Получив в октябре 1917 г. неограниченную власть в огромной империи, большевики приступили к воплощению в жизнь своей утопической идеи – построения бесклассового коммунистического общества с тоталитарной идеологией. Но в это время идеологическая «ниша» была еще занята религией, а внедрять новую, не устранив старой, они не могли. Предстояло вытеснить из жизни не только религиозное мировоззрение, но и громадную армию священно- и церковнослужителей, составляющих основу клира. К решению этой задачи большевики приступили так же, как ко всем остальным своим замыслам – решительно, бескомпромиссно и со всей жестокостью победившего класса.
1
В ночь на среду 15 июня 1927 года, когда в ленинградской квартире Шестого любавичского ребе Йосефа-Ицхака Шнеерсона на Моховой, 22 семья уже готовилась ко сну, внезапно раздался резкий звук дверного звонка. Ребе только что завершил очередной прием посетителей – ехидут, беседу с глазу на глаз. Такие беседы он проводил трижды в неделю, с семи до десяти вечера, но иногда встречи затягивались надолго, особенно летом, когда вечерняя молитва начинается позже. Вот и сегодня, последний посетитель ушел за полночь. Им был престарелый местный раввин Давид-Тевл Каценеленбоген, появлявшийся у Ребе в последнее время ежедневно для обсуждения ситуации, складывающейся с предстоящей конференцией раввинов СССР. Было поздно. Ребе уже никого не ждал, и вдруг – звонок.
За дверью стояли два молодых еврея. Ребе их знал в лицо: это были сыновья известных хабадников – Нахмансона из Невеля и Лулова из Риги, и Ребе впустил их без излишних расспросов. Но он, к сожалению, не знал, что оба – опера ОГПУ. Вслед за этими двумя в квартиру ввалились прятавшиеся под лестницей вооруженные люди. На руках у оперов были ордера на обыск и арест Ребе. Через два часа раввин Шнеерсон уже был в одной из 317 одиночных камер печально знаменитой «Шпалерке» – следственной тюрьмы Ленинградского управления ОГПУ на Шпалерной, 23.
Препровождая Ребе в тюрьму, чекисты пообещали ему, что он сможет взять с собой талес и тфилин, но его обманули, и с рассветом борьба узника с тюремным начальством началась с того, что он в знак протеста против обмана объявил голодовку. Он объяснил чекистам, что без этих предметов религиозного ритуала он не может выполнять основную свою заповедь в жизни – молиться так, как это предписывается еврейским законом. Вызванный на допрос, он также отказался отвечать на любые вопросы, пока ему не вернут талес и тфилин. И следователи уступили. Конечно же, в условиях царящего в то время чекистского беспредела это была победа, но, к сожалению, первая и последняя.
В течение последующих двух дней шел некий процесс, который даже при желании трудно было бы назвать следствием. Допросы вел сам начальник следственного отдела ленинградского ГПУ Дегтярев. Не предъявляя арестованному никаких фактов его преступной деятельности, он предлагал Ребе опровергать некие тезисы, среди которых были и вовсе нелепые, например, такие: «Ты – лидер мракобесов». Однако, реальные обвинения были действительно серьезными и основывались на реальных фактах деятельности Ребе. То, что для обычного цивилизованного государства было частью его нормального существования, для большевиков было серьезным преступлением, способным повлечь за собой тюремное заключение, помещение в концлагерь или, в лучшем случае, длительную высылку на бескрайние территории восточнее Уральского хребта.
Организация в СССР сети хедеров, иешив и других религиозных еврейских организаций. Переписка с заграницей и передача вражеским странам сведений о жизни в СССР. Получение материальной помощи из-за границы на поддержание и распространение религии в СССР. Достаточно было одного из этих трех тезисов, чтобы обвинить человека в «контрреволюционной» деятельности, наказание за которую подразумевало одно – смертный приговор.
Основной формой защиты Ребе избрал отказ от сотрудничества со следствием. На первом же допросе он написал на предложенном ему для дачи показаний листе: «Я, раввин Шнеерсон, ... занимаюсь изучением Торы, стремясь постигнуть волю Всевышнего. Как и все верующие евреи, я изучаю книги, способствующие приобретению благочестия, и исследую законодательные установления, по которым строится еврейская жизнь. К политике я не имею никакого отношения – и больше мне нечего добавить».
Арест Ребе уже буквально на следующий день стал известен за границей. Долгие годы оставалось загадкой, как это могло произойти. Оказалось, что во время обыска дочь Ребе Хая-Муся, выглянув в окно, увидела направлявшегося к ним своего жениха, рабби Менахема Мендела (кстати, будущего Седьмого Любавичского Ребе), и дала ему сигнал. Тот немедленно развернулся и отправился к личному секретарю Ребе Хаиму Либерману, с которым перепрятали всю документацию по деятельности Ребе и его переписку – то, что было для чекистов дороже золота. Когда к утру к Хаиму нагрянули с обыском, его квартира уже была «чистой». Сам Хаим покинул свою квартиру и домой уже не возвращался. Первым же поездом он уехал в Москву и прямо с вокзала отправился в германское посольство. Еще через два часа об аресте Ребе уже знали все информационные агентства мира.
В Ленинграде сообщение об аресте Ребе облетело местных хасидов еще до наступления утра, и с рассветом у дома на Моховой уже стояла огромная толпа евреев. К вечеру на спешно подготовленной конспиративной квартире собрались лидеры местных общин, адвокаты, представители еврейской культурной элиты. В том, что Ребе реально грозит опасность стать очередной жертвой чекистского беспредела, ни у кого сомнений не было.
2
Ситуация в стране летом 1927 года была крайне напряженная. В конце апреля на IV съезде Советов председатель Совнаркома Алексей Рыков сделал доклад об обострившемся международном положении СССР, положив начало процессу, известному в истории страны как «военная тревога 1927 года». Во всех военных округах прошли маневры и учения войск. Отметив нарастающее напряжение внутри СССР, созданный в 1924 г. белоэмиграционный Русский Обще-Войсковой Союз (РОВС) во главе с бароном П.Н.Врангелем, центр которого находился в Париже, принял решение об активизации террористической деятельности. В Ленинграде было проведено несколько терактов, жертвами которых стали сотрудники ОГПУ и несколько партийных активистов.
В это же время в зарубежной прессе были опубликованы документы по подрывной деятельности Коминтерна в странах Западной Европы. Ряд из них обнародовали спецслужбы Британской империи, после чего английское правительство немедленно аннулировало торговые соглашения и разорвало дипломатические отношения с СССР. Большевики представили эти события как подготовку к новой иностранной интервенции, и в стране началось нагнетание откровенного «предвоенного психоза».
К дальнейшей эскалации международной напряженности привело убийство 7 июня на вокзале в Варшаве полпреда СССР в Польше Петра Войкова. Убийца – эмигрант из России гимназист Борис Коверда – заявил при аресте, что это была его месть за участие Войкова в расстреле царской семьи. После этого уже вечером того же дня Сталин, находящийся на отдыхе в Сочи, направил в Москву Молотову шифрограмму: «Всех видных монархистов, сидящих у нас в тюрьме или в концлагере надо не медля объявить заложниками. Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов. Надо отдать ОГПУ директиву о повальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР с целью их полной ликвидации всеми мерами». Вечером 8 июня состоялось экстренное заседание Политбюро ЦК, и было принято решение о том, что ОГПУ должно предоставить право «вынесения внесудебных приговоров вплоть до расстрела соответствующим полномочным представителям».
А еще через день, в ночь с 9 на 10 июня, в Москве без суда, на основании одного только «постановления ОГПУ», были расстреляны 20 представителей знати бывшей Российской империи. Именно эти решающие дни некоторые историки ставят отправной точкой всех последующих в стране сталинских репрессий. Любавичский Ребе был арестован 15 июня, и Трагической развязки можно было ждать с минуты на минуту.
