(продолжение. Начало в №3/2014)
Глава 2. При двух умах
Поэтому высшая культура должна дать человеку двойной мозг, как бы две мозговые камеры: во-первых,
чтобы воспринимать науку и затем чтобы воспринимать не-науку; они должны лежать рядом,
быть отделимыми и замыкаемыми и исключать всякое смешение; это есть требование здоровья.
Ницше[1]
Наука исследует, религия интерпретирует... Религия и наука - две сферы человеческого мышления.
Мартин Лютер Кинг[2]
Храни нас Бог от виденья, единого для всех, и снов Ньютона.
Уильям Блэйк[3]
Сразу же замечу в начале этой главы, что к концу ее я надеюсь убедить вас принять простой, но фундаментальный тезис: Наука демонтирует вещи, чтобы узнать, как они работают. Религия соединяет вещи, чтобы раскрыть их смысл.
Разница между ними фундаментальна и неэлиминируема. Они представляют собой две разные, но одинаково необходимые формы деятельности ума. Обе вместе представляют собой полное выражение того, чем является человек. Они столь же различны и столь же необходимы, как два полушария нашего мозга. По сути, из полусферической асимметрии мозга вытекает вся драма взаимного непонимания и вместе с тем совместного творчества религии и науки.
Я хочу в этой главе пройти ряд интеллектуальных дорог, которые проведут нас через различные психологические ландшафты: познавательные установки Востока и Запада, гендерное восприятие моральных дилемм, исследования аутизма, склонность людей не просто формулировать аргументы, но также рассказывать истории. Важно и интересно проследить, как современные исследования, имеющие разные отправные точки, приходят к одному и тому же выводу о человеческом разуме, помогая нам понять, почему религия и наука столь различны. Вместе со следующей главой эта глава содержит радикально важное объяснение того, почему отношения между религией и наукой стали столь хрупкими, даже враждебными в современную эпоху.
Однако я начну с воспоминания о моменте, ставшем для меня «эврикой». Это открытие может казаться чрезвычайно тривиальным, но оно осветило сеть нейронных связей, некоторые из которых описаны в этой главе. Это был ключ к расшифровке всего остального. Им оказалось «открытие» того, что письмо без гласных, как на иврите и арабском, пишется справа налево, а письмо с гласными, как английское, пишется слева направо[4]. Вряд ли, на первый взгляд, это открытие изменит мир, но давайте подождем с приговором и поймем его значимость.
В языках, где есть буквы для гласных, слова могут быть распознаны и поняты последовательно, одно за другим. Двусмысленность здесь ограничивается порядком слов. Но в таких языках, как иврит, где нет букв для гласных, трудно различить и сказать, глядя только на письмо, что это за слово, и что оно означает. Возьмите, например, английские буквы ”h”и”t". При соединении (без гласных) они образовали бы «шляпа», «горячий», «хит», «хижина», «тепло», «ненависть»... Вы смогли бы сказать, о чем идет речь, только из контекста. Чтение текста на иврите включает в себя изрядное количество умственной деятельности. Что стоит раньше? О чем говорит предложение? Что имеет смысл в контексте всего абзаца в целом? Простое понимание, как слово должно быть прочитано, включает в себя вдумчивое суждение о тексте и контексте в целом.
Две различные умственные операции: понимание в серийном процессе и целостное видение контекста используют различные сферы мозга. Конкретные исследования за последние сто пятьдесят лет - после открытия Поль-Пьера Брока связи языковых функций с левым полушарием мозга - привели нейрофизиологов к пониманию существенных различий в работе полушарий мозга при обработке информации. Левое полушарие, как правило, обрабатывает информацию линейно, аналитически, атомистически и механически. Оно разбивает вещи на составные части и обрабатывает их линейно последовательным образом. Правое полушарие, прежде всего, интегрирует и схватывает целое, как во фразе Э.М. Форстера: «Он смотрит на вещи внимательно и видит их целиком»[5]. Правое полушарие схватывает ситуацию в целом, левое полушарие концентрируется на конкретных деталях.
Сила правого полушария в сочувствии и в эмоциях. Оно схватывает ситуации, атмосферу и настроение. Это центр нашего социального интеллекта. Оно понимает тонкости, нюансы, двусмысленности, иронии и метафоры. Оно уживается со сложностями, которые левое полушарие пытается разрешить, разбивая их на составные части. Каждое полушарие контролирует противоположную себе сторону тела, так что от инсульта в левом полушарии мозга страдает правая сторона тела. От ранения правого полушария выходит из строя левая часть тела.
Таким образом, письмо с согласным, где слова могут быть поняты одно за другим, читается при помощи левого полушария мозга. Мы читаем тексты на этих языках слева направо, двигая нашу голову вправо, тем самым, привлекая левое полушарие мозга. Письмо без гласных требует понимания в контексте, то есть интегрирующую функцию правого полушария мозга. Эти тексты мы читаем справа налево, двигая голову влево, привлекая правое полушарие мозга.
