Мы встретились с философом Алексеем Лапшиным в московском парке, чтобы поговорить о красоте. Весна выдалась взбалмошной, температура то и дело скакала через ноль, поэтому было очень грязно. Но договоренность есть договоренность. Я надела высокие сапоги, одежду, которую не жалко было запачкать, и отправилась на встречу.
Алексей приехал в светлом коротком бушлате с целлофановым пакетом, из которого достал недавно изданную книгу своих статей «Метафизика противостояния».
— В подарок, — сказал он, протянув ее мне.
Я заметила, что Алексей слегка навеселе. Меня это немного напрягло. Однако опасения не подтвердились, беседа прошла хорошо. Гуляя по парку, Лапшин легко и обстоятельно отвечал на мои вопросы. После чего мы попрощались, и он направился к метро.
А я осталась в парке искать выход: воспользоваться дырой в заборе, как поступил философ, мне не удалось.
Далее приведена почти дословная запись нашего разговора.
— Существует ли красота в жизни обычного человека, — спросила я, — или красота — это элитарное явление, связывающее индивида с иным, более высоким, уровнем?
Лапшин начал отвечать без всякой паузы.
— Знаете, мне сразу вспомнился фильм Херцога «Агирре, гнев божий». 16-й век, экспедиция испанцев в Южную Америку в поисках мифической страны Эльдорадо. Вокруг удивительной красоты природа, но люди, одержимые своими демонами, совершенно не замечают этого. Словно безумные ищут Эльдорадо из золота, в то время как находятся в подаренном им Эдеме. Я хочу этим сказать, что красота потенциально открыта для всех, но постигают ее или даже всерьез обращают внимание, немногие. То есть, по сути, она демократична, но на уровне восприятия оказывается элитарной.
Хотя формально красота считается категорией эстетики, в мировой культуре еще со времен Древней Греции прослеживается постоянное стремление наделить ее метафизическим содержанием. Скажем, в традиции платонизма, сформировавшей всю дальнейшую идеалистическую философию, красота это и одна из основополагающих идей бытия, и возможность постижения божественного. Красота рассматривается рядом с понятием Благо, а иногда даже почти отождествляется с ним. Действительно, поразительная гармония в природе может считаться лучшим свидетельством неслучайности происхождения мира. Во всем этом сложнейшем, но логически нигде не противоречивом взаимодействии, безусловно, прослеживается идеальный план. Если под красотой понимать совершенство формы, то природа, взятая в целом, и есть воплощенный идеал красоты.
Но благ ли мир на самом деле? Вот вопрос! Традиции монотеизма сообщают нам о катастрофе грехопадения. Обвиняется в этой катастрофе человек, уступивший соблазну дьявола. Но вспомним, что по преданию сам дьявол первоначально был отмечен печатью совершенства и венцом красоты. Получается, что сатана выступает неким образом самого творения, отпавшего от Создателя. Человек, рассматриваемый в таком контексте, был просто обречен на падение. Однако у него всегда имеется возможность для внутреннего пробуждения. Ведь только в человеке есть искра божья, или, если угодно, экзистенция, дающая возможность смотреть на мир отстраненно и постигать его не только эмпирическим путем.
— Как, на ваш взгляд, проявляется красота (или эстетика) в политике? – спросила я.
— Что значит красота в политике? Я думаю, нужно говорить скорее о стилистическом оформлении того или иного общественного строя. Героический стиль, как правило, связан с идеологическим радикализмом или радикальным жестом. Эстетика здесь доминирует над обыденной моралью. Классический пример – стиль Третьего Рейха. Все эти поражающие воображение шествия, живые огненные свастики…Сталинские парады тоже оставляют мощное впечатление, хотя и выглядят попроще. Буржуазная либеральная демократия ничего подобного выдать не может. Ее стиль – ярмарочный, балаганный. Такие принципиальные стилистические различия связаны, конечно, с разными задачами и философскими ориентациями. Рейх и сталинский СССР ставили перед обществом сверхчеловеческие цели. Буржуазная демократия, напротив, ориентирована на среднего обывателя.
— Расскажите о собственном ярком переживании, случае, знакомстве, озарении, которое вы могли бы назвать «вторжением красоты».
