К МАРКИЗЕ
Сонеты
РУШТЭНА ДЕ ГАВИНЬЕ
Перевод с шуадит
МАРКА ПОЛЫКОВСКОГО
СОНЕТЫ
РУШТЭНА ДЕ ГАВИНЬЕ
Время от времени, по делам или без оных, я бываю в Париже. Этот город я полюбил с первого приезда – лет пятнадцать тому назад, когда в ходу ещё были франки, а не евро, когда всё было много дешевле, а толпа прохожих на Елисейских полях не была черна от хиджабов...
Обычно, покончив с делами, обежав Лувр и ещё несколько музеев, пару последних дней я оставлял для наиприятнейшего занятия – похода по «блошиным» рынкам и рыскания по лоткам букинистов на набережной Сены. Они раскинулись по правому берегу от моста Мари до набережной Лувра, по левому – от набережной Турнель до набережной Вольтера. Праздный туристс-кий люд, как правило, довольствуется простенькими сувенирами, магнитными нашлёпками на холодильник или открыт-ками, которых тут превеликое множество. Встречаются среди них и раритеты прошлого-позапрошлого веков – с видами Парижа, а то и с эротическими сценами, трудно отличимыми от банальной порно-продукции. Но люди, знающие толк в книгах, надолго застревают у лотков с потрёпанным книжным «мусором», среди которого, если повезёт, можно откопать даже прижизненные издания классиков на всех мыслимых языках.
Так было и в тот приезд, несколько лет назад: окунувшись в безбрежное книжное море, я пребывал там уже часа три-четыре. Надежда на то, что удастся «выловить» нечто необычное, а то и уникальное, постепенно таяла, а посасы-вание под ложечкой напоминало о ближайшем кафе и, как вероятной альтернативе, – перспективе остаться без ужина.
И вот тут-то… Ах, как люблю я эти загадочные, просто-таки сказочные жизненные ситуации, когда оказываешь-ся в нужное время в нужном месте! И не просто оказываешься, но смотришь на мир широко открытыми глазами, способными уловить именно то, что надо. И не просто уловить, заметить, но воспри-нять адекватно и оценить правильно...
Итак, мой натренированный взгляд вдруг выхватил из груды беспорядочно сваленных томов книжицу небольшого формата, тоненькую (всего-то страниц двадцать пять), в весьма потрёпанном от времени переплёте.
Руки действовали почти автоматически – я схватил «добычу», дабы никто из рядом находившихся «книгокопателей» не смог меня опередить. Книга оказалась у меня в руках, и теперь можно было спокойно, ничего не опасаясь, рассмотреть её – и, по возможности, понять, что за редкость мне досталась.
Впрочем, я забегаю вперёд. Тогда ещё речи не могло идти о степени её ценности – в этом следовало разобраться. Да и «досталась» ли? Для начала книгу надо было купить.
С первого же взгляда стало понятно: издание очень давнее – изрядно потёртый ветхий переплёт имел проступающие кое-где следы золотого тиснения, ломкие листы пожелтели, а в отдельных местах даже тронуты жучком. И, что самое главное, открывалась книга не справа налево, а слева направо, текст же на её страницах был набран привычными израильтянину еврейскими буквами. Указания на год и место издания отсутствовали.
Приглядевшись к тексту, тут же заметил, что это не что иное, как стихи. Причём не просто стихи, а сонеты, состоящие, как и принято, из 14 строк и имеющие как французскую структуру (два четверостишия-катрена и два трёхстишия-терцета), так и английскую – три катрена и завершающее двустишие. Книга содержала двадцать сонетов – по одному на каждой странице.
Надо ли говорить о том, что во мне тут же взыграла страсть коллекционера! Ответ букиниста на вопрос о стоимости совершенно обескуражил: ведь мне-то самому было ясно, что в руках держу несомненную библиографическую редкость! Названную продавцом «смешную» цену заплатил не раздумывая.
Уже в гостинице пристальнее присмотрелся к тому, что купил на набережной Сены. Счастье, что знаком с еврейским алфавитом,– удалось прочи-тать имя автора сонетов: Руштэн де Гавинье. Имя этого поэта было мне незнакомо. Стало быть, предстояло разга-дать ещё и эту загадку – в дополнение ко многим другим, связанным с книгой. И самая главная из них – на каком же языке она написана? То, что не на иврите и не на идиш, было ясно с первого же взгляда. И не на ладино: хоть этим языком я и не владею, но много раз слышал его звучание, с которым явно не совпадало то, что удалось прочесть в книге.
