Содержание
Он шёпоту вечера тёмного верил
Снова до завтра
Который час?
Песня про попугая Йоси
Нотр-Дам
Есть час один
Памяти Есенина
От угла до угла
Следы Твои видел во сне
Пьяный
Гнев бурь
Золотоискатель
Стих и его тень
Спряталось тело внутрь души
За то, чтоб весна удалась
Есть звезда
Сердца наши - озеро
Есть белая ночь
Человек у себя дома
Старики
Её имя
Кто срубил мой ствол?
К Смерти в бою
Башмаки
Кузнец
Разве пропасть поймёт другую?
Я жизнь берегу
Над лбом сияет чёрный нимб
Грустно тебе
Как листок
Каждый – раб
Её называют жизнь
Сегодня, в месяц гибели
Молитвы еретика
Смогу ли говорить с Тобою
Он ввёл в заблуждение душу мою
Мой отец
Я – только плоть и кровь
Дождь этот
Оставь меня навек
Я сокращаю себя
Всегда он на моём пути
И не вернёт
Бессонная ночь
Мрак бежит от него
Обугленный воздух
Только кровь
Что делать человеку
Всё, чего не имею
Стихи – рисунок
Написано в воздухе
Тишина так молчалива
Если кому-то снится птичка
Когда была я птицей лесной
В день, обугленный войной
Цветы ошибок
Я молю
Господин дней наших
Из книги "От угла до угла" (1939)
Он шёпоту вечера тёмного верил
Он шёпоту вечера тёмного верил
и – взглядами - звёзд целовал хоровод.
Он вышел из дома
и ждал у двери:
падёт ли звезда с небесных высот?
Он грезил: вот ветер подул ниоткуда
и стал горизонт вдруг легко достижим.
И в грёзе молясь, осознал он чудо:
вечер навечно прощается с ним.
На тысяче крыльев покоится небо,
не страшно поэту в стихе умереть.
И пусть светлым путь его жизненный не был,
упала звезда -
будет светлою смерть.
Он шёпоту вечера тёмного верил
и в воздухе слышал небесный хорал.
Он вышел из дома
и думал у двери:
похожа ли смерть на звезду, что он звал?
Песня на музыку Шем-Тов Леви в исп. ансамбля "Кантабиле" на сайте
https://www.youtube.com/watch?v=UbYbxAtkM7k&list=PL7Fhs_mqX8SVFEpWG75-2I8Sa8k8Sn4hy
Снова до завтра
Снова до завтра,
до послезавтра...
Я знаю, дыханье прервётся опять.
И, хотя мне есть что сказать как автору,
но предпочту помолчать.
До чего же час нескончаем, уродлив!
второго такого нигде не сыскать.
И утро словно взбесилось сегодня:
нарядилось как вечер - тоска!
Спятило, вечером вдруг нарядилось
и ставням отдало приказ: "Закрыть!"
Поминает гостей, что ещё не явились,
словами... нельзя повторить.
И что же за ранние гости прибудут
в дом, куда не впускают день? –
Докучная тётка надежда будней
и её чёрная тень.
И что будут делать в комнате тёмной,
какой им будет приём и почёт?
Внезапно застыл час в тревоге огромной:
а вдруг человек зайдёт?!
Уж лучше до завтра
(времени много!)
меж строк у поэта-безумца молчать,
того, кто ни в смерти на небо дороги,
ни в жизни
не смог отыскать.
Который час?
Дождь каплями по трубам водосточным хлещет.
- Который час?
А время, как потоп, что тонет в бездне вод.
Тут человек живёт
в углу, средь тайн – паук, отшельник здешний.
Его зовут...
Все люди безымянны под дождём кромешным.
Легки, как пауки,
как паутины нить.
И в запустенье комнат жаждут мухи грешной:
себя дыханьем смерти усладить.
Все люди безымянны под дождём кромешным.
Как капли, что бьют в сердце камня без конца.
- Который час?
А время, как потоп, над всею сушей плещет.
Нет у него лица.
Песня про попугая Йоси
"А попугай Йоси..."
А.Амеири "Весь день попугай мой кричал"
Перевод см. "Из Антологии ивритской поэзии
ХХ века" на сайте www.stihisivrita.ucoz.com
Куплю попугая, назову Йоси
и буду беседовать с птичкой в тиши.
"Печаль – стакан, но, –
скажу, если спросит, –
как горько вино
в нём из гроздьев души!"
Йоси, птичка, ты мальчик чувствительный. Знаю,
что тихой смерть будет твоя
и простой.
И в стену шепну, как Амеири, вздыхая:
Что же ты сделал,
Йосенька мой!
И вернётся твой прах из угла белой клетки
жёлтой пылью над лесом зелёным парить.