***
Рождение алфавита
Позади истории рождения алфавита лежит другая история. Два изобретения трансформировали древний мир. Первым было изобретение письма в Месопотамии более пяти тысяч лет назад. Рождение письменности было рождением цивилизаций, потому что она позволила росту знания стать кумулятивным. Письменность позволяет передавать знание от одного поколения к другому в объеме, не укладывающемся в памяти. Письменность, как кажется, была изобретена независимо семь раз: месопотамская клинопись, египетские иероглифы, надписи в долине Инда, микенское линейное письмо Б, китайские идеограммы и письменности майи и ацтеков.
Письменность развивалась от пиктограмм - простых рисунков, символизирующих голову вола, колосок ячменя и т.д. Они становились идеограммами, все более абстрактными символами и затем слогами, когда люди поняли, что слова являются не просто именами вещей, но также и набором звуков. Но на том этапе было еще слишком много символов для запоминания и широкого распространения грамотности: около девятисот в клинописи, семьсот иероглифов. Письменность оставалась строго охраняемым искусством грамотной элиты. Но двери были открыты изобретением алфавита, сокращением набора символов до количества, в принципе достаточно небольшого для усвоения каждым. Изобретение алфавита создало возможность всеобщей грамотности, и было началом конца иерархических обществ.
Первый алфавит, известный как протосинайская письменность и датируемый примерно 1800 г. до н.э., был обнаружен британским археологом Флиндерсом Петри в 1905 году. Он нашел ряд пиктограмм, высеченных в песчаниках Серабит эль-Хадим в Синайской пустыне, районе бирюзовых шахт времен фараонов. Петри предположил, что эти письмена могли быть делом рук еврейских рабов, работавших в шахтах или шедших к Земле Обетованной. Сам он, однако, не смог расшифровать эти знаки и понять, что фактически они были алфавитными символами, представлявшими уже не объекты или слоги, но первые звуки слога, так что, например, пиктограф «бет» («дом»), нарисованный в виде четырех стен жилища, представляет только первую согласную «б» слова (имени богини) Баалат. Только в 1916 г. британский египтолог Алан Гардинер понял это. Была еще одна важная археологическая находка американского археолога Джона Дарнелл в 1990-х годах в Вади эль-Хол, в тридцати милях к северо-западу от Луксора. Здесь тоже были надписи, высеченные в скале, подобные, хотя и не идентичные, надписям в Серабит эль-Хадим и примерно того же времени или чуть старше.
Алфавит отличается тем, что был изобретен только однажды. Все остальные алфавиты являются прямыми или косвенными потомками первой системы, использовавшейся народом, теперь населяющим землю Израиля - евреями и, возможно, другими рабочими мигрантами: хананеями, финикийцами и так далее. Само слово «алфавит» сигнализирует об этом, будучи производным от первых двух букв еврейского алфавита: алеф и бет. В ранних алфавитах, как в иврите до сих пор, не было букв для гласных, и текст писался справа налево[6].
Греки переняли семитскую письменность где-то в районе десятого века до н.э. Первые четыре буквы греческого алфавита: альфа, бета, гамма, дельта точно отражают алеф, бет, гимел, далет иврита. Но при переносе в Грецию алфавит дополнился буквами для гласных в дополнение к согласным. Произошло нечто замечательное в греческой письменности. Первоначально, следуя семито-ханаанской форме письма, греки писали справа налево. Но между восьмым и шестым веками до н.э. их письмо приобрело странный вид непрерывной записи, начинавшейся справа налево, но по достижении конца строки заворачивавшейся и возвращавшейся слева направо и так продолжавшейся от строки к строке. Греки называли такое письмо бустрофедон («как вол пашет»). И, в конце концов, в пятом веке оно приобрело новую форму: слева направо, которая сохранилась до сих пор.
Еще одно событие с последствиями чрезвычайной важности произошло в тот же период: появились первые философы и ученые, первые люди, начавшие систематически думать о природе, материи, субстанции мира, об ”элементах и принципах вещей”, а также о взаимосвязи того, что изменяется и что остается неизменным. Наука началась с Фалеса в шестом веке до нашей эры, учившего, что основополагающим элементом мира является вода. Его ученик Анаксимандр утверждал, что началом и концом всех вещей есть беспредельное начало (апейрон). Гераклит видел природу в постоянном движении. Мистик Пифагор видел вселенную в терминах математической гармонии и музыки сфер. Парменид приписывал реальности вечность и неизменность и утверждал, что постоянно меняющийся мир ощущений нереален. Демокрит учил, что вселенная состоит из элементарных частиц - атомов.
В тот же период родилась философия - поиск истины, добра и красоты. Она нашла свое высшее выражение в пятом и четвертом веках до н.э. в великом триумвирате Сократа, Платона и Аристотеля. Именно Платон заложил фундамент всей истории западной философии своим предпочтением универсального частному, вневременного временному, абстрактного конкретному и безличного личному. У Платона даже любовь перестает быть чем-то личным. Возлюбленный является лишь отправной точкой, от которой любовник поднимается к созерцанию вечной красоты.
