Слово обсуждающих
Светлана Смирнова:
Прочитала повесть Кудашева. Мне было очень неприятно её читать. Что за тема? Трупы, тление... Не для слабонервных. Эта проблема, может быть, имеет какое-то узкопрофессиональное значение. Но остальным людям это знать ни к чему.
Название дано неправильно. Оно не отражает сути содержания. Безграмотность врачей, взяточничество в мединститутах – короткая боковая линия в повести.
В общем, хочется всё, что прочитала, поскорее забыть.
Начинается повесть загадочно и многозначительно: «Я сейчас уже точно не помню, что меня завело в тот уголок библиотеки...».
Далее автор нам поведал о старинной таинственной книге. Но по нашим спинам уже пробегал нехороший холодок... И не зря!
Вот он, труп, сидящий в студенческой аудитории как ни в чём не бывало.
Далее все мысли героя вертятся вокруг этого трупа, он исследует его жизнь, Отыскивает его домашний телефон, посещает его квартиру. И в конечном итоге выясняется, что далеко ходить не надо было. Этот умерший человек работал в мединституте, в который герой повести поступал, где все знали его папу, видного хирурга.
А папа, в свою очередь, знал всех работников этого института. В том числе и этого умершего человека, которого автор называет по ходу повествования не иначе как «труп». Этот человек, Имбирцев, нашёл способ, как остановить процесс тления трупов. Скажите, для чего это надо и кому это интересно? Что за такая научная проблема «законы тления»? Кому это надо?
Ну, и ещё по мелочи. Автор намекает, что он является потомком рода французского врача Тремойе. А описывает чисто башкирский быт, обустраиваемый бабушкой героя...
Александр Иликаев:
Я с большим удовольствием прочитал повесть. Сюжет ее прост. Главный герой, студент-медик, а по совместительству библиофил, в силу обстоятельств оказался причастным к раскрытию тайны египетского бальзамирования. Рецепт обнаружился не где-то в Париже, а в Уфе.
Творение г-на Кудашева поразило меня наивностью – и поэтому теплотой. Как мы устали от холодных повествований! А тут все сразу! Студенческая молодость, узнаваемые места Уфы, которые даже замшелый москвич, заглянув в статью Википедии «Уфа», прочтет сразу. Но для нас, уфацентристов, добавочное наслаждение купаться в подробностях. Тут и «канатная дорога, что в Ёшкином лесу», и сладкозвучнейший кинотеатр «Мать»...
Впрочем, для современного читателя, особенно рожденного в 80-е, я уже не говорю о 90-х, многие фокусы г-на Кудашева пропадут втуне. Дядя Миша, мороженщик, который торговал мороженым на «Торговой площади», – персонаж скорее городских легенд, вроде «истории о первых голландских градоначальниках Нью-Йорка».
Зацикленность на себе любимом сыграла очередную злую шутку с уфимским автором. Г-н Кудашев живописал свою молодость. Нет, мы в любом случае живописуем себя, даже если пытаемся залезть в шкуру бездомной собаки, эмбриона, однако, господа, надо же знать меру! Я понимаю, что автор пытается проложить мостик между Уфой девятнадцатого века и Уфой двадцатого (двадцать первый – отсутствует; все реалии – максимум начала нулевых, которые не есть по определению... – включая рынок напротив тогдашнего универмага «Уфа»), но нельзя же так тупо не интересоваться, что современно людям, моложе тебя хотя бы лет на 10!
Кстати, упрек по части сюжета. Г-н Кудашев, честь ему и хвала, взялся за историю, с завязкой, развитием, кульминацией, лживой кульминацией и настоящей кульминацией-развязкой, но, как всякий фабулист (не стилист, честно, не упрек это, скорее похвала!), не смог избежать психологических недостоверностей. Г-ну автору так нужна была тема голубей? Ну, вот он и «забросил» ходячий труп, Имбирцева, в мансарду. Но что-то я не припомню плакатов с надписью «Продается!» в окнах этажей выше первого. То есть это ляп. Но я его отметил, поскольку читал с маркером. Допускаю, что обычный потребитель печатной продукции пропустит эту неизбежную условность.
