Во многих исторических и популяризаторско-беллетристических публикациях на темы истории еврейской культуры в СССР можно обнаружить мелодраматические декларации вроде нижеследующей: “…после Второй мировой войны Сталин добил в СССР еврейскую культуру на идише – по его приказу 12 августа 1952 года взвод солдат внутренних войск расстрелял последних выдающихся представителей еврейской идишской культуры: актера Вениамина Зускина, писателя Давида Бергельсона и поэтов Переца Маркиша, Льва Квитко, Исаака Фефера и Давида Гофштейна...”[1] Мало того, что грешно всё-таки ставить средних способностей “пролетарского” поэта Ицика Фефера, “по совместительству” тайного агента, осведомителя МГБ по кличке Зорин, в один ряд “выдающихся представителей” с подлинными мастерами еврейской литературы на идиш. Оскорбителен, на мой взгляд, и эпитет, отнесенный к расстрелянным, – “последние выдающиеся... ”, словно на них завершилась, прервалась история еврейской литературы. Опровержением этому являются стихи, написанные уже после этой скорбной даты, не ставшей однако датой смерти идишской литературы, идишской поэзии.
Сжимается сердце при мысли о том,
Как ночью на казнь повели их тайком,
И единственным светом, блеснувшим во мгле,
Был залп, разметавший их тела по земле...
Ни могил, ни надгробий. Лишь список имён:
Маркиш. Гофштейн. Квитко. Бергельсон...
– стихотворение Иосифа Керлера в переводе с идиш Рахели Торпусман.
УМЕРШИЕ ДРУЗЬЯ
Нет их больше! В могилу сошли...
Я стараюсь не ныть, быть мужчиною.
Годовщинами их, как щетиною,
Дни мои до бровей поросли.
Их отсутствия злой пустотой
Мои ночи насквозь изрешёчены.
В мою память они все вколочены,
И в крови у меня - их настой.
- стихотворение Рахили Баумволь, опубликованное посмертно[2].
Утром 12 августа 1952 года был приведен в исполнение подписанный 18 июля 1952 года приговор Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта юстиции А.А. Чепцова по так называемому “делу Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК)”. По нему проходило 15 человек, в том числе десять членов ЕАК, девять из которых входили в его Президиум. Тринадцать из этих 15, включая вышеназванных, были расстреляны. Ещё раньше были закрыты издательство дер Эмес, газета дер Эйникайт, Государственный еврейский театр (ГОСЕТ) в Москве, еврейские театры в Киеве, Минске, Биробиджане и Черновцах, ликвидирована еврейская секция при Союзе советских писателей и так далее. Параллельно с основным судебным процессом были организованы побочные судилища над членами ЕАК, его техническими работниками и сотрудниками его структур, а также деятелями еврейской культуры, в том числе и не причастными к работе Комитета. Это был своего рода “крестовый поход”, направленный на уничтожение в CCCP еврейской национальной культуры как таковой. И, тем не менее, были и уцелевшие, в том числе - замечательные поэты, писавшие и продолжавшие писать на идиш.
Формально решение о прекращении деятельности ЕАК было принято 20 ноября 1948 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) с вынесением в повестку дня вопроса “Об Еврейском антифашистском комитете”. Решение завершалось фразой: “Пока никого не арестовывать”. На самом деле, к этому времени были уже арестованы члены ЕАК старший научный сотрудник Института мировой литературы АН СССР Захарий Гринберг и поэт Давид Гофштейн, а с декабря 1948 года начались массовые аресты.
Разгрому ЕАК предшествовало вероломное убийство его председателя, художественного руководителя ГОСЕТ, народного артиста СССР Соломона Михоэлса 12 января 1948 года, осуществлённое по прямому указанию Сталина. Возникает вопрос, зачем (или почему) Сталин “поторопился” с устранением Михоэлса - практически за год до начала разгрома ЕАК? Почему его не взяли, как “всех”, вместе со “всеми”? Приводимое иногда соображение, что, дескать, слишком велика была международная известность Михоэлса и Сталин просто “не решился” арестовать его, не выдерживает критики – такие вещи Сталина никогда не останавливали. Решающим побудительным мотивом для Сталина могло стать донесение о начавшихся в ГОСЕТ в декабре 1947 года завершающих репетициях спектакля «Принц Реубейни» по драматической поэме Давида Бергельсона. Это была последняя незавершённая постановка и последняя, так и не сыгранная роль Михоэлса. Премьера должна была состояться весной 1948 года. В трактовке Михоэлса, Реубейни был вторым Иудой Маккавеем, народным вождём и пророком. В образе Давида Реубейни и опираясь на свой собственный жизненный опыт, Михоэлс призывал к объединению сил еврейства и Западного мира в совместной борьбе против общего врага: будь то оттоманский султан или Гитлер - “всем человечеством”, как звучит эта тема в стихотворном цикле Переца Маркиша «Памяти Михоэлса», написанном и прочтённом в день его похорон. Михоэлсу был свойствен глобальный, истинно “космополитический” взгляд на мир, историю, культуру, политику, поверяемый им по Библии, по Шекспиру. Эта позиция была ненавистна для Сталина и, в конечном счёте, более неприемлема, чем даже идея эмиграции советских евреев в Израиль. Сам Михоэлс говорил о себе: “иногда мне кажется, что я один отвечаю за весь мой народ”. Сталину такая роль Михоэлса – в прямом и переносном смысле - была ни к чему, и раздражение Сталина послужило, как мне кажется, причиной и поводом “преждевременного” устранения Михоэлса[3].
Убийство Михоэлса, разгром ЕАК, закрытие еврейских издательств, газет, театров, физическое устранение деятелей еврейской культуры представляются частью единого сталинского сценария “окончательного решения еврейского вопроса”, следующими этапами которого стали борьба с “космополитами” и развёртывание “дела врачей”, “убийц в белых халатах”, с запланированными казнями, погромами и депортацией евреев в “отдалённые районы Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера”. Целью было не только физическое изъятие из жизни общества евреев, рассматриваемых как источник, своего рода “закваска” диссидентства, но и глобальная терроризация общества, подавление в нём сопротивления, инакомыслия. Звеньями той же цепи явился ряд громких политических процессов, носивших явно антисемитский и антисионистский характер и прошедших в 1949-52 годах в европейских “странах народной демократии”: Венгрии, Болгарии, Чехословакии. Процессы эти, завершившиеся казнями большинства обвиняемых и массовыми репрессиями против “сопричастных”, были своего рода репетицией аналогичных, но гораздо более масштабных мероприятий, подлежавших проведению в СССР.
В начале февраля 1953 года “неизвестными лицами” была взорвана бомба во дворе посольства СССР в Тель-Авиве; исполнители, разумеется, не были найдены. Несмотря на извинения израильского правительства, Советский Союз незамедлительно разорвал дипломатические отношения с Израилем, и советские газеты наполнились статьями и откликами, исполненными негодования, но направленными, однако, против не столько самого Израиля, сколько “стоящих за его спиной империалистических кругов”. О том, кто и зачем на самом деле организовал этот взрыв, догадаться несложно, как и представить себе возможное последующее развитие событий... если бы не смерть Сталина. Речь шла не просто о “победе коммунизма”, но о его экспансии в мировом масштабе. В Советском Союзе к концу 1953 года планировалось завершение работ по созданию водородной бомбы. При этом уже в конце 1952 года прошли совещания министров обороны стран Варшавского пакта, на которых была поставлена задача активной подготовки к Третьей мировой войне. Чтобы “раскачать” советский народ к такой войне, нужно было создать заряд ненависти, найти наглядного внутреннего врага, ненависть к которому легко переносилась бы на врага внешнего. Евреи идеально подходили для этой роли[4].
Подписание обращения «К евреям всего мира», 24 августа 1941 г.
Слева направо: Самуил Маршак, Яков Флиер, Перец Маркиш, Давид Ойстрах, Давид Бергельсон, Исаак Нусинов,
Соломон Михоэлс, Яков Зак, Борис Иофан, Вениамин Зускин, Александр Тышлер, Илья Эренбург, Шахно Эпштейн
Организационной основой формирования Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) стало подписание обращения «К евреям всего мира» на радио-митинге в августе 1941 года. Подписавшие это или последующие аналогичные обращения рассматривались как члены ЕАК; никакого формального закрепления членства в комитете не предусматривалось. Всего под обращениями стоят подписи 63 человек. Кроме того, были, конечно, ещё технические работники и сотрудники информационных изданий Комитета, в том числе его печатного органа - газеты дер Эйникайт (Единство).
