся домой. Но, увы, подобный фокус срабатывает не всегда. Часто Илье приходится слоняться по улицам, напрашиваться в гости или как-то еще убивать время, отведенное на занятия. Но и это не самое страшное. Главной проблемой становятся вечера. По мнению дедушки, школьник должен проводить их дома за учебниками. Поэтому Илье пришлось выдумать музыкальную школу, которую он якобы посещает по вечерам. С большим трудом, но дедушке все же удалось усвоить эту информацию. Каждый вечер он проверяет футляр со скрипкой и папку с нотами. Илья таскается с ними, куда бы ни направлялся. Инструмент он одолжил у знакомого. Это детская скрипка без струн. К счастью, дедушка не разбирается в музыке и почти слепой. В этом Илье повезло, но во всем остальном…
Мне на плечо опускается чья-то рука. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Сзади мокрая девушка в одних плавках, словно только что из душа. Неужели снова Вера? Нет, на этот раз никакого сходства, даже самого отдаленного.
— Пойдем, — девушка тянет меня за руку.
Мы идем по длинному коридору с кучей дверей по обе стороны. Илья плетется за нами с видеокамерой. Наконец мы попадаем в комнату, похожую на номер отеля. Девушка запрыгивает на кровать и снимает плавки.
— Давай же.
Я оказываюсь на ней. Кто-то сзади тянет меня за трусы, я полностью обнажаюсь. Девушка ловит мои губы и неистово целует. Краем глаза я замечаю, что Илья снимает нас на камеру. Совершенно незаметно я оказываюсь внутри девицы, вяло двигаю тазом. На самом деле я уже сильно измотан.
Мне дают команду:
— Энергичнее!
Я оборачиваюсь и вижу, что не один Илья крутится у постели. Их уже трое с видеокамерами и еще один на высоком барном стуле. Это режиссер – тоже точная копия Ильи.
— Больше чувственности!
Девушка выныривает из-под меня и оказывается сверху. Теперь она сама задает темп.
— Вот, вот. Так очень хорошо. Великолепно.
Наши кувыркания продолжаются не меньше получаса. Стоит мне приблизиться к кульминации, как раздается команда и мы меняем позу. Возбуждение мгновенно спадает и все начинается сначала.
Близнецов-операторов все больше. Они снуют по комнате, мешая друг другу. Кто-то постоянно загораживает постель. Режиссер дает команды только нам, операторы предоставлены сами себе. Они действуют бестолково и без какой-либо организации. Что за фильм из всего этого получится?..
Я чувствую, что еще немного, и свалюсь без сил. Вдобавок жутко хочется спать.
Режиссер приближается к нам. Перед глазами все плывет. Он надевает на меня мятый белый халат… Нет, не на меня — на девушку надевают халат. Вот и два аккуратных пятнышках крови – я их узнаю. Все мгновенно меняется: я снова полон сил. Одной рукой хватаю девушку за горло, другой мну грудь, рыча от возбуждения.
— Ударь ее по лицу, — командует режиссер.
Я бью девушку по щеке. Одна пощечина, вторая, третья. Быстро вхожу во вкус. Бедолага испуганно смотрит на меня, готовая расплакаться.
— Теперь придуши.
Мне больше не нужны команды, я сам знаю, что делать. Схватив девицу за волосы, поднимаю на ноги и прижимаю к стене. Она упирается руками, отставив зад с алыми от ударов ягодицами. После каждого хлопка женская плоть колышется и расходится волнами.
Не разворачивая полностью, притягиваю голову партнерши и целую. Девушка стонет. От боли или удовольствия – не разобрать.
— Все, достаточно, — кричит режиссер. – Кончай ей на лицо.
Пенис выскакивает из скользкого отверстия. Ноги девушки подгибаются, она едва не валится на кровать. Снова схватив девицу за волосы, я вожу членом по ее лицу с потекшей тушью. Партнерша тяжело дышит, бросает на меня обреченные взгляды.
И тут я понимаю, что не смогу кончить. Возбуждение спадает.
— Давай, давай, давай, — подгоняет режиссер. – Чего ты тянешь!
Я пытаюсь вернуть утраченный запал, но все тщетно. Режиссер раздражается, никак не может успокоиться.
— Кончай! Залей ее спермой! Ну же!