Теперь главное. Артуру удалось проникнуть в душу, задеть за живое. Как ругали англо-американскую экранизацию «Евгения Онегина» за несоответствие музыкального сопровождения времени. Мол, при чем здесь в финале вальс «На сопках Маньчжурии»? А адюльтер Татьяны! Она ведь накануне официозного «но я другому отдана…» приходит в постель Онегина! Да, имя дико. Но слух ласкает нам оно. Пушкин сам простудился, ночуя под дверями проститутки. И Наталья, будучи ангелом небесным, прости, Господи, прости, Александр Сергеевич, флиртовала (я тебя, гений наш, понимаю!). Онегин в финале – мегалузер. Как Россия.
Это ужас любого мужчины, страны, которые всю жизнь мнили и добились-таки невообразимого, но... его, их приговорили к вечной смерти. Помните, что сказал, к горечи нашей, Чаадаев?..
Когда ты прочитываешь последние торопливые страницы повести, ты думаешь: «Ужели все? Ужели все высшие цели, проявления человеческого, не только русского, в сущности, гения только для того, чтобы сохранить... труп?
Но разве всю жизнь каждый из нас не хранит трупы, воображаемые и подлинные?! Разве мы, с самого своего
Сергей Круль:
Психологически выверена, почти детективный сюжет, крепкий слог, и при всем этом узнаваемые места – Ильинская, Соборная, Инвалидка (читай – Лазаретная, то есть Ленина), Нагимовский (Ушаковский) парк, Серая (Белая) речка. Читается с интересом, увлекательно, разве только многовато специальных медицинских терминов, но это и придает повести особый смысл. В памяти невольно вплывают «Кортик», «Два капитана», классика советского жанра. Артур Кудашев написал хорошую, добротную повесть, и спасибо ему за это!
Вадим Богданов:
Я искренне завидую и восхищаюсь такими авторами – их совершенно девственному и незамутненному сознанию. И не было ни до них, ни одновременно с ними никого. Никого, с кем могут невольно сравнить их труды, на кого они сами могли бы равняться, чьи приемы могли бы использовать, что-то, может быть, сплагиатить, но со вкусом и незаметно. Нет. Они – явление сами по себе! Задумывался ли автор о том, что он скажет читателю? Артур Кудашев, к вам обращаюсь, – ответьте мне, дураку!
То, о чем вы пишете, ново, оригинально, меняет что-то в мире, сообщает какие-то неизвестные факты, раскрывает чувства, образы, переживания? Об этом никто раньше не писал – или писал не так, хуже, менее полно, подавал с другой стороны или под иным соусом? В чем ваша новизна, оригинальность, талантливость, гениальность – в форме, содержании, сюжете, стиле? В чем?
Хорошо. Начнем по беспорядку и вразброс.
Язык. На всю повесть я встретил только один более-менее «образный» образ – Венера, яркая, как дырочка в простыне. Оригинально. Видимо, простыня была черная (от долгого употребления или по невинным причудам владельца оной) и ее рассматривали на свет в поиске оных же дырок. Образ не очевидный, но ладно бы с ним, но этот образ ОДИН. Один на всю повесть!
Может ли текст принадлежать к художественной литературе, если в нем нет ничего художественного? Из богатейшего арсенала русского языка и литературы автор не использует практически ничего. А если и использует, то настолько бедно и бледно, что все художества просто теряются на общем фоне бедного и бледного текста.
Язык автора не аскетичен – он убог.
Даже когда автор описывает любимые места, он недалеко отходит по выразительности от сочинений по литературе учеников седьмого класса.
Длинноты. Автор любовно и пространно описывает кое-что, нечто и что-то. Но зачем? Я уже не спрашиваю как. Какое отношение все эти описания имеют к сюжету? Может быть, они создают настроение? Какое? Для чего? Я не знаю ответов. А знает ли их автор?
Жанр. Детектив? Приметы присутствуют, но для опознания их явно недостаточно.
Может быть, это произведение – фельетон, обличающий лжеврачей, карьеристов, мздоимцев от медицины, обличающий милицию, наконец?
Автор ностальгирует по ушедшей молодости, бродит во вневременном пространстве по любимым улочкам и дворикам, вспоминает с любовью бабушку, папу, маму, родной дом. Все это прекрасно и мило, но очень слабо связано с основным сюжетом.
Жанр настолько размазан, что его просто нет.