Президиум третьего пленума Еврейского антифашистского комитета, Москва, 3 апреля 1944 г.
Слева направо: Илья Эренбург, Лев Гонор, Ицик Фефер, Рафаил Мильнер,
Самуил Персов, Соломон Михоэлс, Леонид Бубер, Шахно Эпштейн
В апреле 1944 года состоялся Третий пленум ЕАК. На пленуме был сформирован Президиум Комитета в составе 15 человек. До того руководство Комитета состояло из председателя – Соломона Михоэлса, его заместителя – Ицика Фефера и ответственного секретаря – журналиста Шахно Эпштейна. Кроме них, в состав Президиума вошли: командир подводной лодки Герой Советского Союза Израиль Фисанович, генерал-лейтенант Герой Советского Союза Яков Крейзер, действительный член Академии наук и Академии медицинских наук СССР физиолог Лина Штерн, академик электрохимик Александр Фрумкин, директор артиллерийского завода генерал-майор Герой Социалистического труда Лев Гонор, начальник цеха оборонного завода Г. Наглер, главный врач Центральной клинической больницы имени Боткина Борис Шимелиович, народный артист РСФСР Вениамин Зускин, писатель Давид Бергельсон, поэты Перец Маркиш, Лев (Лейб) Квитко и Самуил (Шмуэль) Галкин.
Летом 1944 года в состав Президиума были дополнительно введены семь новых членов: заместитель наркома Госконтроля РСФСР Соломон Бергман, исследователь профсоюзного движения Иосиф Юзефович, поэт и драматург Арон Кушниров, начальник Главного управления учебных заведений Наркомлегпрома СССР Лев Шейнин (не путать со следователем!), журналист и партработник Соломон Шпигельгляс, журналист Лев Гольдберг и ответственный секретарь газеты дер Эйникайт Григорий Жиц.
Стихотворение Рахили Баумволь, опубликованное в Израиле в начале 1970-х:
ЖЁНАМ РАССТРЕЛЯННЫХ
Вы были очень разными. И что же –
Лицом к стене их на рассвете выстроили –
И друг на друга стали вы похожи,
Как были схожи те немыслимые выстрелы.
Во взгляде та проклятая свинцовость,
И рты – как будто всех вас жажда мучит.
Не выведет вас никакая новость
Из вашей беспробудности дремучей.
Так и остались вы заворожёнными.
Вы всей душою в прошлое нацелены.
Расстрелянных мужей вы были жёнами.
Мужей, которые расстреляны… Расстреляны!
Стихотворение Овсея Дриза в переводе Е. Каплана, впервые опубликованное в московском самиздатовском журнале «Шалом» (1988, № 1). Само стихотворение (на идиш) было написано в середине 1950-х годов.
ВДОВАМ ПОГИБШИХ ЕВРЕЙСКИХ ПОЭТОВ
Не плачьте, не плачьте, еврейские вдовы,
Ведь память поэтов - не слёзы, а слово.
Пусть голосом вашим станет их глас,
Их песнь, что посеяна в сердце у нас.
Пусть будут пред нею все двери открыты.
Все пойте, покуда слова не забыты!
Брат - брату, мать - детям, а бабушка - внукам.
Не справиться с песней ни смерти, ни мукам.
Не плачьте, могил не ищите, не надо!
Все стороны света встают, как ограда.
А лучше оденемся в чёрное, братья.
И камень на сердце возьмём, как заклятье.
Следы наших пальцев – их песне молитва,
Пусть врежется в камень:
"пой нúкбор, пой нúтмон"[1].
И камень на сердце из рода в род –
Несите, покуда народ наш живёт.
Не плачьте, не плачьте, еврейские вдовы,
Ведь память поэтов – не слёзы, а слово.
Пусть голосом вашим станет их глас,
Их песнь, что посеяна в сердце у нас.
Помимо основного судебного процесса, вокруг “дела ЕАК” была развёрнута ещё целая серия побочных процессов над членами и сотрудниками Комитета. Стандартным было обвинение в связях с американской разведкой. Одним из вменяемых “преступлений” были контакты с посетившим СССР в 1946 году американским общественным деятелем Бен-Ционом Гольдбергом, зятем Шолом-Алейхема. В годы войны он был председателем Совета по оказанию помощи Советскому Союзу при Американском комитете еврейских писателей, художников и учёных; именно он организовывал пропагандистскую поездку Михоэлса и Фефера по Соединённым Штатам в 1943 году.
Встреча Б.-Ц. Гольдберга с членами ЕАК в Москве, 1946 г.
На одной из протокольных фотографий встреч с Гольдбергом, крайний слева, стоит поэт Авром Суцкевер. Он родился в Западной Белоруссии, входившей тогда в состав Польши, в 1941 году оказался в Виленском гетто, стал одним из организаторов его культурной жизни и одним из руководителей действовавшей в гетто Объединённой боевой организации. В 1943 году Суцкевер ушёл из гетто в партизанский отряд, базировавшийся в Нарочанских лесах, а в апреле 1944 года по ходатайству Ильи Эренбурга и Юлиана Тувима его переправили самолётом в Москву для участия в Третьем радио-митинге “представителей еврейского народа”, организованном ЕАК. Суцкевер тогда впервые рассказал на весь мир о трагедии Виленского гетто и о еврейском Сопротивлении в Литве. Эренбург посвятил судьбе Суцкевера очерк в Правде под названием «Торжество человека» (29 апреля 1944 года). В 1946 году издательство дер Эмес выпустило книгу Суцкевера «Фун Вильнер гетто» (Из Виленского гетто); он выступал свидетелем на Нюрнбергском процессе нал нацистскими преступниками и в том же году принял участие в первом послевоенном Сионистском конгрессе в Базеле, где познакомился с Голдой Меир, которая помогла ему нелегально перебраться в Палестину. В 1948 году в качестве военного корреспондента Суцкевер принимал участие в Войне за независимость. Умер в Израиле совсем недавно (в 2010 году) в возрасте девяноста семи лет – действительно, последний из еврейских поэтов ХХ века, писавших на идиш, кого называли “выдающимися”. В июле 2013 года в Израиле отметили 100-летие со дня его рождения[5].
Авром Суцкевер, перевод Валерия Дымшица –
СКРИПИЧНАЯ РОЗА
От капель дождя, что сулит воскрешенье,
Растёт потихоньку, приходит в движенье
(Как память о детстве моём неуёмном)
Скрипичная роза в гробу чернозёмном.
Скрипичная роза - не нужен скрипач ей –
Нет больше хуливших, хваливших – тем паче.
Она заиграла – скажите на милость! –
В честь старой струны, что опять возродилась.
В честь старой струны, что опять задрожала,
В честь старой пчелы, чьё так сладостно жало,
Хоть мёд её горек; в честь пенья и воли,
В честь старой, опять возродившейся боли.
На фотографии встречи с Гольдбергом напротив Суцкевера сидит Хаим Граде – ещё один виленчанин, ставший в 1940 году, не по своей воле, советским гражданином. В 1943 году издательство дер Эмес выпустило его поэтический сборник «Хас» (Ненависть). В 1946 году Граде репатриировался в Польшу и оттуда в 1947 году эмигрировал во Францию, где встал во главе литературного объединения пишущих на идиш. Это объединение сыграло важную роль в послевоенном оживлении культурной жизни французского еврейства, в судьбе многих беженцев-евреев, оказавшихся во Франции. Потом Граде переехал в США, где и умер в 1982 году в Бронксе; в 1983 он посмертно стал лауреатом Пулитцеровской премии. Считается одним из самых значительных идишских писателей и поэтов ХХ века. Президент Международной книжной ассоциации Аарон Лански назвал книги Граде свитками Мёртвого моря, свидетельствами безвозвратно ушедшего прошлого.
Фрагмент моего перевода «Элегии» Хаима Граде – памяти погубленных Сталиным советских идишских писателей и поэтов.
Я ОПЛАКИВАЮ ВАС ВСЕМИ БУКВАМИ АЛФАВИТА
Я оплакиваю вас всеми буквами Алефбэйс,
которыми вы записывали ваши жизнелюбивые строки,
исторгнутые из ваших сердец, истрёпанных, как старый молитвенник...
Вы, принесенные в жертву за ваш еврейский язык, мир вашему праху!
