Тем, кто «вынес огонь сквозь потраву»!
«Как нам петь песнь Господа на чужой земле?!» Псалом 137
«Ты должна написать о нем!» – безапелляционно заявил мне один из героев отказа, бесстрашно боровшийся за еврейскую свободу в Ленинграде в 70-80 гг. «Этот человек – наша легенда!»
Я не обязана – сама свободно выбираю, но стала наблюдать и почувствовала, что рядом – светящийся айсберг, и вряд ли когда-нибудь у меня хватит сил такое поднять!.. И если пишу – это просто попытка не ослепнуть при взгляде на очень сильное излучение...
Приближаться к нему в Иерусалиме было опасно. Обожжет запредельными знаниями, зачарует непонятными символами, увлечет в безграничную бездну, покорит опасной и прекрасной речью, погубит беспристрастной логикой, от масштаба которой я просто немела... Высокий лоб в короне седых волос, глубокие бездонные глаза, завораживающий мужской баритон, не сходящая с губ ироничная и добрая улыбка... До сих пор привлекает десятки друзей – слушателей, зрителей, последователей...
«Рассмотрел я вопрос, поставленный Богом перед людьми для ответа»
Коэлет, 3
Лев Утевский – молодой человек 78 лет, проживающий в обстреливаемом районе Гило в Иерусалиме, ученый – химик, основатель ленинградского философского еврейского семинара 1979, интеллигентно «вытолкнутый» из страны в 1980, лектор Беэр-шевского университета и изобретатель, участник международного движения в защиту советских евреев, художник и писатель... Его перу принадлежат уникальные самиздатовские книги, среди которых «Пурим глазами евреев и неевреев», «Тонкий голос тишины», «Цветы еврейской поэзии в арабском саду» и «Злоупотребление венцом Торы...», «Мой Коэлет», «Не времени согнуть меня в поклоне»... И хотя сам художник относится с самокритичной иронией к своему эстетическому творчеству, его книги и особенно его картины стали для меня откровением. Построенные на контрасте черного и белого, красного, синего и золотого, они поражали образами пламени, алефбетом, вписанным в мозг человека, избыточностью пространства на малом листе, масштабом осознания нашей истории как бесстрашного диалога Человека с Богом.
«Разве Израиль раб? Почему он сделался добычею?» Йермияѓу – 1
Он достигает цели, сочетая графические линии, цвет и коллаж из резаной бумаги, что создает неожиданный многозначный эффект. Он первый в России середине 60 гг. иллюстрировал Библию, сделав ее физически доступной для отказников на подпольных выставках в Ленинграде уже после своего отъезда. Его взрывные рисунки были запрещены к вывозу, как «религиозная пропаганда!» и были доставлены в Израиль уже через отснятый американскими евреями микрофильм...
«Сказано тебе человек, что есть добро и что Бог требует от тебя лишь вершить правосудие, быть милосердным и скромно ходить с Богом твоим»
Миха – 6
Мы беседуем с ним в его маленькой «птичьей» квартире в Гило:
– Когда возникло желание рисовать?
– В пять лет чиркал карандашом и объявил, что это тигр.
В 1954-55 в институте рисовал шаржи в стенгазету. В 1957-1958 стал делать маски из черной бумаги. Нравилось резать японским ножом... А потом в середине 60 гг. в доме друзей обнаружил Библию с иллюстрациями Доре. Это была единственная Библия, которую можно было хранить. Мне иллюстрации Доре активно не понравились. Бытовуха. Попытка сведения Святого Писания к примитиву: вот бедуины, вот верблюды, а вот их дети.
– А что Вы считали должно было быть?
– Я не знал. Стал пробовать. Начал с «Коэлет», так как текст произвел очень сильное впечатление. Красиво. Сложно. Отражало мое настроение, мое восприятие жизни. То, что смерть ничего не решает. Главное, что человек делает при жизни.
«И псу живому лучше, чем мертвому льву»
Коэлет – 9
Выражено было красиво и точно. Для меня глубина мысли и точность выражения и есть красота. Тогда в середине 60 гг. начались первые рисунки к Коэлет. Я еще не знал иврита. И потому первые черно белые наброски были сделаны с русскими буквами, стилизованными под еврейские.
***
Эти световые молнии на фоне тотальной тьмы воспринимались тогда на закрытых домашних выставках (салон Жоры Михайлова) как призыв к твердости духа и бесстрашию.