Девушка на глазах меняется, мутирует во что-то еще – в другую девушку, потом в молодого человека, у нее вырастают клыки, краснеет кожа. Уже не определить, кто это. Я снова оживаю, заталкиваю член в ее дымящуюся пасть. Я напуган и одновременно полон желания, похоти. Хватаю за затылок это существо, меняющееся каждую долю секунды, и насаживаю его голову на свой член.
— Быстрее! Быстрее!
Пенис натыкается на препятствие, ударяется обо что-то твердое. Удовольствие смешивается с болью, что только подстегивает мой пыл.
— Еще быстрее! – кричит режиссер, превратившийся в точно такое же мутирующее существо.
— Время! – вопль превращается в звон…
Звонок будильника. Меня дергают за плечи, я падаю на спину, получаю еще несколько тычков в грудь. Открываю глаза и вижу перед собой дедушку.
— Вставай, — говорит он. – Тебе пора в школу.
***
Дедушка внимательно наблюдает за тем, как я завтракаю.
— Какие у вас уроки сегодня? – спрашивает он.
— Литература, алгебра, физра и основы окружающего мира.
— Вы уже проходите алгебру? – удивляется старик.
— Я же тебе рассказывал, дедушка, в этом году началась.
— А музыка? Сегодня пойдешь на музыку?
— Нет, — неуверенно отвечаю я через несколько секунд. – Скрипка завтра.
Дедушка кивает и помогает надеть школьный рюкзак.
— До свидания, дедушка.
— До свидания. Будь аккуратнее, дружок.
Старик закрывает дверь. Я спускаюсь по лестнице на один пролет, жду минуту и возвращаюсь. Осторожно отпираю дверь своим ключом и натыкаюсь на дедушку.
— Что случилось? – недоумевает он.
— Забыл форму для физры.
Дедушка приносит спортивную форму, в которую я давно не влезаю.
— Все, я пошел, — говорю я.
— Поторопись, а то опоздаешь.
Дверь закрывается. Я думаю, как убить ближайшие несколько часов. Начать можно с супермаркета.
— Оставьте рюкзак в камере хранения, пожалуйста, — говорят на входе.
— Скоты, — бросаю я охраннику и выхожу.
Через дорогу тоже магазин, даже лучше этого. К тому же не просят снять рюкзак. Я прохожу в зал. Что, собственно, мне нужно? Я и сам не знаю. Может быть, бутылочку пива? Или слишком рано?
В поле зрения попадает развесной собачий корм. Всегда хотел его попробовать. Слишком аппетитно он выглядит в открытых мешках. Незаметно зачерпываю пригоршню сухих гранул, напоминающих печенье, и жую, спрятавшись за полки с диабетическими продуктами.
Вкусно.
На обратном пути, уже с бутылкой пива, пытаюсь проделать тот же фокус, но допускаю ошибку – замедляю шаг, потому что не могу найти корм, который только что пробовал. И сразу ловлю на себе взгляды охранников.
Не знаю, что со мной происходит – не в силах преодолеть желания я набиваю рот божественными гранулами. Ко мне устремляются охранники. Пока они бегут, я успеваю набить полный рот – так, что сложно жевать. Меня хватают и волокут в конец зала. Бутылка пива разбивается о пол.
— Ты и за пиво заплатишь, — говорит один из охранников.
— Давай его просто выкинем, — не соглашается второй. – Видно же, что сумасшедший.
Меня затаскивают в подсобку. Охранники открывают мой рюкзак и достают непонятно как оказавшуюся там скрипку без футляра.
— Тоже, наверно, стырил, — первый охранник убирает скрипку на верхнюю полку стеллажа.
— Я не крал, — говорю я.
Из глаз брызгают слезы.
— Я не крал.
— Плати за разбитое пиво и проваливай, — говорят они.
— А скрипку вернете?
Охранники улыбаются.
— Сыграй что-нибудь.
— Я не умею.
— Откуда тогда скрипка? Украл?
— Да нет же. Я… — в голове проносится куча объяснений, из которых выбираю самое подходящее. – Я только учусь.
— Значит, что-то уже умеешь. Докажи.
Они передают скрипку. Я снимаю курточку, остаюсь в одной футболке и провожу смычком по струнам.
— Постой, — второй охранник хватает меня за запястье и показывает напарнику. – Смотри, какие порезы. Я же говорю – сумасшедший. У нас в армии одного такого комиссовали. Шизоид.