Казнь известных еще с дореволюционных времен в России и мире лиц вызвала многочисленные протесты за границей. Сталин был вынужден на эти протесты отреагировать, и 26 июня в «Правде» появилась его статья, которая не оставляла ни малейших сомнений в намерениях вождя: «…Расстрел двадцати «светлейших» есть необходимая мера самообороны революции… Пусть знают враги СССР, враги внутренние, так же как и враги внешние, что пролетарская диктатура в СССР живёт и рука ее тверда». Волнение за судьбу Ребе достигло предела, тем более что председатель Ленинградского ОГПУ, уроженец Варшавы, крупный партийный функционер Станислав Мессинг, не смотря на еврейское происхождение, в своей борьбе с «внутренними и внешними врагами» был особенно беспощаден к соплеменникам. Как и все большевики, он был «интернационалистом», то есть человеком «без роду и без племени», и всячески доказывал это своими антисемитскими высказываниями. Он и расстрелян в 1937 году был как «интернационалист»: за шпионаж в пользу Польши и участие в подпольной организации «Польская Организация Войскова», вместе с рядом деятелей польского происхождения.
Спустя три дня после ареста Ребе уже начал функционировать Комитет по его спасению. Сразу же было принято предложение основные акции Комитета проводить в Москве – поближе к властным структурам и подальше от жестокого Мессинга. Чтобы скоординировать свои действия, члены Комитета собрались в обстановке полной секретности в гулком зале центрального банка Москвы, где постоянно толкутся сотни людей и минимален риск «засветиться».
События развивались стремительно. По всему миру прошла огромная волна протестов по поводу ареста Ребе. С запросом выступил Политический Красный Крест в СССР, возглавляемый Екатериной Пешковой – бывшей женой М.Горького.
«Московский Политический Красный Крест» был создан в 1918 г. Его узаконил декрет наркома юстиции РСФСР И.Штейнберг. С 12 июня 1922 г., после ареста одного из создателей комитета Н.К.Муравьева, организация стала называться «Помполит» – «Помощь политическим заключенным». Сотрудники «Помполита» по просьбе родственников арестованных по политическим обвинениям наводила справки о том, где они содержатся, осуществляла им материальную помощь, ходатайствовала перед властями об их освобождении. Десятки тысяч арестованных и их оставшиеся на свободе родственники знали на память адрес: «Москва, Кузнецкий Мост, 16. Помполит, Пешковой Екатерине Павловне», рядом с приемной ОГПУ. В течение десяти лет (в основном, с 1924 по 1931) «Помполит» среди прочей правозащитной деятельности помогал ccыльным, принадлежавшим к сионистским организациям, осуществить замену ссылки на выезд в подмандатную Палестину.
Ответа на запрос «Помполита» о судьбе Ребе долго ждать не пришлось. Ответ гласил, что «раввин Шнеерсон обвиняется в серьезнейших государственных преступлениях, и для него невозможно ничего сделать». Прошло еще два дня, и один из сотрудников ОГПУ еврейского происхождения «вынес» из тюрьмы потрясшую всех новость: чекистское руководство приняло решение, не прибегая к судебной процедуре, расстрелять Ребе.
3
Изречение «религия – опиум для народа», ставшее поистине крылатым в Советской России, – это несколько видоизмененная фраза К.Маркса из введения «К критике гегелевской философии права», в которой предлог «для», между прочим, отсутствует: «Религия есть опиум народа» – так читается фраза К.Маркса. При отсутствии предлога «для» афоризм подразумевает, что народ сам принимает этот наркотик, а предлог уже говорит о том, что народу его кто-то дает. Естественно, под этим «кем-то» большевики подразумевали духовенство – «распространителя религиозного наркотика и растлителя миллионов людей». В этом и пытались революционеры убедить миллионы верующих. А поскольку Логика и Вера – вещи несовместимые, внедрять эту мысль в народ пришлось силой.
Кроме того, если во всех цивилизованных странах религиозность человека является его личным (скорее даже интимным) делом, советская власть сразу взяла эту сторону жизни людей под жесткую опеку, объявив саму веру в божественное начало признаком духовной «отсталости» и подверженности мелкобуржуазной идеологии. Религиозные нормы, обычаи и обряды противоречили тем правилам поведения в обществе, которые внедрялись новой властью, а потому и расценивались ею как форма сопротивления. Нередко репрессиям подвергались не только те, кто активно выступал против антирелигиозной политики большевиков, но и те, кто просто соблюдал традиционный ритуал и требовал того же от своих детей и внуков. Как отметил американский историк Дэвид Фишман, «хотя в первые десятилетия ХХ века всем еврейским общинам от США до Польши пришлось пережить процесс секуляризации, нигде еврейские традиции и религиозная жизнь не столкнулись с таким мощным и жестоким вызовом, как в Советском Союзе в период между двумя войнами».
Чтобы избавиться от своих идеологических конкурентов и монополизировать всю духовную жизнь граждан в своих руках, большевикам предстояло, прежде всего, изолировать церковь и духовенство от общества и лишить их экономической основы для существования. Вот почему советская власть вела такую ожесточенную борьбу с клиром, в том числе, и с еврейским. Но поскольку иудаизм фактически был единственной религией, имеющей мононациональный характер, для большевиков он, кроме всего прочего, носил еще и откровенно контрреволюционный оттенок, ибо подрывал идеологические основы власти, провозглашая приоритет «национального» над «классовым». Правда, по поводу иудаизма власти действовали достаточно осторожно из опасения быть обвиненными в антисемитизме, борьбу которому сами же и объявили.
Однако, именно с иудаизмом у властей возникли наибольшие сложности: раввины не торопились идти на контакт с большевиками и подчиняться их требованиям – сворачивать деятельность, сводя ее к минимуму. Советизация еврейского населения вообще шла намного медленнее, нежели других коренных народов бывшей Российской империи. Гораздо сговорчивее оказался православный мир. 23 марта 1927 года из заключения был освобожден митрополит Сергий, арестованный за год до этого. Ради выживания православной церкви он начал проповедовать ее подчинение советской власти. 18 мая Сергий созвал совещание епископов страны и образовал Временный Патриарший Священный синод, а 29 июля обнародовал его послание пастве – о легализации церкви и лояльном отношении к существующей власти. С еврейским клиром властям справиться так и не удалось, хотя и условия, в которых работали раввины, были намного сложнее, чем у их христианских коллег.
Но так сложилось в отечественной литературе, что еврейская жизнь в первое послеоктябрьское десятилетие описывается, как правило, в элегических тонах. При этом акцент делается на расцвет национальной культуры на языке идиш, развитие образования и науки, которыми сопровождалось национальное возрождение не только евреев, но и других малых народов до 1929 года. Однако подлинная картина более противоречива и даже трагична.
Как выразился английский историк Пол Джонсон, « для евреев ленинский путч повернул историю в обратную сторону и, в конечном счете, коммунистический режим явился для них несчастьем». Основным содержанием пережитой евреями в 20-е годы драмы стали распад традиционного уклада еврейской жизни и подавления (а на самом деле – уничтожения) религиозного мировоззрения. И одним из первых, кто осознал всю трагичность момента для евреев теперь уже советской России, был шестой любавичский Ребе Иосиф Ицхак Шнеерсон (1880, Любавичи Могилевской губернии – 1950, Бруклин, Нью-Йорк).
Большевики прекрасно понимали, что борьбу с религиозным мировоззрением надо начинать, в первую очередь, с материалистического воспитания детей. То есть тогда, когда только начинает закладываться характер человека, когда вырабатываются его привычки, интересы, пристрастия. Вот почему первый же удар на клир был направлен против религиозного образования, и уже спустя буквально месяц после Октябрьского переворота, 11 декабря 1917 г., одним из первых декретов советской власти был декрет о передачи дела воспитания и образования подрастающего поколения из духовного ведомства в ведение Наркомпроса.