После «Коэлета» у автора появились в то время иллюстрации и к книгам царей, судей и пророков. Презентации производили впечатление визуального электро-разряда... Убедительность библейской графики Утевского была еще в том, что святой текст он иллюстрировал реальными лицами своих друзей. Так утверждался диалог каждого на равных со своей национальной этикой и историей. Благодаря выразительной силе черно-белого, математически точных границ между контрастными образами воссоздавалось минимумом средств максимум содержания. Это подпольное творчество до сих пор до дрожи актуально, ибо даже равнодушный и заснувший иудей, глядя на эти не стареющие рисунки – проснется! Ведь как живые, говорят с ним здесь мудрецы и пророки:
Царь Соломон: «Пошли хлеб свой по воде, ибо через много дней найдешь его!», Йеѓошуа: «Всякое место, на которое ступят стопы ног ваших, Я дам вам!»
Но больше всего меня потрясли огоньки меноры, вписанные в человеческие ладони. Образ веры от царя Давида:
Псалом 25
Здесь впервые, как порыв к свободе в картине «Исход», появляется костер в ночи с вписанными в него лицами и призывом «Отпусти народ Мой!»
Тора, «Имена», глава «И увидишь» – 7
– Почему везде – особенно в израильских картинах вовсю полыхает пламя: то красное, то черное на оранжевом, то золотое? Почему в «Пуриме», «Тубишвате», в символике лекций – везде языки огня? Что это для Вас?
– Красиво.
– Однако в пламя вписаны буквы, в пламени горит человек!
– Огонь Торы зажигает тех, кто слишком близко подходит. А если удаляется – мерзнет. Это философия. А настроение такое, что пламя – это хорошо.
– Этого же не было в российском черно-белом цикле...
– А свечи?
– Ну это пламя слабенькое. И даже в картине «Исход» – одинокий костер во тьме. А в нынешних работах, в израильском варианте той же картины, пламя – смысловой фон!
«Отпусти народ мой, чтобы служить мне!»
То есть образ пламени связан для Вас уже с Израилем?
– В общем, да.
– С какими ощущениями?
– Иногда эти острые клинки уже не пламя – а птицы. Это мое ощущение полета. Пламя – это символ нашего обращения к Богу или Его к нам.
***
Я перебираю картины с изображением огня и поражаюсь, как через один образ можно передать живую человеческую историю. В 2004 году Лев Утевский издал книгу «Не времени согнуть меня в поклоне». На ее титульном листе фиолетово-розовое синее пламя с красными цветами, с вспыхивающими в ночи звездами и силуэтами Иерусалима – знаки радости от встречи с родиной, портрет огня души еврейского оптимиста... Перед зрителем тот же модифицированный позже радостными оттенками огненный букет, зафиксированный просветленной улыбкой автора.
לא לזמן אשתחווה
«Не времени согнуть меня в поклоне»
Тодрос Абулафия (1247-1295)
Однако перелистав, я увидела белые языки свечей внутри коричневых цвета земли рамок, а вокруг оранжевый хаос. И над проступающим из черноты ликом цитата из Йова: «И в плоти моей вижу я Бога...»
Йов – 19
– Что за странный образ? С чем это связано в Вашей жизни?
– Это написано в 1982 через два года после приезда. Мне было важно ограничить свою свечу от пламени вокруг. Мне никогда здесь не удавалось выйти за пределы этой ограниченности. А в последнее время именно к этому и стремлюсь разрушить рамки. Я признаю, что они есть, но они должны нарушаться.
В данном случае границы были необходимы. Настроение было такое – отграничиться – спрятаться от ответственности перед ближними своими в глобальном – народном смысле этого слова. Так было и у пророка Йешаяѓу (Исайи)...
– Но почему Вам захотелось отграничиться – ведь только что была эйфория?
– В 82-86 гг. я активно занимался борьбой советских евреев и был очень недоволен отношением израильского общества.
– От кого было желание отгородиться?
– От тех евреев, которые застряли в Союзе, и от израильского истеблишмента, который хотел давать указания. Я солидаризировался с теми, кто остался в России – считал себя обязанным. Мой выезд был вещью странной и неожиданной. Есть теория, что я получил визу благодаря моим лекциям на Еврейском Семинаре. Действительно, из четырех лекторов в течение года были выпущены трое. По другой версии – это была бюрократическая случайность. Еврейский Семинар был создан в Ленинграде в 1979 году. Я успел прочесть несколько лекций, среди которых были «Еврейские пророки и ценности современности», «Великое восстание», «О евреях-отступниках»...
– То есть речь шла о национальной самоидентификации в философском смысле этого слова?
– Скорее в этическом. С этой точки зрения мне очень важна одна из моих ранних израильских работ «Жертвоприношение Ицхака».
И знаю Я теперь, что ты богобоязнен и не пожалел единственного сына для меня»
Берейшит, 22
Только здесь я понял: Авраам и Ицхак в момент жертвоприношения принадлежали к двум мирам – земному и небесному. Оба были готовы в этот момент соприкосновения потока небесного времени с земным, к жертвоприношению.