— Зачем собачий корм ел? – спрашивает первый охранник.
— Я только попробовал.
— Нет, дружок, ты два раза рот набивал.
Первый охранник уходит и возвращается с совком собачьего корма.
— Ешь, — говорит он, поднося совок к моему лицу.
Я отворачиваюсь, потому что это совсем другой корм. Охранник засыпает гранулы в скрипку через фигурную щель.
— Не хочешь есть, значит, будешь пиликать.
— Ну, чего же ты ждешь? – подначивает второй. – Начинай.
Они садятся и пялятся на меня с ухмыляющимися физиономиями. Я ставлю скрипку на плечо и провожу смычком. Охранники хохочут. Я зажмуриваюсь, чтобы не расплакаться еще сильнее, и выскакиваю из подсобки. Добегаю до входной двери… Вот я уже на улице. Никто за мной не гонится, я снова свободен. Даже скрипка со мной. А вот курточка и рюкзак остались там… Это плохо.
Гуляя, я ем сухой корм из скрипки. Размышляю, как объяснить дедушке пропажу курточки и рюкзака. Уже нашлись неплохие варианты, остается лишь выбрать самый лучший. Все-таки голова у меня неплохо варит…
Как вдруг, сотни чирикающих воробьев слетают с кустов, облепляют меня с ног до головы и поднимают вместе со скрипкой над землей.
— Илья! Илья! – кричу я, следя за взлетающим другом.
Воробьи уносят его и бросают на дорогу. Илья шмякается об асфальт метров с десяти. Рядом падает скрипка и разлетается в стороны сотней щепок и гранул собачьего корма. Молодой человек смотрит на меня с детским недоумением. Мимо проносятся автомобили.
Илья просыпается на раскладушке. В комнате по-прежнему темно, но кое-что можно разглядеть. Он видит двух девушек и меня на кровати. Мы все еще спим. Илья ложится у нас в ногах поперек матраса. Ему хочется проникнуть в чужой сон, увидеть, как мы гуляем по городу. В то время как ему снится лишь собачий корм и подсобка супермаркета.
Маше двенадцать лет. Одежда заляпана белыми подтеками. Ей стыдно выходить на улицу в таком виде. Но работа есть работа: девочка расклеивает объявления своей матери. По вечерам они варят склизкую жидкость, которую наливают в банку и используют в качестве клея.
Маша окунает кисточку и обмазывает поверхность, к которой прижимает бумажный прямоугольник с объявлением. Эти подтеки… девочка уже знает, что они напоминают мужское семя, сперму. Ей жутко стыдно, но мама платит за работу. Мало, но хоть какие-то деньги, которые потом можно потратить на что-нибудь…
Только вот на что?..
Илья прижимается щекой к женской щиколотке и оказывается в сновидении Маши. Теперь он тоже маленькая девочка. Мама увольняет дочь и берет на ее место Илью. Он варит клей, расклеивает объявления и постепенно занимает место Маши.
Мама не может больше обходится без Ильи. Он всюду ее сопровождает. Женщина проникается к работнице симпатией, перерастающей в любовь. Мама едет в большой магазин и покупает фаворитке самую лучшую одежду. Илья крутится перед зеркалом в новых красивых платьях, поправляет волосы, дорогие тонкие чулки. Он счастлив.
А Маша?..
Маша слоняется по улицам, злясь на предательницу-мать и ее любимицу. Она хочет познакомиться с каким-нибудь парнем, чтобы ее тоже кто-нибудь полюбил. Покупает на последние деньги пачку сигарет и впервые в жизни закуривает. Но никто не обращает на Машу внимания. Даже старухам безразлична маленькая девочка с сигаретой во рту.
Отверженная, Маша забирается на заброшенную стройку. На нее нападает стая собак, преследует ее. В последний момент девочка успевает запрыгнуть на решетку. Псины клацают зубами. Маша в отчаянии бьет одну из них ногой, и Илья просыпается. Удар по физиономии вырвал его из чужого сновидения.
Фаворитка исчезает. Мама снова обращается к дочери. Все возвращается на прежние места. По вечерам они варят клей, а днем Маша гуляет по городу в измазанной спермой одежде. Ей снова скучно и стыдно, но все же лучше, чем раньше, когда во сне был кто-то еще, кроме них с мамой.
*V
Я просыпаюсь из-за Ильи. Он нависает надо мной и шепотом просит следовать за ним. Мы выходим из спальни.