Невозможно переоценить значение всего этого для развития западной цивилизации. Мы обязаны грекам практически всеми нашими абстрактными понятиями. Еврейская Библия ничего не знает о них. В ней содержится рассказ, - на самом деле, больше, чем один, - о сотворении мира, но нет теоретической дискуссии об основных элементах вселенной. Она увлекательно рассказывает о рождении монархии в Израиле, но никак не обсуждает сравнительные достоинства монархии, аристократии или демократии, то что мы находим у Платона и Аристотеля. Когда еврейская Библия что-то объясняет, она не формулирует теорию, но рассказывает историю. Так, история рождения монархии полна яркими портретами вовлеченных в нее людей: Самуила, Саула и Давида. Именно это интересуют Библию. И мы обнаруживаем глубокую амбивалентность в ее отношении к монархии: необходима ли она, допустима или только неохотно установлена? Намек здесь, нюанс там, но нигде не дан систематический анализ вопроса. Повествование раскрывает различные перспективы событий с оттенками и неопределенностями, более напоминающими великую художественную литературу, чем философию или политологию.
Может ли быть, что различия между двумя культурами связаны с тем, как пишутся их алфавиты? Греция с переходом ее алфавита от направления справа налево к направлению слева направо стала первой в мире и величайшей «лево-мозговой» цивилизацией. Конечно, она не была только «лево-мозговой» культурой. Греция достигла величия также и в «право-мозговых» сферах искусства, архитектуры и драмы. Но концептуализация и абстракция, анализ материи вплоть до ее атомистической структуры, платоновская девальвация личного и частного - все это, несомненно, признаки деятельности левого полушария. Тот факт, что это происходило в одно время и в одном месте с появлением первого в мире полностью огласованного, слева-направо алфавита, не может быть простым совпадением.
То, как мы записываем и передаем информацию, оказывает огромное влияние на наше мышление. Сейчас, когда я пишу свою книгу, тексты распространяются в Интернете, Гугл, Фэйсбук и Твиттер с их фразами: «информационная перегрузка», «когнитивный излишек», «дефицит внимания» и т.д., обнаруживающими модификацию наших мыслительных процессов[7]. Они изменяются вместе с изменениями в области информационных технологий. Как сказал Уолтер Дж. Онг, говоря о переходе от устной культуры к письменной: «Письменность реструктурирует сознание»[8].
Вот одно из свидетельств этому. Раввины первых трех веков, несомненно, знали, по крайней мере, в рудиментарной форме греческую философию и науку. Израиль был под властью греков со времен Александра Македонского до восстания Маккавеев против Антиоха IV во втором веке до нашей эры. Окружающая его культура была эллинистической. Тем не менее, евреи продолжали писать и читать справа налево и мыслить с опорой на правое полушарие мозга. Возьмите начало первого великого текста раввинской литературы Мишны - кодекса еврейского закона. Он начинается словами:
КОГДА ЧИТАЮТ "ШМА" (центральную еврейскую молитву) ВЕЧЕРОМ? С ТОГО ЧАСА, КОГДА КОГЕНЫ ПРИХОДЯТ ЕСТЬ ТРУМУ, ДО КОНЦА ПЕРВОЙ СТРАЖИ - [это] СЛОВА РАБИ ЭЛИЭЗЕРА. МУДРЕЦЫ ЖЕ ГОВОРЯТ: ДО ПОЛУНОЧИ. РАБАН ГАМЛИЭЛЬ ГОВОРИТ: ДО ВОСХОДА УТРЕННЕЙ ЗАРИ. СЛУЧИЛОСЬ, ЧТО ЕГО СЫНОВЬЯ ПРИШЛИ С ПИРА И СКАЗАЛИ ЕМУ: МЫ НЕ ЧИТАЛИ "ШМА". [Он] ОТВЕТИЛ ИМ: ЕСЛИ ЕЩЕ НЕ ВЗОШЛА ЗАРЯ, ВЫ ДОЛЖНЫ ПРОЧЕСТЬ[9].
Заметили ли вы, что здесь нечто опущено? Здесь нет дискуссии о том, что есть молитва, или почему мы молимся. Не упоминаются никакие общие принципы. Мишна начинается с середины, с одной конкретной молитвы, вечерней Шма. И, несмотря на то, что перед нами свод законов, нам не дается закон. Вместо этого мы узнаем о трех различных мнениях относительно того, каким должен быть закон без указания, какое из этих мнений является правильным или нормативным. Затем следуют анекдот, ставящий третье мнение в контекст реального события в жизни человека, выдвигающего свое мнение. Расшифровка этого текста Мишны подобна прочтению слова, записанного алфавитом без гласных. У вас должна быть значительная подготовка и знание контекста разговора, прежде чем вы сможете начать понимать, что было сказано.
Оставляя в стороне детали и нюансы, можно сказать, что древние Греция и Израиль демонстрируют предельный контраст между «лево-мозговой» и «право-мозговой» культурами. Грамота была достоянием обоих обществ. Оба поддерживали образование и школу, оба ценили знание и мудрость. Во многих отношениях у них был одинаковый набор приоритетов, среди которых обучение и стремление к мудрости были на первом плане. Но стили мышления были разными, как и алфавиты, записываемыми в разных направлениях. Они ценили разные вещи. Греки поклонялись человеческому разуму, евреи - божественному откровению. Греки дали Западу свою философию и науку. Евреи, хотя и не совсем прямо, дали Западу своих пророков и религиозную веру.