– В современной израильской культуре этот момент интерпретируется как предательство отцом сына, например у Ханоха Левина, Нисима Алони.
– Я не приемлю этого. Для меня важно в «Акедат Ицхак» единство земного и небесного, готовность выполнять Его волю. Все эти модернистские толкования основаны на наивном желании выкинуть Бога из Танаха и заменить его человеческими ассоциациями. На мой взгляд, это не работает.
В этом смысле для меня образец Мартин Бубер, который сочетал идеи гуманизма с огромной религиозностью. Пророк Миха у меня – это несколько модифицированный портрет Мартина Бубера. «Пусть убьет он меня – не буду молчать! Только бы пути мои защитить перед лицом Бога!» («Йов» – 13) Для меня это очень важная особенность иудаизма.
Один из далеко не главных мудрецов, современник Йешаяѓу и предшественник Иермияѓу, мудрец Миха оказался провидцем в том, что истина в сердце – зеркале Божьем:
Сказано тебе, человек, что добро и что Г-сподь требует от тебя: только вершить правосудие, и любить милосердие, и скромно ходить пред Б-гом твоим. (Миха-6:8)
Эти слова в 720 году до нашей эры стали этической заповедью еврейского учения. Позже их повторит Гилель (110 до н.э.-7г. н.э.): Что неприятно тебе, не делай своему ближнему. Всё остальное комментарий». Спустя ещё сто лет Рабби Акива (40 г. до н.э.-137 г. н.э.) учил: «Люби ближнего своего как самого себя, вот главный принцип Торы»
Суть экзистального мироощущения еврея в новое время наиболее точно выразил Мартин Бубер, учившийся в Вене, Цюрихе, Берлине, Лейпциге. С 1938-1951 – профессор Иерусалимского университета, в 1960-1962 – первый президент Академии Наук Израиля.
Иудаизм – единство с Богом на земле, между человеком и общиной, осознание себя в другом как в себе, ощущение каждого как частицы глобального текста – вот, что внес Бубер вслед за предшественниками, обозначив логическое рациональное восхождение к Богу, как неизбежное для еврея нового времени.
«Народ Израиля переживает историю как откровение и откровение как историю» – произнес он во Франкфуртском университете в 1934 в своей речи «Еврей в мире» перед эмиграцией из фашистской Германии. Он, как и пророки, предвидел необходимость еврейского пробуждения, отрезвления от конформизма и ассимиляции. В своих книгах «Философия диалога», «Образы Добра и Зла», «Я и Ты», «Хасидские предания», «Два образа веры» ...он утверждал актуальность диалога Я и Ты, как со Бытия личностей, дающего духовное озарение. Он доказал что в ранней истории христианства произошёл отход от библейской веры-доверия (эмуна) к греческой вере-знанию, как уверенности в информации (пистис)... Катастрофа – предупреждение о движении к первоначалу. Наше время ренессанса. «Тот, кто всем существом выходит к своему Ты..., находит Того, Кого невозможно искать...» «Мир не божественная игра, а божественная судьба. В том, что есть мир, человек, ты и я – во всем этом есть божественный смысл», – писал Мартин Бубер в книге «Два образа веры».
Миха – 7
Однако чем больше я вглядывалась в изображение пророка Михи, который по словам художника буберовский «модифицированный портрет», тем больше я убеждалась, что это автопортрет самого Льва Утевского. Та же корона волос, тот же вытянутый высокий лоб, те же глубоко посаженные глаза, те же тяжело нависшие брови... Их объединяет лишь универсальный безапелляционный проницательный взгляд мыслителя, знающего истину о том, кто на него смотрит в этот миг. Дрожь пробирает, если вглядываться, ибо узнаваемый реальный человек рядом и всегда обворожительно улыбается, как бы зная нашу слабость и потому смягчая – заземляя напряжение духовного электричества...
***
– Но я спрашиваю не о содержании, а о форме. Что в ней от иудаизма? Пламя ведь у вас в последних работах черное. Это уже не свет в ночи, а сжигающая молния...
– Ну и что! Важно противостояние. Здесь и страх и надежда и твердое противостояние. Идея диалога с Богом, при котором Он должен дать ответ.
Черное пламя – не уничтожающее. Это стремление ввысь. Господь создал Свет и Тьму. Темнота тоже создание Божье. А мы используем и то и другое для того, чтобы выразить наши чувства. Я желаю получить ответ. И вот он:
«Очищаю тебя огнем, но не как серебро, а в горниле страданий!»
Исайя – 48
В 2001 мы приехали в Гило, и по нам стали стрелять. Я нарисовал черные птицы на красно оранжевом фоне. Пламя здесь символическое. Черные языки – взмахи крыльев – это полет. Противостояние реальному пламени.
«Восстань, Господь, и рассеются враги твои!»