Компоновка. Сюжетная линия и прочее. Сюжет совершенно линеен. То есть абсолютно. Более того, пройдя разные перипетии, раскрыв тайны и разрешив загадки, герой встречается с человеком, который рассказывает ему про все эти уже раскрытые тайны. Автор не умеет использовать в сюжете даже то, что сам придумал. Ну зачем он привел кучу историй про приведения? Можно было ожидать, что он как-то обыграет их. Напугает читателя, заставит понервничать. Сделает свою повесть чуть интереснее. Но нет. Зачем? Ведь нам и так страшно.
Наивность. Детская. Ход с дачей взятки, например. Опер передает взятку при свидетеле глухо упакованной и переклеенной. Танкист знать не знает, что в пакете, и Борода тоже не знает. Он даже не распаковал пакет, как подсадной опер дал сигнал к захвату. К слову, меченые купюры должны пометить руки взяткодателя и взяточника, а не только ментовскую упаковку. На суде герой как свидетель разобьет все обвинения против Бороды и Танкиста. А ментам их начальство шею намылит за такую топорную работу. Обязательно намылит.
Расшифровка манускрипта. Профессор был, видимо, действительно не в себе, потому что он переводил (внимание!) с коптского на коптский! Это главный герой умудрился перевести все на русский. Не верите? Процитирую:
«– А вот это вряд ли, – возразил Стрижов. – Старик вёл свои записи на непонятном тарабарском языке.
Я почувствовал себя хозяином положения и позволил себе усмехнуться.
– Тарабарский язык на поверку является коптским, Тимур Тимурович. Я так понимаю, что Имбирцев смог перевести старинные коптские, то есть египетские, манускрипты по бальзамированию. Мне только непонятно, откуда они у него.
(…)
– Ты уже и об этом знаешь? Молодец. Слушай, а ты действительно разгадал его рецептуру?
Я вытащил из нагрудного кармана блокнот со своими “коптскими” записями.
– Вот копия его записи. То, что лежало у него на столе под стеклом. А вот мой вольный перевод».
И, что удивительно, используя тот же материал, что и профессор, герой сделал за несколько дней то, на что у профессора ушло полжизни.
Подобные ляпы и нелепости в повести можно привести еще, но хватит с нас.
Персонажи. Чудак профессор – человек, которого автор представляет нам как положительного. На самом деле он предстает перед нами банальным беспардонным вором и тщеславным эгоистом. Он украл древние манускрипты и нелегально вывез в СССР исторические ценности, принадлежащие государству Египет. К слову сказать, в период строительства Асуанской плотины работала целая комиссия по сохранению исторических ценностей. Но проф не сдал свои находки историкам, а прикарманил их. При этом он не только не внес свою лепту в развитие науки, но и на много лет затормозил его. Ведь если бы манускрипты сразу попали в руки историков, их давно бы уже расшифровали и использовали в медицине. Но нет, он так хотел славы, да к тому же еще и мелкой мести (это я про то, как он подкинул собственный труп на экзамен).
Злодей Борода. За всю повесть не сделал ничего злодейского. Наоборот – спрятался от взяткодателей на даче, да и там пострадал от произвола милиции. По непонятной для читателя причине Бороду все поливают грязью – абсолютно голословно. Автор не вывел ни одного действительно пострадавшего от Бороды персонажа, не показал ни одного подлого поступка. Читатель должен просто поверить автору на слово – Борода подлец.
Зарубленная диссертация. Вопрос – в каком возрасте защищался гениальный профессор, что его диссер смог зарубить относительно молодой Борода? Ведь Бороде по сюжету лет пятьдесят. А проф глубокий старец. Как-то все сомнительно и натянуто получается.
Танкист. Самый живой и симпатичный персонаж (потому что единственно действующий). Но даже при этом и он, и остальные – просто картонные куклы: без характеров, индивидуальной речи, без поступков.
Главный герой. Боже, мальчик семнадцати лет, который слушает бабушку, носит тапочки, рассказывает обо всем папе, никогда не полезет… ну, никуда он не полезет, кроме библиотеки. Не верится в этого героя.
Юмор. Его нет. Единственная попытка пошутить – связка АПЕРАЦИЯ ОППЕНДИЦИТ. А ведь остроумие – признак ума, есть такая сентенция.