Одинокому – где уж подруга и детки! –
попугаю, как ты, не пристало любить.
Таких ведь не любят по-настоящему.
Для всех ты приятный болтун,
не мудрец,
как всякий поэт с сердцем гневным, горящим
средь всех этих грешных холодных сердец.
Такие, как ты, лишь игрушка средь прочих,
забава ребятам, дразнилка – и всё.
Утешь меня зёрнышком, Йоси,
попотчуй.
Пусто сердце моё.
Песня на музыку Мики Габриэлова в исполнении на сайте
https://www.youtube.com/watch?v=Vb-Lo8FvHtQ
Нотр-Дам
Весь мрачный твой лик
свят – от камня основы до крыши фасада всего.
Нотр-Дам, Квазимодо любимого тень бродит по архитраву.
Из сердца органа старинного
вечно тому, кто сказал и свершилось по слову его,
молитвы твои поют славу.
Химеры молчанье блюдут, словно пост, предвещая мессии приход –
на ад осуждённые души внимают, с карниза склоняясь.
Там Сена из жалости тёмные тайны погибших хранит в глуби вод,
к секретам святым приобщаясь.
В огромное зеркало неба нацелена крыша твоя остриём,
и в дыме из глоток заводов под ней еле дышат химеры.
Над ней золотой петушок
христианскому богу без пауз читает псалом,
как столпник, в усердье не знающий меры.
Охрипшего города шум с каждым часом сильней,
но вечер оглохший не слышит, спускается ниже.
Нотр-Дам, ты построен из плит одиночества тысяч людей
бурлящего вечно Парижа.
Есть час один
Есть час один такой, без волшебства. Он весь –
пустой сосуд, когда вино разлито.
В нём всё сжимается в необозримом "есть"
до "нету".
Часы – их стук, как стук дождя, невозмутим –
минутам счёт ведут во тьме кромешной.
Тот первый вечер был, наверное, таким:
до сотворенья мира
в тишине нездешней.
Жить без познания и удивленья без
и всё забыть велит нам час угрюмый...
Есть час такой –
отсюда до небес
в тумане снов пустых души и думы.
Памяти Есенина
Всё пройдёт,
Как с белых яблонь дым[1].
Сергей Есенин
Я помню этот день, Есенин, зимний...
Быть может, мы ещё поговорим.
Ты в утешение прочтёшь стихи мне,
и всё пройдёт,
Как с белых яблонь дым.
Соцветий аромат исчезнет скоро вешний
и словно белый дым рассеется в саду,
и с корнем вырвет ветер очумевший
вселенной скорбь
и дерево в цвету.
Как листья в день холодный,
опадают
неслышно наши дни с теченьем лет.
Поэт дрожащим голосом взывает,
взывает к Богу, к людям ли –
ответа нет.
Когда жестоко время всё живое душит,
и на губах стихов твоих – цветов печаль
. . . . . . . . . . . .
Вот почему так одиноки души,
вот почему и прошлого не жаль.
Витает в сумерках тоскливый дым молчанья.
но всё пройдёт,
Как с белых яблонь дым.
Так до свиданья, друг мой, до свиданья!
Быть может, мы ещё поговорим.
От угла до угла
От угла до угла в комнат призрачной мгле,
от угла до угла, непрестанно, часами...
За окном город наш – дальше всех на Земле.
Он во мраке покинут нами.
В полночь сердцу становится невмоготу.
Мы глядим на панель (сирота в целом свете!).
Кто там сказками кормит небес немоту?
Почему так озлоблен ветер?
Как преступной рукой человек был готов
хладнокровно к кресту пригвоздить себя разом
так, что, видя мученья, любой из Христов,
сострадая, теряет разум.
От угла до угла в комнат призрачный мрак,
от угла до угла, беспокойно, часами...
А за окнами город скорбящий никак
не простит, не простится с нами.
Следы Твои видел во сне
Тебя не нашёл ни в морях, ни на суше,
Тебя не нашёл среди туч в вышине.
Из уст Твоих мёдом наполнил я душу,
следы Твои явственно видел во сне.
Пред тем, как от нас удалиться куда-то,
Ты мир наподобие сада взрастил.
В нём сон о Тебе, как цветов ароматы.
Ты нас в нём до смерти блуждать осудил.
Но кто же Ты? Кто? Как Тебя я узнаю?
Ты сколько раз образ за вечность сменил?
Открой мне Свой лик! В Твоём царстве блуждаю,
от всей этой жизни печальной без сил.
Мы любим Тебя, пусть с Тобой мы не схожи,
коль Ты есть Печаль, не озлобимся мы.
Всмотрись: солнце бедности всходит всё то же,
почувствуй: все ночи у нас – сгустки тьмы.