Вы возносили песнопения Отцу Народов, изрытому оспой убийце,
Допотопному злодею, восхвалённому на десятках наречий.
Вы знали, что Запад болен ненавистью к евреям,
И у вас оставался единственный выбор - умереть или петь,
И вы пели, повторяя, что будет и на вашей улице праздник,
А по ночам испуганно ждали удара сапогом в двери...
... Вашими песнями вы были подобны водной глади,
Которая зеркалом навыворот отражает действительность.
Новые поколения уже не услышат ни вас,
Ни меня, ни наших прежних песен многовековой скорби,
И ваш язык, который палачи заставили смолкнуть,
Всё так же нем в стране, где поэтам не дают закрыть рта.
Ваш еврейский язык – он достался мне, как одежда
Утопленника, унéсенного рекою.
Но мне остались не ваши жизнелюбивые строки,
А только горькие звуки их еврейского алфавита.
По правую руку от Хаима Граде – член Президиума ЕАК, поэт и драматург Арон Кушниров. Это в его переводе на идиш в 1941 году в ГОСЕТ была поставлена драма Лермонтова «Испанцы»[6]. Ему “повезло” – он умер в 1949 году от сердечного приступа, “не дождавшись” ареста, бывшего, по-видимому, в его положении неминуемым.
По левую руку от Граде (крайний справа) – прозаик, журналист Самуил Персов. Он был расстрелян 22 ноября 1950 года вместе с журналисткой Миррой (Мириам) Железновой-Айзенштадт и заведующим литературным отделом газеты дер Эйникайт Наумом Левиным по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР “за шпионаж и враждебную националистическую деятельность”. В обвинительном заключении “дела ЕАК” в качестве доказательства разведывательной и подрывной деятельности Фефера приводится “признание” уже расстрелянного к тому времени Персова: “Осуждённый американский шпион ПЕРСОВ, непосредственно занимавшийся по заданию ФЕФЕРА сбором секретных сведений о промышленности Советского Союза, на следствии заявил: “В начале 1946 года я собрал материалы и составил очерк о московском автозаводе имени Сталина. ...Характеризуя производственную мощность отдельных цехов автозавода, я отметил, что инструментальный цех автозавода... по своим размерам не уступит любому заводу средней мощности“. ”Такие вот шпионские “разведданные”!
Фактически, Железнова и помогавший ей Персов поплатились за то, что составили и опубликовали в газете дер Эйникайт список евреев – Героев Советского Союза на основании данных, официально полученных ими в наградном отделе Главного политического управления Советской армии, с разрешения Секретаря ЦК ВКП(б) Щербакова. Список этот, напечатанный в праздничном номере газеты от 9 мая 1946 года, содержал 101 имя. В процессе дальнейшей работы выяснилось, что к концу войны звания Героя удостоились 135 человек из примерно пятисот тысяч евреев-участников войны – процент, значительно более высокий, чем у других нацменьшинств Союза, и это при всех препонах, чинимых награждению евреев. Сотрудник наградного отдела Главпура, передавший газете списки Героев, был осуждён на 25 лет лагерей строгого режима.
Всего, по данным Геннадия Костырченко[7], непосредственно по “делу ЕАК” было арестовано порядка 120 человек. Большинство из них получили свои сроки и даже расстрельные приговоры, не дожидаясь основного судебного процесса, – по приговорам “особого совещания” (ОСО): десять – к “высшей мере” (помимо вышеупомянутых тринадцати, казнённых 12 августа 1952-го), двадцать – к 25 годам исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ), трое – 20 лет ИТЛ, одиннадцать – 15 лет, пятьдесят – 10 лет. Фактически же, как свидетельствует Александр Борщаговский[8], в период 1948-52 годов (до начала развёртывания “дела врачей”, главным образом – в ходе кампании борьбы с космополитизмом), по “еврейской линии” было арестовано и репрессировано более четырёхсот человек. Даты смерти многих арестованных (гораздо большего числа, чем приговорённых к “высшей мере”) лежат в диапазоне 1949-55 годов, это – умершие в тюрьме в ходе следствия от пыток, побоев, унижений, страха, не выдержавшие лагерей, комиссованные по состоянию здоровья и умершие в ссылке или на поселении, не дожившие до освобождения по амнистии и реабилитации.
Сами списки репрессированных, обвинения, предъявленные им, формулировки приговоров воспринимаются как взятые из какой-то пьесы театра абсурда, поражают своим бессмыслием, кажутся порождением чьего-то безумного воображения. Однако, как говорил Полоний в «Гамлете», “В этом безумии есть система” или (в переводе Пастернака) “Если это и безумие, то в своём роде последовательное”. По крайней мере на этом этапе, как правило (за редкими исключениями), не подвергались репрессиям члены ЕАК (включая и членов Президиума), представляющие ассимилированные слои еврейской интеллигенции: военачальники, работники промышленности, учёные, конструкторы, писатели, писавшие по-русски, музыканты-исполнители и композиторы, художники, деятели театра и кино. В то же время, были арестованы и репрессированы практически поголовно руководители еврейских печатных изданий, еврейских театров, писатели и журналисты, пишущие на идиш, идишские филологи, литературоведы и культурологи, популярные исполнители еврейских народных песен, партийное и хозяйственное руководство Еврейской автономной области. Большинство из них не являлись членами ЕАК. Перечислять фамилии было бы слишком долго и ещё дольше было бы давать необходимые пояснения, потому как большинство этих имён на сегодняшний день почти забыто. И всё-таки - несколько персоналий, для примера.
Исаак Маркович Нусинов (на фотографии подписания первого обращения «К евреям всего мира» на радио-митинге 24 августа 1941 года он стоит между Ойстрахом и Бергельсоном с одной стороны и Михоэлсом с другой) – литературный критик, литературовед и лингвист. С 1922 года читал курс лекций по западноевропейской литературе в 1-м МГУ и по еврейской литературе - на отделении еврейской лингвистики 2-го МГУ. Многажды обвинялся в различного рода “уклонах”. Преподавал в Институте красной профессуры, заведовал кафедрой еврейской литературы в Педагогическом институте им. Бубнова, входил в редакционную коллегию Литературной энциклопедии. Был активным членом ЕАК. В 1947 году Александр Фадеев резко выступил против его книги Пушкин и мировая литература, вышедшей ещё в 1941 году, как “антипатриотической” и “низкопоклоннической”, предварив своим выступлением кампанию борьбы с “космополитизмом” и “преклонением перед Западом”. В 1949 году Нусинов был арестован и умер в тюрьме во время следствия.
Михаил Маркович Грузенберг – “старый большевик”, в 1906 году принимал участие в Стокгольмском съезде РСДРП как руководитель латышского "боевого отряда". Спасаясь от преследований царской охранки, уехал в Северо-Американские Соединённые Штаты по поддельному паспорту на имя Бородина, каковое и сохранил за собой. В 1917 году вернулся в Россию. Как агент Коминтерна занимался подготовкой революций в Индии, Мексике, Боливии, Германии, Ирландии, Англии. В 1923 году был назначен главным военным советником в Китае при ставке Сунь Ятсена. Пережил репрессии 30-х годов и в 1941-49 годах занимал пост главного редактора Совинформбюро. Бородин не был членом ЕАК, но после войны, по указанию Лозовского (расстрелянный по “делу ЕАК” 12 августа 1952 года начальник Совинформбюро, в чьём подчинении находился ЕАК), возглавил комиссию по приёму «Черной книги» (сборник материалов под редакцией Эренбурга и Гроссмана о зверствах немецко-фашистских оккупантов над еврейским населением СССР в 1941-45 годах). Комиссия высказалась за публикацию книги, и было даже получено разрешение Главлита. Однако, когда ЕАК был распущен, а типографский набор книги рассыпан, уже сама «Чёрная книга» ставилась в вину тем, кто был причастен к работе над ней, как сугубо “националистическая”, то есть вредная и даже антисоветская. В 1949 году был арестован и в 1951-м расстрелян.