Но теперь я хочу обследовать совсем иные пейзажи, чтобы проиллюстрировать разницу между стилями мышления у левого и правого полушарий мозга. При этом я не предлагаю никаких оценочных суждений. Спрашивать, какое является более важным: правое или левое, все равно, что спрашивать, какой желудочек сердца более важен: правый или левый. Мы нуждаемся в обоих. Левая/правая асимметрия мозга является особенностью биологии человека, как и некоторых других видов животных, и этот факт указывает на важное адаптивное преимущество. Но не надо понимать эту дихотомию буквально. Мы знаем из самых ранних экспериментов с использованием позитронно-эмиссионной томографии (ПЭТ-сканирования) в 1980-х годах, что даже простая активность мозга, например, связывание слов «стул» и «сидеть» включает работу как левого, так и правого полушарий мозга. Мы также пришли к пониманию удивительной пластичности мозга[10]. Дети, полностью потерявшие одно полушарие, часто в состоянии вести вполне нормальную жизнь лишь с незначительными нарушениями мозговой деятельности, влияющими на периферийное зрение и тонкие моторные навыки[11].
Надо думать о «правом» и «левом» не как о точных нейро-научных определениях, а лишь как о метафорах различных видов взаимодействия с миром.
Восток и Запад
Одно из самых неожиданных удовольствий моих студенческих лет было общение с китайскими учеными, значительное число которых работало в нашем колледже еще в те времена, когда связи между Китаем и Западом были слабыми и редкими. Причиной их присутствия у нас был глава колледжа доктор Джозеф Нидэм, блестящий биохимик, ставший ведущим в мире авторитетом по китайской науке и цивилизации. Нидэм был поражен выдающимися техническими достижениями китайцев. Они изобрели чернила, бумагу, печать, изготовление фарфора, компас, порох и многие другие технологии задолго до Запада, но в Китае не было научной революции по западному образцу. Нидэм считал, что это имело какое-то отношение к различиям между стилями мышления в Китае (даосизм, конфуцианство) и на Западе. Европа жила с наследием Демокрита и его последователей, учивших, что физическая вселенная состоит из атомов, и рассуждавших в терминах анализа и разложения веществ до их мельчайших составных частей. Но китайцы мыслили не так. «Их вселенная была сплошной средой или матрицей, в рамках которой взаимодействие вещей имело место, но не через столкновения атомов, а через излучения влияний»[12].
Много лет спустя психолог Ричард Э. Нисбет из Мичиганского университета пришел к той же мысли в результате разговора с одним из своих студентов из Китая. «Разница между вами и мной, – сказал студент, – заключается в том, что я вижу мир кругом, а вы линией». Китайцы, продолжил он, «верят в постоянное изменение, но также и в то, что вещи всегда возвращаются обратно в некоторое исходное состояние. Китайцы обращают внимание на широкий спектр событий; они ищут отношения между вещами и они думают, что нельзя понять часть, не понимая целого. Западные люди живут в более простом, детерминированном мире; они сосредоточены на важных предметах и людях, а не на общей картине и думают, что могут контролировать события, потому что знают правила, регулирующие поведение частей»[13].
Оценив значение этого разительного контраста, Нисбет исследовал различия между западными и восточными стилями мышления и описал их в книге «География мысли». Различий много, и они бросаются в глаза. Например, он показал американским и японским студентам картину с рыбой в резервуаре, заполненном растениями, камнями и пузырями. Все упомянули при описании картины рыбу, но у японцев было на 60 процентов больше ссылок на объекты заднего плана. Другой пример с тремя объектами: курица, корова и комок травы. Был задан вопрос: «Какие два объекта связаны друг с другом?». Американские дети выбрали курицу и корову - оба члены того же класса, животных. Китайские дети выбрали корову и трава – где коровы, там трава. Исследователи обнаружили, что американские дети усваивают существительные быстрее глаголов, а дети из Южной Азии усваивают глаголы быстрее существительных. Существительные классифицируют. Глаголы знаменуют отношения.
И та же картина обнаруживается при рассмотрении многих ситуаций. При выборе между работой, открывающей возможности для личной инициативы, и работой в сплоченном коллективе большинство американцев выберет первую, большинство японцев – вторую. Попросите американцев рассказать о себе, и они расскажут вам о себе. Китайцы, японцы или корейцы, скорее всего, станут говорить о себе в контексте семейных и дружественных отношений. Американцы думают в терминах индивидуальных прав. Китайцы с трудом понимают эту концепцию, ибо они видят себя частью большого целого. Американцы думают о разрешении конфликтов в согласии с универсальными принципами справедливости. Китайцы предпочитают обращаться к посредникам, целью которых является не справедливость, но снижение враждебности. Известный американский букварь начинается: «Смотри, Дик бежит. Смотри, Дик играет. Смотри, Дик бежит и играет». Китайский букварь начинается: «Большой брат заботится о младшем брате. Большой брат любит младшего брата. Маленький брат любит старшего брата». На Западе люди склонны думать в терминах или/или, китайцы – в терминах и/и: инь и ян, женское и мужское, пассивное и активное: все это взаимопроникающие силы, дополняющие друг друга.
Как в случае Афин и Иерусалима, так и в случае Запада и Востока мы обнаруживаем разные стили мышления, больше чем один способ видеть мир сквозь призму разума.