Теперь о хорошем. При всем при том повесть воспринимается цельно. Автор последователен, его стиль выдержан. Это стиль без стиля. Повествование. И это хорошо. Хорошо, что автор не берется за то, что ему не по силам. Не пытается умничать, стилизоваться, выделываться под кого-то или подо что-то, выпендриваться словесами, так сказать.
Здесь нет противоречия с тем, что я сказал ранее, – язык автора беден, это плохо, но естественен, это хорошо. Не владеет автор литературным лобзиком – берет инструмент по мастерству – топорик.
Автор скромен, и это прекрасно! Если убрать ляпы, чуть подправить сюжет, переписать концовку и выправить это нелепое морализаторство в финале (сделать его изящнее), то получится хорошая повесть для среднего школьного возраста. Трилогия о Кроше Рыбакова – вот на что стоило равняться автору при написании своего творения. Ну или, написав, сравнить и сделать выводы.
Закончу, чем начал. В нечестную «угадайку» можно гарантированно выиграть, если указать на любой кулак водящего и сказать: вот здесь конфеты нет!
Водящий вынужден будет открыть кулак – и он окажется пуст. Второй кулак он, естественно, не покажет, чтобы не быть изобличенным и побитым.
Так вот – в этой прозе пустота. Но пустота не великая и страшная, а мелкая и неинтересная. Кто-то из читателей поймет это с первой страницы, кто-то с последней, а кто-то не поймет никогда. Но даже целая армия непритязательных читателей никак не сделает повесть лучше. Не заполнит ее пустоту.
Дорогие авторы! Давайте не будем гонять заведомо пустой кулак, пусть даже и вызывая бесплодное удовлетворение у себя и части читательской аудитории!
Пусть в каждом кулаке будет ваша конфетка, и читатель угадает-распробует ее с первого раза.
Читателю это понравится! Я думаю так.
Вадим Султанов:
Не очень внимательно прочитав повесть А. Кудашева «Аперация “Оппендицит”», единственное, что я могу утверждать как автор, читатель и в меру придирчивый критик, – перед нами интеллектуальный бестселлер регионального масштаба.
А может быть, масштабом и покрупнее, но мне это ввиду географической близости к автору повести не так очевидно.
Однако предупреждаю: некоторая сухость текста, излишняя добросовестность в деталях, чрезвычайная (я бы сказал – медицинская) скрупулезность в выстраивании сюжета может оттолкнуть читателя.
Автор, добавьте водички! Слез, переживаний, убийства! При этом хотя смерть в повести и присутствует, она скорее элемент умственной игры, некий пазл, который встает на место в нужное время и в нужном порядке.
Умело выстроив сюжет, автор интригует читателя детективной линией повествования. Становится интересно: а что будет дальше, как юноша, готовящийся к поступлению на медицинский факультет, – главный герой повести – сможет выйти из той или иной ситуации. При этом живописные детали вроде старинного ученого, коптского языка и древнего рецепта мумифицирования служат связующими звеньями рассказа. Рассказ же состоит в том, что… Но лучше почитать. Удовольствия будет гораздо больше.
Это о плюсах повести. При их подавляющем преимуществе имеются также и минусы.
Относительно недавно в блистательном нашем республиканском журнале «Бельские просторы» происходило обсуждение рассказа Всеволода Глуховцева «Письмо». При всех его недостатках, которых, по моему скромному мнению, больше, чем достоинств (недостатки «Письма» в произвольном порядке: раздерганность, вульгарность некоторых выражений и общий алкоголический настрой), в них есть то, что делает искусство искусством, – чувства, переживания, человеческая боль, переплавленная в слова.
В повести А. Кудашева этого нет. Понятно это становится с первых же строк. И я вовсе не считаю, что главный герой не прорисован или второстепенные персонажи безлики, – как раз наоборот. Перед нами скорее алгебраическая теорема, доказыванием которой занят автор и к решению которой он вполне себе успешно приходит в конце повести.
Однако, по моему непрофессиональному и некомпетентному мнению, искусства это касается мало.
При этом, как работа в детективном жанре с интересной идеей и сочными деталями, она вполне имеет право на существование. В конце концов, Честертон вдохновил же Борхеса на написание пары рассказов. Так и А. Кудашев тоже кого-нибудь когда-нибудь вдохновит.