Михаил Иосифович Эпельбаум – популярный еврейский певец и актёр. В 1911-14 годах принимал участие в организованной С. Ан-ским этнографической экспедиции по местечкам Подолии и Волыни. Сильный голос певца (драматический баритон) позволял ему не только выступать с эстрады, но и петь в опере. Играл он также и в драматических спектаклях, но наибольшую славу певцу принесло исполнение еврейских песен. Репертуар Эпельбаума был необычайно широк. В 1927-33 годах он гастролировал с концертной программой по странам Европы, Америки, Африки; журналисты называли его “еврейским Шаляпиным”. Деятельность Эпельбаума была отмечена званием народного артиста РСФСР. В годы войны был в эвакуации в Сибири, после войны выступал с концертами еврейских песен по всему Советскому Союзу. К деятельности ЕАК причастен не был. Тем не менее, в 1949 году был арестован и приговорен (как и Зиновий Шульман, и Саул Любимов) к десяти годам лишения свободы. Был реабилитирован в 1954 году. Хотя почётное звание артисту было возвращено, руководству Ленконцерта не позволили принять Эпельбаума на постоянную работу, разрешив только эпизодические выступления.
Залман Мордухович Шнеер (Окунь) также не был членом ЕАК, но фактически заведовал литературной частью ГОСЕТ, был автором либретто одной из последних постановок Михоэлса – «Фрейлехс». За этот спектакль его постановщик Михоэлс, исполнитель главной роли Зускин и художник Тышлер получили в 1946 году Сталинские премии второй степени. В 1949 году Шнеер был арестован, получил приговор ОСО – 10 лет ИТЛ. Отбывал наказание в ТайшетЛаге (Кемеровская область). Умер “от сердца” в 1952 году.
Моисей Соломонович Беленький в 1948 году был директором театрального училища при ГОСЕТ. Вместе с Перецем Маркишем в январе 1948 года привёз из Минска тело убитого Михоэлса, и через него мы знаем сказанные тогда слова Маркиша: “Гитлер хотел нас уничтожить физически, а Сталин хочет духовно”. Маркиш “недооценивал” Сталина – в планы того, по-видимому, входило и физическое уничтожение. Был арестован в январе 1949 года. После полутора лет следствия получил приговор – 10 лет ИТЛ. Работал на угольной шахте под Карагандой маркшейдером и ставил спектакли в лагерном клубе. Был реабилитирован летом 1954 года, вернулся в Москву, возобновил научно-преподавательскую работу, защитил докторскую диссертацию по философии, читал лекции в МГУ, заведовал кафедрой в Театральном училище имени Щукина. Вышли его книги о Барухе Спинозе и Уриэле д’Акосте; Беленький был составителем сборника статей и воспоминаний о Шолом-Алейхеме и редактором его шеститомного собрания сочинений по-русски, выступал с воспоминаниями о Михоэлсе и ГОСЕТ. В 1990 году вместе с женой, бывшей актрисой ГОСЕТ Эльшей Безверхней, репатриировался в Израиль. Там вышла его последняя книга - «Философия Маймонида». В последние два года он почти полностью потерял зрение и свои последние статьи надиктовывал жене.
Самуил (Шмуэль) Зиновьевич Галкин (1897-1960)
Среди ГОСЕТовских авторов поэт Самуил (Шмуэль) Галкин был, наверно, наиболее близок Михоэлсу. До войны Михоэлс поставил в ГОСЕТ драматические поэмы Галкина «Бар-Кохба» и «Шуламифь»; в 1948 году ГОСЕТ планировал приступить к работе над его пьесой «Геттоград» о восстании в Варшавском гетто, но главное - в переводе Галкина шёл на сцене ГОСЕТ знаменитый шекспировский спектакль «Король Лир» с Михоэлсом в заглавной роли и Зускиным в роли Шута.
Галкин был на несколько лет моложе Гофштейна, Маркиша и Квитко; они были выходцами из Киева, он – родился в захолустном Рогачёве, в молодости жил в провинциальном Екатеринославе; в отличие от тех троих, не бывал ни в Европе, ни в Палестине; его биография была менее насыщена, но он удивительно удачно дополнял эту троицу: романтик Маркиш, аналитик Гофштейн, лирик Квитко – и философ Галкин. Стихи Галкина переводили на русский язык Анна Ахматова, Николай Заболоцкий, Самуил Маршак, Мария Петровых, Семён Липкин, Вера Потапова, Лев Гинзбург, Лев Озеров. Липкин писал: “мы очень дружили с Галкиным, я его переводил и считал из современных еврейских поэтов, живущих у нас, самым крупным. И сейчас я так считаю”. Единственным своим переводом, который Николай Заболоцкий включал в сборники «Избранного», наряду с собственными стихами, было стихотворение Галкина «Осенний клён», оно было написано Галкиным в 1948-м и переведено Заболоцким в 1955 году.
Самуил Галкин был членом Президиума ЕАК и членом редколлегии газеты дер Эйникайт. Он был арестован 26 февраля 1949 года, но практически сразу же попал в тюремную больницу с обширным инфарктом. В результате дело Галкина выделили в отдельное производство, и это спасло его от приобщения к следствию по основному процессу, так что 15 февраля 1950 года он был осуждён ОСО и получил относительно “мягкий” приговор (в сравнении с теми, кто шёл по основному процессу) – 10 лет ИТЛ.
Идишский поэт Ицик Мангер, родившийся в Польше, эмигрировавший в США и репатриировавшийся в Израиль, писал о Галкине, что он был “одним из тех немногих, кто уцелел, но уцелел с разбитым сердцем и вырванным языком”. В тюрьме Галкин написал несколько стихотворений по-русски – по требованию сокамерников, не поверивших, что он – поэт.
ДОРОЖЕНЬКА
Есть дороженька одна –
От порога до окна,
От окна и до порога –
Вот и вся моя дорога.
Я по ней хожу, хожу,
Ей про горе расскажу,
Расскажу про все тревоги
Той дороженьке-дороге.
Есть дороженька одна,
Не корóтка, не длинна,
Но по ней ходило много –
И печальна та дорога.
Я теперь по ней хожу,
Неотрывно вдаль гляжу.
Что ж я вижу там, вдали? –
Нет ни неба, ни земли.
Есть дороженька одна
От порога до окна,
От окна и до порога –
Вот и вся моя дорога.
Галкин записал эти стихи еврейскими буквами. В таком виде они и были опубликованы в Израиле и вместе с тюремными и лагерными стихами, написанными на идиш, включены в посмертный сборник Галкина «Майн ойцер» (Моё сокровище).
Приполярная тундра, Коми АССР
После вынесения приговора Галкин отбывал срок в лагере посёлка Абезь Коми АССР у Северного полярного круга. Перевод с идиш Владимира Мощенко:
СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ
Полон барак номерами на спинах и дымом.
Мне б возле нар хоть на миг этот ужас забыть.
Вы не подумайте, я не слыву нелюдимом.
Остров спокойствия есть – там хочу я побыть.
Вот и стою, прислоняюсь к столбу головою.
Десять столбов по соседству с барачной стеной.
Галкина прячут они, прикрывая собою.
Где ж я теперь, черноусый и всё же седой?
Галкин срывается в тундру и в темень отсюда,
Чтобы не думать о том, что возврата, конечно же, нет.
Будет он долго во власти небесного чуда:
Север обрушит на Галкина яростный свет.
Горние выси, ну кто подарил мне всё это?
Кто свою длань над моею судьбою простёр?
Кто опускает на землю шатёр серебристого света?
И почему так мерцает волшебный шатёр?
Кто эти краски заставил идти хороводом?
Кто же творец фантастической этой игры?
Что как земля, опьянённая вмиг небосводом,
Канет со всеми веками в иные миры?
Только гляди – вакханалию красок пронзая,
Ищет тебя и находит звезда, говоря:
“Я – как и ты. Одинока и так далека я!
Можешь гордиться, тебя я искала не зря”.
Тут же барак мой меня призывает к ответу.
Я возле нар, но ответить пока не готов.
Нету зелёной той звёздочки, Господи, нету,
В сердце остался лишь тайный, застенчивый зов.
Разумеется, Галкин – первый, чьё имя приходит на память, если говорить об идишских поэтах, выживших, уцелевших, переживших сталинскую погромную кампанию 1948-52 годов. Галкин был освобождён и реабилитирован в 1955 году, но прожил после этого недолго. Хоронили его на Новодевичьем кладбище.
