Мой Бог больше твоего бога (очерк о торжестве абсурда)0

Мой Бог больше твоего бога

 

Несчастные мы смертные!

Мир судит наши деяния не по намерениям, а по успеху.

Так что же нам остается делать?

Только добиваться успеха.

Фридрих Великий

 

 

Пролог

 

Они заменили смертную казнь пожизненным сроком, объяснив все это гуманизмом. Я смеюсь и вопреки всем правилам, общественным и тем, что в какой-то чертовой азбуке прописаны, называю таких людей гуманоидами, а не гуманистами, и тычу в них пальцами, словно они с другой планеты прилетели. Господи! - восклицаю я, встречаясь с этими существами - У них кожа зеленая! Вы словно в тине все, твари болотные. Прочь от меня! Я не дамся вам. Не затащить вам меня в свою трясину. И вроде бы ждешь поддержки, слов одобрения, полагая, что гнев твой справедлив, но нет, все не так. Вместо "Мы с тобой, не бойся" тебе говорят, что зеленый цвет приятен для глаз. Смотри на их зеленую кожу, - твердят тебе - на их морщинистую, всю в наростах, обрюзгшую и лоснящуюся жиром кожу. Не отрывай глаз своих от этого изумрудного свечения, и приходи в себя. Уйми дрожь, успокойся, пресеки все деструктивные порывы души своей. 

- Линчевание - такое же преступление, как и убийство, - говорят мне гуманоиды - вы понимаете это? Нет, говорю, не понимаю. По какому праву он отобрал жизнь другого человека?

- Экспертиза показала, - доносится хор голосов с кафедры (там и судья-лжец, и судья-делец и все его ипостаси, которые он под париком прячет)

            - Экспертиза показала, - говорит он, явно собираясь прервать мою исповедь.

            - Молчите! - кричу я, и воцаряется тишина, в которой слышно, как бьется моё сердце, сердце единственного живого человека в этом зале. Остальные мертвы. Чучела набитые купюрами и монетами. Куклы, которые тянут друг из друга денежные внутренности свои, чтобы себя набить чем-то. Тем и живут.

            - Линчевание, - слышу я свой голос - это суд сердца, это крик из прошлого, это правда. Око за око, зуб за зуб, и лишь в этом смысл, когда речь заходит о жизни человека. А что же предлагаете вы?

            - Пожизненный срок, - отвечают тысячи судей. Я смотрю на этого палача. Та часть тела, где должна быть голова чем-то напоминает калейдоскоп, так быстро одна маска сменяет другую. 

- А чем он справедливее смертной казни? - спрашиваю я, уже полностью успокоившись. 

- Во-первых, - отвечает судья - мы никого не убиваем. Во-вторых, мы не убиваем невинно осужденного. Это основное, тут разговор долгий. 

- Ну да, вместо этого вы хороните его заживо. Вот и весь ваш гуманизм. 

И тут же со всех сторон доносятся охи и ахи. Что? Как? Вы понимаете, о чем он говорит? Суета такая поднимается, все квохчут, словно напуганные курицы, и носятся в разные стороны, разбивая собственно-утробно снесенные яйца и размазывая их по соломе, пропитанной пометом. Ай да курятник, - думаю я и мысленно стреляю в каждого. Вон тому, что суетится у двери от моего снаряда снесло пол головы. Я не вижу его мозга, лишь нить тянущуюся от его паха к потолку. Я поднимаю взгляд и вижу там что-то ужасное. Какую-то громадную черную субстанцию, пульсирующую и отвратительно хлюпающую. От неё вниз к присутствующим в зале тянутся точно такие же нити. Все понятно, - проносится у меня в голосе - коллективный разум. Я целюсь в это чудовище. Залп! Залп! Залп! Но мне ничего не удается, тут нужен другой подход. Я не знаю, как мне поступить и что делать дальше. Я стреляю в мечущихся по залу, сношу им головы, отрываю конечности, простреливаю насквозь туловища. Все крутится и вертится. Обнажаются кости, на которые тут же наматываются кишки. Кровь в разные стороны брызжет. Все это напоминает какую-то оргию каннибалов, в которой я - Бог крови и мяса. Но тут же, из всей этой жижи поднимаются новые люди и хохоча тычут в меня пальцем.

- Виновен! Виновен! Виновен! - бормочут они, не прерывая своего смеха. Новые гуманоиды красного цвета. И их снова большинство. Я, как и прежде до этого осужден на пожизненное заключение. Мне заламывают руки и выводят из зала. Пристав ведет меня по коридору, от адской боли я закрываю глаза и вижу мрачные подземелья испанской инквизиции. Я болтаюсь на дыбе словно шкурка лисицы на сушке, к моим ногам привязаны гири. И вот тут кто-то вращает рычаг и веревка резко опускается вниз. Я лечу и потом бах, суставы прокручиваются, я слышу хруст. Боль по растекается по всему телу, словно раскаленное олово. 

- Признай Отца, Сына и Святого Духа, - доносится голос из темноты. Я не вижу говорящего, но догадываюсь, что он стоит за костром, где накаливают щипцы. Словно этот неизвестный (скорее всего какой-нибудь епископ) коварный черт, соблазняющий тебя обещаниями, которые он и блеет из гиены огненной.

Меня швыряют в камеру. Дверь захлопнулась, щелкнул замок и вокруг воцарилась мертвая тишина. Я открываю глаза. Сквозь синюшного цвета туман я вижу стену, черную-черную, какого-то такого безнадежного цвета. Иди к черту! - выплевываю я каждое слово на её гладкие камни, будто то лица Торквемады, Шпренгера и Инститора.  Думая об этом и представляя заплеванные лица великих инквизиторов я заливаюсь смехом и валюсь на пол. Этот день насыщенный глупостью и абсурдом совершенно меня вымотал, но остановиться я уже не мог и все хохотал и хохотал словно безумец. 

Когда все стихает я начинаю думать о положении в котором оказался. Но буквально через несколько секунд решаю, что это совершенное безумие. Думать об этом, - решаю я - тоже самое как пытаться утолить жажду соленой водой. Кто виноват? - спрашиваю я шепотом и тут же пускаюсь в размышления. О, эти выводы и споры с самим собой устраивают меня больше. Тут есть о чем поболтать. Нет, с меня требовать нечего, я невинен как младенец, а вот система, виновата абсолютно во всем. Это первый и основной пункт всех моих силлогизмов. Есть догма, которую необходимо обрисовать так, чтобы она вызывала отвращение. Это первое, чем должен задаться оппозиционер. Для начала нужно облить грязью тех, кто на коне, а уже после придумать альтернативу. Я фантазирую как группе из приговоренных к смерти (тут я не имею в виду тех, кто несправедливо осужден, нет, я говорю о самых настоящих чудовищах) даруют свободу, дают в руки власть и спонсируют все их действия. Хлеба и зрелищ! - доносится неизвестно откуда восклицание глашатая, вспыхивает свет и в эфир запускается ток-шоу. Скользкие и отвратительные, но тем не менее привилегированные лица чавкая и присвистывая начинают излагать свои жизненные позиции.

- У меня, знаете ли, такая философия, - шамкая челюстями заводит один из них - что я убить готов, если что не по мне. Имею я слабость одну. Вот хлебом меня не корми, а дай подсмотреть за человеком, который свою естественную нужду в уборной справляет. И, значится, поймали меня как-то раз за этим делом. Я как раз к щелке глазом припал, а дамочка которая, собственно, уже и юбку задрала, как завопит. Я её и придушил. И после этого все как-то не так у меня пошло. Вечно меня застукивали за этим занятием. Так и задушил я с десяток человек. Но от своего не откажусь, тут воля моя, желание мое, понимаете? Чего хочу, то и законно, не так ли? Ведь я человек и разум мой к божьему близок. Я ведь не мышь какая, посему и желания мои законны. А вот если бы меня кто убить удумал, то это другое дело. Застукали меня к примеру, и я, исходя из своего желания, душить начинаю этого человека, а он в ответ меня. Тут несправедливость великая. Я ведь по собственному желанию душу, а он по необходимости. А коли так, то раб положения этот человечек, а я хозяин и покушаться она на меня никаких прав не имеет. Но я к чему все это говорю, будьте хозяевами, а всех тех, кто ваши стремления пресечь желает, душите. Вот так. То и утверждаю и законом закрепляю. 

- Ура! Ура! Ура! - восклицают зрители и хлопают в ладоши. Восторженные они припадают ко всевозможным щелкам в своих квартирах, и хоть не видят там ничего зачастую, а в штаны зачем-то руку свою погружают. Жалкие насекомые! Не видят ни черта, а самодовольства то, Господи! Вот оно коллективное мышление. Дай людям повод для самолюбования и они до того раздуются, что лопнут как шар воздушный. Вот та самая зараза, избавление от которой, приводит к расширению опухоли. Это как утолять жажду соленой водой. 

Всё игра. Все это лишь игра. Я укладываюсь на койку и закрываю глаза, пытаясь уснуть. Но ничего не выходит. Нет уж, - проскальзывает в моей голове - это все их проделки. Но их игра здесь и заканчивается. Правила придумал не я, верно, но ведь и они не мои создатели. Более того, им бы и в голову не пришло такого как я на свет выпустить. Поэтому сон - моя территория - и сознание, и подсознательное. Нужно только избавиться от гнета, да, единственное, что я должен сделать. 

Я закрываю глаза. Кругом лишь лес, стройные и крепкие сосны тянутся к самим облакам и скрывают от глаз моих небо. Я беру в руки лопату и начинаю копать. Земля твердая, но тем не менее поддается. Внутренний голос монотонно проговаривает: яма 1,5 на 1,5 метра, такой квадрат, глубиной в 1, 5 метра.  Затем мы покрываем её настилом из лапника. На одну ночь хватит, а дальше виднее будет. 

Когда моя работа закончена, я застилаю пол сосновыми ветками и укладываюсь на них. Теперь я чувствую себя в безопасности. Я могу уснуть. Сон в моих руках, первое сражение за мной. 

 

 

 

 

 

 

 

 

***

Они огласили приговор.

- Виновен! - прозвучало с кафедры и все внутри меня упало. Этот голос будто бы разорвал меня на части. А все те, кто подобно гиенам хохотал и вторил судье, эти мелкие клочья сжирали. 

15 человек, пятеро из них дети.

- Изверг! - слышал я голоса разъяренных родственников и друзей моих жертв. Они будто бы из глубин существа моего доносились и нельзя было бежать от них. Не спрятаться от них, не сбежать. И вот эти возгласы уже вороны, которые кружат над моими родственниками, налетают на них, ударяя своими мощными клювами.  

Но ведь я невиновен! Не я, а кто-то другой надругался над этими людьми, затем их убив. Но у меня нет алиби. Удивительно, но откуда взялись улики против меня? 

Откуда? - спрашиваю я сам себя и кажется мне, что Диана изучает мою жалкую, всю скукожившуюся фигуру. Она не верит им, любое их слово - пустой звук. Но они так громко кричат. И уже она виновата в том, что не увидела во мне убийцу. Её губы чуть заметно дрожат. Я знаю, что в этот момент она, как молитву проговаривает - Так ведь он и не убийца. 

Приговорен к пожизненному заключению! - подытоживает судья, бьет молотком по подставке и удаляется из зала. Вздернуть его! - слышу я чей-то возглас из зала. Чудовище! Убийца! А мы теперь его содержание оплачивать будем! - то тут, то там, вспыхивают подобно пожарам гневные восклицания. А ведь и вправду, они будут оплачивать моё содержание. Не знаю почему, но я думаю именно об этом. Предположим, что я проживу еще лет 40, и все это время, они, чьих детей и жен я убил, будут платить налоги, часть от которых пойдет на моё содержание. Я бы даже рассмеялся этой нелепице, если бы все не было настолько ужасно.  

Что-то происходит, я даже не могу осознать что именно. Рядом со мной появляются люди. Они что-то мне говорят, должно быть объясняют, что я должен делать.

- У тебя теперь новая роль, - твердят они - вот тебе основные правила. Живи с этой гадостью в душе, и каждый день казни себя ею.

- Но я невиновен, - шепчу я в ответ.

- Тут все невиновны, - с кривой улыбкой отвечают мне сторожа - вот мы тоже никого не убивали, а вынуждены тут с вами маяться. Как думаешь, справедливо это, или нет?

Я молчу. Кажется, что и нет вовсе никакой справедливости. Просто, что-то случается и ты должен молча это принимать. Ни хорошо, ни плохо. Действительность без всякой шкалы, грубая и простая. Хочешь - живи, хочешь - умри.

Диана перестала приходить ко мне. С каждым разом я понимал, что веры в ней все меньше и меньше. 

- Знаешь, - начинала она тоскливо - Эмме пришлось сменить школу. Её одноклассники избивали, из-за того, что она дочь (иногда она будто бы боялась слов, которые вертелись в её голове и резко замолкала). 

- Убийцы, - договаривал я и мы молчали какое-то время. 

- И как ей в новой школе? - спрашиваю я спустя время, чтобы говорить хоть о чем-нибудь. Я так соскучился по человеческой речи. 

- Там её тоже избивали, теперь она на домашнем обучении, - отвечает Диана. 

- А ты? - спрашиваю я, в общем-то зная ответ. Диана улыбается, как должно быть улыбался сын божий влача крест свой на Голгофу. Этого достаточно. Нам больше нечего сказать друг другу. А может однажды их закидают камнями, - прокручивается в голове моей какая-то странная мысль. 

- Я знаю, что ты не веришь в меня, - скажу я ей через пару лет - я и сам уже не верю. Знаешь, смени фамилию, уезжай из страны, сделай все, чтобы стереть всякую связь мою с вами. 

Она удивляется тому, что я первый заговорил об этом. В её глазах я читаю, что вижу её в последний раз. Диана поднимается со своего места и уходит прочь, больше ничего уже не держит меня на этом свете. 

Но я снова в своей камере. Сколько же у меня времени на размышления! И каждая минута заполнена мыслью о том, что я невиновен. Я не убивал этих людей и моя жена отрекается от меня! Я не убивал этих людей и моя дочь забывает о том, что я её отец! Я не убивал этих людей - и загублю свою молодость здесь, тут же и встречу старость, затем чтобы из этой камеры аккурат в могилу полететь. И ради чего все это? Ради любви к человеку, ради уважения к личности. Не убий! Но может быть все мои страдания вымышленные, и однажды я смирюсь с тем, что кара эта мною заслужена. Я виновен, - скажу я себе тогда. И это их стараниями, именно они дорожа личностью человека внушили в голову мою мысль о том, что я гнусная тварь, сволочь недостойная видеть белого света. Да, - говорят они - мы уважаем тебя, но сделаем все, чтобы ты перестал уважать себя. Вот их гуманизм! 

Но это не имеет смысла, и я уже не сопротивляясь тону в океане собственной вины. Вины за те преступления, которые я не совершал.  

 

Жан

 

Главное вычислить в какой момент времени в холле метро появляются полицейские. На моей станции они появляются ровно в 6 утра, но тут же исчезают и до 8 точно их не видно совсем. В это самое время я уже спускаюсь вниз по эскалатору к перрону, уже забитому людьми. Уже через час я выхожу на другой - конечной точке моего ежедневного путешествия, в это время здесь тоже нет полицейских, это идеальный маршрут.

Удивительно, я являюсь гражданином своей страны, но проживая не в том городе, где зарегистрирован, чуть ли не преступление совершаю. Я могу умирать, но не получу медицинской помощи. Со мной может происходить все, что угодно, но как бы я не старался добиться чего-то, пределом для меня будет лишь штраф. Штраф за проживание в своей стране. А если разобраться, то это и вправду преступление. Являясь гражданином, я совершаю нечто аморальное и мерзкое, хоть и пассивно, сам того в общем-то не желая. Так получилось, что я родился именно здесь. И вот, весь трясясь от страха, я тенью проскальзываю мимо полицейских стоящих в метро. Притвориться жителем столицы, сделать невозмутимое лицо, и стараться не выдать своего страха. 

Естественно на то есть свои причины. Они пекутся о безопасности граждан и поэтому досмотру подлежит каждый. Но проходя в очередной раз мимо фараонов я понимаю, что никто и не заметил бомбу, закрепленную у меня на поясе. Более того, никто и меня-то не заметил. И вот я врезаюсь в людское море, нажимаю кнопку и ошметки людей летят в разные стороны, а я выхожу на своей станции и поднимаюсь на поверхность. На следующий день я читаю о себе в газете: "Религиозный фанатик взорвался в метро" - заглавие на первой странице. Идиоты, они даже и не знают, что я читаю статью, где говорится, что моё тело якобы обнаружили. Но да ладно, за этим следует реакция правительства. Во-первых, они выделяют очередные миллиарды на обеспечение безопасности в метро, а во-вторых проверке документов и досмотру подвергается каждый. Да, до этого мы не могли например спустить с вас штаны средь бела дня, чтобы провести ректальное обследование, а теперь можем, потому что опасность кругом и вы должны это понимать. А вы и понимаете, и смиряетесь с этим, надо так надо. А касательно денег, то вы не беспокойтесь. Безопаснее в метро не станет, зато мы станем чуть богаче. А коли хозяин счастлив, то и скотина в порядке. Но в вашем случае это не так, просто примите произвол как должное, да и хватит с вас. 

Ладно, я в общем-то без особых приключений добрался до другой станции и выбрался наружу. Теперь я, никуда не спеша, так как страх быть схваченным фараонами заставляет меня приезжать сюда на час раньше, проследую до места своей работы. Прогуливаясь по скверам и подворотням, я буду захлебываясь желчью проклинать всякого, кто попадется мне на глаза.

- Ишь ты! - почти кричу я - Стоит он у окна и курит! Выходи на улицу, гадина! Это какого лешего ты до сих пор дома торчишь? 