Чтоб видеть, как пусто вокруг нас на свете,
в домах наших окна распахнуты все.
Тебя я искал сквозь мрак ночи и ветер,
Тебя я искал и в песках,
и в росе.
Песня на музыку Ицхака Клептера в исполнении Арика Айнштейна на сайте
https://www.youtube.com/watch?v=vIUCQ_0Nds4
Из сборника "Песни бедного я" (1951)
Пьяный
Слетают вниз звёзды, вдаль маня.
Я алмазами их украшусь потом.
Представлю, что ночь окружила меня
и прикрыла тело щитом.
Воздух полон дыханьем совы в ночи.
Ни узнать, ни увидеть пути нет сил.
Может, парень, не выйдешь – кричи, не кричи –
к тому дому, где раньше жил.
Часы эти – чудо нездешних дней,
надежды – лишь света игра, обман,
но, пока не иссякли, – довольно, не пей!
Итак уже пьян, уже пьян.
Песня на музыку Ицхака Клептера в исп. Арика Айнштейна
на сайте https://www.youtube.com/watch?v=BfXRVfcUqYQ
Гнев бурь
Такими Вселенная нас создала:
дорóг пылью быть и дышать.
Зверей одиночество – наши тела,
умрут и воскреснут опять.
Но ужасы жизни в пустынях Земли
взрасли в бездне дней, словно лес.
И грешный наш мир бури в гневе смели
с её первозданных небес.
Быть может, последний остался нам вздох,
падём под огнём и мечом.
Свидетели битвы жестоких эпох,
мы – пыли воинственной ком.
Золотоискатель
Если не даст золотишка земля,
в глубинах небес я найду его всюду.
Не трудно, звезду за звездой обходя,
там золото черпать, как воду.
Если не сможет земля мне сказать,
что значит мой сон, то в могиле
тогда разбужу мою бедную мать:
её-то сны и сгубили.
Спрошу, как там Смерть проводит года,
боится ли хаоса - tohu va bohu[2],
бывает ли грустной, хотя б иногда,
и, правда ли, дружит с Богом?
Что, Смерть – только меч и огонь, и гниль?
Молчанье червей – хохот Вечности жуткий?
Слепа Смерть, глуха и нема она иль
к тому ж лишена рассудка?
Стих и его тень
Аврааму Шлёнскому
1
Вышел стих из своих берегов,
разливаясь, как реки весной.
Он сквозь дым и пыль был готов
наше сердце вести за собой.
Его старики на своём
наречье, седом, как они,
не раз повторяли потом
(и в озере сгинули том,
где древний покой топит дни).
С времён допотопных тот стих
скитается где-то теперь,
и впредь будет вечно брести,
стучаться в каждую дверь.
Ждём мы, вздох затаив, вдалеке,
когда к нам обратит он речь.
В каждой букве нищ и в строке
скорбью будет нам сердце жечь.
В нищете гневен он и силён,
каждой рифмой с пророчеством слит.
И, печатным станком упрочнён,
его глас в пустыне звучит.
Спряталось тело внутрь души
Спряталось тело внутрь души –
ракýшка – на дно тоски бесконечной.
Если послушать звёзды в ночи,
услышишь, как речь ушедших шуршит,
и встретишь лицом к лицу вечность.
Вечность, вечность...
Где она и где я?!
Скамейка,
та возле меня.
А, может, она скрыта в тайном покое
в домике том с голубым окном?
Какая богиня (блаженство какое!)
целует меня в тишине и покое?..
Быть может, вечность спрессована в нём?
Кто я, кто она?! Велика и страшна,
а я – лишь ракушка у дна.
Тело в очах души взаперти
прячет тайну ночных печалей,
как будто жаждет дружбу найти,
без которой
жить сможет едва ли.
За то, чтоб весна удалась
За то, чтоб весна удалась,
чтоб выдался солнечным май...
Сажали деревья, молясь
за жизнь, за большой урожай.
Но лето весны благодать
сумело в туманы одеть.
И, значит, садам - увядать
и сердцу - о мёртвых скорбеть.
Есть звезда
Есть звезда, свет которой угас,
соловей, пропустивший свой час,
есть жажда воды из колодца лесного
(так жаждет пустыня дождя проливного).
И есть колодец... (Ошиблись однажды!)
Вода в нём гибнет от жажды.
Сердца наши – озеро
Сердца наши – озеро в чаше из сказок тысячи лет,
лицом к лицу лúца – загадка, великий секрет,
стихи – их язык, как отчизна, которой века уже нет.
Клялись мы: да будем!
Мы – буря, затмившая света поток.
Сказали: устроим
пиры в честь богов (если есть у язычников бог).