— Как спалось? — спрашивает Илья.
Я просто киваю. На улице еще темно.
— Извини, что разбудил, но меня беспокоит сегодняшняя съемка. Я бы хотел посмотреть, что у нас получилось.
Из спальни появляется Вера.
— Какая съемка, Илья? – спрашивает она. – Мы еще не начинали.
Молодой человек переводит взгляд с девушки на меня.
— Но…
— Мы пока только сценарий написали, который читали вечером.
— Но ведь я помню, как мы снимали, — неуверенно шепчет Илья. – А это тогда что? – он показывает руку с порезами.
— Причем здесь твои руки? — говорит Вера. И уже мне. – Покажи сценарий.
Я достаю из шкафа листочек бумаги, передаю Илье.
Сценарий фильма «Гримаса»
Случайное свидание с девушкой.
Грязная темная ванная, сверху бьет струя воды. Он вытирается полотенцем, на втором экране демонстрируются гниющие язвы.
Они обнимаются, девушка вдыхает его запах.
Герой в гниющих язвах, ребра надтреснуты. Подсвеченные ребра в темном помещении.
Он медленно идет по комнате. Только черная футболка с крупной белой эмблемой. Рассказывает историю эмбриона.
Трясущаяся ручная камера выхватывает гниющее мясо. На втором экране безжизненное лицо героя. Он встает на колени и выпадает из фокуса. Ест мясо.
Девушка в кардигане на голое тело. Наклоняется, упираясь в зеркало, и широко расставляет ноги.
Герой рассказывает:
— Мы просто легли в кровать. Это ничего не значило. Совершенно ничего. Я прижался сзади и положил руку ей на живот. Она прижалась ко мне, мы поцеловались. Я почувствовал вкус алкоголя.
Он ложится в кровать со стоящим торчком членом. Задирает футболку, поглаживает член, готовясь мастурбировать.
Девушка в проеме двери. На темном экране что-то движется.
— Я в одних трусах сел на пол перед зеркалом во всю стену. На ней тоже только трусы. Она прыгнула промежностью на мой член. Мы задвигались, имитируя секс. Меня раздражало, что она, не отрываясь, пялилась в зеркало.
Девушка с гниющим мясом на подносе.
— Не удавалось кончить в трусах. Я предложил ей раздеться и лечь в кровать. Она спросила, есть ли у меня презерватив. Я ответил, что нет. Она сказала, что у нее тоже нет.
С членом, торчащим из-под футболки, он направляется к окну. По коридору проходит девушка с мясом.
Герой под душем в грязной ванне.
Двое спят в кровати. Камера сверху.
На утро язвы распространяются по всему телу. Увеличиваются до размера пятирублевой монеты. Второй экран ловит обнаженную девушку с монетами на месте глаз.
Герой в проеме балконной двери. За окном стремительно темнеет.
В тусклом свете настольной лампы девушка рассматривает его тело.
Монтажная склейка, и девушка появляется с гниющим мясом на подносе.
— Я принесла.
Кадры мяса трясущейся ручной камерой.
Герой угрюмо смотрит в объектив.
Кадр сползает в сторону и темнеет.
Фильм обрывается.
FIN.
Илья кладет лист на стол.
— Впервые это вижу, — пораженно говорит он.
— Мы читали сценарий вслух раз семь за вечер, — говорит Вера.
— А где халаты? Порезы? Все должно происходить в больнице, а здесь…
Илья оборачивается и замечает в окне небоскребы.
— Когда наше выступление? – спрашивает он.
Вера смотрит на часы.
— Вот прямо сейчас. Спасибо, что напомнил.
Они убегают, оставляя меня одного в огромной комнате с окном во всю стену. На полу валяется сухой собачий корм. Пара десятков гранул, которые притягивают мое внимание, постепенно превращаются в огромную колонию организованных насекомых. Город муравьев с великолепной архитектурой. Геометрическое совершенство, причем не только статичных построек, но и движений, динамики. Муравьи расползаются в разных направлениях: прямых и кривых, но всегда выверенных, осмысленных, замкнутых. Коричневый город расползается во все стороны. Он герметичен, безмолвен. Муравьи заняты скрытым делом, невозможно узнать, каким именно. Тысячи хитиновых тел скрываются в тоннелях, растворяются в архитектуре, исчезают. Нет, они не испаряются, скорее, живое переходит в мертвое, органическое – в неорганическое. Город непрекращающегося становления, эксперимента. Коллективный разум, словно вычислительный центр, распределенный по миллиону компьютеров. Современность, устремленная в будущее.