— Для меня «вторжение красоты» ежедневное явление, так что говорить о каких-то особых случаях вряд ли возможно. Поверьте, достаточно внимательно рассматривать кусты и деревья за окном. Интереснее было бы сказать об озарениях. Я убежден, что понимание сути вещей, в том числе и красоты, приходит внезапно, а не посредством длительного накопления опыта или неких специальных практик. Подлинное знание, которое остается на всю жизнь, можно получить только в результате озарения. И не важно, в каком состоянии, и в каком месте вы его получили. Важно, что это знание останется с вами уже до смерти. Все остальное – не более, чем начетничество.
— Луи-Фердинанд Селин считал красоту подобной алкоголю или комфорту: привыкая, перестаешь их замечать. Согласны ли вы с его мнением?
— Если Селин имел в виду чисто внешнюю красоту, то тогда он прав. Помните роман Гюисманса «Наоборот»? Там герой намеренно становится отшельником, чтобы создать собственный, эстетически приятный ему мир. Идея хорошая, но поскольку герой редкий эгоцентрик, его в конце концов накрывает разочарование и даже отчаяние. Быть только эстетом, пускай даже и самым рафинированным, мало. Необходимо то самое озарение, о котором я уже говорил раньше.
— Связана ли для вас красота (эстетика) с моралью или это внеморальная категория?
Алексей впервые за интервью взглянул на меня, причем взглянул неодобрительно. Но, быстро взяв себя в руки, начал отвечать.
— Мы начали разговор с того, что красоту с давних пор наделяют метафизическим измерением. Но теме красоты также часто сопутствуют и рассуждения из области этики. Например, общеизвестна фраза из Достоевского: «Мир спасет красота». И хотя она вырвана из важного контекста, большинство привыкло воспринимать ее буквально. Конечно же, красота спасти мир не может хотя бы потому, что красота и мир существуют нераздельно. Это данность, которая этически нейтральна. Невозможно ведь оценивать с точки зрения морали процессы, происходящие в природе. Между тем, именно в природе выражен идеал красоты. Мораль же появляется как следствие способности к отстраненному разумному восприятию мира. Однако эта отстраненность как раз и нарушает целостность формы, которая по своей сути внеморальна.
— Раз уж вы упомянули Федора Достоевского и его фразу «Мир спасет красота», я продолжу эту тему. Достоевский также знаменит другой фразой, а именно: «Счастье всего человечества не стоит слезы одного ребенка». Вряд ли найдется хоть один человек, который не согласится с тем, что плачущий ребенок выглядит красиво. В самом деле, слезы облагораживают. Однако писатель имел в виду не эстетическое совершенство, не визуальную красоту, но духовную, и, прежде всего, красоту души. В таком случае соседство двух утверждений предстает еще более нелепым. Красота (во втором значении) обретается через духовный труд, испытания, страдания. Но разве не о страданиях ребенка думает Федор Достоевский, говоря о слезах? Получается, что писатель-моралист отказывает детям в обретении красоты, захлопывает дверь в рай прямо перед их носом. Причем делает это одновременно в двух мирах: земном, запрещая устроить счастье человечества из-за предполагаемой слезинки ребенка, и небесном, отказывая детям в духовном очищении. Каков размах циничного консерватизма заявлять, что счастье человечества не стоит слезинки ребенка, в мире, где дети постоянно плачут.
— Достоевский много, чем еще знаменит, и сводить его творчество к морализму, конечно, было бы неверно. Что касается фразы о слезинке ребенка, то она опять же вырвана из контекста. «Слезинка ребенка» — это явная гипербола, подчеркивающая образ невинных, раздавленных колесом истории. Но тот же герой Иван Карамазов философствует: «Если Бога нет, все позволено».
Однако Вы поставили интересный вопрос, вне зависимости от реальных идей Достоевского. Серен Кьеркегор, которого считают едва ли не отцом-основателем экзистенциализма, утверждал, что несчастнейший человек, в сущности, и счастливейший же. Мысль, по моему, вполне соответствующая духу Вашего вопроса. Глубоко страдающему человеку могут открыться такие глубины бытия, которые никогда бы не открылись ему в обычном состоянии. Понятно, что под счастьем здесь подразумевается обретение знания о тайнах жизни, а не какие-то обывательские радости. Такое мироощущение имеет религиозные корни. Одновременно оно совершенно противоположно господствующему сейчас обществу потребления, культивирующему так называемые удовольствия. На самом деле, всего лишь их симулякры. Хозяева и идеологи этого общества как раз очень любят прикрываться демагогией о «слезинке ребенка» и.т.п. Цинизм этих людей, безжалостно эксплуатирующих людские ресурсы и саму планету, действительно, зашкаливает.