Числа – 10
Живопись цветом, графикой, ивритским словом – все складывается в образ силы самого творца, черпающего спокойствие в понимании глобального смысла происходящего.
Его экспрессионистские абстракции воинственны и мужественны – каждая из них благословение этических ценностей иудаизма. Его стилистика завораживает, ибо его интеллектуальные визуалии многофункциональны – каждый раз вызывают бесконечные противоречивые ассоциации, как бы провоцируя на спор, на бой с сомнениями, слабостями и страхами, требуя рационального диалога на равных без снисхождения на обстоятельства.
В истории живописи Лев Утевский – прямой продолжатель европейского экспрессионизма 20-30 гг., объявленного нацистами «дегенеративным искусством». Среди избранных им учителей – Эмиль Нольде, Кете Кольвиц и Бронислав Лемке. Первый вдохновил его своей гравюрой «Пророк» 1919г.
Эмиль Нольде «Пророк» 1919
– Мне понравились в этой работе лаконичность, выражение тех чувств, которые есть в еврейских пророках. Ведь они буквально раздираемы между божественным посланием (которое само по себе может разодрать душу) и сочувствием к человеку. И тревога не покидает... Все это я увидел у Нольде... И хотя в 1929 он стал нацистом, они все равно объявили его «дегенеративным», запретили творить (он рисовал втайне) и приходили проверять, сухие ли его кисти!..
Кете Кольвиц отличает накал протеста через контрастный рисунок и скульптуру.
А Бронислав Лемке – лучшее, что я видел на темы Катастрофы и еврейского героизма.
С рассыпающихся страниц альбома Бронислава Лемке, не упомянутого нигде – ни в одной библиотеке, ни в Интернете, – на меня смотрели потрясенные, как люди, дома, сквозь кирпичи которых проглядывали возмущенные умные глаза во всю стену. Сюрреалистический образ несогласного с фашистским порядком еврейского гетто...
***
– Но у Вас же нет темы Катастрофы...
– Тема Катастрофы не сводится к тому, что произошло в ХХ веке. Катастрофы происходили и раньше. В книге пророка «Цфания» есть описания. Исайя предсказывал уничтожение девяти десятых народа. И это сбылось. Катастрофа является постоянной темой еврейской истории. А у Лемке я нашел сочетание конкретики и абстракции, страха и противостояния ему...
Это духовное противостояние варьируется с годами в творчестве Утевского как визуальное размышление об иудейской судьбе. Оно складывается в концептуальную книгу, где каждый лист – знак личной тревоги, эмоциональный шифр бытия. Впереди новые работы, которыми он иллюстрирует свои философские лекции. Как и в годы подполья, он продолжает примагничивать на вечерах в Иерусалимской библиотеке всех, кто болен осознанием своей национальной идентичности. Одна из сильнейших его последних публикаций «Злоупотребление венцом Торы», посвящена истокам религиозного экстремизма, оправдывающего насилие над ближними: евреев над евреями...
На обложке огненная вариация еще российской черно-белой картины, где лоб пророка перерастает в корабль агрессивных дураков, ведущих в бездну... И горят на лике буквы: «Горе строящему крепость кровью...» Картина – визуальный взрыв...
Хаваккук 2-12
– Среди старых мастеров мне нравятся Рембрандт и Эль Греко. Им удалось выразить то, что мне бы хотелось. Рембрандт – чувство красоты мира, величие небесного света. А Эль Греко – ощущение тревоги. Люблю его «Гроза над Толедо». Жизнь тревожная. За все надо тревожиться...
***
Его заботу о духовном здоровье как условия выживания Израиля далеко не все слышат. Его ненавязчивый голос, как чистая музыка, заглушаем более громкими незнающими новыми голосами. «Я готов к благородному поражению», – прорвалось у него однажды сквозь ироничную улыбку. Однако в 2000, выйдя на пенсию, он нарисовал самодостаточное: на красном – золотые блики пламени, с уходящими ввысь блистающими буквами:
Во времена печали укрепи свое сердце.
И если стоишь на пороге гибели, знай,
Гаснущей свече – вспышка!
Шмуэль Ха Нагид (993-1056)
Метаморфозы огня на философских визуалиях Льва Утевского – знак не только пророческой легенды нашего исхода, но и свидетельство несгораемой еврейской культуры, не уничтоженной в огне Катастрофы. Жизненный путь и творчество Льва Утевского – подтверждение возрождения экспрессивного иудейского наследия предвоенной Европы. И его юмор, ирония и беспокойная художественная мысль до сих пор как искры излучают свет.. 31 марта в иерусалимской библиотеке он приглашает на свою очередную лекцию из цикла «Евреи в расколотом мире» ...На флайере снова горит огонь...
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #4(174) апрель 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=174
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer4/Zareckaja1.php