Всю тяжесть борьбы с иудаизмом большевики возложили на плечи самих же евреев, а точнее, большевиков еврейского происхождения, и первое, что сделали евсекции РКП(б), это наложили категорический запрет на организованное религиозное воспитание еврейских детей. Были ликвидированы начальные школы при синагогах (хедеры) и религиозные учебные заведения (иешивы). Основанием для закрытия хедеров стал Закон об отделении церкви от школы, и уже в сентябре 1918 г. Государственный комитет по просвещению разослал циркуляр, запрещающий преподавание религиозных предметов детям и подросткам вплоть до 18-летнего возраста. В январе 1921 г. Наркомпрос напомнил о его существовании, а в июне – оформил его в виде соответствующего закона.
Новый виток борьбы государства с еврейским религиозным образованием начался в январе 1922 г., после того как ЦБ евсекций приняло постановление, в котором подчеркивалось, что хедеры должны быть ликвидированы при всех условиях, даже если нет никакой возможности устроить детей в общеобразовательные школы. Специально разработанный документ («О нашей тактике по борьбе с хедерами») гласил: «Все хедеры, имеющие хоть какое-нибудь школьное оборудование, превратить в советские школы. Обратить особое внимание на недопущение открытия новых хедеров, не допускать расширения и пополнения числа существующих… Размещение всех детей не является непременным условием для закрытия хедера». 26 мая 1922 г. издается Указ Совнаркома «О запрещении преподавания детям еврейской национальности религии в хедерах, талмуд-торах и ешиботах». Этот указ подкреплялся новым Уголовным кодексом РСФСР, принятым в июне 1922 г., в котором за преподавание детям и подросткам религиозных предметов было предусмотрено наказание до года принудительный работ (ст. 121).
Власти сделали все, чтобы с решениями о прекращении религиозного воспитания детей было ознакомлено как больше евреев. На собраниях производственных коллективов шло выяснение, кто именно из членов профсоюза продолжает посылать детей в хедеры. Вопрос стоял остро: рабочие и служащие могли лишиться работы и членства в профсоюзах, что неизбежно вело еврейскую семью к нищенскому существованию. Правда, не все из лидеров Евсекции были настолько бескомпромиссны. Кое-кто из них отдавал себе отчет в том, насколько гибельным для их собственного народа может стать курс, направленный на ликвидацию национальной школы. В статье «Что мы закрываем?», опубликованной в связи с ликвидацией еврейских общин, Шимон Диманштейн, комиссар по еврейским национальным делам, в свое время учившийся в ешиве, отмечал, что евреи смогли сохраниться в рассеянии только благодаря «сильному религиозному чувству». Что духовное превосходство евреев, поднявшихся до монотеизма, делало их сильнее своих угнетателей, сильнее других языческих народов. Что именно оно «охраняло их от ассимиляции». Но его слова так и не были услышаны.
В 1924 г. с легальным религиозным образованием евреев в СССР было покончено. В раввинской среде поселилось отчаяние, ощущение безысходности, невозможности что-либо изменить. В раввинской среде поселилось отчаяние, ощущение безысходности, невозможности что-либо изменить. Уже было закрыто большинство синагог (в каждом городе власти разрешали оставить не более одной), уничтожены миквы, пункты ритуального раздела скота, торговля кошерной пищей. Огромное число раввинов и других служителей еврейского культа остались без работы. Но к этому времени в стране уже существовала созданная буквально за два года целая система подпольного духовного образования еврейских детей. Ее возглавлял Шестой любавичский Ребе Иосиф Ицхак Шнеерсон.
4
Единственный сын пятого любавичского ребе Шолома Дов Бера, Иосиф Ицхак уже в 15 лет стал личным секретарем отца, который вскоре возложил на него руководство хабадской иешивой Томхей Темимим. Когда в 1905 г. началась Русско-японская война, Иосиф Ицхак взял на себя совсем непростую обязанность снабжать еврейских солдат кошерным мясом. В попытках остановить еврейские погромы в 1905 – 1906 гг. не раз обращался к зарубежным правительствам с просьбой повлиять на Николая II, чтобы тот своей царской волей остановил вакханалию грабежей и убийств. Был дважды арестован. Когда началась Первая мировая война и евреев начали принудительно выселять из так называемой прифронтовой зоны, хабадский двор был перенесен из Любавич в Ростов-на-Дону, но и там он оставался центром движения любавичских хасидов. Поэтому совершенно закономерным стало избрание на пост Ребе Иосифа Ицхака после смерти его отца в 1920 г., и уже спустя год он открыл иешиву Томхей Темимим в Варшаве, ознаменовав этим начало плодотворной работе хабада за границей. Но главной же проблемой для него оставалась трагедия с религиозным образованием в России после Октября 1917 года.
Задача, которую необходимо было решить в первую очередь, заключалась не только в поддержке активной деятельности многих отделений иешивы «Томхей тмимим», но и в целом в расширении их влияния на жизнь еврейских общин в стране. Работа предстояла грандиозная. Необходима была реанимация уже упраздненных хедеров, особенно в городах с большим количеством еврейского населения. Затем вновь организовать уроки хасидута в тех местечках и городах, где они вынужденно прекратились. Главным же было восстановление старых и создание новых отделений иешивы «Томхей темимим» – религиозных учреждений, которые стали бы во главе всего движения по сохранению иудаизма в советской России.
Уже в 1922 г. Ребе был убежден: традиционная жизнь хасидов при советской власти могла продолжаться только в условиях подполья, а для этого работа должна быть организована по всем законам конспирации. По сути дела, хасидское подполье было в СССР в период 1922 – 1929 гг. единственным организованным пассивным сопротивлением советской власти. Чтобы отладить такое движение в условиях всей страны с участием огромного числа людей, и в первую очередь, детей и подростков, нужна была отработанная система с многоступенчатой структурой. А ее еще нужно было создать. Поэтому в 1922 г. Ребе пригласил к себе в Ростов на тайное совещание девять бывших выпускников любавичской иешивы «Томхей тмимим» – самых верных и надежных друзей, которые поклялись друг другу «обучать евреев Торе, пренебрегая опасностью, до последнего вздоха». В том же году Ребе выехал в Москву, чтобы встретиться со столичными лидерами еврейских общин – необходимо было обсудить его идею о созыве совещания раввинов и создать Совет, который бы возглавил движение.
Переговоры не были простыми, не говоря уже о том, что проходили они в условиях строжайшей конспирации. Созывая конференцию в Москве, Ребе был вынужден действовать через голову московского городского раввина Шмуэля Рабиновича, который решительно возражал против этой идеи, опасаясь репрессий со стороны властей. «Мы должны ждать и молиться о наступлении лучших времен», – заявил он. К его мнению присоединились его петроградские коллеги, в частности раввин Давид Каценеленбоген, потративший в свое время много усилий на борьбу с любавичским хасидизмом и его Ребе. Однако Ребе это не остановило. В конце концов, ему удалось собрать на конференцию нужных ему людей. Обсуждение длилось несколько дней. Главный вопрос: возрождение традиционной религиозной жизни евреев.
План, предложенный Ребе, содержал один, едва ли не главный пункт: хедеры и иешивы в своей деятельности должны сохранять полную независимость от пожертвований местных состоятельных людей. В стране начиналась эпоха НЭПа, состоятельные люди начали и в еврейской среде, но Ребе был убежден: это не продлится долго, поэтому финансирование любой деятельности по возрождению религиозной жизни евреев в стране должно быть только централизованным. В конце концов, план Ребе был принят. Свое сообщество духовные лидеры евреев назвали Комитет раввинов СССР – «Ваад рабаней». Исполнительный орган Комитета получил название «Мерказ» – «Центр». Его возглавил Йосеф-Ицхак Шнеерсон. Для него это был очень в рискованный шаг: в случае провала его в условиях чекистского террора его ждал только один финал – расстрел. Но он пошел на это.