На следующий день с утра (утро вечера мудренее!) возможный способ решения задачи пришёл на ум сам собой. Я решил переписать один из сонетов латинскими буквами – в надежде, что такая транс-литерация хоть что-нибудь да подскажет. Именно так и случилось! Некоторые слова оказались очень похожими на француз-ские и содержали явно выраженные романские корни. А некоторые были отмечены несомненными признаками ивритского их происхождения. И хоть большего мне, абсолютному дилетанту в романской лингвистике, выяснить не удалось, но и это тогда показалось немалым. По крайней мере, стало ясно, к кому следует обратиться за помощью или хотя бы за советом.
Среди моих парижских знакомых есть такие специалисты – знатоки языков и их диалектных разновидностей, на которых говорят (или говорили) во Франции. Предварительно созвонившись, отправил-ся в Сорбонну. Не стану подробно оста-навливаться на том, кто, как и в чём мне помог (всё это описано и с прилагаемыми благодарностями опубликовано в научной литературе), скажу лишь, что уже через день я знал, что сонеты написаны на одном из диалектов окситанского языка, а именно – на еврейско-провансальском, или языке шуадит.
Итак, язык сонетов был установлен. Дело за малым: выяснить, кто же он, этот Руштэн де Гавинье, что именно о нём известно (да и известно ли вообще), когда, в какие годы жил, написал ли что-нибудь ещё, какова его судьба? Как всегда, вопросов было больше, чем ответов.
До отъезда оставалась ещё пара дней, и за это время следовало успеть узнать как можно больше. Прежде всего, поехал на набережную Сены, в квартал Берси, где высятся напоминающие раскрытые книги четыре современные башни Национальной Библиотеки Франции, известной также как библиотека имени Франсуа Миттерана. В библиографичес-ком отделе навёл справки: уж там-то, надеялся, должны знать обо всех писате-лях, живших и творивших на территории Франции, обо всех книгах, когда-либо и кем-либо изданных и написанных на языках романской группы.
Увы... Ни в одном из каталогов, ни в одной из энциклопедий упоминаний имени Руштэна де Гавинье не нашёл. На кафедре гебраистики в Сорбонне, в Лувре – тот же результат.
Я отдавал себе отчёт в том, что немедленно на мои не самые простые вопросы даже специалисту ответить сложно. Потому оставил повсюду копии книги – благо, наличие копировальной техники это легко позволяет. Покинул Париж, получив на прощание заверения в том, что мне непременно сообщат о появлении каких бы то ни было новых сведений. Разумеется, им нельзя было не доверять: в научном мире такого рода обещаниями не разбрасываются.
На следующий день мой самолёт приземлился в аэропорту Бен-Гурион. Уладив первейшие дела и отдохнув после дороги, я поспешил в Еврейский универ-ситет в Иерусалиме. Там – уже знакомая картина: ни специалисты по еврейской филологии в кампусе Хар-ха-Цофим, ни библиографы Национальной библиотеки Израиля в кампусе Гиват-Рам – никто не смог ответить на интересующие меня вопросы. Но зато я познакомился со специалистом по еврейско-романским языкам. Оказалось, что языков этих немало: еврейско-португальский, сефард-ский (еврейско-испанский), он же – ладино, еврейско-арагонский, еврейско-каталанский, шуадит (еврейско-окситан-ский, или еврейско-провансальский), царфатский (еврейско-французский). А ещё еврейско-латинский, еврейско-итальянский…
На интересующем меня языке шуадит часть провансальских евреев, оказывает-ся, продолжала говорить и в XX веке (последний его носитель, писатель Арманд Люнель, умер совсем недавно – в 1977 году). Литература же на шуадит не слишком богата. Помимо популярной прозы, известны также некоторые традиционные религиозные тексты. Всё!
Потрясающе! О поэзии на шуадит никто не знает. По представлениям специалистов, её просто не существует. Её нет – и всё тут! И, тем не менее, вот она, маленькая книжечка, содержащая двадцать сонетов, написанных на шуадит, – у меня в руках! Это ли не настоящее открытие!