Я пристально вглядываюсь в лицо этого человека, он определенно коренной житель столицы. И сколько бы я здесь не простоял, на улицу он вряд ли выйдет. А зачем? Скорее всего у его мамаши есть пять или десять квартир, которые снимают вот такие как я. Тем они и живут, им работать незачем. Да и не только работать, им и размножаться ни к чему. Знаком я с такими субъектами. Они как один рохли, неженки и дурачки. Одни избалованы и пальцем пошевелить без чьего-то участия не могут, а другие от скуки и вовсе с ума сошли. А я вот пойду работать и двенадцать часов потрачу на совершенную ерунду, без которой я очень даже легко прожить бы смог. Я трогаюсь в путь и закуриваю. Тут же мне вспоминается один из моих начальников, который против курения всегда выступал. Он однажды мне говорил о том, как должен себя руководитель вести. Очевидно начальника во мне увидел.

- Ты вот знаешь почему солдат в армии заставляют траву красить? - спросил он, как-то многозначительно.

Я промолчал, ибо это был тот самый вопрос, на который люди его задавшие, сами и отвечают. Им ответ другого совершенно ни к чему.

           - А дело вот в чем, - продолжил, как я и прогнозировал, мой начальник - все это для того делается, чтобы у солдат времени свободного не было. Оно ведь как, есть свободное время и тотчас же непорядок устанавливается. А когда они заняты и устают, то у них времени ни на вино, ни на женщин нет.

Я кивнул как бы соглашаясь с гениальностью этой мысли. А.В . был доволен.

           - Вот когда станешь руководителем, - протянул он сентенциозно - сам все поймешь. Он наверное и сам не верил своим словам, я то уж наверняка знал, что директором мне никогда не стать. 

Я выкинул окурок в урну. До начала смены оставалось минут 10. Вот и я иду на работу, чтобы у меня не было времени на вино и женщин. В том порядок, я не развратничаю, работаю себе, пользу обществу приношу и сам голодным не сижу. Не дай бог, у меня свободное время появится, я же такого наворочу. Как впрочем и любой жалкий человечек, который трясется сейчас в вагоне метро. Только порядок и больше ничего. На алтарь его мы швыряем не глядя свои жизни. 

Я понял, что у меня появился шанс. Развернувшись я пошел домой. Мне предстоит долгий путь через весь город, но меня это не беспокоило. На работу я решил не идти, а домой особо сильно не рвался. В четырех стенах, за аренду которых я наизнанку выворачиваюсь было столько же смысла, как и в ежедневном хождении на работу. А улицы этого города так прекрасны, особенно сейчас когда все торчат на рабочих местах и лето веселой птицей кружит над шпилями домов и куполами храмов.  

 

Преследование 

 

В то время как Жан, под воздействием своей идеи будто в забытьи бродил по улицам Петербурга, мы переместимся в другое место, чтобы рассмотреть небольшую ситуацию в жизни совершенно, как показалось бы на первый взгляд, постороннего человека. И хоть это лицо является персонажем второстепенным, нам необходимо познакомиться с ним, и тем самым узнать некоторые подробности из жизни нашего главного героя.

                                                              ***

- Вы уволены, - тихо и спокойно проговорил мой начальник. Было даже удивительно видеть его таким сейчас, когда он из-за любой мелочи в ярость приходил. 

- А можно узнать почему? - я так же не терял самообладания и можно сказать вел себя даже развязно. 

- Не держите меня за идиота. Марк, вы прогуливали работу. Думаете, мы этого не знали? Марк, я конечно понимаю, что вы себя самым умным считаете, но поверьте мне, это не так, - он вроде бы начинал злиться. Лицо, конечно, по-прежнему оставалось каменным, но в голосе зазвучали нотки раздражения. Я смотрел на этого человека и чуть ли не улыбался. Более всего забавляла меня эта начальничья манера постоянно повторять твоё имя во время разговора. Не знаю, чем эта привычка вызвана, но она действительно у всех встречается. 

- А, ну хорошо, - безразлично бросил я и пошел прочь из конторы, в которой проработал около года. 

            Я спустился в холл на первом этаже и на пути к выходу повстречал Эдгара. Выглядел он как всегда паршиво, видимо опять пил вчера, но сегодня что-то особенное было в нем, какая-то трогательная скорбь исходила от всей его фигуры, и сердце сжималось при взгляде на него. 

Увидев меня он улыбнулся и тотчас протянул руку для приветствия, хоть и было меж нами несколько метров. 

- Куда топаешь, Марк? - спросил он своим хриплым голосом. 

- Домой, меня уволили только что, - ответил я беспечно и так, чтобы побыстрее сменить разговор - А с тобой-то что? Выглядишь так, будто у тебя умер кто. 

- Да ну тебя! - воскликнул он и перекрестился - Накаркаешь еще, хотя ты в общем-то угадал. Билл сегодня умер. 

- Как это?! 

- Ну вот так, всю ночь лом в кучи складывал, а утром домой пошел, до проходной добрался да там и слег, инсульт, - почти что шепотом произнес Эдгар - пока скорая ехала, он того, к праотцам отошел. Даже Полковник плакал, третий машинист на его памяти. 

- Дела, - только и смог прошептать я.

Фирма в которой я работал занималась экспортом металлолома и хоть была довольно таки небольшой организацией, тем не менее владела значительными капиталами. Каждый месяц приобретались новые погрузочные машины стоимостью в несколько миллионов, за границу отправлялись баржи нагруженные до краев, а вот машинисты тем не менее мрут один за другим. Билл был третьим, вторым в этом списке был Майк, я лично видел этого парня слегшего на пол и отдавшего богу душу. Это все было на моих глазах, а Майку ведь не было и тридцати.

- Ты как считаешь? - услышал я вдруг голос Эдгара. 

- Что? - очевидно я впал в состояние, когда никого и ничего не слышал. Такое случалось со мной часто и Эдгар прекрасно знал об этом. 

- Тьфу ты! - прикрикнул он, чуть улыбаясь (как бы говоря - Чудак, что с него взять?) - Говорю, помянуть Билла надо. Хороший был человек. Такие-то как правило и умирают. Вот странно, да, ты из кожи вон лезешь, чтобы жить хорошо, а в итоге вот что случается. Воистину, жизнь убивает. Но помянуть его надо, - речь зашла о выпивке, и нужно было тотчас же согласиться, иначе Эдгар раз сто про помянуть скажет - человек хороший был. 

- Это ты точно подметил. С языка мои слова снял, - проговорил я как можно громче, обычно люди не слышат меня, а в этой ситуации мне просто необходимо быть услышанным, - когда и где? 

- Да есть кабак один у Обводного канала, аккурат рядом с метро. «Сытый вепрь» называется, - заговорщицки прошептал Эдгар - ты его сразу заметишь. Подъезжай часам к девяти вечера, я тебя там ждать буду. 

- Договорились. Значит до встречи. 

- Знаешь, я вот о чем подумал, - проговорил задумчиво Эдгар, сжимая в своей руке мою, - деда я своего вспомнил. Он вот мне говорил – Ты, мол, привыкни "Помянуть надо" говорить. Я его спрашивал почему так, а он отвечал: «Покойничков на своем веку перевидаешь, оттого и привыкай». И я вот думаю сейчас, что он в чем-то быть может прав был. Ладно, до вечера. 

Он выпустил мою руку и порывисто зашагал прочь. Я недоумевая провожал его взглядом. Вот и весь народ наш такой как Билл. К таким ужасным вещам разумом своим приходит, с ними в сердце живет, да и потешается над этими истинами страшными. Над бездной каждый пляшет, себя и все на свете забывая. С широким, самоубийственным размахом. И нет разницы для таких людей жить, или умирать. Тут, на земле отвратительно и тяжело да ужаса, да только на небе нас вечный праздник ожидает. С такою верою и умирать не страшно. С такою верою и жить можно!

Выйдя на улицу я тут же увидел Жана. В такое время редко кого встретишь в этой части города, на окраине, в промышленных зонах, а я увидел его, человека с которым не встречался уже несколько лет. Почему он не на работе? Что он здесь делает и куда идет? Мой знакомый медленно шел одному ему известном направлении, и так как у меня была куча свободного времени я решил проследить за ним. Как же он изменился! Всегда прямо державший спину сейчас он как-то понуро брел по тротуару и казалось вот-вот упадет. Я прекрасно понимал, что Жан пребывает в настоящее время в состоянии при котором ничего не замечаешь, поэтому и сократил дистанцию меж нами до метров двух-трех, следуя за своим знакомым тенью. 

Мы познакомились несколько лет назад в поезде, следовавшим в Петербург. Ехав в одном купе мы как-то разговорились. Жан не собирался покорять столицу, а просто бежал туда из провинции. 

- Последние мозги там просидишь, - говорил он - а я на такую жертву не способен. Нет уж, не намерен я отдать все, чтобы в замен не получить ни черта. 

- А что ты собираешься делать? - спросил я. 

- Да ничего, - ответил он с мальчишечьим задором - мне ничего от мира не нужно. А раз так, то и ему я ничего не должен. А ты что намерен в Петербурге делать? 

- А я писатель, - ответил я -  мы повсюду одним и тем же заняты. 

- Хорошее занятие, - произнес он тогда задумчиво - совершенно бессмысленное и прекрасное. Да и оправдание какое. Я писатель, это же почти тоже самое, что сказать - Я прокаженный. Мол не трогайте меня и не ждите вообще ничего. Прекрасно, прекрасно. 

По приезде в столицу мы подались кто куда, но связь тем не менее поддерживали, и периодически виделись, а потом Жан пропал куда-то и вот теперь встречается мне здесь. 

- Куда же он идет? - задавал я себе этот вопрос уже в течении часа и не мог дать на него ответа. Шатания Жана нельзя было назвать бесцельными, он куда-то двигался, но так будто бы его заставляли. Словно ему поступил приказ, который он впрочем не спешил исполнять, едва переставляя ноги.  Моё любопытство все нарастало и в итоге я не выдержал и выкрикнул его имя. Жан обернулся и увидев меня пред собой зажмурился, словно не смог разглядеть меня.

- А, это ты, - бросил он небрежно, словно видел меня каждый день - ты что здесь делаешь? 

- С работы домой шел, - весь стушевавшись проговорил я, - сегодня погода такая чудесная, вот и решил прогуляться. 

- Так рано и с работы? - удивился Жан. 

- Меня уволили, и на самом деле я следил за тобой. 

- Ну это мне известно. А погодка и вправду замечательная, так и шепчет что-то приятное. Вот люблю я это в природе. Черт его разбери, что она там бормочет, оттого и звучит так сладостно. Написал, что-нибудь? 

- Н-нет, - я будто бы заикался. Я называл себя писателем, но уже давным-давно ничего не писал, более того, не видел в этом никакого смысла, - а ты чего в такую рань на улице ошиваешься? 

- А я шанс получил, - ответил он и как-то безумно ухмыльнулся - шел на работу и в окне одного дома тварь самодовольную увидел. Я отошел конечно, делать нечего, а потом подумал, вот же он - шанс! Развернулся и домой пошел. Иду и думаю обо всем этом, не знаю, как решиться. 

- Решиться на что? Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь.

- На бунт! - как-то выпалил одним словом Жан, отчего прозвучало это даже немного смешно - Ты же писатель, должен понимать о чем я. Но тут не совсем так, как это обыкновенно бывает. Нет, я пожалуй обойдусь без идеологий и гражданских войн, это совершенно не то. Это и не бунт вовсе, лишь смена власти. Понимаешь?

- И что же по-твоему бунт?

- Бунт - это прежде всего усталость. Вот надоело тебе трудиться, все мышцы трещат и кости ломит, тогда-то он самый и разгорается. Бунт - это долгий труд не принесший результата. И никаких требований, более того, никаких целей. Вот Ван Гог - революционер, а Троцкий нет. Понимаешь о чем я? Никакой политики брат, просто взрыв и более ничего. Политика это не то. Да не знаю я, как тебе объяснить, чтобы целиком и полностью все высказать. Я хочу вершить бунт чисто метафизический! Вот, что. 

- Ты неужто захотел что-то от мира взять? - спросил я, подавляя смех, который так и просился наружу. 

- Наоборот. Я удумал отдать себя миру целиком и полностью, окончательно и безвозвратно, - проговорил он все-так же возбужденно, отчего я все-таки засмеялся, - тебе вот весело, а скажи мне, сколько у тебя денег остается после того как ты аренду комнаты оплачиваешь?

- Да почти ничего и не остается, но какое это имеет отношение к твоему метафизическому бунту? 

- Вот и у меня. Я знаешь почему пешком-то иду? У меня денег нет на метро, вот и все. Тут-то я и понял, что мне выпал шанс. А это знаешь ли чудо. Особенно для человека без высшего образования, который при этом торговцем быть не хочет. Сейчас же кругом одни торгаши! Люди потерялись, понимаешь? Они не знают, чего хотят, оттого и торгуют кругом. Вот скажи мне, если бы я знал, чего хочу, потребовался бы мне советчик, втюхивающий мне свои зубные щетки или еще какую ерунду? Вот и я про это, не нуждался бы я в таковом. А мне ведь известны мои желания. Я хочу себе сидеть в квартире и в общем-то не покидать её никогда, вот и все. Но для этого мне нужны деньги. А я вот считаю, что сидеть дома и никуда не выходить - оно самое верное решение. Ни ты никому вреда не причинишь, ни тебя трогать никто не будет. Вот и все, а тут эти деньги. Понимаешь, я завишу от них. А что такое деньги-то, друг? Это жадность, кровь, войны, мертвые дети и много всего другого, о чем и говорить не хочется. И вот я от этой грязи завишу. А тут шанс! Теперь я знаю, что терять нечего. Надо только все обдумать. 

Жан весь преобразился. Резко побледнев он напоминал какого-то призрака возмездия. Безумно горящие глаза пронизывали меня насквозь и казалось даже бытие просверливали, чтобы взглянуть на потусторонние миры. Мне стало страшно, и все его слова, которые до того смешили меня, теперь скорее воспринимались мною как пророчество. Нечто такое от чего, все внутри переворачивается да и в привычное состояние более не возвращается. 

- Ты верно болен, - произнес я, - тебя проводить до дома? 

- Нет, мы иначе поступим, - ответил он громко и в голосе его звучала сила - ты вот мне скажи, что ты намерен делать сегодня? 

- Да так, надо встретиться с одним человеком. Больше ничего. 

- Я с тобой! - выпалил Жан и замолчал. 

Я решил, что было бы правильным рассказать о Билле и Эдгаре, чтобы ввести его в курс дела. Жана мой рассказ увлек и он задавал множество вопросов, что в значительной степени ободрило меня. Мы бродили по улицам и наслаждались ароматами витающими в воздухе, теплой, погожей погодкой и тем, что на улицах практически не было людей. Как и раньше Жан молчал, а я рассказывал ему всякие дурацкие истории. Он внимательно слушал и иногда задавал мне какие-то вопросы, на которые я охотно отвечал. Как и прежде я ничего не знал об этом человеке. Он как и был тайной, так ей и остался. Мне казалось, что он задумал нечто ужасное и быть может отвратительное, но я не мог сказать, что предчувствия мои были верны. Жану будто бы были известны мои мысли, отчего он периодически и совершенно без всякой на то причины заливался смехом. Лениво переставляя ноги мы шли по шкале циферблата и приближались к тому времени, когда мне нужно было быть в "Сытом вепре". Окутанные его тайной мы двинулись в сторону Обводного канала, бывшего по какому-то счастливому стечению обстоятельств совсем от нас близко. 

 

***

 

- А я ей и говорю, - чуть ли не захлебывался Эдгар - мать, так помянуть же человека надо было! Хороший человек был, святой можно сказать, а ты тут такое говоришь! Как язык только поворачивается? Но она меня и слышать не стала, как даст мне по макушке да из дома поганой метлой. Я естественно на улице-то не собирался шататься, да и прощения просить не за что было, потому и пошел в один кабак поблизости. Ну зашел внутрь и смотрю девки в неглиже танцуют, смекаю, что пятница, а значит впереди два выходных. Я не то чтобы по этой части не охотник, но мне в тот момент не до их прелестей было. Сел я за столик и пиво тяну. Тут подсаживается ко мне барышня. Ну здравствуй, говорит, я на неё посмотрел и вот перевернулось во мне все. Оказалось, что это Симона, моя знакомая старая, мы еще в школе учились вместе, да и не только, ну вы понимаете. Разговорились мы с ней, о том о сем поболтали, прошлое повспоминали. Я сказал ей, что на мели теперь, а она смеется. 

- Я заплачу, ты не беспокойся, - говорит, а сама покраснела вся - ты с женой говоришь поругался? 

- Да, - отвечаю - всю плешь мне проела уже, не знаю куда от неё деваться. 

- Можешь у меня остановиться. Мой благоверный на выходные за город уехал, поэтому никаких проблем. 

Я естественно согласился и два дня был будто бы в раю. Никаких тебе скандалов, а сплошь забота и ласка. Но выходные прошли и мне пришлось идти на работу, а после и домой уже. Ай, о чем я вообще? - спросил Эдгар будто и вправду позабыл все о чем говорил. 

- Ты крестик заложил в ломбард, вот теперь и представить себе не можешь, что с тобой будет, - напомнил ему Жан. 

- Ах, точно! - спохватился Эдгар, - Да, крестик. Да она же меня уничтожит! Как узнает об этом возьмет да раздавит как букашку какую. Она у меня верующая, а я крест заложил. Но ведь у меня повод есть, и значительный. Но разве этой дуре, что докажешь? Ай! - Эдгар разочарованно махнул рукой и опрокинул рюмку водки. 

- Я вот смотрю, у тебя браслет золотой есть, - проговорил как-то загадочно Жан - ты бы его мог запросто заложить, почему же тогда крест сдал? 

- Как почему? Тут человек помер, понимаешь? Друг мой большой, и помянуть надо, - христопродавец снова выпил рюмку и тут же продолжил, - на небо душу его проводить необходимо. Я уверен, что на небо он проследует, в рай к херувимам. Нашему брату билет в рай авансом выписан, это всякому известно. Ну а проводить надо, чтобы дрянь какая ему в том не помешала. А денег как известно нет. Браслет-то он что? Железка и все тут, а крест дело другое. В нем бог ведь, а значит я тем самым господу послужу. А браслет бы заложил, дьявола бы воспел, вот и весь сказ. Крест он от бога, и в божественном человеку послужить должен. 