Иной голос
Существует также больше чем один путь думать о морали. В 1970-х годах во время «второй волны феминизма» Кэрол Гиллиган из Гарварда опубликовала результаты своих исследований в ставшей знаменитой книге «Иным голосом». В ней утверждалось, что мужчины и женщины различно рассуждают о моральных проблемах. Мужчины, по ее словам, находят свою идентичность через отделение, женщины - в привязанности. Мужчины чаще чувствуют угрозу от интимности, женщины – от изоляции. Мужчины склонны играть на выигрыш в группах, по установленным правилам. Женщины менее ориентированы на регулируемые игры, образуют меньшие и более тесные группы, имеют меньше ресурсов для снятия конфликта[14].
Кэрол Гиллиган обнаружила, что когда вопрос касается решения моральных дилемм, мужчины чаще анализируют ситуации с точки зрения прав, женщины - с точки зрения ответственности. Моральное сознание мужчин склонно быть формальным и абстрактным. Моральное сознание женщин склонно быть контекстным и предметным. Мужчины говорят о справедливости, женщины об отношениях. Мужчины ценят беспристрастность и достижения, женщины преданность и заботу. Для мужчин мораль в первую очередь это вопрос о социальной власти в жизни общества, для женщин это скорее вопрос о внутреннем мире межличностного общения. Мужчины видят в морали набор правил для избежания насилия. Женщины чаще думают о ней как о правилах взаимоотношений, основанных на сочувствии и сострадании. Слишком долго, утверждает Гиллиган, мужской стереотип был принят за норму, и женский голос был не слышен. Мы должны услышать иной, альтернативной голос:
«Концепция идентичности расширяется до включения в нее опыта взаимосвязи. Соответственно расширяется сфера морали за счет включения ответственности и заботы во взаимоотношениях. Лежащая в ее основе эпистемология смещается от греческого идеала знания как соответствия между разумом и предметом к библейской концепции познания как процесса человеческого взаимоотношения»[15].
Перед нами вновь контраст между Древней Грецией и Израилем. Тезис К.Гиллиган вызвал полемику[16], но так происходит практически с любым выводом об укорененности гендерных различий в биологии, а не в культуре. Несмотря на это, Стивен Пинкер в «Чистым листе» настаивает на существовании таких различий, универсальных для разных культурах. В любом обществе мужчины чаще, чем женщины, конкурируют с применением силы, а у женщин наблюдаются более интимные социальные отношения. Женщины «более чувствительны к звукам и запахам, лучше воспринимают многомерную глубину, быстрее сочетают формы и намного лучше понимают мимику лица и язык телодвижений, чем мужчины. Мужчины в большей степени, чем женщины, готовы принять физический риск ради статуса и внимания. И так далее»[17].
Один нескончаемый спор по поводу гендерных различий касается естественных и гуманитарных наук. В Соединенных Штатах, несмотря на то, что половина студентов на инженерных и естественнонаучных факультетах женщины, они составляют менее 20 процентов специалистов в области науки и техники и только 9 процентов в области машиностроения. Пинкер цитирует результаты наблюдений за группой математически одаренных семиклассников. Мальчики и девочки имели равно исключительные математические способности, но девочки сказали исследователям, что им намного интереснее изучать людей, социальные ценности и гуманитарные проблемы. Мальчики же проявили больший интерес к теоретическим предметам и абстрактной интеллектуальной деятельности. В университетах большинство девушек предпочло изучать гуманитарные науки и искусство. Мальчики выбрали математику и естествознание. Несмотря на огромные усилия привлечь больше женщин в науку и инженерное дело, специалист по трудоустройству Линда Готфредсон (Linda Gottfredson) заключила: «В среднем женщины больше заинтересованы в общении с людьми, а мужчины с вещами».
Меня здесь интересуют не гендерные различия, но различия в когнитивных стилях. Так же, как между Востоком и Западом, так и между мужчинами и женщинами наблюдаются существенные различия в интеллектуальных интересах и в академической специализации. Одни предпочитают расчленять вещи на компоненты, анализировать их для построения теоретических систем, другие думают в терминах человеческих отношений, взаимозависимости, сочувствия и эмоциональной открытости.
Саймон Барон-Коэн об аутизме
Именно эти различия привели кембриджского психолога Саймона Барон-Коэна (двоюродного брата комедианта Саши) к новой теории аутизма[18]. Три из четырех детей, страдающих аутизмом, мальчики. Среди тех, у кого обнаружен высоко-функциональный аутизм (с нормальным или высоким IQ) или близкий к нему синдром Аспергера, соотношение мужчин и женщин еще выше: более чем десять к одному. Признаки аутизма указывают на уменьшенную функциональность правого полушария. У детей, страдающих аутизмом, ослаблена способность сопереживать. Их социальные навыки недостаточно развиты. Им трудно установить зрительный контакт, но также трудно отвлечься. Они часто хороши в решении механических задач, в математике, в запоминании списков или в заучивании иностранных слов. Они могут быть чем-то одержимы, но они не воспринимают настроения других людей, не понимают иронию, юмор или двусмысленности. Они, как правило, относятся к людям как к объектам и испытывают трудности в развитии самосознания и самооценки.
