конфабуляции
Карл Фридрих Мюнхаузен проживает на Мойке,
посещает месье Попова в местном СП,
каламбурит, спивается, утром, как тело в морге,
опознает себя в зеркале, по-немецки клянет Распе
за идиотский имидж, придуманный для барона
бывшим ганноверским писарем, жертвой сыпного тифа,
сперва глядит на термометр, потом глядит на барометр,
– шляпу! – кричит, а слуга ему: – сударь, тихо!
вы разве не слышали новость, что ночью ровно
в двенадцать, когда тыквой становится ваш «Феррари»,
случился приступ у госпожи Гончаровой,
чей муж любил сочинять и глупо умер в финале
посв. Д. Хармсу
Поэт гниет с языка,
турист гниет с рюкзака,
рыба гниет с головы,
а этот город – с невы
смотри, идет над невой
поэт, по виду – живой,
с дубинкой и рюкзаком,
с отрезанным языком
фамилион
мог бы жить во Франции – Париже или Версале,
фамилия подходящая, не Кушнер и не Кенжеев,
завел бы подругу с темными короткими волосами,
беззащитным взглядом и родинкой у основания шеи
она приезжала бы вечером на маленьком ситроене,
консьерж ей кивал приветливо, мол, «бон суар, с’иль ву пле»,
а я бы ждал на диване в приподнятом настроении,
в мечтах и еще, как водится, в абсенте и конопле
лети, наш волшебный парусник с зелеными парусами,
как ты красива, родинка, у основанья основ,
пусть нам завидуют жители Парижа или Версаля,
пусть нам завидуют русские, которые Иванов
К войне 1812 года
(в подтверждение теории академика Фоменко)
Наполеон был выдумкой Тарле –
буян мужик, родившийся в Орле,
какой-нибудь Петров или Сусанин;
историка продажное перо
ему ввернуло титул I’Empereur –
и Бонапартом сделался пейзанин
Помилуйте, какой Аустерлиц?
Париж и Петербург. Меж двух столиц
войска Мамая вырыли окопы.
Страшась татарской сабли острия,
два неженки – пруссак и австрияк
бегут в Россию, на восток Европы
Самой Европы участь решена,
великая китайская стена
уже пересекла ее границы.
И вот в тени, даваемой стеной,
Кутузов изобрел Бородино,
а Талейран – Тильзит с Аустерлицем
Придуманным интригам и боям
дают оценку Нестор и Боян,
два писаря поместного приказа.
Доволен царь, не тратится казна,
и воспевает «день Бородина»
один поручик на хребтах Кавказа
девочка и летчик
Летчик, летчик, свяжи-ка носочки,
холода донимают нас очень,
ну а ты, в небесах пребывание для,
за петлею петля, за петлею петля,
полетаешь часок – будет правый носок,
полетаешь часок – будет левый носок,
никакая старушка со спицами
не сравнится с железными птицами.
А потом ты хоть с голубем, хоть с воробьем
мне на землю два теплых носка передашь,
летчик, летчик, мы в тайне с тобою вдвоем
сохраним восхитительный твой пилотаж.
В общем, я залезаю на деревце,
буду в небо глядеть и надеяться.
А коль хватит тебе керосина,
я бы шарфик еще попросила.
Femme fatale
Хоть ангелом живи,
Хоть бейся и скандаль,
Внезапней ОРВИ
Приходит femme fatale,
Она приходит к вам,
Садится на тахту,
И вряд ли эта femme
Напоминает ту,
Которую в уме
Вы держите, весьма
Влюбленный в Мериме
И прочее Дюма.
Где роза быть должна,
Где лилия должна,
Там ночь и белизна,
Но все же – вот она,
Качает головой,
Фатальная вполне,
И тапок гостевой
На узенькой ступне.
дом
к полуночи прихожу в свой дом,
честно день отработав,
и пробую спать, будто прав во всем,
но чувствую, что не прав,
наверно, построен мой новый дом
над кладбищем антиподов,
сквозь толщу земную тревожит он
их антиподов прах
ау, вы слышите ли меня,
зеландово и тасманово
племя с той стороны Земли, –
хватит слать мне проклятья в пятки –
хотите, я разберу свой дом
и после выстрою заново
над местом, где у вас казино,
бордель, кабак или грядки
Прогулка в декабре
Неюжные ветры задули,
но планов своих не меняю,
такси, будто кошка в загуле,
подкатит: – возьми меня, мяу!
А я не возьму, не возьму, не возьму,
я тоже в загуле, я чую весну,
я, бравый мотивчик долдоня,
пешком прогуляюсь до дома.
Дорогою зимней хоть думай, хоть пой,
и думаю я, увлеченный ходьбой,
о том, например, что в Варшаве
все женщины любят ушами.
Красавиц полно и в Москве, и в Твери,
но чем они любят – поди разбери,
чтоб время не тратить на поиски,
не лучше ли выучить польский.
О, как бы стихи я красиво шипел
в краю, где зима – малоснежка,
где в каждой квартире играет Шопен
и в каждом окошке – Агнешка.
размышления над спящей Агнешкой
стану толстым и буду курить сигары,
на week-end выпускать зеленого змея,
буду в меру больным, буду в меру старым,
ну а кошка моя, что случится с нею?
у меня будет кресло в стиле Вольтера,
у меня есть книги тоже Вольтера,
и порой какая-нибудь гетера
забежит ко мне на бокал мадеры
мой водитель точен, а повар тучен –
итальянской любит баловать снедью,
у меня будут кони и будет кучер,
ну а кошка моя, что случится с нею?
лопоухий друг мой, уставший за день,
ты лежишь небесных агнцев смирнее,
твой хозяин станет богат и жаден,
ну а кошка его, что случится с нею...
кошка на подоконнике, 1961
Стандартная квартирка в Москве или Ленинграде –
кошка на подоконнике лежит, разглядывает прохожих,
как вдруг у нее в голове включается радио,
необычное радио «только для кошек»:
«Uwaga, Uwaga, Achtung, Achtung, Внимание всем хвостам!!!
Attention, Attention, кошки мира, мы обращаемся к вам!
Вчера Гагарин своим кораблем проделал в небе дыру,
уходит воздух, кончается воздух, скоро мы все умрем,
закончится воздух часам к четырем, тогда мы все и умрем!»
Кошка думает: – Странно. Неужели и я умру?
«Убежать нельзя, переждать нельзя и
заделать дыру никак.
Погибнут птицы, жирафы, потом хозяин,
дальше очередь крупных собак…
Повезет лишь рыбам в морях самых дальних,
дельфинам, подводникам и китам».
Тогда кошка лезет в пододеяльник,
она всегда спасается там.
весна-черновик
аккуратно лапки сдвинув,
хвост завив валторной,
кошка спит наполовину,
ибо чувствует скотина
осторожный вдох гостиной,
выдох коридорный
отдыхай, товарищ юркий,
просыпай свой праздник,
на дворе другие мурки,
в снеговой грязи окурки
да бутыльный пластик
выношу пакет помойный,
а апрель-то, вот он:
молодой, лихой, крамольный –
разноцветным, сибемольным
радуется нотам
серый, синий и лимонный,
рви пакет на знамя,
голытьбу построй в колонны,
здесь у кошек геликоны,
а во что трубят вороны –
нет тому названья!