Создание Вада рабаней явилось подлинным переворотом в религиозной жизни евреев Российской империи. Впервые появилась организация, объединявшая евреев различных религиозных направлений. Кроме рабби Шнеерсона в его руководство входили главные раввины крупнейших городов России, Белоруссии и Украины: митнагд Шмуэл Рабинович из Москвы, хасид Менахем-Мендл Глускин из Минска и религиозный сионист Элия Аарон Милейковский из Харькова. Секретарем Комитета стал раввин из Новозыбкова Шломо-Йосеф Зевин.
Главным же человеческим ресурсом Ребе стали члены «Агудат тмимим» – ассоциации выпускников ешивы «Томхей тмимим», созданной им еще в 1917 году. В 1922 году Ребе назначил восьмерых из них своими региональными координаторами. При этом каждый из них дал клятву «посвятить Торе всю свою жизнь, до последней капли крови». Еще четверо были определены им своего рода порученцами. В их функции входило регулярное посещение общин в качестве посланцев «Мерказа». Именно их усилиям открывались подпольные хедеры и ешивы. Это через них центр передавал на места деньги и осуществлял контакты с религиозными активистами, чаще всего действовавшими в условиях подполья.
Одним из первых шагов «Мерказа» была попытка остановить эмиграцию еврейских священнослужителей. «Для каждого из нас настало время понять, что нам не следует озираться вокруг себя в поисках другого мира для жизни, – писал Ребе в ответ на письмо одного из своих последователей, – Мы находимся здесь, и именно здесь мы должны хранить свет Торы и следовать по пути служения Богу. Всем нам давно пора понять, что у нас есть жизненная задача – помогать нашим братьям в этой стране». Когда в 1925 году один из его эмиссаров обратился к Ребе с просьбой разрешить ему уехать в Палестину, мотивируя это тем, что в Советской России слишком сложно соблюдать заповеди и противостоять ассимиляции, из-за чего даже его собственные дети отошли от религии, Ребе категорически запретил ему даже думать об эмиграции.
Для рава Шнеерсона Ваад рабаней был не простым сообществом религиозных деятелей, а неким организационным центром, регулирующим деятельность и способствующим им противостоять силовому давлению правящего режима. Любавичский Ребе впервые в истории российского еврейства не только сумел создать прообраз некоего объединения синагог под руководством общенационального собрания раввинов. Он сам стал общенациональным еврейским лидером, назначавшим раввинов и резников (шойхетов), распределявшим средства и осуществлявшим духовное руководство. Новая религиозная структура отличалась от привычных форм хасидской общинной жизни прежде всего тем, что должна была быть тайной. Но в стране, где осведомительство было нормой жизни, остаться незамеченной «империя Вада» никак не могла, и даже удивительно, как это Ребе и его помощникам удавалось, тем более, что приходилось пользоваться секретными эмиссарами для доставки из-за границы денег, религиозной литературы, секретных документов по связям с мировыми еврейскими центрами.
5
Уже в конце 1922 г. члены Комитета принялись за выработку правового статуса еврейского начального религиозного образования. Было создано специальное юридическое бюро во главе с известным адвокатом Оринсоном. Это бюро договаривалось с адвокатами, готовыми защищать в суде меламедов и других еврейских религиозных деятелей, подвергшихся судебному преследованию. При этом распространенным методом было обжалование решения местного суда в суде более высокой инстанции, вплоть до судов высшей инстанции в Москве. Секретарь комитета раввин Ш. Зевин сумел установить неофициальные контакты с Центральной юридической консультацией в Москве, и туда вскоре был отправлен специальный запрос: разрешают ли советские законы преподавание религии в частном доме группе из пяти-шести детей? Получив положительный ответ, Ребе разослал его нотариально заверенные копии десяткам общин, чтобы те ссылались на нее, если местные власти предпримут попытки закрыть хедер или ограничить деятельность меламеда.
Когда в 1923 году Народный комиссариат юстиции вознамерился внести изменения в 121-ю статью Уголовного кодекса СССР, объявив частное обучение основам религии противозаконным, Ваад рабаней выступил с протестом. В Киеве, в Минске и ряде других городов было собрано почти 5000 подписей против несправедливого преследования еврейских педагогов. Ваад убедил старейшину московской синагоги, активного участника сионистского движения известного пианиста, профессора Московской консерватории Давида Шора, имевшего связи в высших советских и партийных кругах, переслать письма верующих, сопроводив их собственным письмом председателю Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) Льву Каменеву. В июле 1923 года во время встречи с Каменевым Д. Шору удалось склонить последнего на свою сторону, и тот обратился к заместителю Генерального прокурора Николаю Крыленко. На очередном заседании ВЦИК Крыленко заявил, что Наркомюст принял решение отказаться от введения данной поправки к Уголовному кодексу. Нотариально заверенные экземпляры протокола заседания ВЦИК вновь были разосланы по общинам.
У Ребе были все основания утверждать позднее, что более чем чекистов, ему приходилось опасаться «евсеков», которые своей активностью превосходили все разумные пределы. За те пять лет, что Ребе, находясь в СССР, возглавлял Ваад рабаней, число евреев – членов партии возросло в СССР с 19600 в 1922 г. (5,21% от общего числа членов ВКП(б)) до 49500 в 1927 г. (4,33%). Их антирелигиозная и богоборческая деятельность была настолько результативной, что Сталин однажды даже заметил, что у евреев надо учиться, как бороться со своей религией. Уже после отъезда из СССР, выступая в 1927 г. в Риге, Ребе заметил, что все действия против Вада исходили не от центральных властей, а исключительно от еврейских большевиков. Особенно трудно приходилось работать в тех городах, где у власти стояли лидеры еврейского происхождения. Именно они были главными доносчиками на меламедов там, где местные власти сами их не трогали. Поэтому в борьбе с произволом на местах Ребе чаще всего обращался к первым лицам государства.
Доносы на раввинов и меламедов чаще всего писали именно члены партячеек. У них, как правило, был налажен хороший контакт с местными органами ГПУ, и именно на основании их доносов и агентурных сообщений собирался компромат и производились аресты, закрывались иешивы, молельные дома, миквы и хедеры. Лидеры Евсекции ЦК даже обратились в ГПУ с предложением выдать членам евсекций на местах специальные удостоверения, которые бы подтверждали законность их антирелигиозной деятельности. ГПУ предоставило право решения этого щепетильного вопроса местным властям. Трудно сказать, насколько эффективно это предложение внедрялось в целом по стране, но в Ленинграде С.Мессинг все же создал в своем аппарате особый отдел по борьбе с еврейской религией.
Как и во все последующие десятилетия советской власти, из-за того, что законы не были четко прописаны и нередко позволяли двоякое толкование, 1920-е годы открыли простор для самого широкого субъективизма. Как заметил позднее в своих записках рабби Й.-И.Шнеерсон, «в СССР нет законов, точнее, они действуют до минуты, пока не мешают властям». В результате в стране процветал дикий чиновничий произвол, и в разных городах, в зависимости от грамотности и честности должностных лиц в партийных или административных органах, могли быть разные порядки и разные взаимоотношения между властями и религиозными организациями. Одно правило было неизменным: местные административные органы и даже партийные почти повсеместно более либерально истолковывали религиозное законодательство нежели представители евсекций. К примеру, если администрация предприятия, где большинство работающих составляли евреи, была готова устроить выходной день в субботу, протестовала против этого местная евсекция.
Первые же репрессии властей против раввинов привели к резкому падению религиозной активности на «еврейской улице». Для получения информации о состоянии дел Ребе разослал сотни писем в общины с вопросами: сохранился ли у них хедер, есть ли миква, как дела с кошерной едой, выпекают ли мацу и т. д. Многие слова в них были законспирированы: иешива значилась «складом», хедер – «бакалейной лавкой» и т.д. Вскоре стали приходить ответы с мест – сначала на адрес Ребе, позднее на подставные адреса. Анкеты пришли из более чем семисот общин СССР, и в руках у Ребе оказались уникальные сведения о численности еврейского населения по каждому городу, количеству функционирующих синагог, их посещаемость по будним дням и в шабат, наличии молодежи в общинах, возможности соблюдения кошрута, наличии микв и т.д.