И каждый в пиру мы благословляли глоток.
Есть белая ночь
Натану Альтерману
Есть белая ночь,
есть – как сажа, черна.
Есть свет непроглядный
и тьмы белизна.
И, словно в стихе,
с ней рифмуется он.
Один
есть из многих,
стоúт
его трон
в том царстве туманных ни дней ни ночей,
где он только властен
над снами людей.
Я стих свой несу
и склоняюсь с мольбой
к тому, кого нет (и кто рядом) со мной, –
к огню, что сам в пламени гибнет своём,
и к чистому свету того, что потом
не встретишь уже, не постигнешь умом.
Есть белая ночь,
есть – как сажа, черна.
Есть свет непроглядный
и тьмы белизна.
Есть вечность мгновенья и вечности миг,
ухмылка паяца и святости лик.
Человек у себя дома
Бросил в зеркало взгляд человек,
от чужих лиц оно в седине.
Молча слушает,
как попугай
говорит с цветком на окне.
Попугайчик зелёный трещит,
роза в банке краснеет от слов...
Время розы не пощадит
и поклонника слова лишит.
Будь готов, попугай, будь готов!
Распахнётся внезапно дверь,
и без стука судьба войдёт
(неизвестно, в обличье каком:
симпатична, а, может, урод).
Неожиданна, как кредитор,
спросит: кто тут есть из жильцов?
Имя, возраст,
где договор?..
Будь готов, человек, будь готов!
Старики
Не глядя вдаль, не видя вблизь,
идут в дремоте – с кашлем, с хрустом,
и каждый на герань в сухом горшке похож –
обломки памятников серых с лысым бюстом.
И надпись вырезана: ложь.
Останки тел их ждёт волнуясь ночь-невеста,
как ждёт усталых птиц осенняя пора.
Они ещё гуляют, хоть известно:
жить долго приказал их день ещё с утра.
Кому вдовство опора, кому трость,
как лампа тусклая, дымят, трясутся руки.
Сидят в саду, а дома ждёт их "гость"...
И, может быть, всплывут в усмешке внука.
Её имя
Я ни разу его не назвал
и бумаге не доверял.
С тёмным пламенем схоже оно.
На него лишь молюсь я давно.
Я играю с ним, словно с огнём
Или с бабочкой – ночью и днём,
от людей в душе заперев.
Пусть звучит в крови, как напев!
Я радуюсь, тайну храня,
Иначе не жить мне ни дня.
Кто срубил мой ствол?
Кто мой корень кромсал
что есть сил?
Кто ветвей радость мог так согнуть?
Кто в глазах моих свет погасил?..
Вот звезда тех, чей час пробил
лентой траурной чертит путь.
Реки бурные
в жилах моих,
Пашни –
нет у меня родней...
Кто велел мне бежать от них,
позабыть и искать иных,
быть чужим среди их людей?
Мир мой старит детей не в срок,
мои вёсны в тюрьме запер он...
Печален, в лохмотьях, убог
между вами проходит Бог,
возвращаясь домой с похорон.
К Смерти в бою
Родителя, сына по локоть в крови ты,
свою службу знаешь монаху под стать.
Ребёнок и старец, мы горем убиты,
но дышим,
ведь трудно дышать перестать.
Взгляд звёзд на нас сверху таким ещё не был.
Как прежде сияла небесная рать!
Нет свыше защиты и нет больше неба,
но дышим,
ведь трудно дышать перестать.
Молчанию нашему, видно, ты рада
и крикам умерших – их слышит лишь мать.
О Смерть на войне! Нет в тебе к нам пощады,
но дышим,
ведь трудно дышать перестать.
Башмаки
Вот они, стоят в печали,
рот раскрыв, без ног пустые –
пара башмаков.
А левей их лежит парень,
левее.
Держит пол босого парня,
на себе его несёт.
Тишина без паутины,
а она без паука.
Пара башмаков печальных,
пара башмаков.
Из сборника "Как безымянные под дождём"(1958)
Кузнец
Кузнец работой вдохновлён.
Раздул с рассветом пламя он.
Слышны сквозь дым с начала дня
проклятия и песнь огня.
Они помогут удлинить
горячий слиток в стали нить.
Нить будет два конца иметь:
родиться срок – срок умереть.
Пылает горн, кузнец спешит.
Что предначертано, свершит.
Он всё продумал наперёд,
для всех оковы он скуёт –
И для царя, и для раба.
Жесток, как коршун,
он – судьба.
Разве пропасть поймёт другую?
Разве пропасть поймёт другую?
Человеку не слышен другой.
Вот один на пиру бушует,
а иной истекает тоской.
Веселей, музыканты, играйте!
