С театром меня связывает прежде всего то, что я, как и моя жена Марина,— из породы активных и благодарных зрителей. И взыскательных, конечно.
Самая первая моя песня для театра прозвучала в спектакле Шарыповского театра — тогда народного, позже он стал муниципальным и получил название «Фаэтон». Я не писал её специально. Режиссёр Наталья Желтова ставила спектакль по пьесе Алексея Арбузова «Жестокие игры». Для начинающего режиссёра и любительской труппы это было серьёзной заявкой. Мы с Антоненко играли в этом спектакле. Понадобилась песня. У меня нашлась подходящая — на стихотворение Константина Симонова:
Если Бог нас своим могуществом
Перед смертью отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?И так далее. Пел её на сцене Андрей — для этого я специально научил его пяти гитарным аккордам. Ещё одну песню к тому же спектаклю я написал уже специально, на собственный текст,— она в спектакль не вошла по причине несовершенства. Но работать для театра мне понравилось. Спустя несколько лет та же режиссёр ставила «Трактирщицу» по пьесе Карло Гольдони. Опять потребовались песни. Я в театре к тому времени уже не играл — актёрские мои опыты не были удачными, но отношения поддерживал. Замечательно, что песню на сцене под аккомпанемент моего приятеля Алексея Ширинкина исполнял Сергей Сумин, которому, по собственному его признанию, медведь наступил всеми четырьмя лапами на оба уха сразу. Все три куплета он допел до конца, ни разу не выбившись из тональности,— это была фантастика! Что искусство делает с людьми...
Потом были ещё песни к спектаклю по мольеровскому «Лекарю поневоле» — я иногда и сегодня исполняю их в сольных концертах. Текст одной из этих песен завершает настоящий раздел.
Но действительно серьёзная работа для театра началась у меня, когда познакомился с лесосибирским театром «Поиск», поэтом и (в то время) актёром этого театра Николаем Штромило и режиссёром Юрием Лобановым. Первый заказ — песни для спектакля по Булгакову, ни много ни мало — «Зойкина квартира». Я написал семь — в спектакль вошли три. Что-то режиссёр посчитал слишком прямо иллюстрирующим действие, где-то я просто не попал в его затею. Или затея изменилась — так часто бывает. Главная идея спектакля — нормальные люди играют чужие отношения, имея единственной целью как можно скорее уехать из охваченной революцией страны. Несмотря на то, что большая часть песен в спектакль не вошла, я благодарен Юре за этот заказ: сами по себе они состоялись, и я их охотно пою на концертах.
После я ещё дважды принимал посильное участие в работе над спектаклями театра «Поиск». Это была странная пьеса Эжена Щедрина и Юрия Каменецкого «До самой смерти...» — четыре «чёрных» анекдота, которые нужно было «связать» какой-то музыкально-поэтической темой. Тема сложилась — правда, прозвучала в конце спектакля в сногсшибательной эстрадной аранжировке. Вторая и последняя театральная работа — песни к спектаклю по повести Михаила Булгакова «Собачье сердце». Ни одна из них в постановку не вошла.
А потом у Юры Лобанова случился инсульт, и больше он спектаклей пока не ставит.
* * *
Из спектакля по пьесе Ж.-Б. Мольера «Лекарь поневоле»
Простим друзьям обиды, простим коварство жёнам
И роли доиграем до конца.
Ах, как это прекрасно — в партере, на балконе
Найти черты знакомого лица!
Злодействуя и мучась, врачуя и калеча,
Пренебрегая именем земным,
Ах, как это прекрасно — их видеть каждый вечер
И каждый вечер поклоняться им!
Наш благодарный зритель, наш критик беспощадный,
Что нам сегодня приготовит он,
Когда финал наступит комедии площадной
И мы устало выйдем на поклон?
Гвоздики в целлофане, хрустящем аппетитно,
Аплодисментов терпкое вино —
Иль взгляды с укоризной, безмолвные, как титры
Прокрученного старого кино,
Забытого и скучного кино?
Наш драгоценный зритель! Наш завсегдатай милый!
Не торопись рассерженно уйти.
Мы синяки и шишки замажем свежим мелом,
Передохнём, чтоб на помост взойти,
Чтобы по новой на помост взойти.