Наконец, я отрываюсь от пола и поднимаю глаза на окно. Внимательно всмотревшись, я понимаю, что небоскребы нарисованы на задней стене темного зала, в котором, если приблизиться вплотную к стеклу, можно разглядеть зрителей. Это за мной они наблюдают. На мое выступление купили билеты.
Однако что мне делать? Танцевать? Трахаться? Декламировать сценарий? Даже сценария не осталось – Вера и Илья унесли его с собой.
Я запрыгиваю и сажусь на высокий стол. Обнаруживаю, что, кроме задравшейся майки, на мне ничего нет. Гениталии оказываются на всеобщем обозрении, что нисколько меня не беспокоит. Мне лет тринадцать. Мама возвращается домой с подругой. Они привезли с работы манекен.
Обрубок из прозрачного пластика без головы и конечностей. Только передняя поверхность: грудь и живот. Манекен оставляют в прихожей, а мама с подругой уходят на кухню. Я слышу их разговор, который вряд ли скоро закончится, и решаю рискнуть.
Утаскиваю манекен в свою комнату, прячу под кровать. Затем иду в спальню родителей и достаю из шкафа одежду матери: бюстгальтер, футболку и кофточку. Осторожно уношу к себе, чтобы трясущимися от волнения руками, постоянно прислушиваясь к кухонным голосам, одеть половинку манекена, положить его на кровать и лечь рядом.
Я думал, все начнется само собой. Стоит оказаться в постели с женщиной (в моем случае – с одетым в женское манекеном), и сразу произойдет половой акт. Но он не произошел. Я не знал, что делать дальше. Провел рукой по животу партнерши, залез под кофточку, футболку, даже под бюстгальтер (незастегнутый, он сразу сполз). Соприкосновение с пластиком не вызвало никаких ощущений. Лучше уж гладить по одежде.
Попытался лечь сверху, но пластик предательски заскрипел. Я испугался, что на манекене останутся вмятины, и сполз обратно. Просто так лежать не удавалось. Я постоянно вскакивал, прятал манекен под одеялом и выглядывал на кухню. Мама с подругой увлеклись беседой, но их присутствие все равно нервировало.
Измучив себя и партнершу, минут через десять я все-таки сдался. Снял с манекена одежду, вернул его в прихожую, проверив, не впитал ли он мой запах. К счастью, пластик остался стерильным.
На этом мои сексуальные похождения в тот день завершились.
Окно медленно светлеет, преображая городскую панораму в зрительный зал. Люди поднимаются с кресел и аплодируют.
— Браво! Браво!
На лицах широкие улыбки, все хохочут. Несколько женщин вытирают слезы — тоже улыбаясь, смеются сквозь слезы. Неужели мой рассказ так их растрогал?
Мне хочется туда – к зрителям, к своим поклонникам. Я подхожу к стеклу. Смотрю, нельзя ли как-то открыть его. Но нет – ничего подобного. Тогда я просто прислоняюсь – сначала ладонями, потом всем телом: лицом, животом, пахом, бедрами. И…
Медленно проваливаюсь сквозь плазмообразную субстанцию и оказываюсь в зале. Но как только я проникаю по другую сторону, зрители теряют ко мне интерес. Они перестают аплодировать и рассаживаются по местам. Свет гаснет и на сцене – в том самом помещении, в котором только что был я — начинается новое выступление.
Илья в одних трусах становится на мостик. Из жировых складок выскакивают фрукты, которыми он жонглирует с помощью брюшных мышц. Потом появляются Вера и Маша в белых мятых халатах. Девушки достают из карманов складные ножи и кромсают фрукты на животе извивающегося Ильи.
Представление заканчивается. Окно затемняется, и зал разрывается аплодисментами и одобрительным ревом. Я едва не плачу от обиды. Ведь это я должен был резать фрукты в нашем с Ильей номере.
Зал приходит в неистовство и требует продолжения. Я кричу, что номер демонстрируется только один раз, им больше ничего не увидеть. Но меня не слышат. Все забыли о моем присутствии, забыли, кто я такой.
Но, в самом деле… кто я, черт подери?