Ребе разделил всю территорию советской России между девятью своими ближайшими учениками, и каждый из них отвечал за развитие еврейской жизни в своем регионе. Его тайные эмиссары, переезжая из города в город, основывали подпольные хедеры и иешивы, открывали миквы, создавали мастерские, сотрудники которых, не связанные с условиями работы на государственных предприятиях, могли спокойно соблюдать шабат. Подпольные иешивы хабадников возникли не только в местах традиционного влияния хасидского движения, но даже в далекой Бухаре.
Однако уже с первых дней существования Ваада Ребе и его соратники ощутили на себе всю силу репрессивного аппарата страны Советов. Несколько судебных процессов над организаторами незаконных учебных заведений прошли уже в 1922 г. В Баку судили 16 раввинов и «крупных еврейских спекулянтов» – попечителей тайного хедера и Талмуд-Торы. Тайные хедеры были обнаружены и прикрыты властями в разных местах, в частности в самой Москве.
К этому времени и над самим Ребе начали сгущаться тучи возможных репрессий. Позднее сам он в своей книге «Записки об аресте» написал: «Меня пять раз арестовывали при старом режиме и дважды при новой власти». Его избрание главой движения любавичских хасидов по времени совпало с проведением Третьей конференцией Евсекции в июле 1920 г., на которой «евсеки» подтвердили свое стремление к полной ассимиляции евреев в русской среде. Один из их лидеров Ш.Диманштейн писал в те дни: «Мы не фанатики еврейского языка. Возможно, в близком будущем более богатые языки вытеснят повсюду еврейский. Мы, коммунисты, не прольем по этому поводу ни слезинки». Летом 1920 г. еврейские большевики Ростова, проявляя особую бдительность «по защите новой власти от внутренних врагов», арестовали Ребе, который, правда, продлился недолго. Но работать ему всячески мешали: обливали грязью в прессе, срывали праздничные мероприятия, угрожали верующим репрессиями и даже однажды, ворвавшись во время службы в синагогу, начали стрелять в потолок. Работать в таких условиях стало невозможно, и Ребе с ближайшими помощниками перенес свою резиденцию в Ленинград.
В 1924 г. Ребе переехал сначала в Москву, а затем в Ленинград, где снял квартиру по адресу улица Моховая, 22/12, в которой жили также его жена, мать и две дочери с зятьями. Эта квартира на Моховой и вошла в историю как место, где располагался центр всей подпольной борьбы евреев СССР против политики насильственной ассимиляции, которую вело советское правительство.
Наиболее острым вопросом в это время был вопрос финансирования всего движения. Необходимо было наладить контакты с международными еврейскими организациями и организовать поступление денежных средств из-за границы. И Ребе удалось этот вопрос решить. Но вначале его ждали неудачи. Он установил контакты со Всемирным еврейским альянсом в Париже, с комитетом берлинского раввина Меира Хильдесхеймера, с американской ортодоксальной партией «Агудат Исраэль» и федерацией ортодоксальных раввинов США «Агудат а-рабаним». Однако никто из них ощутимую финансовую поддержку фактически подпольному религиозному движению в Советской России оказать не смог. Тогда Ребе обратился к светским организациям. Главным его достижением стала договоренность с Американским еврейским распределительным комитетом «Джойнт», который согласился предоставить финансовую помощь на развитие еврейской культуры и религиозного образования в СССР. Массовый сбор средств в помощь евреям советской России который проходил практически во всех религиозных общинах мира.
Самое активное участие в оказании материальной поддержки Ваада принял представитель «Джойнта» в СССР Джозеф Розен. Офис «Джойнта» открылся в 1924 г. в Москве, и уже со следующего года Комитет раввинов стал получать серьезную финансовую поддержку: в 1925-м –18000 долларов, в 1926-м –34000, в 1927‑м – 25000. Кроме того, значительные суммы выделялись для подготовки к праздникам Песах. Официально функции «Джойнта» в Советском Союзе ограничивались материальной помощью для восстановления разрушенной войной экономической жизни еврейских общин. Однако Розен и руководство «Джойнта» в Нью-Йорке согласились, несколько отклонившись от разрешенной властями сферы деятельности, выделить средства на поддержку «культурной работы» среди сионистов и религиозных евреев. С 1925 года эта помощь постоянно росла. За несколько лет на эти цели ушли десятки тысяч долларов. Но, к несчастью, в 1929 г. из-за развившегося мирового биржевого кризиса вся система сбора и передачи советскому еврейству материальной помощи рухнула. В 1933 г. «Джойнт» смог выделить на эти цели всего одну тысячу долларов, что стало основной причиной роспуска Ваада.
6
Деятельность Ваада позволила притормозить процесс гибели иешив. Более того, даже в условиях жесточайшего террора раввинам удавалось не только сохранить некоторые из них, но и открыть новые. Уже в начале своей деятельности Ваад смог создать несколько нелегальных иешив «Тиферет Бахурим», где по вечерам обучались молодые люди, в основном студенты. Одним из основных центров нелегального еврейского образования в СССР стала Белоруссия. Несколько таких учебных заведений располагалось в Минске, Витебске, Гомеле, Жлобине и других городах. Позднее (в 1925 и 1926 гг.) были открыты две нелегальные иешивы «Бейс Мидраш Ли-Рабаним Ве-Шохтим», оставившие наиболее яркий след в духовном сопротивлении евреев СССР новой власти, – в Невеле и Полоцке. Иешиву в Невеле за три года окончили 48 человек, а в 1928 г., уже после эмиграции Ребе, в ней занималось 65 человек.
Драматичнее сложилась судьба Полоцкой общины, которую возглавил раввин Авроом Дрейзин (позднее его сменил Шлом-Хаим Каслман). Уже спустя год после возникновения в ней занималось уже 50 человек, но из-за преследования властей ее пришлось переместить в Витебск. В результате в Витебске оказались уже две подпольные иешивы, и сюда стали прибывать ученики и раввины из многих городов СССР, где подобные учебные заведения были уже ликвидированы (Кременчуг, Тирасполь, Курск, Переяслав и др.). Положение усугубилось, когда в 1929 г. была закрыта Невельская иешива (ее лидера Шмуэля Левитана выслали в Сибирь), а в результате Витебск остался единственным городом в СССР, где еще готовили раввинов и шохетов. В 1928 г. здесь одновременно занималось более 100 молодых людей.
Находясь в условиях подполья, соблюдая все строгости конспирации, учащиеся испытывали всяческие лишения, но стойко несли свою ношу. Синагога была для них домом в полном смысле этого слова. И ученики, и сами раввины спали здесь же, на скамейках. В половине пятого утра при свете керосиновых ламп, располагаясь в женском отделении, они начинали свои занятия. К семи утра, смешиваясь с населением, которое приходило на утреннюю молитву, они перебирались в отделение мужское, где и продолжали обучение. Жили впроголодь, на те скромные подаяния, которые им жертвовало местное население.
Духовным руководителем любавичских хасидов в Минске с 1922 г. был Авром-Борух Певзнер, получивший религиозное образование в иешиве «Томхей Тмимим». Активный участник любавичского религиозного подполья, Певзнер подвергался преследованиям со стороны властей и в 1930 г., в конце концов, был арестован. После освобождения (1932) работал в Харькове, в 1939 г. вновь арестован и спустя год умер в казахстанской ссылке.
28 лет (1905-1933) отдал работе в Витебске любавичский раввин Шмарьягу-Йегуда-Лейб Медалье. В послереволюционный период он также многократно подвергался преследованиям властей. В 1938 г., после пяти лет работы в Москве, его арестовали и расстреляли. В том же году погиб и его сын Мойше, работавший раввином сначала в Туле, а потом в Ростове-на-Дону.