- Во лепит! - всплеснул руками мой приятель и вскочил со своего места. Прыгнув к соседнему столику он стал приглашать какую-то дурнушку потанцевать, но та ему отказала. Больно надо, гадина! - воскликнул Жан и снова подсел к нам. 

- Не повезло тебе, - заметил Эдгар - но ты не печалься, с такой чтобы получилось нужно не одну бутылку выпить, - он захохотал и закинул очередную рюмку. 

- Ты бы не умничал особо! В ней душа быть может великая сидит. А то ты думаешь с чего она здесь кривая такая сидит одна-одинешенька, да таким как я отказывает? В том душа, глупая ты скотина. А тебе бы самому подумать не мешало, где ты ночевать сегодня будешь. 

- Во дурной, - пробормотал Эдгар - душу он тут ищет. Души знаешь ли у аристократов, у них на то время есть. А у таких как мы нет души и нечего думать о том. Мы животные, понимаешь. Есть хорошие животные, а есть плохие. От природы так пошло. А в нас и то и другое сидит, и только нам выбирать сволочью ли становится или агнцем, в том и отличие наше от собаки, например. Ответственность эта, выбор который мы совершаем. Вот в чем дело-то. 

- Пойду я отсюда, - резко бросил Жан - если здесь один лишь скот сидит, то мне здесь делать нечего. 

Он поднялся и вышел прочь. 

- Нельзя его одного оставлять, ты уж прости, болен он, - выпалил я взволнованно, пытаясь оправдаться перед Эдгаром. 

- Да иди уж, - ответил он добродушно - ты свою задачу выполнил. Билл за тебя там словечко замолвит. Он расплылся в пьяной улыбке и крепко пожал мне руку. Я улыбнулся в ответ и побежал за Жаном. 

- Куда же ты? - поравнявшись с ним, спросил я. 

- Домой, и мне компания не нужна, - огрызнулся он, - я решился. Понимаешь, я знаю, что мне теперь делать. 

- И что же ты будешь делать? 

- А узнаешь потом, - проговорил он, ядовито улыбаясь - Уж поверь, об этом все узнают.

Закончив он просверлил меня своим безумным взглядом, отчего тело моё будто бы сковало холодом и захохотав пошел прочь.

- Пускай идет, - проговорил я шепотом - бог с ним.

Тут же я вспомнил рассказ Эдгара. А ловко он свою попойку выставил, святоша - воскликнул я и засмеявшись пошел к метро.   

 

Одиночная камера

 

Придя домой я лег на кровать и уставился в потолок.

- Как этот пьянчуга посмел смеяться надо мной? -  крутилось у меня в голове, но ответ так и не приходил.

Не то чтобы я ставил себя выше остальных, но в случае с Эдгаром ничего другого мне не оставалось и посему без отвращения лицо этого человека я вспоминать не мог.

- Ну да ладно, - успокаивал я сам себя и продолжал думать о вещах более приемлемых и приятных. 

Наконец-то нужная идея посетила меня, и я был уверен в том, что она и была искомой. Но с другой стороны все слишком просто, нужно это как-то так обставить, чтобы все были просто поражены величием моей затеи. А впрочем, чем можно удивить этих насекомых? С ними давно все понятно, они как машины по производству материальных благ. Меня окружают вещи, которых совершенно ничего не интересует. Но может быть с этого и стоит начать?  

А что, по-моему очень даже не плохо выглядит. Здравствуйте, я одинокий и пассивный, такой же, как и вы. Как и все я потребляю пищу и любовь. Приобретаю их, отдавая взамен себя. И не существует для меня иного блага как товарооборот и оказание услуг. Ты - мне, я - тебе. И вот руководствуясь этим принципом, я, гриб ничтожный, прорастаю на коре могучего дерева. В том величие симбиоза и рынка, который мы с вами построили. Нет, я не верю в любовь, что не мешает мне её покупать. Эта потребность обходится мне дешевле всего, потому что я вижу, как вон та девушка скучает. Точно такую же тоску испытываю и я. Известно мне, что предложи я ей провести ночь вместе, она согласится. Нам скучно и это нас позабавит. И вот я сижу в своей квартире, поставленный в уголок словно пылесос и мне совершенно безразлично, что происходит вне стен моей квартиры. Измученный монотонной работой, я не могу выйти из состояния депрессии и кажется мне порой, что конца этому не будет. И вы точно такие же как я, ничем не лучше и не хуже, быть может лишь беднее или богаче. 

- Прекрасно!

Именно так я им и скажу. Хотя эту речь можно будет и доработать немного, но суть именно в этом. Да, основной смысл заключается в том, что образ жизни, который мы ведем похож на пожизненное заключение. Ты сидишь в своей камере, никуда выходить не хочешь и так до самой смерти. Вот в чем дело. Я - вещь, и меня окружают вещи, прекрасные машины по производству материальных благ. Вот я стою на коленях перед компьютером и благословляю его, ведь он столько всего сможет сделать для меня. Я хочу быть им, идеальным и бесчувственным, логичным и не испытывающим страданий. И я становлюсь им, и это прекрасно. Да здравствует новый бог восьмого дня! 

- Да! Точно, замечательное сравнение. Но этого ведь мало. Ну обвиню я всех в том, что они вещи, это ерунда. Люди вечно являются чем-то, поголовно причем, и это их не сильно волнует. Таково уж влияние коллективного разума. Этого мало, это всего лишь жалкие обвинения выжившего из ума одиночки, желающего быть не такими как все. Но я ведь такой же, как и они, и именно в этом основной смысл. Я ничем не отличаюсь от своих соседей. Но, не каждый ведь из них принадлежит "потерянному поколению" чьим представителем являюсь я. Сколько раз я слышал - Ты ничего не хочешь! Ты ничего не делаешь! У тебя нет ни цели! Ни идеи! Ни смысла нет в твоей жизни! А впрочем ведь эти обвинители были правы. Я и сейчас утверждаю, что жизнь не имеет смысла и как бы ты не бился, тебя в итоге ожидает старость и забвение, которое всех выравнивает. И нет разницы был ты королем или рабом, пред лицом смерти все равны. Да, и это тоже самый настоящий клад! Этот тезис о том, что выхода нет должен быть моим гимном! Да, это я им тоже скажу. Непременно! Четко, каждое слово проговаривая, отчеканю - Жизнь - бессмыслица, и я ровным счетом ничего не делал, потому что это ни к чему бы и не привело. Я бы все равно умер, тогда зачем мне напрягаться? 

Я закурил.

- Вот тут-то, именно в этот самый момент нашему воображению рисуется образ человека, которого запросто можно назвать типичным. Пребывающий в состоянии вечной депрессии, такой маленький человечек, насекомое, которое не видит смысла в своей жизни и посему упивается цинизмом, который ни в какие ворота не лезет зачастую. Удалившийся от всего мира он сидит в четырех стенах своей квартиры и ждет когда это закончится. Именно таким и должен предстать я пред господами судьями, ведь моя цель заключается в том, чтобы наглядно показать, что мой бунт не частный случай, а запросто может стать явлением масштабным, охватившим всех и каждого (то есть таких же насекомых, как и я сам). Тем самым мы всех напугаем, заставим их трястись от ужаса. Но не стоит ведь забывать и о насмешке, я должен посмеяться над обществом. О! Я должен всех обмануть, а потом еще и похохотать. У меня должно быть две причины для смеха. Во-первых - весь этот уклад, который позволяет таким как я вообще быть, и во-вторых - мой трюк и обман. Все, решено. У меня есть план! 

Раздевшись, я забрался под одеяло и моментально уснул, словно идея пришедшая ему в голову успокоила его и убаюкала. 

Кругом меня лес, я вылезаю из своей землянки и начинаю устанавливать фундамент. Совсем скоро здесь вырастет высокий и огромный дворец, со сверкающего золотом шпиля которого, я буду плевать на всех этих жалких оборванцев, ходящих тут же рядом и разыскивающих меня. Скоро вы все узнаете, скоро вы увидите меня и ужаснетесь.

 

1 круг. Узник.

 

Месяц спустя после описанной мною встречи с Жаном я поехал на Обводный канал, чтобы встретиться с Маргарет. У неё для меня были какие-то деньги для меня, которые я не успел получить. Было удивительно снова вернуться сюда. Я уже успел найти новую работу и привыкнуть к станции метро находящейся рядом с ней, отчего это место показалось мне каким-то даже новым. 

Маргарет как всегда опаздывала. Я закурил и стал наблюдать за людьми. Они суетились и бежали кто куда. Казалось, что и смысла нет никакого в их телодвижениях, но небо по-прежнему было над моей головой, а значит эти муравьи все делали правильно. 

- Вот, тут тысяч 12, - протараторила она, протягивая мне конверт - можешь пересчитать. 

- Да это лишнее. Как там поживает наша конторка? 

- Да как и прежде. Все везем и везем в эту Турцию металлолом, а денег нет. И Эдгару до сих пор замену найти не можешь. Вот пил мужик как черт, а что ни говори, работник был хоть куда!

- А что с ним? Уволили что ли? 

- Убили, ты разве не слышал об этом? - как-то удивленно спросила она. 

- Нет, я вообще ничего не знал. 

- Там вообще мутное дело какое-то было. Вначале схватили какого-то парня, мол он его убил, но улик не нашли. Просто получилось так, что они в одном кабаке всю ночь просидели и ушли вместе. Но потом объявился какой-то экстрасенс и сообщил, что Эдгара убила женщина, по-моему её звали Симона. Провели обыск на квартире этой дамочки и нашли там волосы покойного и следы крови. Больше вопросов не осталось. С того забулдыги сняли все обвинения, а Симона теперь за решеткой.

- Помянуть надо, - только и смог промолвить я - Ладно, спасибо тебе. Мне нужно идти. 

«Насмотришься на своем веку на покойничков, поэтому привыкай "Помянуть надо" говорить» - крутились в голове моей слова Эдгара. Это же кто его убить мог? Мне почему-то не верилось, что то была Симона. Зачем ей это? Она с ним спала лишь, и то от случая к случаю. Неизвестно даже, так это или нет, Эдгар на выдумки тот еще мастак был. А впрочем, жизнь ведь такая удивительная штука, и то куда я сейчас направлялся было тому доказательством. 

Теперь я был не одинок и направлялся к себе домой, где меня ждала женщина. Не знаю, чтобы было со мной не появись в моей жизни Энжи. Наверное, я превратился бы в кого-то похожего на Жана. Который в последнее время и вовсе не покидал стен своей квартиры. Во всяком случае мы вели переписку, и он утверждал именно это. Но этот человек и его судьба уже не волновали меня, я целиком и полностью принадлежал Энжи. Господи, вспоминая об этом сейчас я и представить себе не могу как подобное могло случится. Все произошло так стремительно, что вроде бы и времени не заняло, а возьмись рассказать об этом, целый роман напишешь.  Удивительным было то как две судьбы, которые в миллиарде других случаев не могли бы даже пересечься, в нашем случае слились в одну. Воистину когда сталкиваешься с подобным и осознаешь всю невозможность происходящего, начинаешь верить в какой-то высший умысел, который трепетно направляет тебя по жизни.  

Но этого недостаточно, чтобы все объяснить и полностью рассказать об этом. Тут потребуются новые вселенные слов и миллиарды попыток хоть чему-то дать объяснения. У нас же речь идет о метафизическом бунте. Да, любовь так же является мятежом свергающим существующие устои, но природы она иной. А если быть совсем уж откровенным, то и браться за описание этого может либо лжец, либо простак. Любовь меж людьми есть божий умысел, его великая мысль, которая для человека недостижима.

 

И в то время как Марк преисполненный этих переживаний, объяснения которым он не имел, возвращался к себе домой, думая лишь о том, что дома его ждет Энжи, в другом конце города происходило нечто загадочное, ужасное и омерзительное. 

- Ну что, вот ты и попался в мои руки, - проговорил некто, чье лицо было скрыто маской Medico della Peste[1], - а даже и не знаешь почему. Но я не буду истязать тебя и тотчас отвечу - ты здесь просто так, безо всякой на то причины, потому, что я так захотел. Не будет секретом и то, что через несколько часов ты умрешь. Я возьму нож и перережу тебе горло. А знаешь, что тебе будет неприятно знать? Я безработный, а ты управляющий отделом продаж. Ты строил карьеру, а я лежал дома и с кровати не поднимался. Наверное, тебе должно быть обидно, что я тварь такая, без статуса и стабильного дохода лишу жизни тебя, человека в большей мере достойного жить. А теперь я покину тебя и дам время подумать о том, что происходит. Предлагаю тебе чудесную возможность оценить положение, в котором ты оказался. До встречи. 

Человек в маске вышел из комнаты, оставив своего узника, связанного по рукам и ногам, лежать на полу. Глазами горящими от смертельного страха он смотрел вокруг себя, будто бы надеясь найти какой-то выход, но кругом было темно. Несчастный быть может мог бы позвать на помощь, но не мог, из-за кляпа заткнувшего ему рот. Положение было безнадежным, и если в таких случаях у людей бывает еще ощущение того, что выход есть, то наш узник его потерял тотчас же после того, как человек в маске закончил свою речь. 

 

2 Круг. Тишина. 

 

Пленник оказался в полной тишине. Казалось, что изверг его пленивший покинул не то чтобы квартиру, а сам этот мир. Скрылся и слова не сказал. Иногда, оказываясь в подобных ситуациях люди спрашивают сами себя - За что же мне это? и наш приговоренный к смерти не оказался исключением.

- Скажи мне, Крейг, что же ты такое сотворил? - спросил он сам себя, но даже и думать над ответом не стал, ибо убийца все и так ему рассказал. Узник ждал конца, и не было никакой надежды на освобождение. Думать о причинах всего этого не было смысла. Он ведь сказал, что просто захотелось ему меня убить и все тут, - размышлял Крейг. Но, - цеплялся за последнюю надежду мужчина - может быть он хочет меня обмануть? Сказал мне, что такова его воля, а у самого причины на то свои имеются, ведь может же быть такое? А, может, а может! - пленник практически ликовал - Может все это лишь глупый розыгрыш? Такое ведь часто бывает, что коллеги выбирают кого-то одного и такую ситуацию проигрывают, что и догадаться невозможно, что это обман. А потом бах, и оказывается, что убийца - это твой начальник. Но они ведь никогда такого раньше не делали, и с чего бы им начинать именно с меня? Неужели я настолько жалок, что подобный подлый эксперимент можно на мне поставить? Рассуждения о собственной убогости были единственными достойными внимания мыслями, которые хоть как-то могли разбавить эту тревожную до тошноты тишину. В эту самую минуты, самые неожиданные образы оживали в памяти Крейга, и он с любопытством рассматривал их словно картинки в красочном альбоме.

- Неужели все это когда-то было со мной? - спрашивал он глядя на себя в прошлом, делающего что-то столь для него теперь дикое. Я не думал, что все будет именно так, - размышлял Крейг, - да, я слышал, что в такие минуты вся жизнь перед глазами проносится, но это не моя жизнь. Я не знаю этого человека. Он вершит какие-то безумства, которые я никогда бы совершить не мог, но судя по всему он - это я. Вижу какие-то знакомые в нем для меня черты, нечто такое, что я каждый день в зеркале вижу. Да, это определенно я. Это так, и я не жалок, нет. Тогда идея с розыгрышем отпадает. Все это происходит в самом деле.

- Но чем же вызвано было моё замешательство? Почему я сразу же не признал в том человеке себя? Что же произошло, что именно изменилось во мне? Как будто возможно сейчас взять посмотреть на эти картинки да определить все. Нет, это совершенно не так. Вот здесь я окружен людьми, о чем-то оживленно с ними говорю, смеюсь. Но кто они такие? Пристально вглядываюсь в эти лица и узнаю, да, это же мои друзья! Но где они сейчас и что с ними стало? А кто его знает, разбежались все в разные стороны, закрылись в своих раковинах и с головой в работы ушли. И что в том плохого? Пока жив от одиночества всегда избавиться можно, а когда умираешь, то понимаешь, что и тосковать тебе не о ком. 

- Я не удержался, - резко ворвался в комнату человек в маске - вот прям знаешь в ушах звенит от давления этого снаружи. Голова тяжелая оттого, что и объяснить нельзя даже. Черт бы побрал вас всех, что же вы с людьми делаете? Общество! - проговаривая каждую букву с каким-то насмешливым пафосом воскликнул он - Наши стандарты, наши правила! Да пошли бы вы к черту! А тебя разве не тревожит, что на мне маска? Ты с ума-то не сойдешь если я тебе лица не покажу? А, педант? Чего же ты молчишь? Как же твой высший порядок, гадина, куда он делся и почему же ты ничего не делаешь, чтобы его отстоять? А ты просто ничего и сделать не можешь, вот что. И никто не может, потому что в этой комнате я король. Понимаешь? Хотя куда тебе. Но дело даже не в этом, нет, тут речь о другом. Как видишь, эта комната так похожа на одиночную камеру, верно? Будто бы пришел в гости к заключенному на пожизненный срок, - изверг усмехнулся - да, точно. Но и это еще не все, дело в том, что любая комната, любой квартиры в этом городе, точно такая же клетка, как и эта, улавливаешь? А это значит, что я в любом доме королем быть могу. Я такой же как ты. Ты даже не поймешь, что тебя убили. Ты ведь вспоминал прошлое, всю прожитую жизнь и ничего в ней не было, так? Ты видел людей, но не понимал кто они такие, ты и себя видел, но узнать бы никогда не смог, если бы лица не увидел. Твоя жизнь - череда одинаковых, серых дней и может быть ты скажешь мне спасибо за то, что я прерываю эту цепочку? 

Человек в маске вонзил нож в горло своего пленника. Кровь тоненькими ручейками побежала вниз по его шее. 

- Может быть спасибо мне скажешь?! - нервно повторял одни и те же слова убийца глядя в помутившиеся глаза своей жертвы - Скажешь, а? Скажешь? 