Он застольную тут поёт,
но поверьте и всем передайте:
он сегодня на меч свой падёт.
Все мы смертны, но живы, не так ли?
Мира жизнь – это песнь огня.
И, раз песни пока не иссякли,
кто из рая изгонит меня?
Музыканты, гряньте все вместе!
Я – пуп мира, пусть мчит вокруг!
Жизни миг – месть той страшной мести,
что постигнет нас где-то вдруг.
Я жизнь берегу
Я жизнь берегу: мне дана как милость.
Смерть - тоже милость, в конце концов.
Не мчусь, как лошадь, что жокея лишилась
на скáчках спецов и глупцов.
Есть маленький мальчик, любимый мною.
Его мама с папой зовут Эрэль[3].
Я буду, пока не укроют землёю,
счастлив, что мог прикоснуться рукою
к тебе, мой весёлый малыш Эрэль.
О вечность, тебя за мгновения эти
восславлю, но милость яви в мои дни:
прошу лишь, не будь злою мачехой детям.
Нежней детских глаз ничего нет на свете.
Им мир и покой протяни.
И небо большое без туч грозовых
простри над головками их.
Над лбом сияет чёрный нимб
Над лбом сияет чёрный нимб
из золота (вспомнить бы, стих такой есть?)
Глаза и свет – вот рифма к ним
(вспомнить бы, рифма такая там есть?).
Но, чья б ни была ты,
вся жизнь его – песнь!
Ты в розовый кутаться любишь халат,
пушистый и мягкий, вечерней порою.
И как хорошо, что тебе я не брат,
не стою перед ангелом страхом объят,
как монах, весь во власти печальной мечты,
а пред ним – женщина, ты.
Ты любишь грустить в тишине в часы ночи,
любишь послушать о том и о сём,
а я каждый раз на тебя смотрю молча:
ни слов нет, ни сил.
Обо всём позабыл.
Твой дом завладел моею душой -
тобой пленена, со мной расстаётся,
когда тело моё расстаётся с тобой.
Мечту свою пред тобой расстилаю
ковром из цветов – пройдись, дорогая,
в халате розовом мягком под вечер.
Ещё немного, и вот у тебя я.
Лоб свой
в чёрном венце золотом,
как рифму стиху, дашь губам моим.
Я буду пьянея шептать до утра,
пока за окном
не вспыхнет лучом:
"Лоб твой в чёрном венце золотом..."
Песня на музыку Йони Рехтера в исп. Арика Айн-штейна, Йеудит Рабиц и Корин Алаль на сайте
https://www.youtube.com/watch?v=wcayUsa9yvw
Грустно тебе
Грустно тебе и мне грустно как раз.
Нам не сидится на месте.
Так приходи ко мне, детка, сейчас
и пообедаем вместе.
Поговорить нам с тобою не грех
о персонажах известных –
о праотце, о праматери всех,
об ангелочках небесных.
Пусть даже ни рая, ни ангелов нет,
зато будут Ева, Адам и обед.
Песня на музыку Йони Рехтера в исполнении
Арика Айнштейна и Йегудит Рабиц на сайте https://www.youtube.com/watch?v=i919BcgFo58
Как листок
Амиру Гильбоа
Как листок, человек несёт сердце своё
(и, как сердце, листок этот трепета полн).
Я его уподоблю волне,
что встаёт
в бурю встретить сестру среди волн.
Здесь свет солнца сокрыт. Тень-грабитель молчит,
ожидая во тьме придорожной улов,
но глаза человека – молитва в ночи
пред скрижалями вечных стихов.
В доски врезан приказ: не умолкни вовек!
И завет:
Он из праха восстанет огнём -
этот, с алым дрожащим листком, человек,
чтоб в стихе встретить брата потом.
Из книги "Безликие идут мне навстречу" (1966)
Каждый – раб
Каждый – раб и на небо взирает с мольбой.
Много молитв уже жалкий раб
промолчал.
Благословен ты, жребий людской
за то, что рабу
тело дал.
Чтоб полз с червём
и с орлом летал.
Её называют жизнь
Ты её – в сердце, а она тебя – в глаз.
Жизнь, так её зовут.
Она тебя – стрелой, ножом,
огнём.
Она тебя горчайшим ядом, грабежом,
ухмылкою змеи.
Раскаты смеха твоего звучат, как гром.
Как будто ливнем низвергаешься с небес.
Она ж тебя под дых
и в сердце – ты разбит, ограблен, побеждён
в кровавой битве
среди бела дня
и в мраке ночи беспощадной.
Это – жизнь.
Сегодня, в месяц гибели
Сегодня, в месяц гибели тринадцатого дня,
все мои рифмы разлетелись,
как осколки,
подальше от мелодии стиха.