Печальный романс
Обольянинова, бывшего графа
Станет ли кроликом бывший удав,
Бывшая курица — птицей?
Станет тапёром потомственный граф
Иль предпочтёт застрелиться?
Бросят тапёру ломаный грош,
Пальцы сорвутся с клавиш...
Хочешь не хочешь, а запоёшь,
Хочешь не хочешь — сыграешь.
Мир безнадёжно похож на мираж,
В нём так легко заблудиться.
Станет судьбой чья-то старая блажь,
Родина — заграницей.
Честь не спасти, да и жизнь не спасёшь,
Нас выбирает случай.
Бросят тапёру ломаный грош —
Он полечку отчебучит!
Жизнь развивается как-то не так
И не сулит веселья.
Будь то любовь или кабак —
Кончится всё похмельем.
Сквозь паутину похмельной мути,
В салат уронив лицо:
«Ах, господа! Все мы — бывшие люди!» —
Услышишь в конце концов...
Романс Аллы Вадимовны
Ах, нет, я не буду, не буду
Ловить отраженье в стекле!
Моё белокрылое чудо,
Мой ангел живёт на земле.
Я крикну — он тотчас ответит,
Заплачу — и он прилетит.
И лёгкий, и быстрый, как ветер,
Уже он, должно быть, в пути.
Войдёт он — объятья раскроет
И чувства не станет беречь.
И мы с ним поминки устроим
По дням ожидания встреч.
Часы полетят, словно санки
По белому склону зимой...
Ну что же ты медлишь, мой ангел,
Единственный ангел земной?
Ну что же ты медлишь, о Боже?
Ну что ж не приходишь ко мне?
А может быть, нет тебя больше
На этой безумной земле?
Ты где-то кружишь надо мною...
Тебя — ни понять, ни обнять.
Должно быть, ночною порою
Опасно по небу летать...
Довольно. Не буду, не буду
О вечной любви на земле.
Склоняет к холодному блуду
Меня отраженье в стекле.
Песенка китайца Газолина
На востоке есть Китай,
А в Китае есть Шанхай.
А Шанхае — мой родня,
Он скучает без меня.
Я живу Москве чумной,
Революцией больной.
Денег нету, хлебса нету,
Жизни нету никакой.
Чтоб Китай билет купить,
Надо денег накопить.
Мой пойдёт гулять туман,
Ножик спрячет на карман.
Ах, Шанхай, ты где же, где же?
Мой по улице пойдёт.
Или он кого зарежет,
Или кто его убьёт.
Первый романс Аметистова
Ах, mon ami, ах, cher maman!
Вся моя жизнь — такой роман,
Где рядом гуляют тюрьма и свобода,
Тугая мошна и дырявый карман.
Я жил на севере, жил на юге,
Балдел на водах, сидел на воде.
Мои покинутые супруги
Создали клуб рыдающих дев.
То я, как Карл, воровал кораллы,
То я, как Клара, их укрывал,
То я в роскошных живал кварталах,
То я последний сухарь жевал.
Я, как медуза, менял окраску,
То я бледнел, то — pardon! — краснел.
То покупал я чужую ласку,
То я собой украшал панель.
Я изменял именам, как дамам,
В чужие судьбы влезал, как в такси.
Я бы, наверно, погиб, когда бы
Не вы, mon dieu. О, grand merci!
Куплеты Зойки и Обольянинова
Куда ни глянь — и тут, и там
Хам водит дурака.
Страна — арена, балаган!
Хам водит дурака.
Дурак в дурацком колпаке,
А хам — без колпака.
Из года в год, рука к руке,
Хам водит дурака.
Куда ни кинь — и тут, и там
Бал правят подлецы.
Туда пятак, сюда пятак —
Всё те же подлецы.
Мздоимец по лицу — простак,
Да подлая душа.
Туда пятак, сюда пятак —
И вот уж ни гроша.
Куда свой взгляд ни положи —
Все требуют одно.
Ты в дверь им кукиш покажи —
Они спешат в окно.
Зайди с бубей, зайди с червей,
Монетой придави...
Все подлецы — одних кровей,
Как ты их ни зови.
Второй романс Аметистова
Ни блеска, ни лоска,
Ни сна, ни рассвета,
Ни выпить, ни сесть, ни присесть.
«Пардонте, мерсите!»