Ответом была тишина. Крейг умер, так и не поняв причины. Еще не успев толком пожить он вряд ли мог видеть какой-то смысл в том, что человек умирает и покидает этот мир. Он не мог бы дать ответа о том, как прожил эту жизнь и для чего, потому что не успел дойти до того момента когда приходит осознание жизни. Находясь лишь в самом начале жизненного пути он только начинал познавать этот великий смысл, сражаясь с обстоятельствами, возводящими барьеры на этой дороге. И было неудивительно, что человек этот так замкнулся в себе, ведь он был вовлечен в битву, которая требовала неимоверной сосредоточенности. 

- Нужно подождать пока стечет кровь, - проговорил человек в маске, тихим и спокойным голосом - а потом уже и остальным можно заняться. Он стянул с себя маску и посмотрел безумными глазами, будто бы пронзающими саму реальность на остывающее тело своей жертвы. 

- А самое смешное в том, - снова начал он - что я вытащу тебя отсюда и по улице поведу, будто ты мой в стельку пьяный приятель, а никто и подлога то  не заметит. А потом я тебя на скамейку посажу и улизну, а там гляди дня через два кто-нибудь и решит проверить все ли с тобой в порядке. А может и раньше, мир ведь не без добрых людей. 

 

3 круг. Ячейки

 

И все-таки они повсюду, даже здесь в этом доме я со всех сторон окружен этой сволочью, рабски переползающий из одного дня в другой, полагая, что они хозяева своих судеб. Ни от чего не зависящие личности, сами выбирающие что им делать и когда именно. С них не станется возьмут да и постучат в мою дверь, позвонят, сделают все чтобы меня потревожить, и поэтому нельзя полагаться на эту квартиру. Необходимо нечто более надежное, где рабы прекрасно осознают, что они рабы, и где им на это обстоятельство круглосуточно указывают. В моем положении нет ничего страшнее этих закабаленных людей, считающих себя свободными, это почти так же как с дураками, которые мнят себя мудрецами. Наглость, нахальство и совершенное неприятие посягательства на мою личность с их стороны. Нет, они должна знать, кем являются, и тогда моя жизнь станет совсем другой. Меня никто не послушает, нет, я слишком для того незначителен, да и ума мне не хватит, чтобы все объяснить в полной мере.

Я ведь точно такой же, как и они, а значит и думаю схожим с ними образом. Отсюда следует, что в высших сферах летать я не способен, тогда откуда мне взять объяснение неоспоримое и убедительное настолько, чтобы все ему поверили? Нет, тут объяснениями обойтись не получится, нужно сбежать туда, где положение вещей будет более нормальным, чем здесь сейчас. Где условленное будет действительным, и где слова будут чем-то значимым и настоящим, а не каким-то там гадким средством для заполнения пустоты существующей меж людьми. 

А впрочем, есть в близости всех этих гадов что-то даже приятное. Если предположить, что в тот самый момент когда я в уборной свои естественные потребности справляю, кто-то за стеной руки на себя накладывает, то можно поблагодарить небеса за подобное совпадение. Ведь в этом есть что-то поразительно абсурдное. Подобный ход вещей на войне быть может возможен, когда солдат на поверженного противника мочится от злобы, или еще по какой причине. А тут это совершенно немыслимо. Можно сказать, что ситуация, которую я сфантазировал дважды грешна, тут и самоубийство и не проявление уважения к умирающему. Ты как бы говоришь покойнику, что так же, как и он почву удобрить сможешь, жизни своей при том не отдавая. Но это глупости все, и недостатков в моем положении значительно больше чем достоинств. Не так уж часто люди с собой кончают, на моей памяти так и ни разу подобного не случалось, а живут себе спокойно и умирают тихо. В жизни же их надо головой моей, да у меня под боком мерзости столько, что и плюсов на её закрытие никаких не хватит. Я сижу и чай пью, а он напротив меня за столом уселся и жует. Противно так, чавкает, челюстями шамкает, брызги во все стороны летят. А рядом с этим боровом его жена суетится, туда сюда бегает, разные кушанья ему поднося. А потом они раздеваются и в постель укладываются. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть ничего, но эти звуки. Зубовный скрежет и я представляю напряженное лицо своего соседа. Кровать скрипит. Жена раздавленная тяжестью его тела делает попытки к дыханию, отчего скорее как-то свистит и пыхтит нежели дышит. Мне бы уши заткнуть чем-нибудь, но я так спать не привык и скорее всего не усну, и поэтому приходится ждать. Пока я устало смотрю в потолок и жду когда все прекратится, когда весь дом перестанет пыхтеть и сопеть, откуда-то снизу потянуло отвратительнейшим запахом. Оказывается, старичок живший на втором несколько дней назад умер и вот дух от него пошел. Одинокий был старик, никто к нему не приходил кроме почтальона. Но об этом еще никто не знает, лишь мне это известно, потому что я слушать умею. Следовательно, тело его еще долгое время будет в квартире лежать и разлагаться. А меня ведь никто и слушать не станет, потому что весь дом за сумасшедшего меня считает. Все эти ячейки, в которых копошится множество глупых людей, считающих себя свободными, обращаются в самый настоящий ад, обрушивающийся на меня водопадом. Но я держусь, и как все остальные стараюсь чувствовать себя господином своей маленькой коробки, отданной мне хозяином для мелких и безопасных (а это главное, ведь будь ему известно, что я изготовлением динамита здесь занимаюсь, он бы быстренько меня отсюда выгнал) шалостей моих. Именно здесь, в этих четырех стенах я могу мнить себя чуть ли не Богом, и тем самым свою потребность в себялюбии удовлетворять. Ведь кто не хочет быть уверенным в себе? Кто не хочет любить собственные остроумие и тело? Кто не хочет выпрямившись идти средь толпы и голову высоко держать? Все хотят, всякий хочет. И здесь, в своей собственной квартире ты можешь себе это позволить, каким бы ничтожным на самом деле не являлся. На то тебе и дают эту временную свободу, чтобы ты сломался, не примкнул либо к тем, либо к этим, а болтался туда сюда, так и не определившись. Это своеобразный страх перед неизвестностью, в которой известны все переменные, а конечного результата и не существует. 

Но совсем скоро это прекратится, необходимо лишь немного подождать. Как и в литературе нужно потянуть с концовкой, чтобы потом достичь большего эффекта. Тревожная тишина, ничего не понятно (или наоборот все в общем-то на поверхности, отчего и картина у читателя в голове определенная сложилась) а потом бах и все объяснено. От и до разжевано и по полочкам разложено. 

И у меня есть все для того, чтобы завершить начатое.

- Жан, ты занимаешься ерундой! - постоянно твердила моя мать, когда я практиковался в чревовещании, а буквально вчера этот навык очень даже мне пригодился. Когда кровь перестала течь из раны на теле моей жертвы, возникла необходимость вынести труп. 

Обхватив покойника за плечи я потащил его на собственном горбу, будто бы он был смертельно пьян. Соседи, попадающиеся на моем пути не скрывали улыбок, а когда я говорил вместо покойника то и вовсе разражались хохотом.

- Ты, что?! - изображал я пьяный рев, даже не открывая рта - Куда мы плывем, черт тебя дери?! А, гад! 

Они смеялись и даже не подозревали, что эти крики - моя работа. 

Оказавшись на улице я взял курс на один парк располагающийся поблизости и практически всегда бывший безлюдным. Перед встречающимися мне прохожими я ломал ту же комедию с пьяным приятелем, чтобы они не догадались, что я тащу покойника. Эти люди так же смеялись и шли дальше, ни в чем меня не подозревая. 

Оставались мелочи. Я посадил покойника на скамью и как можно скорее скрылся оттуда, пройдя той частью парка которая скорее напоминала лес и выход из которой был в нескольких километрах от моего дома. 

Дня через 2-3 тело обнаружат и начнется следствие по этому делу, но никому и в голову не придет искать меня. Да, меня видели здесь с каким-то пьяницей, но не более того. Пьяниц много и хоть над ними посмеиваются, в действительности же их никто не видит. А что уж говорить о том, кто на себе пропойцу тащит? Такого персонажа и вовсе не существует. Так же и со мной.  Я слишком похож на всех остальных, чтобы быть самим по себе. Но ведь вещи, которые ими превозносятся, мною отвергаются, а значит этот единый организм отторгает меня. Меня нет ни здесь, ни в высших сферах, на полеты в которых я просто не способен. 

 

4 круг. Мишень

 

Я бы, конечно, мог воспользоваться известными мне критериями в подборе жертвы, но все это право какие-то глупости. Если человек в своем уме (это как раз про меня, ибо я не сумасшедший как там многие считают), то не будет он руководствоваться тем, что, к примеру, его мать была блондинкой и именно она ему всю жизнь испортила. Тут ведь очевидно, что подходящий объект может находится в условиях для меня не выгодных и начинать на него охоту просто глупо, волей неволей дров наломаешь. Да, быть может усложнение процесса делает его более интересным, но лично я вообще ничего подобного в этом не вижу. Для меня убийство всего лишь формальность, которая выходит за рамки закона и морали. Меня интересует только эта сторона вопроса. Интересно, должно быть, охотиться на медведей или лосей, я этого наверняка не знаю, имея при себе лишь топор, или рогатину. Тут на лицо очевидное превосходства дикого животного, и тебе придется попотеть чтобы свою шкуру спасти. А что с людьми? Пришел в место скопления одиноких и пьяных, пару раз правильно улыбнулся, сказал нужные слова и заполучил в свои руки человека. Кто испытывает охотничий интерес человека преследуя, того смело можно сумасшедшим назвать. А я в уме, и меня интересует только та сторона, при которой ты убийством в лицо обществу плюешь. 

Но порой не все так просто. Дело в том, что после меня не должно остаться никаких улик, более того, я должен иметь возможность обвинять других, подбрасывая им доказательства преступления. В этом и состоит смысл идеального убийства. Не только в том, чтобы на свободе остаться, а еще и других за убийства тобой совершенные засадить. К сожалению, это и вынуждает тебя быть на волоске от гибели, вот-вот тебя могут схватить если ты сделаешь что-то не так.  

Убив Крейга, я сохранил образец его крови в небольшом вакуумном пакетике. После, дней шесть спустя, в метро мне нагрубил один верзила. Не понимая причины, по которой он был со мной столь невежлив, я измазал рукав его куртки в крови своей жертвы. Выйдя в город я тут же отправился в отделение полиции и выложил им информацию и о том, что видел Крейга в день убийства, в сопровождении мужчины, чей портрет тут же и представил. Этого человека тут же находят и проверив его одежду обнаруживают, что рукав его куртки выпачкан в крови. Во время допроса выяснится, что верзила Крейга не знал и что в день преступления вообще был в другом месте. Следователи определят, что эти двое действительно не были знакомы, тогда откуда же кровь покойного? Его алиби тут же разлетается в пух и прах, а мне еще спасибо скажут. Польщенный таким вниманием я тотчас же пойду прочь и найду себе новую жертву. 

А меня ведь могли схватить! Но вместо этого я иду по удушающим летним улицам столицы, которая вся так и отражается в многочисленных каналах и плещется в водах реки у набережных, разбиваясь о гранит. И нет спасения от этой воды, быть может лишь у моря если повезет оказаться на берегу в пору ветра. Но как долго добираться до побережья залива! И бриз так маловероятен сейчас. Другое дело зимой, тогда пожалуйста. Как повеет с моря и до костей, никуда от этого ветра не деться. А сейчас броди вдоль каналов и глядя на свою фигуру дрожащую словно пламя свечи в этой мутной воде, задыхайся и обливайся потом. 

Тут еще и туристы, родную речь практически не услышишь, будто бы сам того не помня оказался за границей. И все-то они такие веселые, великая потеха для них Петербург со всеми его скульптурами и монументами. И именно веселые, а не счастливые, потому что идут и не видят никого. Разговаривают громко, по сторонам озираются и такого как я, измученного и жалкого, без жалости ногами по тротуару размазывают. И нет разницы меж ними и какими-нибудь несчастными, которые своим горем упиваясь по улицам слоняются в великом множестве и не видят ничего. А как наткнутся на тебя, будто бы проснутся и смотрят тебе в лицо глазами затуманенными и ничего не разбирающими. Вот и циркулируют эти веселые и несчастные по улицам да с ума сходят, каждый по своему, одни буйно, с песнями и плясками, а другие окончательно, вслух сами с собой разговаривая. А счастливые-то дома сидят, им на улице и делать нечего. Скорее всего они - мужчина и женщина, друг друга любящие и лишь в этом видящие смысл жизни своей. И не могу я знать, кто такие они и какова история их, но известно лишь то, что встретились они в аду. На последнем кругу случайно друг дружке на глаза попались, взглядами встретились и все тут же поняли. Прозрев, эти двое тут же обратно пошли, прочь от ада, от земли прочь и вон из рая, куда-то туда убежали где нет никого кто бы помешать мог. 

А я зашел в кабак, в надежде спрятаться от зноя. Тут и вправду было много прохладнее чем на улице. Я сел за столик и заказал бокал пива. Где-то в метрах десяти от меня сидела девушка и что-то в ней было такое, что тут же привлекло моё внимание. Было в ней нечто, отличающее от остальных завсегдатаев этого заведения, меж собой чрезвычайно похожих. Чуть желтоватый цвет её кожи выдавал в ней человека страдающего печенью, а оттого неудовлетворенного и нервного. Дамочка постоянно оглядывалась по сторонам, будто бы искала возможности встретиться с кем-то взглядом и тем самым ухватиться за человека. Была она весьма дурна и оттого попытки её успеха не имели. Видя это она меняла тактику и через каждые минуты две смотрела на внушительных размеров часы, будто бы ждала кого, в действительности же пытаясь привлечь внимание мужчин этой махиной на своем запястье. При это она куксилась так, словно обижалась на всех и вся, и этими поглядываниями на часы будто показывала, что она вовсе и не нуждается в этом мире и его обитателях. 

- Ждете кого-то? - спросил я, незаметно подплыв к незнакомке. 

- А как вы поняли? - встрепенулась она и взволнованно прокудахтала, набивая себе цену - А вы кто вообще?

- Мои имя Жан, - ответил я как можно спокойнее и тверже - Вы смотрели на часы, вот я и подумал, что встреча у вас здесь. 

- Ах часы, мои часы! - проговорила она и стала размахивать руками, аккурат перед моим носом, чтобы я видимо рассмотрел эту безделушку поближе. 

- Очень красивые часики. Наверное, на заказ сделаны каким-нибудь уважаемым мастером? 

- Ну что вы, - она вся покраснела - самые обыкновенные часы, но спасибо, очень приятно такое услышать. 

Она практически сдалась без боя, очевидно, положение её было совсем уж безнадежным. Часы хоть и были уродливыми, но судя по всему стоили довольно-таки много, а это значит, что у этой женщины имеются деньги. Учитывая, что она в такой час сидит в кабаке можно было заключить, что её скорее всего содержит муж. А дальше все и так понятно, он - карьерист, а она чахнет без внимания.

Барышня несколько раз поправила волосы, очевидно переживает по поводу прически. Люди сами указывают на то, что в образе их необходимо выделить. 

- У вас такая изысканная прическа, - проговорил я. 

- Ой, ой, ой, - она уже не могла говорить и лишь звуки какие-то меж собой не связанные издавала. При этом она вся извивалась, будто бы было неудобно сидеть. Мне приходилось говорить ей комплименты "Какая же изумительно белая ткань у вашей блузки" - когда она оправляла воротничок; "Какое милое ожерелье, перешло вам по наследству? видно, что работа старых мастеров" - когда она дергала украшенье на шее. При всем внимании к своему туалету, она даже не заметила, как юбка её задралась вверх сантиметров на пятнадцать от колен, которые изначально прикрывала. Я улыбнулся, это было хорошим знаком.  

                                                              ***

- Я вот сейчас здесь с тобой, и кажется нет ничего не лучше, да и не может быть, - проговорила она как-то задумчиво, что было удивительно. Весь день она либо что-то нервно бормотала, либо и вовсе молчала, а тут такое. Судя по всему, она размышляла о чем-то и слова эти произносила сама того не понимая, думая в этот момент совсем о другом. 

- У тебя такое впервые? - спросил я, зная, что собью её тем самым с толку. 

- Что, а?! - воскликнула она - Что, что ты имеешь в виду? 

- Значит правда, я так и думал, - произнес я и сразу же замолчал. 

- Что правда? О чем ты? - она все больше нервничала. 

- Да ничего. Ложись спать, ты устала ведь? - я посмотрел на неё пронзительным взглядом, зная, что это возымеет результат. Анастасия принадлежала к тому типу людей, которые охотно подчиняются чужой воле. Не стоит забывать и о том, что сейчас она выглядела много свежее и привлекательнее нежели раньше. Все её потребности были удовлетворены, об остальном же она и думать не могла.

Когда Анастасия уснула, я выбрался из кровати и вышел в прихожую. Порывшись в её пальто я обнаружил лишь кошелек и паспорт. Её настоящее имя было Элис. Состоит в браке с неким Э. Фридманом. Эта фамилия была у меня на слуху. Порывшись в самом себе, напрягая память и прокручивая картины, которые видел, я откопал нечто похожее на небольшую газетную статью, о некоем крупном банкире. Быть может Элис как раз и была его женой. С этим стоит разобраться, но чуть позже, сейчас же передо мной открывалась блистательная перспектива стать любовником этой женщины, что позволило бы мне, по крайней мере, не работать. 

Забравшись в кровать я обнял Элис и закрыл глаза. Я поставил стены, высокие-высокие и такие прочные, что страх перед остальными людьми, которые бродили поблизости и разыскивали меня, постепенно угасал. Я вел игру, в которой никто кроме меня не мог выиграть. Одному мне известны правила. Но, и это так меня веселило, никому и в голову не придет расспросить меня о них, никому! Дело в том, что никто и не подозревает о существовании этой игры, не говоря уже о том, что он является её неотъемлемой частью. 