Договорившись со специалистом в области еврейско-романской филологии, я заручился его любезным согласием сделать для меня подстрочный перевод сонетов. В тот же день направил и запросы о нашем шуадитском поэте Руштэне де Гавинье во все возможные инстанции, могущие оказать мне авторитетную профессиональную помощь.
Через две недели подстрочник был готов. Двадцать сонетов, обращённых к Маркизе, к Прекрасной Даме, – образец куртуазной поэзии, воспевающей культ любви, рыцарское к ней отношение, и, вместе с тем, – не лишённое плотских устремлений. Сонет, пожалуй, наиболее совершенная форма, позволяющая в весьма ограниченное стихотворное пространство – всего-то 14 строк – заключить такое богатство чувств, какое не всегда способна вместить в себя и длиннющая баллада. Именно юг Франции, преимущественно Прованс (а шире – Окситания) – если и не родина, то один из основных очагов зарождения и развития сонета. Сонеты распевали трубадуры – и об этом пишет Руштэн де Гавинье:
Маркиза, я брожу, как трубадур,
Дорогами и тропами Прованса,
Слагаю в Вашу честь сонеты, стансы…
Несомненно, поэт был знаком с современной ему (и даже исторически более ранней) поэзией, знал сонеты знаменитых французов Жоашена дю Белле и Пьера Ронсара, Агриппы д’Обинье. Скорее всего, знал он и сонеты Шекспира... Однако эти мои рассуждения были, пусть и небезосновательными, но всё же – лишь гипотетическими. Как же всё обстояло в действительности?
Ответ на этот последний вопрос был получен довольно скоро. Пришёл он по электронной почте и, как это ни покажется странным, из Англии. Из Британского музея. Сотрудница отдела по обслуживанию клиентов написала: «Ни в Британской энциклопедии, ни в иных источниках, нам доступных, имя поэта Руштэна де Гавинье не обнаружено. Тем не менее, в одной из гасконских хроник XVI века значится некий мушкетёр Руфен де Гавинье, родившийся в Бордо в 1531 и казнённый в 1576 году. Подробности его жизни, к сожалению, неизвестны. Однако упомянуто, что этот самый Руфен де Гавинье был поэтом и издал при жизни несколько поэтических сборников. Более того, приведено некое четверостишие крамольного содержания, написанное им в ночь перед казнью».
К четверостишию в этих заметках ещё предстоит вернуться: написанное по-гасконски, оно было приложено к письму из Британского музея. Пока же стало известно, что, во-первых, поэт был мушкетёром, годы его жизни: 1531–1576. То, что, несмотря на некоторые отличия в написании имени, речь идёт об одном и том же человеке, сомнений не вызывало. Тем более, мне уже было известно, что еврейские буквы «самех», «шин» и «тав» в языке шуадит произносились как звук «f». Итак, Руштэн де Гавинье – мушкетёр (в XVI веке это – всего лишь солдат, вооружённый мушкетом). Скорее всего, имея благородное происхождение, был он не простым солдатом, а «ротным» – командиром над десятью мушкетёрами. Кстати, поэт – не первый еврей-мушкетёр. Портос из романов Александра Дюма имел прототипом мушкетёра Исаака де Порту из семьи еврейских беженцев из Португалии.
Как известно, в 1492 году Альгамбрским декретом евреи были изгнаны из Испании, Сардинии и Сицилии. В 1498-ом последний еврей покинул Португалию. В том же 1498 году евреи были официально изгнаны из южной Франции. Они покинули её, в большинстве рассеявшись и осев в Генуе и Германии. Тем не менее, в 1501 году южно-французское графство Конта-Венессен, находившееся под непосредст-венным контролем Папы, позволило жить своей небольшой еврейской общине вполне легально, хотя и в относительной изоляции. Более того, там нашли убежище некоторые изгнанники и марраны из Испании и Португалии. Языком этих евреев был шуадит, или еврейско-провансальский диалект окси-танского языка, на котором и написаны сонеты Руштэна де Гавинье.
В эти годы Франция вела множество войн – с Испанией, с Англией. Резня гугенотов в Васси датирована 1562 годом, а ночь с 23 на 24 августа 1572 года вошла в историю как Варфоломеевская ночь. Не исключено, что в этих событиях мог (должен был) принимать участие еврейский мушкетёр. И, скорее всего, именно так и было. Что с ним случилось, как и за что он был изгнан, установить, разумеется, невозможно. Известно только, (да и то – лишь из его стихов), что он довольно долго вёл бродяжническую жизнь, скитаясь по дорогам Валенсии, Нормандии, Лангедока, Бретани, не имея возможности вернуться в родную Гасконию.