Игорь Фролов:
Кудашев – из тех прозаиков, стиль которых я называю минимализмом. Минимум тропов, попытка перенести мир на бумагу если не под копирку, то по возможности без образной иероглифики. Поэтому – и не только мне – бросилось в глаза единственное, невесть как затесавшееся сравнение утренней звезды с дыркой в простыне. Поскольку мы, разбирая тексты друг друга, по ходу разборок еще и учимся, то на этом примере не грех остановиться. Сравнение в художественном тексте служит не для удивления читателя, тем более не для озадачивания его. Мы строим эти маленькие уравнения типа «губы-вишня» (но, заметьте, не наоборот, тут особая арифметика»), чтобы как раз быстро, мгновенно, через другой – известный нам! – предмет определить качества предмета искомого. Губы сразу получают целый набор – цвет, полноту, мягкость, сладость, – притом, что мы их не перечисляли. Сравнение – такой элемент текста, который резко повышает скорость и объем передаваемой информации, учитывая опыт воспринимающего устройства, т. е. мозга читателя. От мгновенного узнавания сравнительного образа и зависит мгновенность восприятия и эмоционально-интеллектуальной (эстетической) реакции. Но сравнение Венеры с дыркой в простыне озадачивает читателя, останавливает его и заставляет расшифровывать образ – черна ли простыня, подсвечена ли она с той стороны, что за дырка, нет ли связи через имя планеты с какими-то нецензурными действиями и пр. Есть и мысль, что таким бросившимся в глаза образом автор хотел намекнуть на что-то, но развития она не получает.
Что касается общего, то повесть оставила двойственное ощущение. Причем эти два ощущения располагаются во времени последовательно – первое возникает в начале, усиливается к середине и начинает вытесняться вторым. Входишь в повесть медленно и с удовольствием. Завязывается мистический детектив – на фоне жизни абитуриента, – с книгами, бабушкой и, главное, с родным городом. Быстро понимаешь, что кудашевский Арск с его улицами, названными исконными именами, парком с памятником, которого давно нет (я удивился, что нет летнего театра) и даже дядей Мишей-мороженщиком, который сосуществует с Макдоналдсом на месте «Детского мира», – это город, собранный из вещей разных времен, как город вне времени. С одной стороны, это хорошо, с другой – отдает неким краеведением. Мне, к примеру, трудно ориентироваться в старой топонимике Уфы, и этот постоянный перевод тех названий в родные меня, опять же, тормозит и временами раздражает, – мальчик-то рос не на брусчатых или глинистых в лошадином навозе улочках губернского городка, так зачем те имена при современной архитектуре?
С мистическим детективом как-то тоже не срослось – ожидание было высоким, завязка с трупом в аудитории и коптским языком развязалась непонятно как, даже как-то случайно, от слабости, как шнурок на ботинке. Я ждал по крайней мере оживающих в институтском морге (сам студентом заглядывал в ту форточку, из которой тянуло формалином) трупов или мумий, но все кончилось смертью старого человека, который употреблял внутрь составленное по египетскому рецепту снадобье, от которого его будущий труп тление быстро не возьмет. Говорят, сегодня в Америке уже хоронят в картонных гробах, потому что прококаколенные, профастфуженные мертвецы перестали разлагаться. А тут – повесть о таинственном снадобье... Кстати, а что дальше стало с трупом смотрителя? Тут, видимо, и искаженно-старые имена улиц в строку – город-память нетленен...
И все же как-то мелко, зная час своей смерти, использовать это величайшее знание, чтобы прибежать умирать в аудиторию, где твой враг будет принимать экзамен, тем подложив ему, извините, свинью. Неужели не защищенная когда-то диссертация стоила того, чтобы бросить на алтарь мести свою жизнь?
Не говорю про такие мелочи, как милицейские подставы предполагаемого взяточника препода через ничего не подозревающего студента, – так с помощью одного свертка с деньгами можно пересажать весь ангельский рой во главе с его начальником, не то что смертных.
Вот и сложилось по прочтении впечатление, что главным героем является быт героя-рассказчика, – город, кухня, где хозяйничает добрая бабушка, интерьеры мединститута. Сюжетный же рисунок, начатый уверенно, в конце не только расплылся, но и ослабел именно сюжетно почти до нуля, – так и хочется развернуть его задом наперед, от слабости к силе.