 

 

 

5 круг. Паразит

 

Мой замок постепенно становился все выше и безопаснее. Если раньше мысли о том, что все моё предприятие обречено на провал периодически вторгались в цепочки моих рассуждений, то теперь этого не случалось. Элис решала все проблемы за меня. Она оплачивала квартиру, покупала продукты и одежду, оставляла для меня деньги, которые я даже и не знал на что тратить. Удивительно, но облагодетельствованный небом неизвестно за что, я даже на какое-то время впал в такое состояние, что идея моя как бы отошла на задний план и я предался праздности. Густой, будто смола, лени, в которой я, как могло бы показаться стороннему наблюдателю, увязал подобно мухе. Но дело обстояло иначе. Я просто взял отдых, полагая, что вполне его заслужил. Мне не хотелось куда-то выходить, что-то обдумывать и предпринимать, и поэтому я просто валялся в кровати, съедал что-нибудь и ждал, когда придет она. Не то чтобы я очень уж привязался к этой женщине, нет, это было совершенно не так, но я знал, что она придет, это было неизбежно. И я ждал, не столько того, как Элис появится на пороге, нежели момента, когда она скроется за дверью. Вечером, ровно в 6 она открывала дверь и радостно улыбаясь обмеряла меня, стоящего в прихожей, взглядом, будто бы видела меня уже очень давно. Я улыбался в ответ, не испытывая к тому потребности, но и ничего против не имея. Будь я привязан к Элис, эта бы её привычка приходить точь-точь в одно и тоже время каждый день, давно бы вывела меня из себя. И кто знает, я быть может даже мог бы убить её, но будучи к ней равнодушным, я не обращал на это внимания. 

А потом Элис проходила в комнату, падала на кровать и начинала говорить. Я знал, что нужно её слушать, и не потому что ей так хотелось, а потому что в том была моя личная выгода. Как странно, что люди не слышат друг друга. Ведь это дает столько преимуществ. Конечно не обязательно слушать того, кто к тебе ни с того ни с сего на улице подходит и что-то говорить начинает. Такому еще и оплеуху надо отвесить, лично меня подобный тип людей всегда раздражал, правда объяснить я этого никогда не мог. А вот когда так, на кровати сидишь с кем-то и больше нет никого в квартире, то обязательно уши навострить необходимо. Во время одной из таких исповедей, я заключил, что Элис например страстно хочет ребенка, но не способна родить, отчего и страдает чрезвычайно. Настолько, что желание своё на меня переложила. 

Решив проверить своё предположение, я закатил ей скандал без видимой на то причины, капризничая как дитя и ничего не объясняя. Элис же в свою очередь делала все чтобы ублажить меня и положить этой истерике конец.

Подобно пиявке я присосался к этой женщине. Она давала мне все, даже не спрашивая, чего именно я желаю. Взамен она приобретала столь драгоценную для неё близость со мной, что я как жертву не расценивал. Даже наоборот. Возвращаясь к своей идее я прекрасно понимал, что теперь мне не нужно будет ломать голову над тем, есть ли у моей будущей жертвы деньги, или нет. Отныне меня это не волновало, а значит я мог убивать кого угодно, даже не задумываясь. 

Но с другой стороны, мне не давала покоя мысль о том, что от выбора многое зависит. Да, я мог бы убивать бездомных, но чтобы вызвать ажиотаж мне бы пришлось их на столбах вешать, чтобы ужас из глубин душ человеческих поднять. Но это было бы слишком рискованно, а простое убийство нищих общество, конечно, осудит, но шокировано тем не будет. Другое дело, если я богачей всяких казнить буду, только и будет толков об этом. Таково общество, его структура и строение, которое за жизнь мэра, дает десять жизней человека, так скажем, рядового. Плюс ко всему, имеется и еще один момент, исключительно психологический. По моим наблюдениям, многие люди при определенных обстоятельствах в детей превращаются. Взять хотя бы Элис, хоть и видит она во мне ребенка, но с другой-то стороны как не придет, так душу передо мной наизнанку вывернет да и выложит все, что на сердце у неё тяжелым грузом лежит. И хотелось бы мне это доверием назвать (ведь человек внушающий доверие - убийца более успешный, нежели человек подозрительный) но знаю я, что это отчаяньем да беспомощностью скорее вызвано. Бывает так, что будто бы в тупике оказываешься и совершенно не знаешь, как выйти и что делать в дальнейшем. И таким немощным себя ощущаешь, что вот появляется в твоей жизни человек и ты за него сразу же ухватываешься, будто он отец твой или мать, защиты одним словом ищешь. 

Подобный принцип и на общество распространяется. Во-первых, кумир (его можно и вождем, и царем называть, как душе угодно будет) - отец всем и каждому, а во-вторых человек этот является воплощением любви и уважения к самому себе, которые каждый испытывать желает, но по ряду причин достичь не может. Вот в этом и заключается основная проблема. Получается, если я такого вот лидера убью, то такую пощечину обществу отвешу, что каждый меня ненавидеть и презирать будет, но это ведь так опасно и неразумно. Я не просто человека погублю, нет, я символ оскверню. Убей я президента, к примеру, так я ведь и прихлебателей его уничтожу (не тех, кто рядом с ним, конечно, тем я даже на руку сыграю, а других, из народа, которые себя любовью к вождю как бы присовокупляют к чему-то великому, и тем за себя гордость испытывают, не имея возможности уважать себя за качества, которыми обладают). А если учесть и то обстоятельство, что кризисные ситуации намеренно раздуваются, чтобы уровень отчаянья в людях увеличить, то подобное убийство лидера пощечину мою более хлесткой сделают. 

Но это будет потом, после того, как я отдохну, а Элис поднимется с моей кровати и скроется неизвестно где. Меня никогда не интересовало, куда она уходит. 

- Почему ты никогда ни о чем меня не расспрашиваешь? - спросила она как-то, заметив, что я с ней почти и не разговариваю. 

- Ты и сама все мне рассказываешь, - я усмехнулся, предугадывая её дальнейшие вопросы. 

- Но неужели тебе не интересно узнать что-то, о чем я никогда тебе не говорила? 

- Почему ты обманываешь своего мужа?

- Обманываю? - она улыбнулась так, будто бы и сама угадала все мои мысли - Он все знает. Я никому не лгу. 

Я узнал все, что хотел и не желая продолжать этого разговора тут же начал капризничать. 

- Да лучше бы ты ему не говорила! - воскликнул я - В какую же мерзость ты меня втянула? Что же это за гадость?! Может у тебя еще кто-то есть и ты мне тут же о нем расскажешь? А может о ней? 

Она тут же пустилась в объяснения и стала уверять меня в своей верности. Попыталась объяснить, что с мужем у неё такие отношения, при которых измена ровным счетом ничего не значит. Я смотрел её в глаза и делал вид, что её слова успокаивают меня, но на деле они были мне глубоко безразличны. 

- И как давно подобное положение вещей считается нормальным в вашей семье? 

- Да с самого начала, мы этого никогда не скрывали, - она будто бы говорила мне - Ты не первый, и когда-нибудь мне надоест с тобой возиться. 

Выходило, что у меня было не так много времени, чтобы все успеть. Я будто бы отошел ото сна и стал думать над тем, как поступить со следующей жертвой. Можно было воспользоваться старым добрым методом, при помощи которого я избавился от Крейга и Эдгара, но в этом бы уже просматривался стиль, а значит могли бы возникнуть подозрения. Необходимо было придумать что-то новое, благо моё положение, положение паразита, способствовало этому. Я мог свободно размышлять над интересующими меня вопросами не заботясь о хлебе насущном.  

 

 

 

 

6 круг. Марк

 

- Так странно, - задумчиво проговорила Энжи - все эти убийства. Они будто бы как-то меж собой связаны, ты не находишь? Словно случилось что-то и чередой преступления пошли. А жертвы? Глава церкви, в след за ним учредитель благотворительного фонда, а потом и вовсе лидер волонтерского движения. Ты не думал об этом? 

- Может то Бог по земле ходит и лучших отбирает?

- Это не смешно! Достойных людей какая-то сволочь убивает, а ты еще шутить смеешь. 

- Прости, - виновато проговорил Марк - я и вправду зря сказал такое. Может быть в том и есть замысел какой, но я и понятия не имею какой. Более того, я и в толк взять не могу, какую такую цель этот человек преследует. Намеренно убивать людей, которые стараются сделать мир вокруг чуть лучше, может прийти в голову лишь безумцу. 

- Вот именно, замысел! - воскликнула Энжи - Он не просто так убивает, тут идея какая-то есть. Я вот абсолютно уверена, что это один и тот же человек, потому, что действия маньяка во всем этом просматриваются. Почему только следствие до этого дойти не может, очевидно же все. Жертвы серийных убийц всегда меж собой чем-то похожи, а тут же на лицо, что люди добрым поступкам себя посвятили в том и сходство. А они знай людей за решетку сажают. 

- Ну они ведь тоже не просто так людей под арест заключают. У следствия имеются улики против этих людей. Это я наверняка знаю, один мой знакомый этим делом занимается. 

- Ты не говорил, что у тебя есть друзья полицейские. 

- Нет, не полицейский, журналист. Полицейскому-то я бы и не поверил. 

- А может быть этот маньяк специально улики для следствия оставляет? 

- Если это так, то он верно сам дьявол. 

В дверь постучали. Марк с затаившимся в глазах страхом посмотрел на Энжи и вышел в прихожую. 

- Ах, Жан, это ты! - послышался из прихожей его радостный голос. 

- А вы кого ждали? - ответил ему какой-то глухой и равнодушный голос. 

- Ну ты проходи, проходи, мы в комнате сидим - Марк вернулся в комнату - Это Жан, мой старый знакомый, - прошептал он Энжи на ухо. 

В комнату зашел Жан, весь какой-то бледный и худой, похожий на призрака. Энжи улыбнулась и что-то презрительное вдруг блеснуло в её глазах. Почувствовав это, гость взглянул на неё своим пронзающим взглядом, будто бы она была его кровным врагом. Насмешливость тут же развеялась как дым, оставив после себя лишь танцующий подобно языкам пламени ужас в глазах и едва различимую за каменным лицом подозрительность. 

- Я вас отвлек, -промямлил Жан - прям чувствую, что у вас тут нечто важное было, а я взял и вмешался. 

- Как ты догадался? - с вызовом в голосе спросила Энжи - Ты и в самом деле отвлек нас от очень важного разговора. 

- Да ладно, -как-то будто бы извиняясь проговорил Марк - ничего же серьезного мы не обсуждали. 

- А о чем вы говорили? - спросил Жан резко, будто врезаться в этот разговор было столь для него важным - Я так давно ни с кем не разговаривал. 

- Мы обсуждали эти убийства, - произнес Марк с какой-то досадой в голосе. То, что назревало меж Энжи и их гостем огорчало его, - ломали голову над этим, потому что совершенно ничего не понятно в этом деле. Ты вот, что думаешь об этом? 

- Какие убийства? - сильно удивился Жан - Я ничего не слышал об этом. 

Марк во всех подробностях, какие были ему известны изложил суть дела. Разговаривая со своим гостем и глядя ему в глаза он краем глаза наблюдал за Энжи и всякий раз как девушка куксилась после какого-то неосторожного его слова, он словно морщился от боли. Выслушав рассказ, Жан как-то криво улыбнулся и развалился в кресле. Сидевший до этого будто бы на иголках, он растекся перед Марком и Энжи и было странно наблюдать за изменениями в нем произошедшими. 

- Ну тут несомненно идея, - промолвил он задумчиво - Вот ты Марк - писатель, я уверен, что тебе понятны мотивы этого неизвестного, ведь так?  

- С чего бы это? - грубо влезла в разговор Энжи. 

- Люди творчества по сути ведь самые обыкновенные преступники и есть. И основное их преступление в том заключено, что они со всей глубиной отчаянья швыряют в людей слова. Замечу, что это всегда очень больно, потому, что проделывают они это с высоты своей одаренности, а это много выше чем человека. Надо целую пирамиду из людей возвести, чтобы на уровень выйти. Но то физика, так просто ничего не выйдет. 

- Я не понимаю тебя, - как-то странно засмеялся Марк, будто в надежде разрядить обстановку - о чем ты говоришь? 

- А я о том, что вот есть ты, и есть толпа. И ты как ни один из них понимаешь всю двойственность бытия. Но черт возьми, ничего ужасного в этом дуализме вроде бы и не было бы, но сила. Каждая сторона свою силу имеет и тянет-тянет. Вот человек - животное ведь и инстинктов в нем полным-полно, а они тем не менее подавляются. Но все кажется, кто-то думает, что уже обществом подчинен, кто-то думает, что сопротивляется этому, а кто-то смотрит и во всем этом лишь забаву видит. Потешается над всем этим и ответ на вопрос в отличии от остальных имеет. Никто никого не подчиняет, - вот ответ. Ибо зачем? Мы вам только дадим понять это, а вы уже сами сделаете за нас, и оковы в которые вы себя закуете, будут много прочнее тюремных. Но это сейчас так, раньше то тираны были, с теми не забалуешь. Но и при них ведь диссиденты были. Но самое главное, что у таких людей совести нет совсем. Этим они и опасны. 

- Жан! - воскликнул Марк и рассмеялся - Ты очевидно до сих пор болен! Я совершенно не пойму тебя! Начал с одного, закончил вообще совестью! 

- Нет в писателях совести! А знаешь почему? Вот я например разозлюсь и попробую на окружающих злобу излить, а мне и не дадут этого сделать. Я тогда на себя злиться буду, понимаешь? И причин у меня будет множество, тут и сама затея эта глупая и бессилие. Но разве не люблю я себя хоть каплю, чтобы сказать себе - Прекращай! Есть во мне эта толика самоуважения и стыдно мне станет от всего этого. За то, что начал, за то что не смог и за то что сам на себя напал без причины мне стыдно будет. А тебе-то что? Разозлился, взял и убил сто человек на бумаге, сотней различных способов, и подробно все описал. Одни прочтут и содрогнуться, а другие проникнутся. А сам себя возненавидел, так тоже все самым подробным образом описал и другим читать дал. Возьмите! - думаешь - Найдите себя в моих строках и ненавидьте! Ненавидьте! А вы там есть, уж поверьте, я вас знаю. Вот в этом ваше преступление и есть. Вы обходите все законы, потому что не существует их для вас, и своими размышлениями с другими делитесь. А те, знай, любят вас, потому что вы такие прелестные и в себе уверенные, и думают они, что разделяя ваши идеи революционные они сами революционерами становятся. И грезят-грезят, будто разумом свободны они, коли с вами соглашаются. Но рабы они, а вы сволочи! Совести нет в вас, обманываете несчастных, да ложные надежды им даете. 

Энжи склонилась над Марком. 

- Что с ним? - прошептала она встревоженно. 

- Он всегда так заводится, -ответил мужчина - может болезнь какая. 

- Так что ты об убийце думаешь? - спросила громко Энжи - Почему же этот человек по-твоему других убивает? 

- А вот почему, - задыхаясь прошипел Жан - если он других убивать не будет, то себя убьет. 

- А не ты ли случаем убийца? - спросил Марк, в попытке обратить все в шутку. 

- А так я тебе бы и сказал! - воскликнул Жан и засмеялся самым искренним и звонким смехом, так, что люди его окружающие тотчас же успокоились. 

Побыв у своего друга еще немного мужчина собрался уходить. 

- Ты дверь захлопни пока, мы закроем потом, - выкрикнула Марк из комнаты своему гостю, уже стоящему в прихожей. 

Жан вышел из квартиры и закрыв за собой дверь стал медленно спускаться вниз по лестнице. 

Ехала карета темным лесом 
За каким-то интересом 
Инте-инте-интерес -  
Выходи на букву "эс". 

Шла машина темным лесом, 

За каким-то интересом, 

Инте-инте-интерес -  
Выходи на букву "эс".

А на буковке звезда, 

Отправляет поезда, 

Если поезд не придет, 

Машинист с ума сойдет. 

 

Проговаривал Жан переступая со ступеньки на ступеньку, и закончив остановился, будто бы что-то забыл. Простояв некоторое время на месте он пошел дальше, как-то загадочно улыбаясь, быть может мгновению этого умопомрачения, во время которого он стоял как вкопанный в состоянии крайней задумчивости. 

- Если поезд не придет, машинист с ума сойдет, - повторил он и вышел на улицу. 

Пробравшись тенью, так, что его никто не заметил, Жан забрался в заросли вереска. Скрывшись от постороннего взгляда, он занял место, откуда были прекрасно видны окна снимаемой Марком квартиры. 

- Закурить бы сейчас, - произнес он шепотом - но нельзя, а то меня еще...

Раздался взрыв заглушивший последние слова мужчины. Квартира, из которой только что вышел Жан, излила наружу потоки яркого пламени, разбрасывая в разные стороны осколки кирпича и штукатурку. Тут же на улицу высыпали жители соседних домов. Напуганные они бегали из стороны в сторону и кричали, будто совсем потеряли рассудок и совершенно не понимали, что им делать. 

- Да это же теракт, - произнес Жан наблюдая за всем этим со стороны - странно, а я ведь даже и не собирался их убивать. Придет же иной раз в голову такое. 

Крадучись, он пошел прочь от этого дома.

- Инте-инте-интерес, Выходи на букву "эс" - повторял он на ходу, потягивая сигарету с выражением садистского удовлетворения самим собой. 

 

7 круг. Отречение

 

Если бы я даже смог, то все равно бы уже не вспомнил, просто потому, что это дико. Моё прошлое изъедено молью и как взглянешь на эти лохмотья, то и разобрать ничего не можешь. Лишь дыры, огромные дыры сквозь которые небо и солнце, звезды и ночи. Днями напролет я готов забывать все то, что было со мной, все эти часы проведенные за подобием какой-то деятельности, за мыслями, за решениями. Начать бы все с чистого листа, вот что было бы действительно прекрасно. Но невозможно, нет, и очередная несправедливость поднявшись пред тобой высокой горной цепью хохочет раскатисто всеми расщелинами своими, угрожая тебе снежными шапками и насмешливо звеня сталактитами. Невозможно, и ты будешь смотреть на человека, которого видишь впервые, как на отражение того, кто вонзил тебе нож в сердце. 