Аналогичная судьба была уготована и другому участнику любавичского религиозного подполья – раввину Якову-Захарию Маскалику. В 1920-е гг., работая в Журавичах Могилевской губернии, он являлся доверенным лицом рабби Шнеерсона и выполнял его личные поручения. В середине 30-х его арестовали в Москве и сослали на три года в Казахстан. В 1937 г., когда уже срок ссылки истекал, Маскалика вновь арестовали, а затем расстреляли в г.Чимкенте.
Чаще всего лидерами любавичского движения в городах становились совершенно молодые люди, выпускники подпольных иешив: в Невеле и Витебске это был Арье-Зеев Пинскер (1905 г.р.), в Киеве и Кутаиси – его брат Михаэль (1907 г.р.). Братья возглавляли эти иешивы в 1926-1929 гг. В 1946 г. они покинули СССР.
Еще в середине 20-х гг. рабби Й.-И. Шнеерсон послал выпускника Любавичской иешивы Переца Мочкина на работу в еврейские колонии Крыма. В 30-е годы П.Мочкин зарекомендовал себя как активный деятель религиозного любавичского подполья, а в 1946 г. он и трое его сыновей – Шмуэль (1918 г.р.), Иосиф (1920 г.р.) и Иегуда-Лейб (1924 г.р.) – организовали и профинансировали выезд из СССР в США нескольких сот семей любавичских хасидов. Не оставили они религиозной деятельности и оказавшись в Америке. Сам Перец Мочкин до середины 70-х гг. являлся духовным лидером Любавичской иешивы Монреаля (Канада).
Многие из участников любавичского подпольного движения успели эмигрировать из СССР до начала тотального сталинского террора, другие пережили этот террор, но погибли в годы войны от рук нацистских карателей, третьи, пройдя без ощутимых потерь сквозь годы лихолетья, продолжали бороться с режимом и в 50-е, и в 60-е гг.
После окончания учебы в минской подпольной иешиве уехал в Палестину Саломон Давид. Там он основал и возглавил иешиву «Тора умлаха». В 1941 г. в Бобруйском гетто погибли Шмуэль Александров и рав местной хасидской общины Шмуэль Беспалов (последнему перед смертью отрезали язык за то, что он ругал фашистов). Приговорен к 12-летнему заключению выпускник Любавичской иешивы «Тиферет Бахурим» (Витебск) Гедалье Печерский, участник первого антисионистского судебного процесса в послесталинский период (Ленинград, 1961 г.). Примеры можно продолжить...
Несколько нелегальных иешив поддерживались движением литовских ортодоксов (митнагдов). В Белоруссии они содержали иешивы в Минске и Слуцке. В Минске, таким образом, работали две подпольные иешивы. В 1928 г. в шести принадлежащих им подпольных синагогах одновременно занималось 115 учащихся. (К 1930 г. эти иешивы были закрыты).
Из-за нехватки средств и необходимости существовать в условиях подполья Комитет раввинов не смог распространить свою деятельность на все еврейское религиозное образование в Советском Союзе. Тем не менее, он остался в истории как уникальная организация, в течение, как минимум, восьми лет существовала автономно в тяжелейших условиях быстро формирующегося тоталитарного атеистического государства. «Мерказ» смог обеспечить финансирование двенадцати иешив, в которых занимались 620 студентов, и хедеры двадцати двух различных общин, в которых улилось, в общей сложности, 4200 учеников. Финансирование иешив осуществлялось из расчета 25 рублей на студента (в Невельской – 50 рублей), не считая зарплаты преподавателей. Хедеры получали по пять рублей на ученика. Кроме того, время от времени помощь от Комитета получали хедеры из 44 других общин.
Делались попытки переиздавать хотя бы самые необходимые еврейские книги. Так, в Минске в Минске при нелегальной синагоге существовало религиозное издательство Гинзбурга. Оно выпустило в свет азбуку для подпольных хедеров тиражом в 20 тыс. экземпляров. В 1926 г. «Мерказу» удалось даже выпустить молитвенник, но когда на следующий год была предпринята попытка издать Пятикнижие Моисеево, она закончилась неудачей.
В рамках своего бюджета Ваад имел возможность организовываь поездки раввинов по городам, поставлять общинам предметы культа и оказывать им юридическую помощь в случаях, когда те подвергались незаконным преследованиям и иным дискриминационным мерам со стороны властей. Выпускники подпольных иешив в организованном порядке направлялись на работу в города, лишившихся по разным причинам своих религиозных лидеров. Ваду удалось установить контакты с рядом советских адвокатов, которые представляли в судах интересы меламедов и шойхетов, обвиненных в нарушении советских законов. Приговоры обычно обжаловались в вышестоящих судах, которые меньше зависели от политического давления местных евсекций.
Шнеерсону удалось воплотить в жизнь еще одну свою идею – массовое обучение евреев ремеслам, дабы они, попав в категорию кустарей-одиночек, считавшихся по советским установлениям независимыми ремесленниками, могли бы не работать по субботним дням и еврейским праздникам. Ваад обеспечил ввоз в СССР тысяч швейных машин, предлагая даже раввинам и хасидским цадикам осваивать профессию швейника. Для еврейских земледельческих поселений удалось открыть несколько хедеров, пригласить шойхетов и построить одну микву. Как писал потом Ребе, борьба шла «за каждую исполненную заповедь, за каждый прожитый по-еврейски день.
7
Несмотря на все старания, уничтожить тягу еврейского населения к религии властям не удавалось. Не помогали ни атеистическая пропаганда, ни закрытие синагог, ни преследование раввинов, меламедов, шойхетов и моэлов, ни репрессии против верующих. В партийных документах второй половины 1920-х гг. четко прослеживается озабоченность тем, что в стране увеличивается тайная сеть хедеров и иешив, растет число прихожан синагог, слушателей речей магидов (проповедников), отмечается тяга молодежи к участию в клерикальных организациях «Тоферет-Бохурим». Зарегистрированы даже случаи создания клерикальных обществ показанию медицинской помощи – «бикур-холим».
Весной 1927 г. большевики начали очередную атаку на конфессии. В печати появилось множество статей, «разоблачающих» деятелей синагог, их аморальность и жадность. Официально было признано, что и борьба с религией и с духовенством – это два разных участка борьбы с контрреволюцией. В инструктивных письмах партийные власти отмечали, что «в отношении носителей клерикализма должны быть применены общие методы борьбы с классовыми врагами: подавить, деморализовать, взорвать изнутри». Для этого ГПУ активизировало деятельность своих секретных сотрудников («сексотов»), которых уже в те годы было вполне достаточно в кругах национальной интеллигенции. Эти люди устраивали хорошо продуманные заранее спланированные провокации, обостряя традиционно существующие внутриконфессиональные противоречия, к примеру, отношения между хасидами и митнагдами.
Дело в том, что перед этим был принят новый закон о религиозных объединениях. В соответствии с ним религиозным организациям запрещалось оказывать материальную поддержку своим членам, устраивать молитвенные и другие собрания, открывать библиотеки и читальни. Массовые аресты прошли в Минске. Среди арестованных был Менахем Глускин, главный раввин города и член руководящего совета Ваада. Он и его соратники были обвинены в контрреволюционной деятельности. В сложившихся условиях минский Комитет раввинов лишился возможности помогать хедерам.
С началом массовых арестов раввинов и меламедов часть из них, опасаясь за свои семьи, отказалась работать в подпольных хедерах и иешивах, что потребовало срочного вмешательства Ребе Йосефа-Ицхака. Он тайно собрал старых выпускников любавичской иешивы «Томхей темимим» и подробно рассказал им о тяжелой ситуации с хедерами, оказавшимися без духовного руководства. После серьезных переговоров семьдесят человек согласились выехать в опасные зоны и занять места тех, кто отказался от своей миссии. Ребе позднее вспоминал: «Самоотверженность русских евреев в те годы вызывает удивление... Они совсем не думали о себе, они были готовы ко всему. Не так они боялись ареста, как того, что занятия прервутся. Единственное вознаграждение, которое они просили, заключалось в том, чтобы им дали возможность прокормить самым скромным образом жену и детей».