Из «Открытого письма Шмуэлю Галкину» Ицика Мангера: “Теперь я могу тебе сказать, что среди всех творивших на идиш в Советском Союзе ты был исключением в одном: у тебя есть адрес после смерти, могила, легальная могила. Близкие могут придти к тебе и знать, что тут ты похоронен; что тут, под этим земляным холмиком, лежит, умолкнув навеки, сердце благородного певца Шмуэля Галкина - поэта. Кто из всей плеяды еврейских поэтов в Советском Союзе может сравниться с тобой?.. Ты видел, как "реабилитировали" твоих убиенных товарищей. Ты видел мумию убийцы в стеклянном гробу в Кремле. И твоё сердце не выдержало. Союз писателей СССР подготовил твои похороны. Было, говорят, много венков. Среди них даже один венок с еврейскими буквами. Эти еврейские буквы были наверняка самыми печальными из провожавших тебя. Сожжённые и опозоренные. Растоптанные и униженные. Они молча глотали слезы и даже не взглянули на парадную кириллицу. Но у тебя есть адрес, собственная могила. Прямо-таки колоссальное достижение Страны Советов”.
Овсей Овсеевич Дриз (1908-1971)
В 1998 году в журнале Встреча (JCC Palo Alto, CA) под названием “Зелёная старость” я опубликовал свои воспоминания о встречах в 1966-70 годах с поэтом Овсеем Дризом и несколько своих переводов его стихов, а через пару лет - к 30-летию смерти Овсея Овсеевича – повторил эту публикацию в несколько расширенном виде в журнале Вестник, издававшемся тогда в Балтиморе[9]. Каково же было моё удивление, когда потом я обнаружил куски этого самого, своего собственного текста один к одному, на Интернете в нескольких сайтах, но с предваряющей ремаркой: “Давид Шраер-Петров вспоминает...” или: “Это цитата из книги прозаика Давида Шраера-Петрова «Возбуждение снов. Воспоминания о Генрихе Сапгире»”[10,11 и др.]. По-видимому, тот самый случай: “Что-то с памятью моей стало. То, что было не со мной, помню”.
Овсей Дриз уже в 1934 году был автором двух напечатанных сборников стихов, но в том же году он был призван в армию – в пограничные войска, которые тогда подчинялись (пограничная и внутренняя охрана) наркомату внутренних дел. Войну встретил в Западной Украине. Потом служил в Сибири и демобилизован был только в 1947-м. Рассказывать о своей армейской службе категорически отказывался, говоря лишь, что это было худшее время его жизни. После демобилизации приехал в Москву с женой и тёщей – сибирячками, которые называли его не иначе, как Лексей Лексеич. В тот год были закрыты сразу все еврейские издательства и газеты, еврейские стихи не публиковались ни на идиш, ни в переводах... Чтобы, элементарно, не умереть от голода, Дриз пошёл в маляры, стал каменотёсом в “мраморном комбинате” Художественного фонда. Михаил Матусовский вспоминал: “Я частенько встречал его в драной кепке, в пёстрой одежде, словно нарочито размалёванной художником-авангардистом”. Пианистка Мария Юдина писала о Дризе в письме другу: “Приходил нищий замечательный еврейский поэт, перед жизнью коего я - на верху благоденствия”.
В марте 1953 года, вскоре после похорон Сталина, руководители Союза писателей СССР Фадеев, Сурков и Симонов направили письмо Хрущеву о мерах “по освобождению писательских организаций от балласта”. Они насчитали в Москве 150 “бездействующих” литераторов; “значительную часть этого балласта составляют лица еврейской национальности”, многие из которых попали в Союз писателей “не по их литературным заслугам, а в результате сниженных требований, приятельских отношений, а в ряде случаев и в результате замаскированных проявлений националистической семейственности…” Как пример “балласта” авторы указывали на “поэта О. Дриза, работающего гранильщиком на стройке”, а в завершение сообщали, что уже исключили 11 человек, и обещали “последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта”. Последствий это письмо не имело.
Стихотворение Дриза в переводе Сапгира, опубликованное лишь в Интернете и то - спустя много лет после того, как было написано –
Посвящается Моисею Тейфу.
На деревья, на деревни - снег, снег, снег...
А поэт лежит на нарах - эх, эх, эх.
Строки путаются, сроки - ай-яй-яй!
А у проволоки - собачий лай, лай, лай.
Но к больному наклонилась, светится в тумане
Совесть русского народа - пушкинская няня.
На него, на иудея, крест кладет душа простая,
Шепчет: “Спи, поэт, покуда твой бушлат я залатаю.
Скоро, скоро солнце встанет, запоёт петух,
Снежный веять перестанет пух, пух, пух...”
Что ты, Мойшеле, вздыхаешь, отчего молчишь ты?
Посмотри, бокал сверкает, весь кристально чистый.
Мне поднять его сегодня за столом позволь
За твою живую веру и святую боль.
Большая часть наследия Дриза представлена в переводах Генриха Сапгира. Друг Овсея Овсеевича – Лев Фрухтман – заметил: “Генрих Сапгир, по-сыновьи любивший Дриза, также ярко его и переводил... За исключением тех моментов, когда он до неузнаваемости искажал оригинал, – при всем моем уважении к Сапгиру!”– [12]. Это так. Среди других переводчиков стихов Дриза можно назвать Татьяну Спендиарову, Бориса Слуцкого, Льва Озерова, Романа Сефа... И всё-таки, по-моему, многие из их переводов, отстоят довольно далеко от истинного звучания стихов Дриза, от его живой интонации. Я попытался, насколько смог, воссоздать эту интонацию, мелодию его стихов, еврейскую по самой своей сути[13,14].
ЗЕЛЁНАЯ СТАРОСТЬ
Мой милый портной, ни драпа, ни шёлку...–
Принёс я листьев зелёных кошёлку...
Я листьев принёс тебе полные жмени –
Зелёную старость, пожалуйста, сшей мне!
Я руки раскину, я вытянусь к звёздам –
Пусть птицы совьют на плечах моих гнёзда,
И люди – поверят, что дерево это
И люльку повесят в тени моих веток.
ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ
Жизнь свою завершить
я хотел бы одним:
не лежать под оркестр,
а бежать перед ним!..
Особенно важным для меня было воссоздать эту интонацию в “Песне матери”, положенной на музыку Ривой Боярской и исполнявшейся на идиш замечательной, удивительной певицей Нехамой Лифшиц, которую в Советском Союзе было принято именовать на литовский манер – Лифшицайте.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ БАБЬЕМУ ЯРУ
Я бы повесила люльку на балке,
Качала б, качала б сыноченьку Янкеле,
Но рухнули балки в огне этой ночи –
Как же качать мне тебя, мой сыночек?
Белые голуби – чёрные вешки,
Остались от дома одни головешки.
Я б свои длинные косы отрезала,
Чтоб люльку повесить для доченьки Рейзеле,
Но стали золою на дубе листочки -
Как же мне люльку повесить для дочки?
Где он, мой дом? – Не осталось и досточки.
Средь угольков моих деточек косточки.
Матери, матери, все приходите,
Выплакать песню мою помогите -
Я не могу ни молчать, ни кричать –
Песней моей Бабий Яр укачать...
Рахиль Львовна Баумволь (1914-2000)
О замечательной еврейской поэтессе Рахили Львовне Баумволь написано довольно много.[2,15-18 и др.]. Начинала она как детский поэт. В те времена Баумволь была “ярой большевичкой”. Она писала о себе: “<я> рисовала пятиконечные звёзды, а также – шестиконечные, еврейские, потому что большевики любят евреев и дадут нам страну, которая будет называться Идланд. В голове у меня была путаница, и продолжалась она многие годы…” К деятельности ЕАК причастна не была, единственно что - в 1947 году в издательстве дер Эмес вышла книга её стихов на идиш под названием «Любя». После разгона ЕАК никаким явным репрессиям ни Баумволь, ни её муж, еврейский поэт Зиновий Телесин, не подвергались, однако, как и Дриз, как и другие еврейские поэты, они были просто-напросто лишены средств к существованию, возможности печататься и тем самым зарабатывать на жизнь. Рахиль Баумволь, как и Овсея Дриза, как и многих других, выручила детская литература – она стала писать на русском прелестные сказки-притчи.
Первая после долгого перерыва книга стихов Рахили Баумволь (на русском – не на идиш) вышла в 1958 году, потом (в 1968-м) – сборник «Глядя в глаза», где перемежались её стихи, переведенные с идиш на русский и изначально написанные на русском. Стихотворение из этого сборника в переводе Рувима Морана -
К МОЕМУ ЧИТАТЕЛЮ
Не слышал меня ты не дни,
А годы. Но был терпеливым.
В разрыве меня не вини,
И не было это разрывом.
Я не ускользнула змеёй,
Я рыбой немою не стала,
Напев нестихающий мой
Ключом пробивался сквозь скалы…
Но камень мне путь преграждал…
Я верю – с меня ты не спросишь
За то, что так тягостно ждал.