Скитаюсь по бесчисленным дорогам
Луары ли, Нормандии – повсюду
Вина плеснут мне – подставляй посуду!
И так я жив и счёт веду порогам…
Мне стал постелью стог, а домом – дол.
Так писал он в одном из своих сонетов. И всё же ему, как видно, удалось ненадолго вернуться в Гасконь и навестить свою возлюбленную Маркизу:
Маркиза, незабвенные три дня
И три незабываемые ночи
Я пробыл с Вами. Боже, нету мочи
Скрываясь, снова гнать в Булонь коня.
Кто она, эта Маркиза, тоже, разумеется, неизвестно. Ни сам поэт, ни литературные источники не дают ответа на этот вопрос. Да и вряд ли стоит строить на сей счёт какие-либо предположения. Вполне достаточно того, что Руштэн де Гавинье её любил – и она отвечала ему взаимностью.
Можно выдвигать сколько угодно гипотез о событиях, ставших, в конце концов, причиной того, что поэт был схвачен и казнён. Что привело к этому: незаконное пребывание в Гасконии, противоправное поведение, стычки с реальными или мнимыми врагами, конфликт с властями – не так уж и важно. Тем более что ответа на этот вопрос, скорее всего, не найти.
В 1576 году Руштэн де Гавинье был казнён. В ночь перед казнью он написал четверостишие, которое я привожу в своём переводе без комментариев.
Склоняя свою голову над плахой,
Всех громогласно посылаю к чёрту,
А палачу кричу: «У, прядь,
Секи скорей, щербёна мать!»
Остаётся добавить только то, что для меня – огромная честь и не меньшее удовольствие представить на суд читате-ля выполненные мной переводы всех двадцати сонетов к Маркизе, написанных доселе неизвестным еврейско-окситанс-ким поэтом XVI века Руштэном де Гавинье.
Марк Полыковский
СОНЕТЫ
***
Маркиза, я от счастья сам не свой!
Вы были…Нет! Вы есть моя отрада,
И большего, поверьте, мне не надо,
А там… А там хоть в омут головой!
Ты отвернулась от меня, Гасконь,
Три года я скитаюсь по чужбинам,
Когда-то был тебе любимым сыном,
Теперь приютом стала мне Булонь.
Маркиза, незабвенные три дня
И три незабываемые ночи
Я пробыл с Вами. Боже, нету мочи,
Скрываясь, снова гнать в Булонь коня.
Чем быть былинкой, по ветру гонимой,
Уж лучше смерть в объятиях любимой.
***
Маркиза, без вина сегодня пьян,
Лобзая Ваши перси и ланиты!
Я думал, это всё давно забыто,
Ан, нет, Вы живы в памяти – изъян
Души, зовущийся любовью…
Я, кажется, навеки обречён, –
Нет, ангел мой, я с Вами обручён…
Лишь во хмелю привержен суесловью…
Но хмель недолговечен – всё слова,
К утру опять трезвеет голова,
И вновь Вас нет со мной, Маркиза.
Но время! Близится рассвет,
Я завершаю свой сонет.
Звенят подковы.
То – сторонники де Гиза…
***
Вы были ласковы со мной, Маркиза,
При нашей встрече в темноте беседки,
Хоть на язык остры и даже едки,
Но телом нежны – с верха и до низа.
В разлуке с Вами я немало вёсен,
Я старше стал,
но нравом столь же пылок,
Не выношу насмешек и ухмылок,
А каждый день без Вас –
тосклив, как осень.
Нас разлучили распри и интриги,
Я родины лишён и Вас, Маркиза.
Кого винить в том? Герцога де Гиза?
О, да! Его! Но есть ещё стратиги!
Себя во всём виню, нет горшего укора.
И всё ж надежда и любовь – для нас опора.
***
Маркиза, что за счастье полюбить!
Мне б этого, наверное, хватило,
Но Солнце, наше древнее светило,
Блеснуло, – жизнь мою озолотить
Решились Вы. О Боже, я любим!