Теория Барон-Коэна заключается в том, что аутизм является признаком гипер- мужественности. Он утверждает, что «женский мозг в основном физиологически предрасположен к сочувствию, мужской мозг - к пониманию и построению систем». Эта теория была впервые выдвинута Гансом Аспергером в 1944 году, но его работа не была переведена на английский язык до 1991 года. По теории Аспергера и Барон-Коэна «сочувствующие» (empathizers) и «систематизирующие» (systematisers) имеют резко различные навыки. «Сочувствующие» соотносят себя с людьми, «систематизирующие» с вещами. У «сочувствующих» развит эмоциональный интеллект, они реагируют на чувства людей. «Систематизаторы» скорее имеют отвлеченный, научный интеллект, они увлечены тем, как работают вещи. Почти все из нас обладают обеими способностями. Но в среднем женщины больше склоны к сочувствию и сопереживанию, а мужчины к анализу и систематизированию, хотя есть и много исключений. Точка зрения Барон-Коэна заключается в том, что аутизм является крайним случаем высокой способности мозга к систематизации и низкой способности к сопереживанию.
Поразительно, как тесно эта теория согласуется со взглядами Кэрол Гиллиган на мораль и Пинкера на профессиональные предпочтения. Еще раз подчеркну, что мой интерес к аутизму связан не с гендерными проблемами, а с тем, что аутизм свидетельствует о резком различии между системно-ориентированным и личностно-ориентированным интеллектами.
Джером Брунер о нарративе
Джером Брунер, американский специалист по когнитивной психологии и образованию, в конце 1950-х принимал участие в движении среди психологов, признавших необходимость возвратиться к внутреннему, рефлективному измерению психики человека. Тогда в попытках утвердить психологию как науку психологи, как правило, обходили внутреннюю работу ума, сосредотачиваясь на наблюдаемом поведении, на «стимул-отклик» моделях или - под влиянием развития вычислительной техники - на «обработке информации». Но все такие исследования упускали центральную функцию мозга – стремление осмыслить мир. Ключевые акты ума: согласие, желание, намерение, выбор имеют отношение к тому, как человек стремится взаимодействовать с миром. Акцент на внешнее поведение упускает из вида интенциональность действия, стремление к какой-то цели. Задачей Брунера и его коллег было «установить смысл как центральное понятие психологии» и понять человека как «животное, творящее смысл»[19].
Центральной в теории Брунера, изложенной в его книге «Реальные умы, возможные миры» (Actual Minds, Possible Worlds), является мысль о различии между двумя типами умственных конструкций: аргументами и нарративами (историями, рассказами). Вы можете выдвинуть довод или вы можете рассказать историю, что резко различно по методу, внутренней логики и цели. Аргумент обращается к проверяемой истине, история – к правдоподобию, жизненному опыту. Аргумент связан с теорией, анализом, логической последовательностью и эмпирической проверкой. Нарратив с воображением и эмоциями. Он наполняет драмой правдоподобные человеческие ситуации. Он отдает должное тому, что Джеймс Джойс называл «откровениями ординарного» (epiphanies of the ordinary). Аргумент – это об универсалиях логики и науки. Нарратив - о частностях человеческого опыта. Вы можете проверить аргумент. Вы не можете проверить историю, и все-таки она может раскрыть важные и глубинные истины[20].
С точки зрения Брунера нарратив занимает центральное место в формировании смысла, а смысл - это то, что делает существование человека человеческим. Никакой компьютер не надо убеждать в цели его деятельности, чтобы он действовал так, как предполагается. Гены не нуждаются в обучении в эгоизме. Вирус не нуждается в тренере. Мы не должны проникать в их «мировоззрение», чтобы понять, что они делают и как они это делают, потому что у них нет мировоззрения, в которое надо углубляться. Но у людей оно есть. Мы действуем в настоящем в результате того, что делали в прошлом или того, что случилось с нами, с целью реализовать наши мысли о будущем. Даже дать простое, в нескольких словах, объяснение, что мы делаем, уже означает рассказать историю. Представьте себе трех людей, заказавших салат в ресторане. Один заказал салат, потому что ему нужно похудеть. Второй, потому что является принципиальным вегетарианцем. Третий - из-за религиозных диетических законов. Все три действия тождественны внешне, но принадлежат к разным историям и имеют различные смыслы для людей, вовлеченных в них.
Существует фундаментальное различие между поведением и актом. Поведение является физическим движением, как, например, поднятие руки. Акт есть действие с целью и намерением. Я могу поднять руку, чтобы задать вопрос, остановить такси, продемонстрировать поддержку кому-то или поздороваться с другом: одно поведение, различные акты. Поведение может изучаться, и лучше всего оно изучается с научной отстраненностью, но понимание акта предполагает сопереживание, идентификацию, представление о том, как действующий человек сам видит себя в мире.
Разница между поведением и актом указывает на нечто важное. Решающим различием между людьми и всеми другими животными является наша способность творить смыслы. И имя, которым мы называем системную совокупность смыслов, есть «культура»[21]. Чтобы понять человеческие акты, мы должны быть в состоянии понять различие между природой и культурой и, тем самым, между естественными науками и гуманитарными знаниями. Системы объясняют природу. Нарративы (истории, рассказы) помогают нам понять человеческую природу.