Быть может, я и есть грабитель всех ограбленных
и рад добыче,
подобно тем, кто из ковчега
довольный наблюдал,
как накрывают с головой
других валы потопа?
Быть может, я и есть убийца всех убитых,
об этом хорошо известно звёздам,
и только я не знаю.
В то время, как я пью своё вино
с тобой, одним из многих, подобных мне,
застынет, может быть, твоё лицо,
когда, вглядевшись глубоко в лицо дождя –
такого серого! –
услышишь слова пророчеств
бессердечных мудрецов.
И мои рифмы разлетелись,
как осколки,
подальше от мелодии стиха.
Молитвы еретика
1
Славьте Его языком змей,
насмешками рифмы, режущими сердце и слух,
гордым "нет".
Славьте Его свистом ветра ночного –
за судьбы, уготованные Им человекам.
Скрипкой без струн,
флейтой кощунств – денно и нощно
славьте!
2
О Тот, Кто превыше всего!
Я связан с Тобой шнурком истрёпанной сандалии,
который нашёл у Мусорных ворот
ангел, копавшийся там, в городе божественности Твоей.
О Тот, Кто превыше всего!
Не знаю, кто рассказал превысшей Святости Твоей,
что сижу я в дебрях города Твоего
и что не стоят сторожа на стене его
денно и нощно.
Теперь Ты знаешь:
я тоже есть.
И имя моё подобно другим,
как лицо одного человека лицу другого.
И все они так хотели бы, чтобы Ты был,
как один из них,
или чтобы они были все, как Ты,
в высях Твоих неисчислимых.
О Тот, Кто превыше всего!
Излей небытие своё, которое превыше всего,
На мечты тех, кто ищет Тебя денно и нощно.
Проснутся ли живые мертвецы Твои для молитвы
в час голубой утра,
и вознесётся ли "Да будет свет великий!"
из уст Твоих навстречу им?
Я смотрю на Тебя, онемев и широко раскрыв оба глаза.
Смогу ли говорить с Тобою
Смогу ли говорить с тобою в стройных триолетах[4]
иль с хитростью лисы
рифм разных стрелы запущу?
Мой Бог, жизнь подаривший мне!
Неужто позабудешь Ты любовь
и не склонишь ухо божественное, чтоб
меня услышать?
В час сумерек меж днём и ночью,
в час, когда жизнь и смерть слились в объятьях,
когда всё сказано,
но искренности не было в словах,
смогу ли говорить с тобою в стройных триолетах
иль, как во сне, в сопровожденье арфы,
а не звучаньем
тела
печального,
чьи дни так кратки?
Смогу ли говорить?..
Он ввёл в заблуждение душу мою
Он ввёл в заблуждение душу мою, чтоб не знал я,
почему,
закрывая глаза,
вижу я города, уносимые бурей,
вижу город ужасов, терзающий город другой,
и город,
дружбу свою покрывающий
мраком кровей вопиющих.
И нет мне спасения
от безликих его, мне идущих навстречу.
Могучие, страшные надвигаются, словно потоп
от края до края вселенной.
Поглотят лицо моё,
и даже червь, презренный во прахе,
не придёт презирать меня
и надо мной насмехаться.
Мой отец
Я живу старостью моего отца.
В себе самом несу его годы,
и оба мы, как деревья,
среди ветвей которых прячутся грёзы.
А мы съёживаемся от страха перед громами.
Смотрит на нас невесенний дождь,
собирается обрушиться на нас
и затопить, не принеся благословения.
Отец спрашивает:
- Который час?
Я отвечаю:
- Час жизни, отец мой.
И пою его вином надежды,
стараюсь сделать лучше каждый час дыхания тела.
Отец мой печален.
Я – только плоть и кровь
Я – только плоть и кровь,
и духом слаб.
Ну, я ещё –
туманный облик чей-то, может быть.
Напрасно говорю я: это я.
И не меня несут куда-то две мои ноги,
а это кто-то, кому достался
мой никому не нужный образ.
Какое дело мне, что тот, похожий на меня
по виду и по имени, страдает иногда,
испытывает боль во мне, как от кровоподтёка?
Какое дело мне, что носит он костюм
из ткани моей жизни?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но он закрыл меня, обнёс стеной,
как пламя, рвущееся с рёвом внутрь.
Дождь этот
Дождь этот, он –
горького чаша вина
в гибели час.
Чёрт его знает, куда
в бурю уносится дым облаков.
В теле моём
угасают последние кости –
вспышки огня жизни без силы.
Хочет закутаться в плащ человек,
а плащ распадается на печальные нити.
Ecce homo[5].
Оставь меня навек
Оставь меня навек.
Я ухожу, чтоб быть среди людей.