Нет, камень в меня ты не бросишь.
С тобой вновь беседую я.
А что для поэта дороже?
Ты – друг мой, и ты мой судья,
И нет тебя ближе и строже.
Ты всё понимаешь: в чём суть
И зла, и добра. Слепотою
Тебя не могу попрекнуть.
Пуд соли мы съели с тобою!
Кто нас разлучил, чтобы ты
Забыл моё слово и имя?
Кто нашей хотел немоты
И сделал обоих седыми?
В 1971 году Рахиль Баумволь и Зиновий Телесин подали документы на выезд в Израиль. Немедленно они были исключены из Союза советских писателей, а их книги, в том числе для детей дошкольного возраста, были изъяты из торговой сети и библиотек общего пользования.
В Израиле Рахиль Баумволь прожила почти 30 лет. Она так и не приобщилась к ивритской культуре, ратовала за сохранение родного языка, занималась его лингвистикой и выпустила научный труд по его идиоматике, переводила, писала и публиковала стихи на идиш и русском. Грустно шутила, что в Советском Союзе она много писала на русском и ещё больше молчала на идиш. В 2000 году журнал Новый мир опубликовал совершенно великолепный цикл её новых стихов, написанных на русском, под названием «Пред грозным ликом старости своей...»[16]. Ей было 86 лет...
Моисей Соломонович Тейф (1904-1966)
После Галкина следующим по старшинству среди советских еврейских поэтов был Моисей Тейф – старше Дриза на четыре года. Свою автобиографию, написанную по-русски для книги «Биографии советских писателей», Тейф назвал еврейским словечком “альпинезл”, что может быть переведено как “чудом уцелевший”, – так родители называли Мойше после Минского погрома 1905 года. Тогда годовалый ребёнок, выскользнувший из рук матери под ноги толпы бегущих, охваченных ужасом людей, чудом не был затоптан. В 1933 году после окончания отделения еврейского языка и литературы МГПИ имени Бубнова, созданного на базе 2-го МГУ, Тейф вернулся в Минск и там вышли первые книги его стихов. Но в 1938 году поэт был арестован за участие в “шпионской еврейской националистической организации” и приговорён к трём годам ИТЛ. Вышел из лагеря весной 1941 года. Потом началась война, и Тейфа забрали в армию - рядовым зенитно-артиллерийского дивизиона. В звании старшины Тейф встретил Победу 45-го года – снова чудом уцелел, но в Минске, в гетто, погибли его мать и сын. После войны Тейф много работает - пишет, переводит, сотрудничает с ЕАК. Его арестовывают в мае 1951 года. Несмотря на многочасовые ночные допросы, побои, Тейф не подписал никаких обвинений ни против себя, ни против своих однодельцев. Приговор ОСО – восемь лет ИТЛ “за национализм”. Тейф был реабилитирован в мае 1956 года.
При жизни поэта было издано несколько сборников его стихов в переводах Гудзенко, Озерова, Межирова, Бокова, Наймана и других. Но главной в его жизни стала книга стихов Рукопожатие в авторизованных переводах Юнны Мориц. Одно из последних стихотворений Моисея Тейфа, вошедших в эту книгу, называется –
ЛЮБИТЕ ПОЭТОВ
Любите поэтов! Любите поэтов!
Без нежности нет гениальных куплетов.
Любите создателей драм и элегий!
Нет, я не прошу никаких привилегий,
Я льгот не прошу, и в состав редколлегий
Вводить не прошу. О соблазнов не надо!
Храните преемников Дантова ада
Не только за то, что профессия эта
Опасна для жизни. Любите поэта,
Покуда здоров и нуждается в ласке,
Как ваше потомство нуждается в сказке.
Поэты уходят в надгробья до срока.
Не только посмертно любите пророка!
Любите младого! Любите седого!
О, клоун-старик – это вовсе не ново.
Старик умирает в нетопленной спальне,
А скоро ли будет поэт гениальней
Того старика, чудака, нелюдима?
Любите ушедших! Любите пришедших!
Смешно, но поэзия - необходима!
Большую популярность завоевала песня по стихотворению Тейфа “Кихэлэх и зэмэлех”, в переводе Юнны Мориц получившая название “Возле булочной на улице Горького”. Впервые она прозвучало со сцены в спектакле Студенческого театра МГУ в постановке Марка Розовского, а затем в его же исполнении прочно вошла в репертуар театра «У Никитских ворот» под управлением Марка Розовского.
Ещё одно стихотворение из той же книги «Рукопожатие» в переводе Юнны Мориц:
ПЕРЕУЛОК ГИТКИ-ТАЙБЫ
В переулке Гитки-Тайбы
Спят подъезды, спят подвалы...
В переулке Гитки-Тайбы
Я стучу в свой бубен алый:
– Эй, вставайте, заводилы,
Хохмачи и книгочеи,
Смельчаки и музыканты,
Остряки и грамотеи!
Этот мир увидеть хочет
Пчёл, которые хлопочут,
Капли мёда собирая
Не в зелёной гуще рая,
Не в долинах соловьиных,
А в безвестном, очень тесном
Переулке Гитки-Тайбы.
Эй, пора! Валяться хватит!
Даром, что ли, голос тратит
Вешней песни господин?
Пусть проснётся хоть один...
Все молчат, как на погосте.
Бью в свой бубен кулаками.
Он, как пламя с языками,
Обжигает кулаки.
– Где же ваши остряки,
Переулок Гитки-Тайбы?
Эй, вставайте, заводилы,
Хохмачи и книгочеи,
Мудрецы и музыканты,
Чудаки и грамотеи!
Этот мир увидеть хочет
Тех, кто голову морочит
Алфавитом, грамотейством
В материнском лоне тесном.
И потом грызёт науки,
Не от лени, не от скуки
Напрягая ум голодный.
Эй, пора! Валяться хватит!
Даром, что ли, голос тратит
Вешней песни господин?
Пусть проснётся хоть один...
Все молчат, как на погосте.
В небе скрипнуло окошко,
Чья-то узкая ладошка
Машет издали. Жива!
– О, любимая, сперва
Говори, когда проснутся
В переулке Гитки-Тайбы?
– Тише, милый... Помни, где ты.
Мы давно сгорели в гетто.
Хохмачи и музыканты,
Смельчаки и книгочеи,
Мудрецы и заводилы,
Чудаки и грамотеи
Пеплом огненным кочуют,
Двадцать лет как не ночуют
В переулке Гитки-Тайбы.
Мемориал «Яма» памяти жертв Минского гетто
Моисей Тейф скончался в Москве в декабре 1966 года. После смерти поэта небольшая книга его избранных стихов в русских переводах вышла в 1981 году, сборник избранных стихов на идиш – в 1985-м. В предисловии к русскоязычному изданию 1981 года его составитель, главный редактор журнала Советиш Геймланд Арон Вергелис назвал Тейфа “замыкающим в ряду основоположников советской еврейской поэзии”, что, наверно, не совсем точно: Тейф был, скорее, старшим в поколении еврейских поэтов, полностью сформировавшихся уже в советское время, в отличие от Гофштейна, Квитко, Маркиша, Галкина.
Матвей Михайлович Грубиан (1909-1972)
19 февраля 1949 года, в один день, были арестованы два сотрудника редакторского отдела ЕАК – Авраам (Авром) Гонтарь и Матвей (Мотл) Грубиан. Они были почти ровесники и биографии у них были похожи. Первый из них окончил Одесский пединститут и аспирантуру Института еврейской культуры при Академии наук Украины, с начала войны и до 1943 года был в действующей армии. Второй окончил литфак Минского пединститута; в 1941 году ушел на фронт, в 1943-м был тяжело ранен и демобилизован. С 1943 года оба работали в ЕАК, в 1950 году по приговору ОСО получили по 10 лет ИТЛ; в 1955 году приговоры относительно обоих были отменены “за отсутствием состава преступления”. В 1961 году оба пришли работать в журнал Советиш Геймланд.
Из стихов Матвея Грубиана (1961 год, перевод Сергея Наровчатова):
МОЙ СТИХ
Разве можно стих на время отложить,
Ну, а если в сердце он застынет
И не хватит сил до завтра жить?
Кто же стих на эту участь кинет?
Разрывает он мою гортань,
Для себя свою он ищет долю,
И сегодня в утреннюю рань
Должен я пустить его на волю!