Заключение
Я надеюсь, эти четыре истории показали вам, как фиксируемые когнитивные различия между Востоком и Западом, различия между интеллектами мужчин и женщин, аутизм, различия между аргументом и нарративом, при всей специфичности каждой истории обнаруживают фундаментальную двойственность нашего отношения к миру. Различия коренятся в биологии, в асимметричном функционировании полушарий головного мозга, но опосредствуются через культуру - через философию и науку, с одной стороны, через нарратив, искусство и религию, с другой.
Есть истины, которые мы можем выразить в системах, но есть и такие, которые мы можем выразить только в рассказах, историях. Один род знания мы можем достичь только через беспристрастность, а другой только через сопереживание и идентификацию с другим человеком. Есть истины универсальные для всех времен и места, но есть истины специфические только в том или ином контексте. Есть истины, которые мы можем выразить в прозе, но есть и другие, адекватным языком которых является поэзия. В своей книге «Поэтическая справедливость» (Poetic Justice) Марта Нуссбаум объясняет, почему судьи должны читать романы. Только через усилие воображаемого отождествления с подсудимым судьи могут сбалансировать универсальность закона с пониманием уникальной человеческой ситуации сидящего на скамье подсудимых[22].
Одной из самых важных научных идей ХХ века был принцип дополнительности Нильса Бора, выдвинутый для решения парадоксов физики элементарных частиц. Свет не может быть и волной и частицей, и все-таки ведет себя то так, то этак. Бор вспоминал, что идея дополнительности пришла к нему, когда его сын был признан виновным в совершении мелкого воровства. Он попытался увидеть сына сначала с точки зрения судьи, затем с точки зрения отца. Он мог сделать и то и другое, но не одновременно. Эту мысль можно проиллюстрировать на множестве простых примеров, подобных рисунку, с одной позиции представляющимся уткой, с другой – кроликом. Мы можем переходить от одной формы распознавания образа к другой, кадр за кадром, но мы не можем видеть данный образ одновременно в обеих формах.
Принцип дополнительности столь же применим к человеческому разуму, как и к элементарным частицам. Мы творим, но мы также сотворены. Мы субъекты, но также и объекты. Мы действуем, и сами подвергаемся действиям. Мы ищем независимость, но также и взаимозависимость. Мы можем перейти от перспективы первого лица к перспективе третьего лица, от наблюдения себя как «я» к наблюдению себя как члена коллектива. Мы способны рассматривать сад с точки зрения агента по продаже недвижимости, но также с точки зрения садовода или художника-импрессиониста. Существует более чем один способ видеть наше место во Вселенной.
Есть, конечно, люди, не способные к такой комплементарности. Начальник, который ведет себя дома так же, как в офисе. Фанатик, который может существовать только на уровне негодования. Академик, который не способен вести светскую беседу. Честолюбец, который не может расслабиться. Мелкий диктатор, который чувствует потребность доминировать над каждым при каждой встрече. Религиозный фундаменталист, который отвергает изучение науки, и светский фундаменталист, который не способен увидеть ничего положительного в религии.
Я пытался показать в этой главе, что существуют две глубоко различные формы мышления, чьими высшими манифестациями являются наука и религия. Наука демонтирует вещи, чтобы узнать, как они работают. Религия соединяет вещи, чтобы раскрыть их смысл. Фундаментальное различие между атомизацией и интеграций, объяснением и интерпретацией, между отчуждением и отстранением, с одной стороны, причастностью и взаимосвязью, с другой, лежит в основе того, кто мы есть и как мы думаем. В конечном счете, это разница между безличным и личным знанием, между пониманием вещей и пониманием людей[23].
Цивилизация, в которой есть место для науки, но не для религии, может достичь технологических высот. Но в ней не будет уважения к людям в их индивидуальности и конкретности. Она быстро станет бесчеловечной, не достойной человека. Подумайте о Французской революции, сталинской России и коммунистическом Китае, и вам не надо будет дальнейших доказательств. Мир науки есть арена причин и следствий. Мир людей в их славе и слабости есть сфера надежд, страхов, мечтаний, тревог, намерений и устремлений. Все это задано в рамках того или иного смысла, через который мы обнаруживаем, счастливы ли мы, есть ли цель в нашей жизни, что мы призваны делать Богом, природой или тихим голосом внутри нас.
Я начал эту главу с описания резкого противопоставления Греции философов иудаизму Библии и пост-библейским мудрецам. Я предположил спекулятивно, что их противостояние может быть связано с различием между греческим языком и ивритом, с их письменными формами. Может ли простой контраст между «слева-направо» и «справа-налево» письменами объяснить огромную разницу между двумя культурами? Было бы очень странно дать ответ на столь фундаментальный вопрос ссылкой на такую, как кажется, незначительную деталь.
Но история, которую я собираюсь рассказать в следующей главе, является гораздо более странной, потому что она расскажет, как духовность правого полушария мозга была передана Западу на языке левого полушария, что привело к уникальному синтезу миров Афин и Иерусалима, просуществовавшему в течение семнадцати столетий прежде, чем начать рушиться. Это прольет новый свет на отношения между религией и наукой и покажет нам, что есть больше, чем один способ установить отношения между ними Следующая глава начнется с еще слишком мало оцененной истории о том, как Запад получил свою религию в переводе с языка Афин на язык Иерусалима.