Ты, неизвестный и далёкий,
сидишь на небесах,
окутан вечностью.
Я ухожу, чтоб быть среди людей,
из праха созданных Тобою.
Не говори со мной на языке Твоих небес.
Грамматику молитв,
к Тебе издревле возносимых, я нарушу
с усмешкой.
И обменяю свою любовь к Тебе
не ничего не стоящую тени тень.
Вот я стою под низким потолком
и говорю:
Оставь меня навек.
Придёт иль не придёт
и будет или нет...
Оставь.
Из книги "В тени всякого места" (1970)
Я сокращаю себя
Я сокращаюсь
до точки
безымянной,
чтобы не беспокоить своим присутствием
державы.
Всегда он на моём пути
Всегда он на моём пути,
и на устах его победы клич –
и надо мной,
и над моею жизнью.
А на моих устах один вопрос:
Ну, что ещё?
Он предрекает краткость бытия,
как филин ухая во мраке.
Ему поклоны бьём,
пред ним ниц падаем
и от него бежим, спасаясь.
В такой момент
являет клоун,
на арене кувыркаясь,
бессмысленность круговращенья жизни.
И не вернёт
Дал,
взял
и не вернёт мне в тёплые ладони
никогда.
А я,
как дерево упрямое, расту на выступе скалы
назло камням.
Гнездиться будут на ветвях его
и песни будут петь
все мои птицы.
Бессонная ночь
Бессонная ночь. Ты во тьме
возвращаешься к сгинувшим в прошлом мирам,
чтобы что-то найти там.
Свечи старые
вновь зажигаются в доме у деда.
И в одеждах далёкого праздника детство
вновь расселось напротив тебя на всех стульях,
воскрешая внезапно
давно позабытые лица.
Вот немой, он когда-то ласкал мои кудри.
Вот глухой, он мне сказки рассказывал громко.
Вот скрипач – из его сердца вырвал струну я.
Вот и ты, вот и я.
А вот те, кто уже никогда не вернётся.
Вовеки.
Но есть - о, как есть! – те, которых изгнать
и колдун не сумеет –
те, в одеждах такого далёкого праздника
в книге детства.
Там уносит река свои воды,
по которым куда-то плывёт удаляясь
флот бумажных корабликов.
Доброй вам ночи, кораблики, доброй вам ночи!
Мрак бежит от него
Мрак бежит от лица Его,
как испуганный до смерти лев
от более сильного льва.
Тучами стрел надо мною летят громовые раскаты –
Творца всемогущего смех.
Так почему бы в мгновенье такое
молитву не произнести?
Коли я – только плоть и кровь,
а мрак вокруг так тяжёл и подобен бездне,
не время ль сказать мне:
"Благословен будь вовеки, Ты, неведомо Кто!"
Из книги "Из сора возвысит" (1974)[6]
Обугленный воздух
И что, если выпорхнули из головы моей птицы огненные
и закричали на языке непонятном,
и ночь ответила им эхом,
и стал тот час
водоворотом голосов
оплакивающих человека?
Кого оплакивать под небесами небес этих
в этом обугленном воздухе?
Я спрашиваю печаль, заполнившую улицы,
освещённые войной.
Я спрашиваю печаль.
Только кровь
Есть кто-то,
поблизости от моего дома, на расстоянии дикой усмешки
над живым.
Сидит между мною и всякой надеждой,
которая у меня осталась.
Вместо шляпы, на нём вся вселенная –
как будто она принадлежит ему,
а для меня нет там и малого места.
Кто-то,
не Бог –
только плоть и только кровь. Только кровь.
Что делать человеку
Что делать человеку,
глаза которого, расширенные в растерянности, вопрошают,
и нет ответа.
Кто-то,
как птица с окованным железом клювом,
настойчиво стучится в дверь.
Спрятаться?
Но все убежища твои открыты на произвол судьбы
даже для слепого.
Хотя он и слеп.
Всё, чего не имею
Всё, чего не имею,
храню я в подвалах,
полных наилучших потерь.
Потому я праздную День легкомыслия
с лилией красной в руке.
Часы эти чýдны, но сколько ещё их
осталось?
Скоро заглянет утро
сквозь щели в шторах.
Часы из глуби морской. И народ
рыб золотых и рыб света
так по-детски резвится...
Быть легкомысленным. С лилией в руке, протянутой кому-то...
Стихи – рисунок
Стихи –
рисунок чёрной тушью,
гравюра, где намёки тайн намечены резцом.
Стихи – свидетельство
беды.
Стихи рифмуют строки,
чтобы пронзать сердца,
и сами, пронзённые смертельно, идут
с усмешкой
показной на всех чертах лица.
Но там, внутри...