Я закрываю глаза и представляю, как все вокруг плавится и сливается воедино. Отныне я стена, а та в свою очередь пол, а вот уже ничего и не понятно. Остается лишь ждать когда все это остановится, и я зажатый меж кирпичей увижу двух неизвестных сжимающих друг друга в объятиях. Они будто бы единое целое, их губы встречаются, растягиваются и оторвавшись от лица поднимаются в воздух. И вот они кружатся-кружатся, безумно как два урагана! И пальцы и кисти! И они вдруг разлетаются на части, которые трутся друг о другу и между ними ток. Тысячи, тысячи смерчей! В один из них меня как будто бы затягивает, но я отказываюсь от этой мысли, отрекаюсь от этого желания, продолжая наблюдать. Кожа, кости, мышцы! Все это друг от друга отделилось и по комнате, подобно огромному рою пчел завертелось. Я выбираю подходящий момент и расставив руки в разные стороны падаю вниз, в бурю этих частиц. 

Все замыкается и гул, стоящий до этого в комнате затихает. Тишина. Но, это лишь затишье перед бурей и вот я, снова появляюсь на сцене. Всем улыбаюсь и перед каждым раскланиваюсь.

- Здравствуйте, - говорю - новая жизнь, понимаете?

Они конечно же смеются, оно и не мудрено, я ведь только учиться начинаю и потому многое еще делаю из рук вон плохо.

- Кто вы? – спрашивают, - и что из себя представляете? Нам важно знать, чтобы понимать, что вы здесь делаете.

- Никто я, - отвечаю, - и из себя ровным счетом ничего не представляю. Уяснили? А что я тут забыл и мне неизвестно, поэтому и вам ответить не могу.

И в этот самый момент они будто бы ослепли или видеть меня перестали, но я почувствовал, как напряжение спало. Когда все остановилось (хоть и нельзя было понять где потолок, а где пол) когда судьи мои замолчали, я понял, что все получилось.

- Ты отрекся от себя, - произнес я про себя,- нет больше ни личности твоей, ни всего того, что происходило с ней в прошлом. Теперь ты познаешь мир по-новому, оцениваешь его, как нечто самостоятельное. Раньше ты всегда сравнивал его с самим собой. Перекладывал его законы на свой частный случай и по воздействию их на собственное Я, наделял свойствами эти правила. 

Нет, это невозможно. Память! Память! Память! Проще от будущего отречься, чем от прошлого. От него кажется совсем невозможно откреститься. Вот как представлю, что определенное воспоминание кто-то из моей памяти изымает, то так и вижу, как неизвестный мне позвоночник вытаскивает и я безвольно растекаюсь по земле. Я - личность! Со своей богатой историей, от которой я ни за что не открещусь. Но сейчас приходится быть никем. Нет, в том нет нужды, но тем не менее я - никто. О, как же это меня раздражает!

Они думают, что поймали всех виноватых и что те по камерам разбросаны. Отныне нам ничего не угрожает, - вижу огромную надпись на первой полосе. Жирный шрифт. Будто бы вся гадость, вся смоль и чернота в этих буквах. Отныне нам ничего не угрожает, - плюет мне кто-то в лицо. Они ведь и не знают, они ничего не знают. Я роюсь в газетах, мне надоело быть в тени. Но главное по порядку, уйми же дрожь, приятель! Я хватаю выпуск "Правды" и начинаю судорожно читать про убийство Крейга. Параллельно я очерчиваю в тетрадь столбец, куда буду заносить все указанные в ежедневных изданиях улики по тому, или иному дело. 

Весь трясясь от возбуждения, я прочитываю одну газету за другой. Нет! Нет! Нет! И тут тоже ничего! Пусто! Я разряжаюсь хохотом, который будто бы слышу со стороны, и пугаюсь его. Ни в одной статье они не указали какие были найдены улики, - проговариваю я и закуриваю - пора бы разбудить этих сусликов. 

Я смотрю на часы, скоро должна прийти Элис. Нужно взять себя в руки, чтобы она ни о чем не догадалась. Но может ли она? Как удивится эта женщина, когда в прихожей я заключу её в объятиях и расцелую! Я раньше никогда подобного не делал. Но нет, нельзя, она может заподозрить что-нибудь. Надо вести себя как обычно, и не более того. Но я верно бледен. Скажусь больным, она привыкла к этому. 

- Ты так плохо выглядишь, - сказала она уже натягивая юбку и собираясь уходить - с тобой все в порядке? 

- Лучше бы ты раньше это заметила, - оскалился я - теперь я окончательно вымотан. Мне даже говорить тяжело. Кажется, я болен. 

- Что с тобой?! - взволнованно взвизгнула она, будто бы я только что сказал ей, что умираю. 

- Да просто усталость, не обращай внимания. Я груб, прости. Мне просто нужно поспать. 

- Так. Сейчас же ложись! - приказала она шутливо, и я сделал вид, что послушался. 

Поцеловав меня в шею, она улыбнулась и по обыкновению ушла прочь. Я встал с кровати и стал собираться, эти ослы, которых все нахваливают за их работу, должны узнать, как глубоко они заблуждались. Я ведь не для того все это делал, чтобы им на руку сыграть и прославить этих ищеек.

Выждав с час, я вышел из квартиры и отправился на поиски. Было еще не совсем поздно, и на улице прогуливалась многочисленная публика. Боковым зрением, изучая всех тех, кто окружал меня, я прокручивал в голове все те уловки, с помощью которых засаживал за решетку ни в чем не повинных граждан. Теперь нужно было определиться с жертвой. Я придерживался правила, и об этом уже говорилось ранее, что убивать необходимо альтернативных лидеров - это сравнительно безопасно и в меру хлестко. Но сейчас мне хотелось чего-то другого. Нужно было просто убить человека, чья смерть по какой-либо причине будет чем-то вопиющим. Например, ребенка. Такой гам поднимется сразу! Бедное дитя, еще совсем пожить не успел ребеночек! Как нам жаль! Но такую жертву еще поискать надо. Не долго думая, я отправился в Екатерингофский парк. 

Сев на скамейке и занявшись записью всех оставленных мною намеренно улик, я ждал и глядел в оба. Спустя какое-то время на горизонте появилась девчушка, лет может быть пятнадцати, что было видно по вычурности её наряда и по походке, слишком уж скованной. Идеально удовлетворяя моему замыслу эта юная особа шла так, будто была умудрена опытом взрослой женщины видавшей виды, что пожалуй было даже смешно. 

- А вам здесь не опасно быть в столь поздний час? - спросил я как-то намеренно на распев, чтобы привлечь её внимание. 

- Что?! - с какой-то злобой в голосе выпалила она и окинула меня взглядом. В голосе, в глазах, да и во всей фигуре её был какой-то надрыв. Какая-то детская и глупая боль, от которой всегда так просто избавиться, но которая ребенком до того порой возводиться, что и представить страшно. 

- Ты куришь? - спросил я, чтобы завязать некоторое подобие дружбы. 

- Да, но у меня закончились, - как-то виновато потупилась она. 

- Тебе не продают табак? - смеясь проговорил я - Так странно, ведь ты такая взрослая. У меня есть, могу угостить. 

Вместо ответа она улыбнулась и села рядом со мной. Взяв сигарету, она зажала её своими маленькими зубками и подтянулась ко мне. Я улыбнулся, она и курить очевидно еще не умела, быть может ей даже и пятнадцати нет. Я зажег спичку, девчонка затянулась и тут же раскашлялась. Я вспомнил свою первую сигарету. Как и она, я кашлял от этого терпкого дыма, отчего мне было немного стыдно. 

- А, ничего, с кем не бывает! - добродушно смеясь проговорил я, поглаживая её по плечу - Как тебя зовут? 

- Мила, - прохрипела она, сквозь кашель и уставилась на меня своими печальными глазами. 

- Ты ведь не куришь, - произнес я серьезно и в тоже время с сочувствием - с тобой все в порядке? 

Она посмотрела на меня так, словно я с луны свалился и был каким-то фантастическим существом. Она пристально вглядывалась в мои глаза, будто старалась что-то там обнаружить. Эта пытливость, а точнее то, что она этого совершенно не скрывала, выдавало в Миле чистого ребенка, но ребенка страдавшего. Нет, она не смотрела на меня, как на незнакомца, с которым нельзя разговаривать. Мила пыталась узнать, стоит ли иметь со мной дело или нет. Она будто бы уже разбиралась в людях, а в её возрасте это могло объяснить лишь пережитое страдание. 

- Да, - проговорила она как-то слишком уж кротко - с подружкой поругалась. 

Закончив девчушка тотчас же рассмеялась, и я понял, что она затеяла игру со мной, из которой я впрочем уже вышел победителем. 

- Сколько? - спросил я, хищно улыбнувшись. Мила тут же замолкла и с каким-то даже омерзением посмотрела на меня. 

- Что?! - воскликнула она - Да как только можно вообще подобное спрашивать? 

- Хватит тут комедию ломать, - прорычал я - ты меня не одурачишь. 

- Две, - произнесла и потупилась от стыда и смущения. 

- Держи, - я протянул ей купюры и потянулся за новой сигаретой - и ступай прочь.

- А как же вы? - спросила она и вся наивность бывшая в этом ребенке отобразилась на его лице. 

- Говорю же иди, - произнес я устало - тебе ведь не нравится то, чем ты занимаешься. Иди домой. 

Будто бы слезы застыли в глазах Милы. Она смотрела и пыталась улыбнуться, но словно не могла. Где-то глубоко в ней сидело осознание того, что в происходящем есть что-то хорошее и чистое, но она не сталкивалась с этим ранее и поэтому не знала, как реагировать. Не сказав ни слова, она развернулась и задорно прыгая помчалась прочь от меня. 

- Ей бы еще напевать, - буркнул я себе под нос и почувствовал, как улыбка растягивает мои губы. Я так редко улыбался по-настоящему, и удивительно, что это произошло именно сейчас. Я знал, что Мила направляется домой. С таким задором дети обычно возвращаются из школы, а не на поиски клиентов отправляются. 

 

8 круг.  Аттическая соль

 

Рассветное небо, такое по привычке тяжелое и цвета неопределенного, пробралось сквозь ткань штор и упало на пол. Вроде бы ничего и не изменилось, в комнате все так же темно, но иного свойства этот мрак. Особенно если ты лежишь на кровати с открытыми глазами и дожидаешься звона будильника. Несколько минут и зазвенит, а ты уже и не спишь.

- Определенно нужно будет завести его на 7 часов - вспоминаешь ты свои вчерашние размышления, - мне ведь в восемь вставать надо. Проснусь и на 8 будильник переставлю, себя обману и буду думать, что дольше проспал в итоге.

Зазвенел, пора подниматься. Самое нелепое в этих играх со временем заключается в том, что как бы ты не пытался его провести, оно тем не менее обыграет тебя. Раз, два и готово, оставит тебя в дураках. Все неминуемо: время, жизнь твоя и смерть. Это ты с людьми сколь угодно в кошки-мышки играть можешь, тут ничего сложного, только правил придерживайся и не глупи. 

Э. Мёрфи встал со своей постели и отдернул шторы, впустив в свою небольшую комнатку утреннее солнце. Мрак державшийся всю ночь и спасавший мужчину от прозрачной, летней ночи тотчас же развеялся. К этому никогда не привыкнуть, - думает он и идет на кухню - какая глупая здесь ночь, без этих штор и не уснешь, а с ними душно. Мужчина подогревает кофе, сваренный им вчера, подливает в него немного коньяка и держа в руках кружку выходит на балкон. 

- Другое дело дома, - шепотом проговаривает он, - днем светло и солнце, а ночью темно хоть глаз выколи. И черт меня дернул сюда перебраться? 

Неизвестно было задавал ли он себе этот вопрос каждый день, но по той легкости с которой мужчина оставил его без ответа, можно было заключить, что каждое утро Мёрфи начиналось именно с этого.  

Как люди проваливаются в сон, так и Мёрфи сел в свой автомобиль и отправился на работу. Не глядя по сторонам и не думая о том, куда направляется мужчина будто бы кем-то руководимый продвигался вперед. Такая мелочь, как дорога до работы не захламляла ни его разума, ни памяти, а находилась где-то в подсознании и применялась им автоматически.

- Ты очень вовремя, - вместо приветствия произнес его начальник - у нас очередное убийство. 

- Кто в этот раз? - спросил он как-то безразлично давным-давно привыкнув к известиям о покойниках. 

- А я откуда знаю? Такие вопросы я тебе задавать должен. Поезжай в Екатерингофский парк, следственная группа уже там. Как узнаешь все подробности, дай мне знать. 

Ничего не ответив, Мёрфи вышел из кабинета и, никуда не спеша, стал спускаться вниз по лестнице. 

- Тело обнаружили в восемь утра. С. Мак'Грин, который в это время по привычке совершал пробежку в парке еще издали увидел, как кто-то очень странно стоит возле дерева. Он подумал, что этому неизвестному плохо и поспешил на помощь, а тут вот такое, - отчитался сержант Рид, прибывший на место преступления одним из первых. 

- Личность установили? - спросил Мёрфи. 

- Да. Убитая - Эмили К. Училась в школе № 38, здесь поблизости. Очень любила гулять в этом парке. Это и родители её показали, и одноклассники. Остальное пока неизвестно. 

- А сколько ей было лет? 

- 13, сэр. 

- Совсем еще малютка. Улики какие-нибудь нашли? 

- Нет, все чисто. Единственное, была найдена записка, но там какой-то бред написан, - Рид протянул Мёрфи клочок бумаги. 

"Так выглядит тот, кто дышал терпким дымом" - пробежал глазами записку мужчина. Действительно, ерунда какая-то, - подумал он, - а хотя. 

- Надо бы взглянуть на тело, - бросил он резко, будто бы проснулся от кошмарного сна. 

Увидев привязанную к дереву, в каком-то даже для её возраста детском платье, девочку, мужчина невольно поморщился. 

- Она как проститутка на панели, - произнес Рид - как вы думаете господин следователь, с какой целью её так привязали?  Я о позе, может то символ какой? 

- Не знаю, - бросил в ответ Мёрфи, - но вон то дерево очень меня интересует. 

Не обращая ни на кого внимания, мужчина зашагал к увядающему дереву, напоминающему кляксу на белом листе чистого горизонта. Подойдя к нему он обнаружил на стволе какие-то следы, ведущие к самой верхушке. Прекрасно, - прошептал он.     Ухватившись за ветку, следователь стал лезть вверх. 

 

«Уважаемые комедианты! 

 

Я, своего имени называть не стану, возмущен вашей работой. Хотя быть может все не так плохо, если вы нашли эту записку. То, чем вы занимаетесь вызывает у меня отвращение, и я твердо уверен в том, что вы просто ленивые свиньи. Каждый из вас! Но об этом позже. 

Эдгар. Д - убит (как вы утверждаете, а точнее, как я заставил вас думать) Симоной. Д. Но я точно знаю, что на допросе несчастная женщина не смогла ничего рассказать по сути дела. И действительно, она ведь не виновна. Если вы проведете эксгумацию, то обнаружите, что рана на шее убитого - прямая линия, заканчивающаяся с двух сторон петлями. Уж поверьте мне, Симона. Д, таких подробностей точно не знает. 

В убийстве Крейга. П вы обвинили Ричарда Л, но знал ли обвиняемый что тащит в парк обескровленное тело? Думаю, что нет. Так же ему вряд ли известно, какой формы порез на шее убитого. Крест, не так ли? Откуда же мне это известно? 

Думаю, дальнейшее подробное описание излишне, но учитывая ваши способности (а точнее полное отсутствие таковых) я все-таки добавлю список моих жертв: Эдгар Д., Крейг П., Иоанн Л., Бред Б., Френк И., Марк Р., Энжи В., Грегори Л., Мелиса Н, Энтони Ж, Виктория М, Элис Ф., Эмили К.

Вы спросите, почему же я оставил это послание? Да, я в этом уверен. Так вот, отвечаю. Во-первых, мне надоело, что все чествуют вашу безалаберность и некомпетентность; во-вторых, славы заслуживаю я, а не вы и в-третьих, хоть вы и отрицаете во мне существование человеческого (совести и прочего) это ничего не меняет и мне противно на душе становится, когда я думаю о безвинно осужденных вами людях. 

Так же считаю необходимым сообщить, что эта юная особа убита мною просто так, чтобы передать вам эту записку и тем самым привлечь общее внимание. Какие я преследую цели? Все очень просто, господа комедианты, я хочу, чтобы вы, известили народ, который свято верил, что вы неусыпно охраняете их покой, о своих ошибках. Я хочу увидеть это в газетах и в телевизионных трансляциях. Вы просто представить не можете моего восторга, когда я услышу вашу исповедь из уст людей вас поносящих. Таково моё требование. Если вы его исполните, то я клянусь, что тут же сдамся. Но если вы не удовлетворите моего требования, то знайте, я продолжу убивать.»

 

Мёрфи будто бы был оглушен. Это письмо, оно было отвратительнейшим  плевком в душу. Лично он не участвовал в расследовании этих дел, но ему было гадко от осознания, что где-то в этом городе бродит ужаснейшая тварь, наглая и жестокая, способная абсолютно на все. Он сжал кулаки представляя, что сжимает шею автора этих строк и душит его, душит. Глазами, покрасневшими от злобы и отвращения он просверливает убийцу насквозь и срываясь начинает кричать.

- Гадина! Гадина! Жалкая тварь! - орет мужчина в пустоту. 

            - Господин следователь! Господин следователь! - восклицают снующие внизу полицейский - Что с вами?! 

- Ничего, - грозно произносит он и спрыгивает на землю - Убийца оставил нам письмо, я в участок. 

Он срывается с места и бежит прочь, будто бы не слыша, что его окликают. 

- Кремень, - задумчив произносит Рид провожая взглядом мужчину.

- Да уж, - вторит ему мед. Эксперт, - иной раз как глянет, так оторопь берет. А он еще и здоровый такой, вылитый медведь. Я в его присутствии даже разговаривать боюсь. 