*****
Я просыпаюсь, потому что кто-то теребит меня за ухо. Это Маша… или Вера… я перестаю их различать. Кто-то из них облизывает мое ухо, слегка подергивая зубами. Я открываю глаза, и мы целуемся, ласкаем друг друга. Особое удовольствие мне доставляет, когда девушка поглаживает меня по груди. В какой-то момент я и сам случайно дотрагиваюсь до груди и понимаю, что это не моя грудь.
Я сдергиваю одеяло и вижу, что лежу в платье и чулках. У меня высокая грудь, гладкие женские ноги. И даже маникюр. Заметив мое недоумение, подруга смеется и протягивает зеркало.
— Посмотри на себя.
В зеркале знакомая девушка. То ли Маша, то ли Вера. И рядом тоже Маша или Вера. Она ложится сверху, придавливая своей грудью мою. Платья задираются, наши ноги переплетаются. Мы неистово целуемся. Девушка просовывает ладони под мою попку, сильно сжимает ягодицы. Боль перемешивается с наслаждением.
— Еще, — шепчу я ей на ухо.
Девушка сползает к моим ногам, стягивает с меня колготки, трусики и прилипает губами к вагине. Она теребит языком какой-то узелок. Одной рукой сжимает мою ягодицу, а второй массирует грудь. Я едва не теряю сознание. Все покрывается пеленой, словно издалека доносятся глубокие стоны, в которых я узнаю свои собственные.
В зеркало, которая девушка прислонила к стене, я вижу, что кроме нас здесь еще несколько пар, и все они заняты друг другом. К кровати подходит похожая на Веру негритянка и садится на мое лицо. Я жадно облизываю ее, поглаживая великолепные смуглые бедра.
Наконец, когда я уже не могу сдерживаться, включается яркий свет и почти все исчезают. Я один в кровати. Ко мне на четвереньках ползет Вера. Не негритянка, а настоящая, только с какими-то темными подтеками на лице.
— Все, — говорит она. – Все закончилось.
— Что закончилось? – спрашиваю я.
Вера ставит передо мной зеркало, но я не успеваю в него посмотреть, как свет снова выключается. Мы гуляем по городу. Вера, Маша и я с Ильей. Уже поздно, на улице почти никого нет. Нам навстречу ведут девушку в маске для сна. Словно сомнамбула, она бредет, не видя ничего перед собой, с рукой сопровождающего мужчины на плече, который следит, чтобы с девушкой ничего не случилось.
Мы чувствуем устойчивую связь с девушкой. Ощущаем ее значимость, важность ее сна. Ведь если сомнамбула проснется, все исчезнет. Город – это ее сновидение, а все, что с нами происходит — сплетение фантазмов.
Оглушенные этим открытием, мы дожидаемся, когда сомнамбула скроется, и только после этого возобновляем прогулку. Находим один за другим четыре парика, которые надеваем друг на друга.
Сойдя с основной улицы и углубившись в узенькие, едва оформившиеся в воображении девушки проулки, находим куб 13x13x13 метров. Между граней натянуты канаты. Мы залезаем в куб и резвимся на канатах, громко хохоча.
В какой-то момент я понимаю, что нельзя так хохотать, это ненормально. Нам все-таки не по шесть лет. Но мы не в силах остановиться. Девушки вязнут в паутине, Илья проваливается в самый низ и копошится в многограннике, похожем на слив в ванне.
Я один забираюсь на самый верх и наблюдаю за остальными с высоты тринадцати метров.
— Хорошая возможность все закончить, — пытаюсь закричать я, но получается лишь прошептать.
Отклонившись назад, я падаю спиной вниз. Время замедляется. Ночные эпизоды предстают перед глазами, я проживаю их заново, только в предельно сконцентрированной форме. В конце я вижу девушку в маске для сна. Она подносит руки к лицу и разоблачается. Ее веки медленно ползут вверх.
В самой нижней точке траектории, за мгновение до падения, я просыпаюсь…
Просыпаюсь на оживленной станции метро. Это совсем не похоже на реальность. Как будто меня выдернули из одной галлюцинации и швырнули в другую.
Я вылезаю из-под одеяла, одеваюсь и бреду по перрону мимо проносящихся поездов. Никто не обращает на меня внимания. Словно меня вообще нет.
А ведь и правда.
Меня больше нет.
март 2014