Примечания
[1] Friedrich Nietzsche, Human, All Too Human: A Book for Free Spirits, trans. R. J. Hollingdale, Cambridge, Cambridge University Press, 1986, p. 251.(см. также http://www.lib.ru/NICSHE/chelowecheskoe.txt)
[2] Martin Luther King and Susan Carson, The Papers of Martin Luther King, Jr, Advocate of the Social Gospel: September 1948 – March 1963, Berkeley, University of California Press, 2007, p. 108.
[3]William Blake, letter to Thomas Butt, 22 November 1802, quoted in Geoffrey Keynes (ed.), The Letters of William Blake, London, Rupert Hart Davis, 1956, p. 79.
[4] See Derrick De Kerckhove and Charles J. Lumsden, The Alphabet and the Brain: The Lateralization of Writing, Berlin, Springer-Verlag, 1988; Robert Ornstein, The Right Mind: Making Sense of the Hemispheres, New York, Harcourt Brace, 1997, pp. 26–42; Iain McGilchrist, The Master and His Emissary: The Divided Brain and the Making of the Western World, New Haven, CT, Yale University Press, 2009, pp. 276–9.
[5] E. M. Forster, Howards End, New York, Signet Classics, 2007, ch. 33
[6] See David Diringer, Writing, London, Thames and Hudson, 1962; The Alphabet: A Key to the History of Mankind, London, Hutchinson, 1968; The Story of the Aleph Beth, New York, Yoseloff, 1958; Joseph Naveh, Early History of the Alphabet: An Introduction to West Semitic Epigraphy and Palaeography, Jerusalem, Magnes, Hebrew University, 1982; David Sacks, The Alphabet: Unravelling the Mystery of the Alphabet from A to Z, London, Hutchinson, 2003. See also David Shlain’s fascinating The Alphabet versus the Goddess: The Conflict between Word and Image, New York, Viking, 1998.
[7] Nicholas G. Carr, The Shallows: How the Internet Is Changing the Way We Think, Read and Remember, London, Atlantic, 2010; Richard Watson, Future Minds: How the Digital Age Is Changing Our Minds, Why This Matters, and What We Can Do About It, London, Nicholas Brealey Publishers, 2010; Clay Shirky, Cognitive Surplus: Creativity and Generosity in a Connected Age, New York, Penguin, 2010. Also see John G. Palfrey and Urs Gasser, Born Digital: Understanding the First Generation of Digital Natives, New York, Basic, 2008
[8] Walter J. Ong, Orality and Literacy: The Technologizing of the Word, London, Routledge, 2002
[9]Mishnah, Berakhot 1:1. (см. также http://www.judaicaru.org/tora/berachot/glava_1.html)
[10] James Le Fanu, Why Us?: How Science Rediscovered the Mystery of Ourselves, London, HarperPress, 2009.
[11] Norman Doidge, The Brain That Changes Itself: Stories of Personal Triumph from the Frontiers of Brain Science, New York, Viking, 2007. For a moving description of how one woman recovered full functions after a massive stroke that immobilised her entire left brain, see Jill Bolte Taylor, My Stroke of Insight: A Brain Scientist’s Personal Journey, New York, Viking, 2008.
[12] Joseph Needham, Physics and Physical Technology, Cambridge, Cambridge University Press, 1987, p. 14
[13] Richard E. Nisbett, The Geography of Thought: How Asians and Westerners Think Differently – and Why, New York, Free Press, 2003.
[14]Carol Gilligan, In a Different Voice: Psychological Theory and Women’s Development, Cambridge, MA, Harvard University Press, 1982 (см. также К. Гиллиган, «Иным голосом. психологическая теория и развитие женщин»- http://psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/gilligan.htm)
[15] Ibid., p. 173
[16] Lawrence J. Walker, ‘Sex Differences in the Development of Moral Reasoning: A Critical Review’, Child Development, 55.3, 1984, p. 677; Sara Jaffee and Janet Shibley Hyde, ‘Gender Differences in Moral Orientation: A Meta-analysis’, Psychological Bulletin, 126.5, 2000, pp. 703–26; Christina Hoff Sommers, The War against Boys: How Misguided Feminism Is Harming Our Young Men, New York, Simon & Schuster, 2000.
[17]Steven Pinker, The Blank Slate: The Modern Denial of Human Nature, New York, Viking, 2002, pp. 337–71.
[18] Simon Baron-Cohen, The Essential Difference: The Truth about the Male and Female Brain, New York, Basic Books, 2003.
[19] Jerome Bruner, Acts of Meaning, Cambridge, MA, Harvard University Press, 1994.
[20] Jerome Bruner, Actual Minds, Possible Worlds, Cambridge, MA, Harvard University Press, 1986
[21]Roy F. Baumeister, The Cultural Animal: Human Nature, Meaning, and Social Life, Oxford, Oxford University Press, 2005.
[22]Martha Nussbaum, Poetic Justice: The Literary Imagination and Public Life, Boston, Beacon, 1995.
[23] See Michael Polanyi, Personal Knowledge: Towards a Post-critical Philosophy, Chicago, University of Chicago Press, 1958; John Macmurray, Persons in Relation, Atlantic Highlands, NJ, Humanities International, 1991.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #4(174) апрель 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=174
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer4/Dynin1.php