- Не ты один. У него рожа такая злая вечно, волей не волей испугаешься. 

- Я слушал он с вайнахами воевал в первой компании. Говорят, ни одна резня без него не обходилась и из каждой он целехоньким выходил. Навидался небось на своем веку, неудивительно, что ему так лицо перекосило. 

 

***

 

И все-таки они дали маху. Я собственными глазами видел, как этот здоровый мужик обнаружил мою записку, но никакой реакции не последовало. Выждав три дня (по моим расчетам бюрократический аппарат должен был рассмотреть моё требование за этот срок) я убил еще одного человека, вложив в его куртку очередную записку, и снова стал ждать. Тогда в парке я заметил, как этот следователь отреагировал на моё послание и поэтому мне пришло в голову следить за ним. 

Я никогда не подкрадывался к нему слишком уж близко, попасть в лапы правосудия таким образом было бы слишком глупо и поэтому следил издали. Он был идеальным объектом для наблюдения. Всякий раз, когда он находил мои записочки, его просто на куски рвало от гнева и ярости, но и это не все. Не знаю, что именно руководило этим человеком, но он явно хотел, чтобы мои требования были удовлетворены. Самыми приятными моментами моего шпионажа было время, когда он передавал мои послания своему начальнику. Выходя из участка он кричал и размахивал руками. Очевидно, начальство не спешило предавать огласке собственные преступления. Более того, они даже не спешили освобождать тех, кого по ошибки засадили за решетку. Я тщательно наблюдал за развитием событий и, честное слово, впадал в истерику от того, насколько смешным и нелепым было это представление. 

Мёрфи же (я многое узнал об этом следователе) просто с ума от бессилия сходил. Удивительно, но казалось, что лишь ему одному все это было не безразлично. На месте преступления полицейские расхаживали будто на прогулке и отмачивая глупые шуточки сами же над ними и смеялись. Да, они быть может не плохо справлялись со своей работой, но было видно, что им глубоко плевать на этих убитых. В кабинетах, где заседали чиновники было точно такое же безразличие и моё дело не сдвигалось с мертвой точки. Лишь Мёрфи пытался как-то разобраться во всем, но ему практически ничего делать не давали. 

Я заметил, что он стал часто выпивать. После смены он возвращался домой, ставил машину в гараж и шел в кабак неподалеку. Я шел за ним и, сидя на отдалении, наблюдал за тем, как он пьет. Мёрфи садился в самый дальний угол, заказывал бутылку водки и, понурив голову, пил. Он просиживал так часами, изредка шевелясь чтобы закурить. В такие моменты я был максимально близок к этому охотнику за моей шкурой. Это обстоятельство чрезвычайно меня веселило. 

Но однажды я не выдержал и сел рядом с ним. Изучив меня ничего не понимающим взглядом (к тому моменту он был уже изрядно пьян) следователь, ничего не сказав, снова уставился в пол. 

- Я человек одинокий, до болезни, можно сказать, - начал я, - и поэтому всегда закончив свою работу иду сюда, чтобы кружечку пива пропустить. Меня, знаете ли, это окончательно утомляет и, когда я прихожу домой, то сразу же спать укладываюсь. Тут уютно, не то что у меня дома. А вы почему здесь? 

- Пью, - бросил он и довольно ухмыльнулся. Было видно, что он не расположен к разговору, оттого и отвечал так, чтобы я поскорее отстал. Хотя, мне ведь и так было известно, в каком он состоянии. 

- Вы тут каждый день, - обеспокоенно проговорил я, - и напиваетесь до белых чертиков. Я видел, как вы домой шли. Это ужасно, я вот вам вслед смотрел и замирал всякий раз, когда вы ногу поднимали. Что ни шаг, то вас упасть тянет. Так ведь нельзя! 

- Так нельзя?! - взревел он вдруг - Так нельзя? Нет, вот как раз именно так можно! А ты и не знаешь, как нельзя, вот что! Уж я-то знаю, как поступать не положено. Мне это прекрасно известно. Вокруг меня только и делают, что юлят, крутятся, а ничего толком не делают. Ты бы мне таких глупостей не говорил. Нельзя, - проговорил он и плюнул в сторону, да так словно там стоял его обидчик. 

- Я верю вам. Сразу видно, что на душе у вас кошки скребут. Вы уж простите, что побеспокоил вас. Просто хотел помочь, я же понимаю, что вы человек достойный. Вот и подумал, почему бы не помочь. Но вы, судя по всему, ни в чьей помощи не нуждаетесь. 

           Я поднялся с места и вышел прочь. Следователь даже не стал меня останавливать. Ему было все равно. Мёрфи ломал голову, пытаясь отыскать меня, и пил как проклятый, осознавая собственное бессилие. Он настолько замкнулся в себе, что даже не заметил фотографию, которую я вложил в нагрудный карман его рубахи. Вот он удивится когда завтра увидит мое изображение с надписью сзади – «Жан, кабак "Аттическая соль"». Расплатившись, я вышел на улицу и отправился на поиски новой жертвы. 

 

 

9 круг. Pogue Mahone.  

 

- Вы разве не понимаете, что он будет продолжать убивать, если вы не пойдете ему на встречу? - спросил у присутствующих на заседании Мёрфи - Я очень рад, что вы наконец-то пошевелились, но этого мало. Этот сумасшедший идеальный убийца, убийца неуловимый и, мне кажется, если мы будем его игнорировать, то всему придет конец. Он обойдет ваших телохранителей и убьет ваших детей или жен. Я уверен, что он на это способен. Вы и так целый месяц не обращали на это внимания, а он успел двадцать человек убить, двадцать за месяц! Хорошо, что хоть невинных из тюрьмы выпустили. Но и тут он руку свою приложил, Симона Д., выпущенная на свободу месяц назад, убита, и убита им. Я просто не понимаю, почему вы ничего не сделали до сих пор?! 

Следователь яростно размахивал руками и весь покраснел от возмущения и гнева, его переполнявших. 

- А откуда нам знать, что после всенародного признания в том, что мы круглые идиоты, эта сволочь придет и сдастся? - резонно спросил начальник полиции. 

- Вот именно, вот именно, - волнами пошел шепот одобрения со всех сторон. 

Эти лица, смотрящие на него, с каждой минутой раздувались, а потом лопались, выпуская наружу грязь. Кругом была лишь мерзость и слякоть, все тонуло в ней. 

- Знаете, - стараясь не взорваться проговорил следователь, - я вот человек из народа. Мои родители были бедными рабочими. Аристократов в нашей семье никогда не было. Поднимите же руки те, кто из народа вышел! 

Большинство из присутствующих подняли свои руки. 

- А теперь вспомните, как вы относились к правящей верхушке. 

В зале послышались сдавленные смешки. 

- Хорошо, - проговорил Мёрфи, - значит мы понимаем друг друга. И напоследок скажите, сильно ли вы боялись общественного мнения, когда принимали абсурдный и во многом несправедливый закон? Думаю, нет, так чего вам сейчас бояться? Вы ничего не теряете, убийца либо сдержит своё слово либо нет, а вас и так все за идиотов держат. 

- Хорошо, - проговорил начальник - я обсужу это с губернатором, но  не уверен, что он пойдет на встречу. 

Мёрфи ликовал. Он понимал, что ловушка захлопнулась и теперь можно вздохнуть спокойно. Теперь он знал, что чудовище разгуливающее на свободе скоро сядет за решетку и больше никого не убьет. Лишь это было для него важно. Никакого охотничьего азарта мужчина не испытывал, потому что добыча сама шла в его руки, он просто хотел, чтобы прекратились убийства. Из зала заседания следователь вышел новым человеком, помолодевшим лет на десять мужчиной, который знал, что отныне сможет спать спокойно.   

 

***

Он вышел из участка крайне довольным, а значит начальство наконец-то рассмотрело его ходатайство. Отныне Мёрфи был мне не интересен. Я бы мог его убить, но испытывал к нему некоторое подобие уважения. Тем более розыгрыш, мною задуманный был бы не полным, убей я этого человека. 

Интересно, как быстро они примут решение? Эта возня может продлиться целый месяц, а мне если честно уже и убивать не хочется, да и есть ли у меня время? Ведь необходимо приготовить речь, которую я скажу на суде. Но я уже вел кое-какие записи, осталось лишь поднять их и дополнить. Не думаю, что это будет очень уж тяжело. 

Да, что я в самом деле? Просто буду честным перед самим собой. Мёрфи куда-то исчез и я, никуда не торопясь пошел к себе домой.

Все вокруг меня шевелилось: дома, машины и люди. Даже свет казалось как-то отделялся от витрин и рекламных щитов, и кружил в воздухе подобно мифическому дракону. Этот город мчался куда-то, а куда и сам не знал. Никто даже и не догадывался, что совсем скоро прозвучат ужасные слова. А с другой стороны быть может никто и не заметит этого? 

Город, меня окружающий, стремился куда-то вверх, будто бы здесь внизу уже и места не было. Дома все выше и выше, когда-нибудь они скроют от взгляда людского небо и видеть его будет огромной привилегией. Так и вижу, как города превращаются в вавилонские башни из библии. На нижнем и самом древнем ярусе проживают изгои, на втором ярусе, между небом и землей обитает средний класс, а в небе же элита. И каждый уровень отделен от другого барьером, чрез который ни за что не пробраться. А зачем же видеться этим людям, если говорят они на разных языках? Может именно об этом и хотели сказать древние. Может быть они имели в виду именно иерархическую структуру, в которой одни просто не понимают других из-за гордыни и тщеславия? Да и взять, к примеру, двух людей из одного вроде бы класса, даже более того, из одной семьи. Берем двух братьев, и вот один из них простой рабочий, а другой карьеру в торговле делает. Будет меж ними понимание? Нисколько! Свобода выбора, и именно количественный показатель этого фактора, дает неисчислимый перечень вариаций отчленения человека от той среды, в которой он вырос. Но это все лишнее. Однажды люди заберутся так высоко и настолько увязнут в своих делах, что просто перестанут друг друга понимать, и тогда-то все рухнет. Наверное, забраться на небо к Богу - задача непосильная от того, что кому-то на руку, чтобы люди не знали, что нет там никого. Чтобы не пришло людям в голову дьявола искать. Уж тот-то наверняка существует, и именно он эту басню про Бога придумал, чтобы его самого все в покое оставили.  

Погруженный в свои мысли, я и не заметил, как подошел к своему дому. Удивительно, вот вроде бы передумаешь обо всем на свете, и столько слов в твоей голове, что кажется и романа не хватит, чтобы рассказать обо всем, что на одной часовой прогулке в голове перемалываешь, а за письмо возьмешься, пару строк с трудом напишешь и все, остальное уже из пальца выжимаешь. С одной стороны, вроде бы и воду лить не хочешь, основную мысль передаешь и хватит с тебя, а с другой и мелочи всевозможные хочешь описать. Я вот например очень испугался, когда Эдгара убив, своё отражение увидел. Я ведь не ожидал, что так получится, а смотрю, стоит мужчина весь кровью замаранный и на меня каким-то взглядом безумным смотрит, еще и улыбается. Я даже вскрикнул от неожиданности, а когда все понял, то на пол со смеху упал. И подобное ведь сплошь и рядом, а говорить об этом постоянно не будешь, потому как и из памяти подобное очень быстро вылетает, да и смысла в описании мелочей всяких практически нет. 

Я включил телевизор и стал ждать. Мне казалось, что это должно произойти именно сегодня. Наверное, я просто устал и даже быть может ждал, что именно сегодня все и закончится. Закончится для них, но не для меня. Мёрфи наконец-то успокоится и быть может спокойно поспит за все это время; чиновники выставят себя идиотами и тут же сделают вид, что ничего не произошло; родственники убитых будут наконец-то знать кого им ненавидеть (даже в этом есть смысл). Для меня же начнется новая жизнь, та самая, о которой я так мечтал и ради которой провернул все это. 

Стоило ли это того? Конечно. Любая идея стоит жертв и чем она новее, тем больше пострадавших. И я уверен, что моя мысль, мой метафизический бунт, не так уж опасен, как к примеру внедрение в систему наказаний гуманности и человеколюбия. Нет, я не отрицаю того, что любовь меж людьми избавит мир от войн и убийств, но тут ведь самая обыкновенная грамматика. Человеколюбие от "человека любить" происходит, а вот я человек после всего того, что совершил? Не думаю, и сам себе в том честно признаюсь. Да, я считаю себя извергом даже несмотря на то, что все эти убийства и в памяти то моей не остались, да и совесть мою не запятнали. Почему же мне паршиво так? А потому лишь, что я преступник. Я ведь мог бы с этим взрывом в голове жить и, как Марк, писать об этом. Но он выдержал, не опустился до этой гадости, а я убил, и не единожды. А он-то наверняка тоже человека жизни лишить хотел, вот уверен я в том.  Потому как тут стремление к знанию заключено, а смерть самая главная тайна, которую кажется и не разгадает никто и никогда. 

- Срочные новости, - донеслось из телевизора и я сжег все те образы, которые выстроились в моей голове. Увидев губернатора, я захохотал. 

- Здравствуйте, я – идиот, - проговорил он и с минуту молчал (таким было моё требование). Дело в том, что один чрезвычайно одаренный человек водил всех нас за нос. А мы как покорное стадо глупых овец безропотно шли туда, куда он нам указывал. Знаете, он был настолько гениален, что убивая людей делал так, чтобы мы сажали в тюрьму, ни в чем неповинных граждан. Стоит сказать, что один из них покончил с собой в следственном изоляторе, не выдержав обвинений в том, чего он и не делал. 

А еще, этот даровитый убийца обставил все таким образом, что нашим полицейским вручали геройский почести, которые они не заслужили. Теперь же нам всем понятно, что наши служители закона - гадкие свиньи, способные лишь жрать и гадить. 

В данный момент я - самая главная сволочь и вождь всех гадин, читаю речь, написанную этим замечательным человеком, которые вы и имеете удовольствие слушать. Наш агнец просит всех людей поклониться его честности и поставить в церкви свечку за упокой его души (но это требование не обязательное). Так же он хочет передать, что мы все точно такие же, как и он. 

Жан, таково имя нашего героя обязуется тотчас после моей речи сдаться в руки полиции. Тем самым он снисходит до нас, жалких тварей, в грязи копошащихся. 

И под конец, Жан просит, чтобы суд над ним транслировался по всем государственным каналам. 

Он замолчал. Браво! - воскликнул я и тотчас же выбежал из квартиры - Игра закончилась! 

 

***

 

- Обвиняемый, - проговорил судья дрожащим голосом - вы признаете себя виновным? 

На меня смотрели сотни глаз. Я чувствовал, как со всех сторон по мне бьют молнии ненависти, гнева и страха. Удивительно, я ощущал себя школьником, который целенаправленно выводит преподавателя из себя, и вот в самый последний момент, когда слезы уже стоят в краешках глаз, чего-то ждет. Оттягивает наслаждение. Казалось одно неосторожное слово и все в зале зарыдают. 

- Смотря в чем вы хотите меня обвинить, - произнес я равнодушно, очевидно я владел собой лучше, чем остальные. 

- Вы убивали - проговорил судья и стал перечислять имена. 

- Да, я убил этих людей. Но у меня были на то свои причины. 

- Какие же? - его голос мотался туда суда, словно прутик на ветру. И все-таки не зря я речь заготовил, много времени пройдет пока я все расскажу, как раз все и успокоятся, судья по крайней мере. 

- Начнем с того, что я самый обыкновенный человек, - начал было я, но вдруг зал взревел и смел меня подобно морской волне. 

- Ты чудовище! - слышалось мне - Изверг! Убийца! Убить тебя мало! 

Судья никого не останавливал, я и сам прекрасно понимал, что в зале слишком много родственников моих жертв и им просто необходимо на меня покричать. Когда же они замолчали, мне разрешили продолжить. 

- Я самый обыкновенный человек, и потому есть во мне некоторые характерные черты, которые необходимо описать. Во-первых, я потребитель, и если вы думаете, что отличаетесь от меня, то заблуждаетесь. Начнем с малого, никто из вас не производит продуктов питания, вы их потребляете. Мало кто из вас в действительности работает, в то время как многие эксплуатируют машины и технику. И так во многом, никто из вас ничего не созидает, вы лишь поглощаете то, что производят другие. А вы никогда не думали над тем, что машины, все более и более внедряющиеся в нашу жизнь, ей темп и задают, и что каждый согласно ему живет. С волками жить по-волчьи выть, не так ли? Вот и подумаете к чему я клоню, господа. Вы точно такими же машинами стали, чтобы темп держать. Я это по себе прекрасно знаю, ибо давно себя уже вещью ощущать стал. А раз так, то и мировоззрение у меня соответственное. Я вещь и вокруг меня вещи. Хочу я к примеру похоть свою утолить, то беру тут же предмет для того подходящий, а потом и забываю о нем когда все кончено. 

В зале появилась Элис. Она как-то пробралась мимо пристава, оставшись незамеченной и встала рядом с судебной кафедрой. Как и все она смотрела на меня глазами полными ярости, но я знал, что моя любовница довольна собой. Тут ведь целая мистификация. Она - подруга изверга, невеста убийцы и палача. Вот вздумается ей в карты играть, так знайте не будет знать проигрыша эта женщина, потому как точно примета есть какая с таким её замужеством связанная. 