Иосиф Борисович Керлер (1918-2000)
Ещё один из поколения прошедших войну и попавших под каток репрессий – Иосиф Керлер. В 1937-41 годах был студентом театрального училища при ГОСЕТ, в 1941 году ушёл добровольцем на фронт. В 1944 году после третьего тяжёлого ранения был демобилизован; в том же году вышла в свет его книга фронтовых стихов «Фар майн эрд» (За родную землю). Керлер активно сотрудничал в газете Эйникайт и учился на филологическом факультете МГУ. В 1947 году переехал в Биробиджан. Сданная в печать вторая книга стихов Керлера не была издана - в апреле 1950 года он был арестован и приговорен к десяти годам лагерей строгого режима “за буржуазно-националистическую деятельность”. В 1955 году был освобождён и реабилитирован. В книгу переводов своих стихов на русский язык Виноградник моего отца, вышедшую в 1957 году, поэт включил цикл своих лагерных стихов под названием «Из песен гетто». Писал тексты песен на идиш для композиторов Компанейца, Табачникова, Шаинского, песни эти вошли в репертуар Нехамы Лившицайте, Анны Гузик, Александровича, Эпельбаума, Шульмана и других. В 1965 году после выхода своей второй книги переводов на русский язык «Хочу быть добрым» начал борьбу за выезд в Израиль. В 1970 году Керлер передал иностранным журналистам открытое письмо советскому правительству с требованием предоставить евреям Советского Союза свободу репатриации. В марте 1971 года репатриировался в Израиль, где вскоре вышла книга его стихов «Гезанг цвишн цейн» (Песнь сквозь зубы).
Из стихов Иосифа Керлера в переводах на русский.
В ЛЕСУ
В лесу снега ещё белы,
И на ветвях убранство,
Но размыкаются стволы
В свободное пространство.
И столько солнца поутру
Гнездится в старых гнёздах,
Что птичьи выкрики в бору
Раскалывают воздух.
Они снуют туда-сюда,
Пока восходит в небо
Настой коры из-подо льда
И моха из-под снега.
Я наполняюсь торжеством,
Заботою лесною,
Как первый грач с открытым ртом,
Наполненным весною.
Перевод Олега Чухонцева
* * *
Питайся хлебом и водой,
Останься гол и бос.
И память не бери с собой –
В лицо чужбине брось.
Пусть лес кричит: “Не уходи!”
И стонет от тоски.
Пусть голос детства позади
Рвёт душу на куски.
Пусть плач его тебя зовёт,
Пусть поседеешь враз –
Гляди вперёд, иди вперёд,
Иди – и в добрый час!
Перевёл Барух Авни (Борис Камянов).
Обложка и титульный лист журнала Советиш Геймланд, 1961
В августе 1961 года на прилавках газетных киосков появился журнал на идиш Советиш геймланд («Советская родина»). Решающим обстоятельством оказалось вмешательство руководителей зарубежных компартий. Особенно активен был Морис Торез, потребовавший от Хрущева дать евреям Советского Союза печатное издание на идиш “хотя бы ради коммунистов Франции, которые официально угрожают выходом из партии, считая нежелание издавать еврейский журнал в СССР проявлением государственного антисемитизма”. Редакционная статья, открывавшая журнал, была, даже по советским меркам, перенасыщена идеологическими штампами: “Мы начинаем свою работу в то время, когда вся советская литература окрылена идеями…”, когда “на бесконечных просторах нашей страны происходят события огромной важности…”, а потому главная задача журнала – “показать, как коммунистические идеи становятся достоянием широких народных масс”. Во главе журнала был поставлен Арон Вергелис; на него была возложена ответственность за строгое следование всем идеологическим установкам партии, и он истово выполнял всё, что от него требовали.
Журнал печатал произведения современных советских писателей и поэтов на идиш, знакомил с творчеством еврейских литераторов, погибших в годы сталинских репрессий, умудряясь при этом не упоминать о самих репрессиях, публиковал исследования по фольклору и истории еврейской культуры. Одновременно, следуя установкам, журнал писал о нерушимой дружбе народов СССР и отсутствии антисемитизма в стране, помещал статьи с критикой “израильской военщины”.
«Стихи еврейских поэтов». Библиотека «Огонька», М.: 1964
В 1964 году произошло достаточно курьёзное и, тем не менее, значительное событие – в серии Библиотека журнала «Огонёк», главным редактором которого по-прежнему оставался махровый антисемит Анатолий Сафронов, вышла тиражом в 103000 тоненькая книжечка «Стихи еврейских поэтов», в которую были включены стихи “четырнадцати современных поэтов-москвичей, пишущих на языке идиш”, в том числе Моисея Тейфа, Овсея Дриза, Матвея Грубиана, Рахили Баумволь, Зиновия Телесина, Иосифа Керлера, Аврама Гонтаря, Арона Вергелиса и других – у большинства по два-три, кое у кого - до пяти стихотворений. Среди переводчиков - Лев Гинзбург, Евгений Евтушенко, Римма Казакова, Владимир Корнилов, Леонид Мартынов, Юнна Мориц, Юлия Нейман, Яков Хелемский и другие высококвалифицированные профессионалы. Тем не менее, в большинстве своём отобранные стихи, мягко выражаясь, не лучшим образом отражали творчество представленных поэтов. “По большому счёту”, самостоятельную художественную ценность из всего сборника, по-моему, имели лишь два стихотворения Баумволь в переводах Анны Ахматовой и Веры Потаповой да стихотворение Керлера в переводе Олега Чухонцева. Понятно, что издание этой мини-антологии было осуществлено не по инициативе Софронова, а было навязано ему “сверху”.
Составитель и автор предисловия – естественно, Арон Вергелис. Предисловие это – своего рода шедевр, памятник эпохи, заслуживающий того, чтобы процитировать его чуть не целиком: “Советская еврейская поэзия существует с первых дней советской власти, и понятно, что всё её существо – советское, все думы и устремления обращены к новой действительности. Тесная связь еврейской советской поэзии с жизнью всегда сказывалась в том, что она откликалась на события, не дожидаясь дистанции времени, причём освещала происходящее... с боевой “тенденциозностью“ находящегося на линии огня бойца. В каждой литературе есть своя специфическая национальная проблематика. В еврейской дореволюционной поэзии она шла преимущественно от ущербного чувства. В советской еврейской поэзии ущербность эта исчезла, уступив место чувствам и мыслям равноправного строителя новой жизни...”
С начала 1970-х годов, когда несколько еврейских литераторов репатриировались в Израиль, в том числе поэты Иосиф Керлер, Зиновий Телесин и Рахиль Баумволь, журнал Советиш геймланд резко отмежевался от них, от их позиции и творчества, стал апологетом антисионизма, односторонней советской политики на Ближнем Востоке, постоянным оппонентом зарубежных организаций, критиковавших государственный антисемитизм в Советском Союзе. Вместе с тем, нельзя не отметить, что долгое время журнал представлял практически единственную возможность публиковать свои произведения на родном языке для многих еврейских писателей и поэтов, живших в СССР, – тех же Моисея Тейфа, Овсея Дриза, Матвея Грубиана и других.
Со временем тираж журнала неуклонно падал: с 25000 экземпляров в начале 60-х годов, до двух тысяч в 1991 году. В декабре 1991 года вышел последний (сдвоенный) выпуск Советиш Геймланд, но затем Арону Вергелису удалось с помощью зарубежных спонсоров возобновить его издание под новым названием Ди идиш гас («Еврейская улица»), при этом ему пришлось отказаться от принятой в СССР орфографии идиш, отличной от общепринятой во всём мире, и согласиться с публикацией материалов, абсолютно неприемлемых с былых позиций журнала. Издание журнала прекратилось со смертью его бессменного главного редактора Арона Вергелиса в июле 1999 года.