Самым зловещим и пугающим было сообщение властей о том, что ими обнаружены «переписка с еврейскими организациями за границей... гектограф и документы, свидетельствующие, что община занималась контрреволюционной деятельностью, передачей сведений зарубежным организациям». Несомненно, в виду имелись контакты раввинского Комитета с «Джойнтом» и самим Ребе Шнеерсоном. В результате переписка с р. Шнеерсоном, жившим в Риге, и штаб-квартирой «Джойнта» в Нью-Йорке была прекращена. Обнаруженные документы и раскрытие несанкционированной советскими властями деятельности «Джойнта» принудили руководство последнего прекратить финансирование религиозных учреждений. Это нанесло смертельный удар Комитету раввинов и привело к его самороспуску. В результате подавляющее большинство тайных хедеров оказались закрытыми.
В ответ на репрессии против духовенства в 1927 г. возникла большая волна еврейской религиозной активности. В еврейских колхозах продолжалось соблюдение религиозных обрядов: женщины в шаббат отказывались доить коров, нанимая для этого крестьянок из окружающих деревень; в пище использовалось только кошерное мясо, при этом для ритуального забоя скота на работу принимали специальных резчиков; возникали новые молельни; в праздничные дни из городов приглашались канторы. В одном из районов Минской области (Стародорожском) был отмечен случай, когда в качестве пая от одного из вступивших в колхоз приняли свиток Торы. Однако, всплеск религиозности не обошелся и без откровенного экстремизма. Так, в Минске, случалось, евреи забрасывали камнями своих соплеменников, допустивших межнациональные браки: в одном эпизоде рабочий-еврей женился на белоруске, а в другом – еврейка вышла замуж за русского.
К середине 1927 г. ситуация настолько в стране на «еврейском фронте» настолько обострилась, а реакция на нее за границей была настолько бурной, что Еврейская секция большевистской партии приняла решение о проведении всесоюзной конференции раввинов. Многие раввины и еврейские общественные деятели страны в надежде хоть как-то снять напряжении в отношении еврейского религиозного населения с властями дали согласие на участие в ней. Но не все было так просто, как это казалось на первый взгляд, и Ребе был первым, который понял коварство замысла властей.
Предполагалось, что прибывшие со всех концов огромной страны раввины на весь мир заявят о том, как атеистическая власть большевиков проявляет свое веротерпение и воплощает на деле «свободу вероисповедания». И дело было даже не в том, что это будет открытая ложь и дезинформация мировой общественности, скрывавшая истинное положение дел. Готовилась провокация. Власти не могли изменить свою политику, направленную на силовое решение религиозного вопроса и сплошную атеизацию многомиллионного населения. Существовала огромная вероятность того, что все завершится публичной демонстрацией «реакционной сущности» иудаизма и его окончательной ликвидацией.
Надо сказать, что попытки проведения раввинских конференций под эгидой властей делались и раньше. В 1925 г. даже готовился Всесоюзный конгресс еврейских религиозных общин в Ленинграде, но его проведение своими репрессивными действиями сорвали сами власти. Вот один из эпизодов. Для обсуждения организационных проблем конгресса в Гомеле собрались раввины и лидеры религиозных общин Речицы, Новозыбкова, Мглина, Стародуба, Клинцов, Климова, Унечи и самого Гомеля, но все они были арестованы. Через некоторое время их освободили, но однако доверие к готовящемуся конгрессу уже было подорвано.
Как выяснилось, идея съезда не была забыта и вспыхнула с новой силой в 1927 г. Но власти никак не могли взять под контроль его подготовку и потому не могли разрешить проведение, не будучи уверенными, что все пройдет по их сценарию. Высказывая свое мнение по этому поводу, евбюро при ЦК КП(б)Б писало в совершенно секретной записке в Агитпроп ЦК ВКП(б) за подписью секретаря евбюро А.Бейлина:
«Считая в принципе правильной установку на разложение еврейского духовенства изнутри, евбюро ЦК КП(б)Б считало бы возможным созыв съезда раввинов лишь на следующей основе: а) съезды созывать лишь в республиканском масштабе (Белоруссия, Украина); б) предварительно подготовить их со стороны соответствующих органов; в) съезды могут быть созваны лишь в результате явно наметившегося разложения и групповой борьбы в среде еврейского клерикализма. Причем съезд должен служить оформлением и проявлением этой борьбы; г) съезд созывается исключительно как съезд раввинов, а отнюдь не как съезд представителей религиозных общин, каковой характер носит проектируемый сейчас Всесоюзный съезд раввинов. Представительство от религиозных общин фактически означало бы их легализацию, что является нежелательным. Вопрос о созыве Всесоюзного съезда раввинов сможет быть окончательно решен при учете опыта и результатов республиканских съездов раввинов».
Думается, Ребе смог разгадать провокационный замысел властей, пытавшихся расколоть еврейскую общественность и перессорить раввинов между собой. Он активно сопротивлялся желанию большевиков проводить съезд согласно своему замыслу. Среди протестующих Ребе был наиболее авторитетным религиозным деятелем. По нему равнялись остальные религиозные лидеры.
8
Коммунистическая пресса на идише развернула резкую пропагандистскую кампанию против Ребе, объявив его «самым опасным еврейским контрреволюционером» страны. И вот, чтобы обезглавить все движение, власти пошли на беспрецедентный шаг: они решили раввина с мировым именем, невзирая на все политические издержки и очередную утрату и так мизерного международного авторитета, уничтожить его физически.
Известие об аресте и возможной гибели Ребе в застенках Ленинградского ОГПУ немедленно стало известно во всем мире. Раввины объявили в своих общинах пост. Синагоги и молельные дома в эти драматические дни были переполнены: еврейская общественность посчитала, что расправа с Любавичским Ребе – начало масштабных репрессий против религиозного еврейства страны. Акты протеста прошли во многих странах мира. В адрес советского правительства посыпались петиции, подписанные крупнейшими религиозными авторитетами. Особенно активно действовали евреи Германии. Их религиозные лидеры – ортодоксальный раввин Берлина Гильдсгаймер и реформистский раввин Лео Бек – обратились к влиятельному депутату бундестага сионисту Оскару Кагану. Тот немедленно добился аудиенции у министра иностранный дел, а потом вместе с ним отправился к заместителю рейхсканцлера Германии д-ру Вайсману. В тот же день советскому послу в Берлине был вручен соответствующий меморандум.
Верующие евреи СССР направили правительству страны письмо в защиту Ребе, под которым стояли подписи многих тысяч людей. Сбор подписей проходил во всех крупных городах страны. Пороги Центрального исполнительного комитета и Совнаркома СССР в Москве начали обивать многочисленные делегации из разных городов страны. Власти смогли воочию убедиться, насколько велико влияние синагогальных кругов на еврейское население страны. Было ясно, что арест и осуждение Любавичского Ребе – акт мести со стороны Евсекции за сорванную конференцию, наверняка спланированную в самых верхах советской власти. Очень точно это сформулировал полпред СССР в Берлине Николай Крестинский. Отвечая на меморандум германского правительства, он писал: «Расцениваю эту историю как попытку одного из секторов партии – так называемой «еврейской секции» – свести счеты с энергичным религиозным деятелем».
Выдающуюся роль в спасении жизни Ребе сыграла Екатерина Пешкова. Ее личные обращения к председателю ЦИК СССР М.Калинину, председателю Совнаркома СССР А.Рыкову, председателю ОГПУ В.Менжинскому сыграли свою роль: сначала расстрел заменили десятью годами ссылки на Соловецкие острова, а затем приняли решение о высылке Шнеерсона на трехлетнее вольное поселение в Кострому. Пока шла вся эта борьба, Ребе уговаривали согласиться принять участие в конференции еврейских общин, бойкот которой он в свое время возглавил. Взамен предлагалась полная свобода, но Ребе был непреклонен.