Внутри
стихи – букет цветов с одной из звёзд
на память о...
Написано в воздухе
Слова пишутся в воздухе.
А глаза твои
почти закрыты -
смотрят глубоко внутрь.
Ты пересекаешь густой лес слов
или реку,
текущую в глубине самой себя.
Ты – слепой рак, впитывающий её воды.
Если бы не был ты создан по образу души страждущего,
как бы узнал ты, что недостаёт нам бога?
Разве не был ты никогда поражён
внезапным светом вихрящейся молнии?
Вот она пишется в воздухе
буква за буквой.
Тишина так молчалива
Тишина так молчалива,
как будто молчит в рупор
смерти.
Ещё вдох, ещё и ещё.
А я – лишь облако праха,
ибо из праха...
Нет, нет. Тело моё будет кричать от страха:
Нет, нет!
Среди ангелов бессмертия, радующих всё живое,
будут обращаться годы мои.
И на часах вечности этой
стрелка будет преследовать стрелку.
Если кому-то снится птичка
Мне снилась птичка. Танцевала,
как и пристало птицам,
попавшим в чей-то сон.
Если кому-то снится,
как танцует птичка...
"Спой, птичка, мне о чудесах", –
хотел я попросить,
как некогда любимый Бялик ("К птице").
Помню, не раз я следом шёл за ним,
когда он проходил по улице,
нагруженный горами мыслей.
"Есть, парень,
спичка у тебя?" –
спросил меня он после полночи однажды.
И целый полночный час
стал легендой о дрожащем огоньке той спички.
Если кому-то снится птичка.
Когда была я птицей лесной
Когда была я птицей лесной,
ранила меня стрела охотника
случайного.
Голос его преследовал меня:
"Выйди, друг мой, навстречу..."[7]
И пошла я,
и до сих пор не вернулась.
В день, обугленный войной
Я,
чей век так краток,
снимаю мятую шляпу
перед вечностью.
Я,
один из мечтающих о...
О чём мечтает один из безудержных фантазёров?
У него
два голубя.
Один – белоснежный шёлк,
другой – вечер, онемевший после чьей-то смерти.
Обоих роднит
боль,
которую, если выразить словами,
это будет лишь тень того, что нельзя рассказать
ни сейчас, ни потом.
Цветы ошибок
Стихи мои –
цветы ошибок.
Букетами я клал их
на порог.
Всё время, что она была жива,
жила в одном со мной переулке
в огромном городе из сотен улиц.
Я ей не верю, будто умерла она.
И в сумерки на улице, которая
не принадлежит ни одному из нас, по ней идущим,
я ещё, может быть, когда-то её встречу.
Стихи мои –
цветы ошибок.
И этот – тоже один из тех букетов,
которые я оставлял когда-то на её пороге.
Из книги "И старое и новое" (1977)
Я молю
жизнь мою
извлечь
жизнь мою
из горящего света
властитель над жизнью моей
восстать для воскрешения
отчаянно смелый
как зверь
втягивающий воздух ноздрями быстро-быстро
какой запах очень похож на человечий
и почему голова моя
падает с плеч семь раз днём семь раз ночью
не просто слова на ветер
ветер пахнущий гарью
и я молю
да не сподоблюсь этого
кто даст[8], и сподобимся
будет утро
полдень без войны даст
и покой ночью
кто даст,
и будет
кто
Господин дней наших
Господин дней наших и царь их,
царствие Твоё
над облаками.
А что с царствами народов Твоих малых
будет
или не будет...
Пред глазами их явил Ты
белоснежную чистоту Свою
в неискренности её
с искажённой улыбкой
пустой
белоснежной
и как бы искренний...
вид ужасов
с болезненной печалью в глазах
Господин дней наших
царствие Твоё в небесах.
а царства народов малых...
что с ними будет?
Или у Тебя нет глаз?
* Продолжение проекта "Ивритская лирическая поэзия середины ХХ века"
Примечания
[1] В оригинале – по-русски.
[2] иврит (Ветхий завет, Бытие 1,1) – "Земля же была пуста и хаотична"
[3] Эрэль – ангел (ивр.)
[4] Триолет – стихотворение из 8 строк на две рифмы в установленной последовательности
[5] Ecce homo (лат.) – се, Человек (слова Понтия Пилата согласно Евангелию от Иоанна 19,5))
[6] "...из сора возвышающий нищего" (ТАНАХ, Писания, Псалмы, 113, 8)
[7] Из молитвы на встречу субботы (на текст Шломо Алькабец Алеви – XVI век, Цфат)
[8] Выражение "кто даст" на иврите употребляется в смысле "Бог даст"
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #4(174) апрель 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=174
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer4/Goman1.php