Я заглянул в её глаза и увидел, как губы её растягиваются в какой-то хищной, ядовитой улыбке. Элис скинула с плеч своих платье и обнаженная запрыгнула на трибуну. Я не мог удержаться от смеха, глядя на неё, пританцовывающую совершенно голой, перед таким количеством людей. А потом на шее её появилась тоненькая диагональная черточка, из которой тут же брызнула кровь. Голова её, со все той же улыбкой как-то нелепо сползла направо и покатилась вниз, к самым ногам присутствующих. И казалось кувыркаться ей и кувыркаться, но чья-то нога остановила это движение, придавив улыбающуюся голову к полу. Я поднял взгляд и узнал Марка. Весь опаленный и напоминающий ворох истлевшей бумаги он стоял подперев бока руками и стоял своей правой ногой на голове Элис, словно та была мячом. Рядом с Марком, точно такая же черная и неузнаваемая стояла Энжи. Я оглянулся по сторонам. То тут, то там появлялись те, кого я убил, был даже тот, что покончил с собой в изоляторе. Повиснув под потолком он болтался из стороны в сторону, глядя на меня с явным осуждением. Казалось бы, что они здесь забыли, да и место ли мертвым среди живых? Хотя разберешь тут, кто есть кто. Я представил, как этот повешенный начинает вращаться и с такой силой, что стоящие под ним Марк и Энжи разлетаются в разные стороны подобно опавшим листьям, от сильного порыва холодного ветра. Мчащиеся спирали пепла, в которые обратились жертвы мною сожженные, закружился по залу, втягивая всех покойников явившихся на это судебное заседание. 

Они исчезли и в зале остались лишь я и те, кто хотел моей смерти: прокурор, свидетели, судья, присяжные заседатели и даже адвокат. Все они смотрели на меня какими-то перекосившимися лицами. Мне показалось даже, что передо мной не люди сидят, а горсть разбитого стекла лежит. 

- Обвиняемый, вы закончили? - почти заикаясь проговорил судья. 

- Не знаю, а о чем я говорил? 

- О том, как вы похоть свою утоляете. 

- Ах, это! Нет, у меня еще есть что сказать. Конечно есть, просто я немного задумался. 

- Да, мы слышали, - грозно проговорил он, очевидно ненависть ко мне, взяла в нем верх над всеми остальными чувствами - продолжайте! 

 

*** 

 

- Следующее к чему я пришел, - произнес я и тут же погрузился в воспоминания - было то, что все кругом нас тюрьма, но тюрьма странная. Вам позволяют выходить из квартиры, чтобы вы считали себя свободным, но куда вы идете? Правильно, на работу. Позже вам разрешают и работу покинуть, чтобы вы как можно быстрее добрались до дома и легли спать, ведь завтра очередной рабочий день. То есть имеется иллюзия того, что вы вольная птаха, но на деле это совершенно не так. И вот именно здесь, эта двойственность сводит человека с ума. Хозяин ли я своей судьбы, или раб? - спрашивает он себя сам - Нет, я ведь человек свободный и все что угодно могу делать. Но тут оказывается, что это не так. Не всякое действие человеком предпринятое цели достигает, потому что нормы существуют, и их нарушать никак нельзя. И самое интересное, что все больше и больше всяких правил. Тут вам и интимное пространство, которое нарушать нельзя, и очевидность смены часовых полюсов, и все, что угодно, а на деле, плюнуть и растереть. В метро из вас всякий был, какое там интимное пространство? И много этих мелочей, которые хоть и признаны всеми, но тем не менее обществом попираются. Вот и не понятно, свободным мне быть нельзя, а рабом мне вроде бы и не дают быть. А оно и верно, уж лучше иметь в распоряжении миллионы псевдо-вольных граждан, которые сами о себе заботиться будут, чем такое же количество под своё крыло забирать. Оно с экономической-то точки вроде бы и лучше, но ответственность какая. Уж лучше пускай эти ослы своей независимостью упиваются, да от неё и погибают, пока мы будем жиреть и в стороне стоять. Одним словом все это тюрьма, но тюрьма какая-то нелепая, в которой ни порядка нет, ни дисциплины. Принцип такой: каждый делает все, что угодно, чтобы хоть как-то утешиться и забыть о своем положении пресмыкающегося. Вот и все. Меня подобный порядок вещей никогда не устраивал, и посему я решил, что мне необходимо в тюрьму. Где ко мне будут относиться, как к грязи, так же, как и здесь на воле, но без всяких там увиливаний, рассказывая мне о том, какая я свободная и права имеющая личность. Это всего лишь моё субъективное мнение, но я при нем останусь. Важно лишь то, что моей целью было попасть в тюрьму. 

У меня пересохло в горле и я одним махом выпил стакан воды. Присутствующие в зале смотрели на меня с каким-то даже интересом, но так будто бы я сумасшедшим был. А впрочем я мог и ошибаться, мне просто так показалось, потому что огни ненависти, горящие в каждом обращенном на меня взоре словно подернулись какой-то пеленой. И вот именно её-то я за любопытство принял. 

Но как бы там ни было все эти люди чего-то ждали. Вся примечательность моего дела заключалась в том, что все было довольно-таки понятно, и поэтому разглагольствования адвоката и прокурора были излишни. Я же в свою очередь мог говорить сколько угодно и все были обязаны слушать меня. Не знаю, ждали ли присутствующие продолжения моей исповеди, но её окончания точно всякий дожидался нестерпимо. 

 

 

***

 

- Но началось все вот с чего, - продолжил я, после некоторой паузы, - давным-давно, мне тогда было лет может быть двенадцать, я принялся за чтение одной книги. Если быть совсем уж честным, то чтение книг всегда заменяло мне общение с людьми. Я прекрасно понимал, что пойти на контакт с человеком и заручится его дружбой - дело довольно-таки простое, но меня это никогда не прельщало. Я всегда полагал, что люди несут полнейшую ахинею, которую и обсуждать смысла нет. В книгах же всегда все так глубоко и интересно, и даже поразительно подчас, что романы с жизни списаны. Конечно были моменты когда я размышлял над этим и порой подобное казалось мне странным, но с другой стороны меня всегда веселило, что друзья мои - мертвецы, и я, ничего им не должен, в то время, как они дают мне массу всего. 

И вот, значит, попала мне в руки книга, где были собраны фрагменты некоторых летописей о древних правителях. Меня очень увлекло чтение всех этих историй, в которых часто и не понятно было, где вымысел, а где правда. Читал я читал, и вот наткнулся на летопись о валахском воеводе Владе Цепеше. Жестокий был человек, но порядок был в княжестве его. Могу даже пример привести, был, значит, источник один возле дороги, и для того, чтобы путники воду пить могли была там чаша из чистого золота. Так вот, не украли её, стояла себе там и стояла. 

             После прочтения о Цепеше, я четко уяснил, что зачастую жестокость даже полезна, особенно если дело правосудия касается. Но у нас иначе водится. На все гуманизм, человека люби и вреда ему не причини. Отрубали ворам руки, а теперь сажать в тюрьму будем, так же и с убийцами, и со всеми остальными. Одним словом, человеколюбие - голова всего. Но лично моё мнение, что все эти тирады о ценности жизни преступника - самое обыкновенное слюнтяйство. Я вот закон преступил, и хоть не считаю себя виновным в убийствах (я ведь идею имею, а значит с меня взятки гладки), а тем не менее за человека себя уже не считаю. А раз так, то и оставьте меня в покое господа филантропы. Если я не человек, значит и любить меня невозможно, а отсюда и гуманизм не возможен. Все просто, я убийцу человеком никогда не назову, вот моя позиция. 

А у нас вот размазывают, они ведь тоже люди, а что если не виновен человек, такой грех на себя брать. Вот так рассуждения, не правда ли? А вот вы не думали о том, с каким отчаяньем ни в чем неповинные узники фашистских концлагерей завидовали тем, кто на поле битвы погиб? Мне кажется вам это и в голову не приходило, ведь вы так высоко ставите жизнь. А не вы ли эту самую жизнь и обесценили своими деньгами, социальным статусом, недвижимостью. Что для вас человеческая жизнь? Вот отсидел я двадцать пять лет, и меня освободили по амнистии, дальше что? Ни работать я не смогу, никто меня не возьмет, да и не захочу. Не будет у меня всего того, что ценится, что с моей жизни тогда? 

И вот тут-то в моей голове план созрел. Мне необходимо попасть в тюрьму, но так, чтобы надолго. Значит необходимо людей убивать, и в большом количестве. Но и это не все, я ведь, как вы заметили, тех губил, кто большому количеству людей поддержкой был. Для того я делал это, чтобы резонанс вызвать общественный. Существует теория, что убивая пастухов, ты заодно и овец его до того расстраиваешь, что они теряются, разбегаются в разные стороны, да по одиночке и погибают. Я этим руководствовался, убивая иногда и без причины, как это было в случае с Энжи и Марком. Я к ним в гости пришел, а они как раз убийства эти обсуждали. Разговорившись мой приятель (а Марк был моим другом, мы вместе в Петербург приехали, в одном вагоне) спросил, уж не я ли убийца. Я его и убил, машинально как-то, а потом газ выпустил и ушел, свечку в комнате оставив. И лишь когда взрыв прозвучал, я понял, что все это было шуткой, никто меня и не подозревал, но было поздно уже. 

Я намеренно это делал и сейчас перед вами откровенен, потому что мне ненависть ваша нужна. Вы спросите, какую же я цель преследовал эту девочку в парке задушив. А тут все просто, хоть вам и не известно ничего. К покойнице прилагалось письмо, в котором сообщалось: «Я сдамся, если губернатор произнесет мною написанную речь». Ну вы её слышали. Я тоже, кстати, смотрел трансляцию, правда ведь было смешно, когда он в самом начале себя идиотом назвал и на минуту замолчал? Мои соседи сказали, что очень смеялись. Но это ерунда, я о другом, дело в том, что после выдвинутого мною предложения прошел месяц, в течение которого я продолжал убивать. И всем было прекрасно известно об этом письме, господин Мёрфи может подтвердить. Но никто и не пошевелился, потому что тут престиж, и никак нельзя его ронять. Своё достоинство, чиновники оценили в двадцать жизней. 

По залу прокатилась волна возмущения. Кто-то ахал, кто-то нервно бормотал, но никто не подвергал моих слов сомнению. Я замолчал и с удовольствием  наблюдал за этими напуганными людьми. Как? Как? Они ждали целый месяц? Месяц! Я не выдержал и засмеялся. Рядом со мной села Элис. Голова, которую она поставила себе на колени тоже хохотала как безумная. 

- А знаете, что самое интересное?! - воскликнул я громко, тотчас после того как перестал смеяться - Мне ведь сохранят жизнь. Да здравствует гуманизм! Я исполнил свою мечту и теперь покину тюрьму мнимую и переселюсь в настоящую, где нет ни иллюзий, ни фальши. А вы! Да, каждый из вас! Вы, безутешная вдова! Вы, сироты! Ты, рогоносец, с чьей женой я спал, а потом и убил! Вы все, чьих близких я уничтожил, вы, у кого я отобрал самое дорогое, будете платить казне налоги. И в этом вроде бы нет ничего необычного, это очередная рабская обязанность. Но понимаете ли вы, что из этих налогов будут идти деньги на моё содержание? И вы будете кормить меня - убийцу ваших жен и мужей, детей и родителей. Вы понимаете какой это абсурд?! Вы понимаете, как я всех вас одурачил?! 

У меня потемнело в глазах. Казалось, взрывы гомерического хохота разрывающие меня на части, первым делом взялись за сосуды и те лопнув, застелили от меня зал суда. Я слышал рев толпы, а потом мне казалось будто тело мое покоится на волнах, качается туда-сюда и почему-то не тонет. Игра закончилась. 

 

P.S. 

Я лежал в лазарете, в одиночной палате, под конвоем из двух охранников. Глупо, но после всего произошедшего они еще думали, что я намерен бежать. Всякий раз думая о том, как все они боятся, моего побега, я смотрел на свои сломанные ноги и улыбался. Со мной никто не разговаривал, и поэтому я не знал, откуда эти травмы, что я делаю в лазарете и чем закончился суд. Судя по всему, я потерял сознание как раз после того, как закончил свою речь.

Входная дверь в мою палату открылась и в проеме появился Мёрфи. Он смотрел на меня как-то равнодушно, не так, как во время суда, когда из его глаз так и летели искры. 

- Как, - он запнулся, очевидно не зная, как ко мне обращаться - как самочувствие? 

- Да, я тоже хотел сказать о том, что можно на Ты. Да вроде бы в порядке. А что случилось? Я ровным счетом ничего не помню. 

- Ты потерял сознание и упал, тотчас после этого всё пришло в движение и происходящее стало напоминать бойню. Присутствующие вскочили со своих мест и устремились к тебе. Честное слово, если бы не решетка за который ты сидел, разорвали бы тебя в клочья. Как одного из приставов. Это было настоящие безумие, его просто затоптали насмерть, просто потому, что он стоял между ними и тобой. Но видишь, кому-то удалось схватить тебя за ноги и поломать их. Но это конечно ерунда, - он осекся, очевидно его вынудили держать себя в руках. 

- Ты наверное и поломал мне ноги, - усмехнулся я - какой приговор мне вынесли? Ведь вынесли, я уверен, что после этого, никому бы и в голову не пришло назначить второе заседание. 

- Ты прав, - проговорил он тихо - тебя приговорили к пожизненному. 

- Я так и думал. Глупо, не так ли? Ведь за такое убивать надо, а они сюсюкаются, но ты и так знаешь мою позицию в этом вопросе. А ты что думаешь? 

- Я думаю, что тебя бы неплохо на главной площади повесить, да и оставить там висеть на пару недель. Но правящие круги иного мнения придерживаются, говорят, не будем ему уподобляться, - он сплюнул в сторону от презрения. 

- Такое смешное утверждение. Ведь очевидно же, что убийцы смертную казнь с иной позиции расценивают. Она есть - им страшно, её нет - они осознают, что им все с рук сходит. Тут ведь и речи нет о том, что одни другими становятся. 

- А тебе разве не было страшно? - спросил он как-то злобно - Ведь согласись, они бы и на плаху тебя могли отправить за такое. Тут и наглость, и количество жертв и оскорбление правящей власти. Я не поверю, если ты не думал о том, что для тебя и исключение могут сделать. Думал ведь, что тебя возьмут и к смертной казни приговорят, думал, а?! 

- Конечно, а как же иначе? Но ты разве не понимаешь, что это исключение было бы победой над привычным порядком вещей? Может быть после меня и смертную бы казнь снова в судопроизводство ввели. Так бы даже благороднее вышло. 

- Ну и сволочь же ты, - бросил он - как только земля таких носит. 

- Разных носит, но ты прав, ничего во мне человеческого нет. 

- Да что мне твоя пустая болтовня? Тех, кого ты убил этим не вернешь, - он замолчал и задумался о чем-то - как ты мне свою фотографию то подсунул? 

- Я следил за тобой после того случая в парке. Ну вот в один из дней ты как обычно сидел в своем углу смертельно пьяный, тогда-то я все и сделал. Подумал, что тебе будет паршиво, когда ты узнаешь, что на ней убийца. 

- Какой расчет! - воскликнул он и усмехнулся - Две недели таскать эту фотографию, не понимать кто на ней и как она у меня оказалась, а потом бах и выясняется, что на ней убийца, который сам же тебе эту гадость и подбросил. Как тебе все это удалось?

- Да это все мелочи. Ты даже не представляешь, насколько они важны. Тут какую-то невзрачную подробность по-своему выкрутил, там что-то под себя подстроил и дело сделано. 

- А разве не было страшно? Я вот сам по долгу службы убивал и помню, как страшно было впервые в человека выстрелить. Неужели ты не боялся когда с первой жертвой возникла потребность разобраться? 

- Не сказал бы. Я знал, что обязан поступить определенным образом, но не знал, как именно это сделать. Вот пожалуй и все, это был единственный страх, который я испытывал. 

- Твои бы таланты, да во благо, - произнес он с каким-то даже сожалением. 

- У всех свои цели. 

Он пристально посмотрел на меня и весь затрясся, очевидно осознав, что я говорю серьезно. Будто бы впав в ступор он молчал, но тем не менее все не уходил. 

- А вот знаешь, ты тоже людей убивал, и ничего, стоишь тут и в смертных грехах меня обвиняешь, в то время как я, точно такой же убийца как и ты сам, в тюрьму отправляюсь. 

- Я выполнял приказ, - только и смог произнести Мёрфи.

- Так и я тоже, только другого начальника. 

- Страшный ты человек, - бросил он и направился к двери. Он простучал четыре коротких и три длинных, и дверь тут же отворилась. Мёрфи вышел и больше я его уже не видел. 

 

 

 

 

***

 

После того как кости срослись, меня отправили в колонию. Я плохо помню это путешествие, потому что всю дорогу думал о своем, а о чем именно теперь уже и не скажешь. Странно, но внутренне согласившись на заточение, я тем не менее гадал, как же будет выглядеть моя камера. Будет ли в ней окно забранное решеткой и какие виды будут открываться моему взору, когда я буду смотреть в него. Касательно надзирателей я даже и голову ломать не стал, есть мнение, что они всюду одинаково черствы и угрюмы, такая уж у них служба. Меня занимали и другие вопросы, но их было настолько много и мельтешили они в моей голове настолько быстро, что я просто не смог их запомнить.  

По приезде же на Огненный остров все мои сомнения развеялись. Это была удаленная от цивилизованного мира колония, где царили железная дисциплина и порядок. 

- Контакты между заключенными запрещены, - отчеканил стальным голосом главный надзиратель - в дневное время арестант ни в коем случае не лежит на своей кровати, сидеть так же запрещено. Свидания запрещены. Вам все понятно № 123-01-999? - спросил он. 

- А говорить с самим собой вслух можно? 

- Запрещено! - рыкнул он, очевидно взбешенный тем, что я посмел задать ему вопрос - Здесь запрещено практически все, ясно вам арестант? 

- Да. 

Меня завели в камеру. Дверь захлопнулась и я остался совсем один. Здесь я и умру, - промелькнуло в моей голове. Кругом меня были точно такие же заключенные, но я даже и не подозревал о их существовании, такая здесь царила тишина. Лишь изредка я слышал эхо чьих-то шагов то стихающее, то нарастающее. Но я знал, что то идет надзиратель и посему практически не обращал внимания на эти звуки.

Объявили отбой и я лег на свою койку. Закрыв глаза, я понял, что наконец-то высплюсь. Ничто вокруг меня не тряслось и не дрожало, никто не стонал и не сопел и лишь эти шаги, какой-то странной мелодией разносились по коридорам. 

 

 

 

[1] (с ит. яз) – Доктор Чумы – маска, которую во время эпидемий носили доктора при посещении своих пациентов (авт.)