К повести, как к конструкции более объемной и многоэлементной в сравнении с рассказом, нужно относиться с большей проверочной ответственностью, – то, что где-то началось, должно закончиться, все линии должны быть увязаны, оправданы общим замыслом и оправдывать его. Видимо, для вещей больше рассказа нужно по-иному рассчитывать дыхание, распределять силы так, чтобы не терять интереса к тексту по мере продвижения к его концу.
Салават Вахитов:
…Повесть замечательная, всем рекомендую, потому что в мире мало людей, которые умеют истории придумывать.
Артур, убери из своего текста «очень», «уже» и «ещё». Ты же штудировал стилистику, это, как правило, хотя и не всегда, лишние слова. И вот я тебе сделаю удар под дых, прислушайся к Фролову, он же даёт дельные советы. У тебя есть эпитеты, определения, не знаю, как назвать, которые совершенно ничего не дают для восприятия читателю, потому что… сами слова эти истрепались, они обыденны. «Уже взошла Венера, яркая, как дырочка в простыне». Ну как может быть ночь в простыне?! Она же белая (простыня)! Или я не прав?
И ещё: ты же сам (подчеркиваю – сам!) раскрыл в двух словах идею, о которой хотел сказать целым произведением. А читатель, он же не дурак, хочет сам понять эту мысль. Так дай ему возможность! Или ничего не пиши, скажи два слова – и всё.
И ещё, Артур! Пожалуйста, не обижайся, я пишу такие откровенные вещи только людям, которых люблю. И талантливым! Улыбаюсь тебе (прости, что всенародно). А вдруг кому-то поможет, что-то подскажет, направит?
Гамбургский счёт – он такой, неприятный…
Всеволод Глуховцев:
Я вообще неравнодушен к избранному Кудашевым жанру: детективу с элементами мистики. Очень мне нравятся такие вещи, где с самым обычным человеком посреди самой рядовой жизни вдруг начинает твориться нечто загадочно-необъяснимое; для умелого автора-остросюжетника эта фабула, имхо, самая урожайная: увлечь читателя в лабиринт тайн, которые потом можно разрешить как душа пожелает, – исключительно выигрышная авторская позиция. Не раз читал подобные работы опытных детективщиков, не самых, понятно, великих писателей, – и шло влет, не оторвешься. И вот вопрос: насколько это удалось нашему фигуранту?..
И удалось, и не удалось. Повесть написана добротно, интрига есть, язык внятный, ясный, без ненужных выкрутасов, иногда с отличными метафорическими находками. Словом, читал не без удовольствия и прочел в один присест. Однако...
Однако кое-что разочаровало. Прежде всего – для настоящей остросюжетики текст вяловат, пружина интриги закручена слабее, чем надо, напряжение по ходу почти не растет – все так одинаково ровненько, хотя кульминация есть... и слишком уж скоро все выдохлось. Книге не хватило объема, чтобы уж полностью погрузить читателя в среду, – притом, что, повторюсь, стиль вполне динамичен, да что там – профессионален, чувствуется литератор, исписавший не один десяток п. л. Но с драйвом он недотянул.
Также показались «ненагруженными» несколько служебных персонажей (конкретно Эмма Николаевна, Ирина Михайловна) – по уму либо совсем без них обойтись, либо усилить их сюжетные функции. Лишним выглядит и приснопамятный «уфацентризм», – понимаю, конечно, что это нечто авторское, но я смотрю только с точки зрения композиции.
Итак, резюме: вещь неплохая. Будь я редактор, я бы сказал автору так: усиль напряжение, запутай действие покруче, добавь мистических загадок – и тогда печатаем!
Юрий Горюхин:
Начну с того, что мне повесть однозначно понравилась. Я быстро втянулся в неспешное повествование и без напряжения, с интересом любопытного подростка ждал развязки сюжета. «Подростка» я упомянул не случайно, – задавая себе вопрос, какие литературные произведения вызывали у меня схожие ощущения, отвечал сам себе, что, наверное, лучшие вещи Рыбакова: «Кортик», «Бронзовая птица», «Последнее лето детства».