Мы полюбили искренно и нежно,
И счастье наше было бы безбрежно,
Но я гасконец и теперь гоним,
В Бордо я вне закона, враг, изгой,
Мне места нет в Гасконии чудесной,
Отныне обречён жить жизнью пресной,
Вам станет ближе кто-нибудь другой…
Что мне осталось?! Помнить, как в ночи
Мерцали, догорая, две свечи…
***
Маркиза, ночь сегодня холодна,
Мой плащ пускай согреет ваши плечи,
Юнцам оставим пламенные речи,
Нас страсти жар испепелит до дна.
Вот ключ, а вот мой верный Росинант,
Нас ждут в таверне старого гасконца,
Там от заката до восхода солнца
Никто не потревожит нас. Талант
В науках сладострастья и услад
Вы доказали столько раз подряд,
Что можно обойтись без предисловий.
Маркиза, поскорей снимите плащ,
Клинок мой, чувствуете, точен и разящ,
Вонзится в цель изящно и без крови.
***
Маркиза, Вы мне прочите судьбу,
А родина напрочила судьбину.
Гасконию я навсегда покину, –
И что ж теперь – умножу голытьбу.
Скитаюсь по бесчисленным дорогам
Луары ли, Нормандии – повсюду
Вина плеснут мне – подставляй посуду!
И так я жив и счёт веду порогам…
Мне стал постелью стог, а домом – дол.
То горничная приютит, то прачка,
А то жена аптекаря – гордячка –
Развяжет лиф и задерёт подол.
И всё ж, Маркиза, в полуночный час
Грущу и плачу, думая о Вас.
***
Я ветренен, Маркиза, – что с того!
Гасконец я, и кровь во мне бурлит.
Мне не хватает в жизни одного –
Того, кто и меня испепелит.
Нас разлучили, холодна постель –
В своём Бордо Вы потушили жар.
Но я – мужчина! И ещё не стар,
Мне рано в монастырь Мон-Сен-Мишель.
Маркиза, я, признаться, волочусь
За белошвейками, прислугой – всё равно,
Ведь кровь моя, как свежее перно,
И не ослабевает к жизни вкус.
Маркиза, не ревнуйте! Вам признаюсь:
О Вас грущу, с другою забавляясь.
***
Маркиза, Вы в Гасконии, а я
Скитаюсь по просёлочным дорогам,
Давно уже не ждёт меня семья,
Привыкли башмаки к чужим порогам.
Вчера в Руане ел я каплуна,
Меня им угощала белошвейка,
О, Боже, у неё такая шейка!
А груди – каждая, как полная луна!
Не скрою, мимолётные свиданья
Вдали от Вас развеивают грусть,
Но помните, что я ещё вернусь,
Преодолев препоны мирозданья.
Покуда нет в Гасконии свободы,
Туда закрыты для гасконца входы.
***
Маркиза, всё сегодня невпопад,
Ушла разгневанной кухарка Габриэлла,
Мне по заслугам от неё влетело, –
Она надеялась, а у меня был спад.
Теперь пойдёт по всей округе звон,
Мол, нечего подругам ждать сюрприза.
Откуда знать им, что о Вас, Маркиза,
Все помыслы мои, иных гоню я вон.
Я был несдержан, ни к чему скрывать,
Знавал и герцогинь, и белошвеек –
Дам благородных и простых плебеек, –
Все рады были лечь в мою кровать.
Покончив с этим, силы берегу,
Надеясь: с Вами свидеться смогу.
***
Маркиза, ночевал среди берёз
(В Провансе, знаете ли, есть берёзы),
Пока ещё не грянули морозы,
Могу лежать и слушать рокот гроз –
Далёких гроз ночное громыханье,
Ручья журчанье, уханье совы,
Над рощею в просветах синевы
Луны ущербной тусклое мерцанье.
Маркиза, нет, Прованс – он не Гасконь.
Эх, мне б седло, уздцы да резвый конь,
Я б к Вам домчал, минуя все препоны.
Маркиза, Вы забыли обо мне.
Что конь! – Я горе утоплю в вине
И стану чтить суровые законы.
***
Маркиза, я брожу, как трубадур,
Дорогами и тропами Прованса,
Слагаю в Вашу честь сонеты, стансы
И услаждаю ими сельских дур.