Арон Альтерович Вергелис (1918-1999)
Арон Вергелис учился в Москве в Педагогическом институте имени Ленина, в 1940 году был призван в Красную Армию. В войну был десантником, командиром разведвзвода, командиром пулеметного взвода; два раза был ранен; закончил войну под Берлином. После войны принял участие в организации вещания на идиш из СССР на зарубежные страны и продолжал работать в редакции радио на идиш вплоть до её закрытия в 1949 году. Был одним из немногих деятелей еврейской культуры, не арестованных в ходе антисемитских кампаний 1948-53 годов. В 1961 году был назначен главным редактором журнала Советиш Геймланд. Возможно, этому способствовала протекция тестя Вергелиса – Валентина Катаева. Впрочем, сам Вергелис приписывал себе гораздо более активную роль – дескать, он лично чуть ли не стучал кулаками по столу у Суслова, требуя создания журнала на идиш. В 1960-80 годы участвовал во всех идеологических кампаниях внутри СССР и в пропагандистских турне по странам Западной Европы, Северной и Южной Америки в защиту политики советского правительства по отношению к Израилю, был активным членом Антисионистского комитета советской общественности. Как пишет Википедия, четыре сборника стихов Вергелиса, вышедшие в 1948, 1970, 1985 и 1989 годах, “характеризуют его как поэта “социального заказа“, произведения которого посвящены разработке тем, актуальных с точки зрения партийных и государственных органов. Вместе с тем, несомненны литературная одарённость поэта, его любовь к еврейской культуре”.
Стихотворение Вергелиса, датированное 1974 годом, в переводе Натана Злотникова.
Я ПО ВАС ТОСКУЮ
Памяти Моисея Тейфа, Матвея Грубиана и Овсея Дриза
Собратья на пирах, вы обратились в прах,
Друзья в боях, друзья в трудах, вы - прах, собратья,
Тройное эхо на родимых на холмах.
Вас, одинокий, не могу уже собрать я.
Тоска по вас, тоска все ночи напролёт
По-волчьи воет, чтобы сны летели мимо.
И одиночество холодное грядёт.
Всё, что случилось, всё непоправимо.
А свет ваш добрый, словно свет погасших звёзд,
Мне прямо в душу упадёт, чтобы навеки
Я не сумел забыть про тот вселенский мост,
Где трясся с грохотом я на простой телеге.
Как будто бы во сне, в небесной вышине
Четверка дружная колёс – пусть не без скрипа —
Катила весело, и любо было мне...
Неужто то был сон? Я спал бы без просыпа!
Друзья минувших дней, друзья грядущих лет,
Круг разомкнулся наш, и всё ж никто на смену
К вам не придёт. Навек простыл телеги след.
За всё, что не ценил, даю большую цену.
Тоскуя и любя и мысленно лепя
Единый образ ваш - жду Вечности прощенья.
Взяла она в заклад три золотых рубля,
Пока четвёртый рубль, бумажный, в обращенье.
О тяжко, тяжко мне, уж лучше б на войне,
Где смерть совсем не тратит время на угрозы,
На бруствер пасть ничком иль в поле на стерне -
Лицом к врагу!.. А здесь острей свинца жгут слёзы.
Смерть, как и жизнь, одна. В мальчишьи времена,
Когда ещё нет кошелька, но есть монета, -
Пусть очень мелкая, - есть радость и весна,
И есть надежда, что навек продлится это,
Несли мы чепуху, а счастье на скаку
Вдруг настигало, озаряло ненароком,
Открыв провидческую каждому строку.
И вскоре, вправду, каждый стал себе пророком...
Тоска по вас, тоска все ночи напролёт
По-волчьи воет, чтобы сны летели мимо
И одиночество холодное грядёт
Всё, что случилось, всё непоправимо.
Аврам Гонтарь читает стихи Арону Вергелису
В посвящении этого стихотворения, наверно, было бы уместно и имя ближайшего соратника Вергелиса, поэта Аврама Гонтаря, но когда Вергелис писал эти стихи, Гонтарь был ещё жив. Он умер в 1981 году. Наверно, лучшим из его стихов было переведенное Юлией Нейман.
ПОПУГАЙ
В Африку, в Африку, в Африку лечу!
Куплю я попугая, на идиш обучу!
А там пускай летит он, куда достанет сил:
Захочет - так на Конго, а то - на жёлтый Нил.
И пусть живет положенных ему три сотни лет...
Ты испугался, внучек: “Совсем рехнулся дед!”
Об этих опасениях я догадался сам,
Мой мальчик, по смышлёным, живым твоим глазам,
Хотя ещё ни слова ты вслух не произнёс...
(А взрослые – те скажут научнее: “Склероз”).
Ты слов таких не знаешь, мой простодушный внук,
Ведь ты не изучаешь пока ещё наук!
И всё ж пойми, мой милый: недолго мы живём...
Забудут твои внуки о дедушке твоём,
Но будет жить на свете учёный попугай
И удивлять речами чужой, далёкий край.
Немного полиняет на третьей сотне лет...
И тут его поймает седой языковед.
Все тонкости лингвистики он постигать привык,
И он изучит идиш - мой родной язык.
...В Африку, в Африку полечу стрелой,
Куплю я попугая... Уж ты уж не спорь со мной!
Лазарь Ран. Из цикла «Йидише шрайбер» (1970-72)
Ну и в заключение – ещё одно стихотворение Рахель Баумволь:
* * *
Всё, что есть, а, может быть, лишь снится,
Жизни драгоценное тепло –
Прикипело к тоненьким страницам,
Типографским шрифтом расцвело.
И твоя решимость и усталость,
Примиренье и святая злость –
Всё, что здесь на буковки распалось,
Где-то воедино собралось.
И пошло, пошло гулять по свету,
Чтобы голос твой звучал и впредь.
И за жизнь за будущую эту
Ты готов и жить, и умереть.
Источники
1. Ю. Окунев. “Вхождение в еврейскую культуру”, Заметки по еврейской истории, 2013, № 10 (169), (cм.
http://www.berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer10/Okunev1.php)
2. Л. Розина. “Памяти Рахили Баумволь”. Егупець, № 7, 360-367.
3. А. Лейзерович. “Давид Реубейни – князь иудейский. Соломон Михоэлс и современность”, Заметки по еврейской истории, 2010, № 6 (129), (см. http://www.berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer6/Lejzerovich1.php)
4. А. Лейзерович. “Восславить и осмыслить скорбь... К 60-летию расстрела деятелей ЕАК”, Заметки по еврейской истории, 2012, № 8 (155), (см. http://www.berkovich-zametki.com/2012/Zametki/Nomer8/Lejzerovich1.php)
5. Авром Суцкевер. “Старый Яффо в дождь. К столетию со дня рождения. Перевод с идиша Игоря Булатовского”, Семь искусств, 2013, № 8 (45), (см.
http://www.7iskusstv.com/2013/Nomer8/Sutskever1.php)
6. А. Лейзерович. “«Еврейские мелодии» и трагедия «Испанцы» М. Лермонтова”, Семь искусств, 2011, № 11 (24), (см. http://www.7iskusstv.com/2011/Nomer11/Lejzerovich1.php)
7. Г.В. Костырченко. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения Москва, 2003
8. А.М. Борщаговский. Обвиняется кровь. М.: Прогресс-Культура, 1994
9. Лейзерович. “Овсей Овсеевич Дриз: «Зачем я на свете этом...»”, Вестник, 2001, № 19 (см. http://www.vestnik.com/issues/2001/0911/win/leyzefovich.htm)
10. “Дриз Овсей Овсеевич”? Чтобы помнили.
(см. http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=661)
11. О. Фочкин. “Сказочник, писавший на идиш”. Читаем вместе, май 2008 (см. http://www.chitaem-vmeste.ru/pages/material.php?article=37&journal=19)
12. Л. Фрухтман. “Жил-был сказочник”, Sem 40. Центральный Еврейский Ресурс. 6.12.2011. (см. http://www.sem40.ru/index.php?newsid=223954)
13. А. Лейзерович. “Стихи Овсея Дриза”, Семь искусств, 2010, № 8 (7), (см. http://www.7iskusstv.com/2010/Nomer6/Lejzerovich1.php
14. Еврейская поэзия в переводах на русский язык (см. http://vcisch.hotbox.ru/)
15. Л. Розина. “Шагал в юбке” (см. http://www.akhmatova.org/translation/idish/baumvol2.htm)
16. Р. Баумволь “Пред грозным ликом старости своей...” (Предисловие В. Глоцера, Новый мир, 2000, № 4. (см. http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2000/4/baumv.html)
17. Л.Розина “Рахиль Баумволь – королева стиха”, Еврейский Камертон, 11 мая 2000, 22-23.
18. Ш. Шалит “И есть мне дело до всего”, Еврейский Камертон, 28 июня 2001, 24-26.
Примечание
[1] Традиционная надгробная надпись – “здесь лежит, здесь покоится”
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #4(174) апрель 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=174
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer4/Lejzerovich1 .php