Но конкретно по тексту: перед нами крепкий детективный сюжет, простая, неэмоциональная лексика (никакой тебе аффектации, этих бесконечных сегодня сериальных заламываний рук) и безусловная, я бы даже сказал, познавательная правда жизни, – автор знает, о чем пишет. Прием, когда смешной анекдот для пущего эффекта надо рассказывать с постным лицом или детективную историю с убийствами, погоней, кладами, бесстрастными репликами Шерлока Холмса в обрамлении наивного недоумения добряка Ватсона, в данном случае действует почти безупречно. Легко вживаешься в образ флегматичного абитуриента-медика, которого так замечательно волнуют редкие книги, озадачивают нежданные трупы, захватывают тайны египетских манускриптов, но никак не тревожат длинноногие сверстницы в послушных летнему ветерку платьишках.
Определившись, что вещь удалась, перейдем к вышеупомянутому «почти», иначе какой это будет «Гамбургский счет»?
Первое. Автор, на мой взгляд, не должен изменять своему стилю. Если повествование ведется простым, аскетичным языком, то неожиданная метафора сбивает с ритма и заставляет вникнуть в ее смысл, мимо которого в другом случае проскочил бы.
«Уже взошла Венера, яркая, как дырочка в простыне». Я могу предположить, что персонаж в юношестве читал по ночам книжки под одеялом с фонариком в руках, и этот фонарик случайно оказался под простыней и теперь светит герою через дырочку, к чему-то призывая, возможно к подвигу. Если не фантазировать и не предполагать, то Венера в виде яркой черной дырочки на белом фоне может быть только на негативном снимке.
Сразу скажу, что таких «дырочек» немного, но взгляд все равно цепляется за них. Какие, к примеру, церкви, в которых хранились древние египетские рукописи, могли быть затоплены в долине Нила во время строительства Асуанской ГЭС? Автор, который достаточно точен в деталях и этим силен, должен быть внимателен к ним по всему тексту.
Второе. По поводу Арска, который как бы и есть наш родной город Уфа. Сколько читателей себе отмеривает писатель Артур Кудашев? Да, я (родившийся в Уфе и проживший в ней сорок шесть лет) с какого-то момента начинаю узнавать свой город: и знаменитого мороженщика дядю Мишу, и шутливо переименованные улицы, садовые кооперативы, и реку Белую, которая Серая. Но смогут ли это сделать те, кто не в теме? И главное: зачем нужен мифический Арск, кочующий из произведения в произведение писателя, когда есть настоящая Уфа? Для того чтобы кто-нибудь себя не опознал? Так параноики узнают себя и в Илиаде, и в Ветхом Завете. Соблазн создать свое собственное время-место-пространство, как у Фолкнера? Но зачем тогда отсылки к реальным улицам, домам и перекресткам? Впрочем, дело хозяйское, хочется – пожалуйста.
Третье. Наконец, то, что мне определенно не понравилось: название повести. После «Аперации “Оппендицит”» ждешь какой-нибудь не слишком высокого пошиба сатиры. Сатиры в повести нет, но есть расхожее назидание: «Бездарями же проще руководить. Теми, кто даже после окончания университета слово “аппендицит” пишет через букву “о”». Стоит ли говорить, что прямое, «в лоб» воспитание подрастающего поколения и без того работает на снижение художественного уровня, а когда отсылка к нему выводится в заглавие, то может вызвать отторжение еще на стадии чтения титульного листа. Был бы редактором этой повести, предложил бы название поменять.
Закончу тем, с чего начал, – повесть мне понравилась.
Слово обсужденного
Артур Кудашев:
Спасибо каждому прочитавшему и отозвавшемуся. По нашим временам это очень много (или уже много, дорогой Салават). Если я в этом тексте чего-то сделать не смог (или не могу сделать в принципе) – что тут скажешь, кроме «извините»? Давайте писать лучше. Ощутил ли я пользу? Психологическую – конечно. Кто-то одобрил – моя самооценка поднялась. Кто-то поругал – значит, голова моя не будет кружиться. По-любому хорошо. С точки зрения литературно-производственной мне ответить сложнее. С одной стороны, есть огрехи, ляпы и недостатки, которых я «изнутри» не видел. На них мне указали, учту, буду избегать их в будущем. С другой стороны, мне (да и любому другому автору) виднее, что есть правильно в рамках моего собственного «пути». И здесь винить меня можно только за непоследовательность. Что ж, её я тоже постараюсь избежать.