Блондинки, брюнетки —
Да не на ком душу отвесть.
Швеи-мотористки,
Кокотки-модистки —
За что мне такая родня?!
Ах, оставьте, хотя бы на время
Оставьте меня!
Там, за ночными окнами,
Месяц, как нож, кривой.
Я вам не шут гороховый,
Я вам субъект живой!
Расправлю лицо, улыбку сотру,
Услышу, как листья шуршат на ветру,
Как фонари качаются...
Как что-то где-то случается
Ночною порой...
Увы — не со мной.
Ах, бросить бы карты
Рубашками книзу,
Козырную масть заказать,
И дать кому надо,
И, выправив визу,
Куда — хоть куда! — умотать.
Гори он хоть белым,
Гори он хоть красным,
Родимый российский притон!
Пусть и там я не буду обласкан —
Свободен зато.
Там, над чужими крышами,
Как чаша, луна полна.
Не до конца я выжатый,
Выпитый не до дна!
Расправлю лицо, морщины сотру,
Услышу, как листья шуршат на ветру,
Как фонари качаются...
Такое под ними случается
Ночною порой...
Увы — не со мной.
Не со мной.
Увы.
Притча о Великом Алхимике
За много веков до строительства БАМа,
До видеофильмов с Делоном Аленом
Господь наш из глины схимичил Адама
И первым алхимиком стал во Вселенной.
А из сэкономленного сырья
Томную Еву сваял.
Но, видимо, дрогнула где-то рука
Иль глина была нехорошей,—
Адам стал в Эдеме валять дурака,
И ангелам сделалось тошно.
То он райской птице крыло оборвёт,
Хлебнув дармового нектара,
То с древа запретного плод украдёт,
То Бога ругнёт под гитару.
Господь поглядел, бородою тряхнул —
И вниз человеков спихнул.
С тех пор поменяли свой цвет небеса,
Века потонули в болоте.
Мы хлеб добываем свой в поте лица,
А хочется — чтобы не в поте.
И как-то один пожиратель молитв,
Нуждой, как подушкой, придушен,
Отчаявшись, Господа начал молить,
Хоть тот его мог и не слушать.
«Господь,— говорил,— научи хитреца,
Как золото лить из свинца!»
Господь посмеялся. Потом помолчал.
Раздумывал долго о чём-то.
И бороду дёрнул. И в Божьих очах
Запрыгал отчаянный чёртик.
И Он человеку сказал: «Научу!
А после — похохочу».
Истории этой не будет конца,
Хоть новый уж век у порога.
Хитрец своё золото льёт из свинца —
Свинца человечьих пороков.
Сто раз небеса поменяли свой цвет,
Пророков сменили пророки.
Чем больше чеканит алхимик монет,
Тем в людях прочнее пороки.
Господь посмеялся, а нам до конца
Носить в себе тяжесть свинца.
* * *
Из спектакля Э. Щедрина
и Ю. Каменецкого «До самой смерти...»
Мы ценим одиночество момента
и, кушая, не пачкаем манжет.
Но жизнь, как будто Мёбиуса лента,
нам то и дело путает сюжет.
На чёрта ли, на классика надейся,
а у людей — всё так, как у людей:
несовместимы гений и злодейство,
но гением рождается злодей.
Любовь бежит измены, как отсрочки,
но от любви едва ли убежишь.
Куда б ни шёл — к одной приходишь точке,
поскольку лентой Мёбиуса — жизнь.
Вот зелен лист, хоть осень на исходе,
зато весной желтеет без причин.
Вот женщина стремительно уходит,
уходом никого не огорчив.
Её уже никто не остановит.
Её уже как будто бы и нет.
Но поворот сюжета наготове,
и вот опять ломается сюжет.
Поверить ли, что, новой страстью мучась,
мы будем жить, не опуская глаз?
Поверить ли, что ждёт иная участь
того, кто промахнулся в первый раз?
Вострим ли лыжи, смазываем санки,
как ни спеши — вернёшься к одному:
зелёный лист, желтеющий с изнанки,
и женщина, спешащая во тьму.
Мы всё же доберёмся до финала,
передохнём и пот сотрём с лица.
Вот он, финал... Но мышка пробежала —
и сказка начинается сначала,
и будет продолжаться без конца.