Сотни хасидов пришли проводить Ребе в день, когда он покидал Ленинград. Перед отходом поезда он произнес речь, в которой были такие слова:
«Все народы мира должны знать: лишь наши тела были преданы изгнанию и порабощению чужим властям, но души наши не были изгнаны и в подчинение властям не преданы. Мы обязаны говорить открыто, во всеуслышание – во всем, что касается нашей религии, Торы, ее заветов и еврейских традиций. Никто не вправе диктовать нам, а тем более принуждать нас. С присущим нам еврейским упрямством и тысячелетней самоотверженностью мы заявляем: «Не прикасайтесь к Моим помазанникам и Моим пророкам, не делайте зла»... Тюрьмы и каторга временны, а Тора, Заветы и народ Израиля вечны!.. Да будет с нами Бог, как Он был с нашими отцами. Да не оставит и не покинет Он нас!..»
Но деятели Евсекции не могли смириться с поражением. Их газета «Эмес» («Правда») выходила с огромными заголовками: «Раввина Шнеерсона – в Соловки или Сибирь!», «Почему не арестовывают раввина-мракобеса?», «Кто победитель: революция или Шнеерсон?». Было ясно, что власти готовятся к новому наступлению на иудаизм, что жизни Ребе действительно угрожает опасность. И тогда еврейские общины Франкфурта-на-Майне и Риги предложили Любавичскому Ребе работу у себя. Из Германии на переговоры приехал адвокат Оскар Каган, который в свое время представлял интересы Ленина, когда тот попал в немецкую тюрьму. Из Риги – депутат Латвийского сейма раввин Мордехай Дубин. Последний привез предложение своего парламента – торговый договор между Латвией и СССР. Необходимость прорвать торговую блокаду, которую вели страны Запада в ответ на репрессивную политику советской власти по отношению к собственному народу, перевесила чашу весов. Ребе был освобожден.
Советская власть попыталась использовать шантаж, но в конце концов Ребе смог выехать из страны вместе со всеми членами семьи, близкими сотрудниками и вывезти часть своей уникальной библиотеки. 20 октября 1927 г. он навсегда покинул СССР. Оказавшись за границей, Ребе сделал ряд заявлений, привлекших внимание мировой религиозной и светской общественности к проблеме нарушения прав верующих в СССР, а в результате и к правам человека в целом. Последовало появление целого ряда резолюций с протестами, в некоторых странах были созданы комитеты поддержки иудаизма в СССР.
Но даже после его ареста и последующей высылки из Советского Союза в сентябре 1927 года деятельность Комитета раввинов не прекратилась. Комитет продолжал работать; секретарем его оставался раввин Зевин, дополнительные обязанности принял на себя московский раввин Яаков Клемес. Не прекращали своей работы подпольные отделения иешивы «Томхей темимим» в Бердичеве, Невеле, Ленинграде, Витебске, Киеве, Полтаве, Полоцке, Херсоне, Бухаре и других городах. В Киеве, где еще совсем недавно, в 1925 г. прошел судебный процесс над организаторами подпольных хедеров, спустя 4 года не менее четверти детей, учившихся в советских школах, одновременно посещали подпольные хедеры – хорошо организованные и работавшие в три смены.
Борьба государства с религией, по сути дела, стала одной из форм борьбы большевиков с собственным народом за удержание власти. 24 января 1929 г. в этой борьбе была поставлена последняя точка: появилась секретная директива ЦК, в которой все религиозные организации объявлялись «единственными легально действующими контрреволюционными…, имеющими серьезное влияние на население». А 8 апреля ВЦИК и Совнарком приняли постановление «О религиозных объединениях», после чего заметно усилилась антирелигиозная пропаганда.
Тем не менее, весной 1929 г. на Запад ушло письмо, которое подписали почти сто известных раввинов и других религиозных деятелей ортодоксальной сферы. Авторы обращались к западному еврейству с просьбой не прекращать материальную поддержку иешив и других религиозных заведений в СССР. Но судьба подпольных иешив была предрешена. В декабре 1930 г. в Витебске арестовали 15 раввинов и работников иешив. Почти всех осудили на сроки до трех лет и сослали в Соловки, а иешиву ликвидировали. Оставшиеся на свободе ученики, разбившись на группы по 10-15 человек, продолжали обучение, собираясь на квартирах сочувствующего им населения.
Ситуация сильно изменилась к худшему осенью 1929 года, когда началась неслыханная по масштабу всесоюзная антирелигиозная кампания. Ужесточилось законодательство, ограничивавшее возможности функционирования религиозных объединений, который были лишены прав собственности и юридического лица. Были серьезно ущемлены права служителей клира. Деятельность синагог стала жестко контролироваться властями, а правила регистрации общин практически лишили евреев возможности продолжать общинную жизнь.
В конце 1920-х гг. в СССР еще работало чуть более тысячи раввинов, но большая часть из них была либо репрессирована, либо отошла от духовной деятельности в связи с массовым закрытием синагог. Учредители хедеров и иешив подверглись преследованию. В печати их именовали «еврейской черной сотней». Над ними проводились судебные процессы с целью унизить в глазах еврейского населения. В этот период в СССР было закрыто свыше 600 синагог и молельных домов (миньянов). На очереди стояло закрытие московской и ленинградской хоральных синагог. Многие раввины в России, в Белоруссии и на Украине были лишены гражданских прав. Их дома и квартиры конфисковало государство, они оказались перед реальной угрозой ареста и депортации. В этой обстановке немалое число религиозных деятелей стремилось покинуть родные места и перебраться куда-нибудь подальше или вообще эмигрировать.
В 1930 г. Комитет раввинов из-за преследований властей объявил о своем самороспуске. К этому времени религиозная жизнь евреев Белоруссии, как и других регионов СССР, практически прекратилась. В 1931 г. были закрыты едва ли не последние синагоги в большинстве крупных городов страны. Несмотря на это, в 1932 г. в СССР была объявлена новая атеистическая акция – антирелигиозная пятилетка. Предполагалось, что к 1 мая 1937 г. в стране не останется ни одной действующей церкви. В середине 30-х гг. в городах с большим количеством еврейского населения разрешалось оставлять лишь одну синагогу. Но уничтожить религиозную жизнь евреев оказалось невозможным даже режиму, осуществляющему государственный террор против собственного населения.
P.S.
Нет, не зря боролись, шли в ГУЛАГ и даже отдавали свои жизни наши раввины. Поэтому и сегодня актуальны слова Любавичского Ребе, сказанные на одном из митингов в 1941 г.:
«Есть среди евреев люди с огрубевшим сердцем, которые и слышать не хотят о Торе и ее заветах. Но истина ломит и железо. Все евреи близки друг к другу и ответственны друг за друга. Все мы на одном корабле в бушующем море бедствий, и если кто-то из нас преступает заповедь, он пробивает этим дно под собой, а тем самым подвергает опасности весь корабль.
Евреи, не позволяйте вводить себя в заблуждение, не верьте посулам, будто бы нам в состоянии помочь политическая поддержка. «Мудрый и рассудительный народ» не имеет права верить в такую нелепость. Нам, евреям, может помочь только возвращение к Торе и ее заповедям».
Литература
1. Рабби И.И. Шнеерсон. Записки об аресте. Пер. с англ. Нью-Йорк: 1980. – 224 с.
2. Еврейские мудрецы со времен Мишны и до наших дней. Иерусалим: Швут Ами. 2007. – С. 514 – 516.
3. Свет С. Еврейская религия в Советской России. // Возрождение. 1973. №16. – С. 112 – 117.
4. Фишман Д. Религиозные лидеры советского еврейства (1917 – 1934). // Исторические судьбы евреев в России и СССР: начало диалога. М.: 1992. – С. 189 – 199.
5. Герасимова И. Противостояние белорусских раввинов антиклерикальной политике советской власти в 1920–30-е гг. // Репрессивная политика советской власти в Беларуси. Вып. 2. Мн.: 2007. – С. 230 – 252.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #4(174) апрель 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=174
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer4/Basin1.php