Пускай мой голос непослушен и гнусав,
И невпопад бренчит моя виола,
В лугах, где голубеет маттиола,
Я не лишён с селянками забав.
Мне поднесёт вина и потрохов
Та, что любовный голод утолила.
А после – лишь бумага да чернила,
Молю об отпущении грехов.
Как все скитальцы, грешен я, Маркиза,
Закрыт мне путь к воротам парадиза.
***
Маркиза, день прошёл, и ночь прошла,
И соловьи заутреню пропели.
Я мог бы с Вами нежиться в постели,
Но сплю в овине на краю села.
Давно поизносился мой камзол –
Заплата на заплате, а ботфорты…
Маркиза, разве в этом дело! К чёрту!
Вся жизнь – то недосол, то пересол…
Я исходил Бретань и Лангедок,
Нормандию, Бургундию, Луару.
Служанок, что слабы на передок,
Не отвергал, но составлял им пару.
Всё так, Маркиза. Но вдали от Вас
Я волком выть готов в полночный час.
***
Теперь я изъясняюсь по-французски,
На окситанском не с кем молвиться,
Маркиза…
Ну, разве подавальщица Луиза
В соседнем кабачке, чьи платья узки,
И все её красоты напоказ,
И лиф она затягивает редко,
Но языка своих далёких предков
Не позабыла. С ней в часы проказ
Шептали мы слова по-окситански.
Маркиза, образ жизни пуританский
Мне крайне чужд, живу, как все мужчины.
Я вырос в Окситании, в Гаскони,
Там возмужал, там – родина,
там – корни.
Вдали мне тяжко, горше нет кручины.
***
Маркиза, мне ль не знать: мои сонеты
Грешат и содержанием, и формой.
И всё же, коль они для Вас пропеты, –
Их петь продолжу, это стало нормой.
Иду в постель – Ваш образ предо мною,
В ночи мне светит полная луна,
Когда же пробуждаюсь ото сна,
Вновь мне являетесь красою неземною.
Я грежу Вами, я у Вас в плену.
Молю, развейте эту пелену
Размытых, как туман, воспоминаний.
Маркиза, новый мой сонет – для Вас,
Его сложил я в предрассветный час,
Изнемогая от земных желаний.
***
Маркиза, я попал сегодня в сад.
Там заросли малины вдоль ограды,
И барышни свершают променады,
Надев по случаю изысканный наряд.
А кавалеры при плащах и шпагах
В камзолах, с мушкетонами и без
Стремятся барышням наперерез,
Позванивая шпорами на крагах.
Я мог бы быть средь них, но одинок,
Малинник вдоль ограды очищаю
И барышень почти не замечаю, –
Мне не на кого заострить клинок.
Маркиза, знайте, мысли все о Вас –
Под утро или в предзакатный час.
***
Маркиза, дождь сегодня затяжной,
Тропинки развезло, повсюду лужи.
Как избавленья, ожидаю зимней стужи,
А там, глядишь, повеет вновь весной.
От зимней дрёмы пробудятся птицы,
Их трелями наполнятся леса, –
Благословенны эти голоса…
Я вспоминаю влажные ресницы,
Их трепетную дрожь в рассветный час.
Вы помните звучание апреля,
Как птицы разом пробудились и запели
Весенний гимн любви – для нас. Для нас!
Свершается времён круговорот,
И я вдали от Вас который год…
***
Маркиза, всю бумагу испещрил:
Канцоны, рондо, виреле, сонеты
Писал Вам в пору своего расцвета
И в дни упадка на исходе сил.
Года идут, Маркиза, в никуда,
Морщины сетью покрывают кожу,
И Вы становитесь с годами не моложе…
Чего ж Вы ждёте?! Говорите «Да»!
Бессчётно Вы произносили «Нет».
Кто, Господи, придумал эти звуки,
В которых столько горести и муки,
Что хочется оставить белый свет!
И всё ж, моя Маркиза, жизнь прекрасна!
Хвалю, любя Вас, Бога ежечасно.
***
Маркиза, день беззвучно пролетел,
Обычный день – с рассвета до заката,
И целый день душа была объята
Любовью к Вам. Любить Вас – мой удел!
Любить и помнить каждый завиток,
Любить – вдали от Вас, моя Маркиза,
Любить, дрожа, как от ночного бриза,
Как зябнущий осиновый листок…
Маркиза, я сгораю от любви,
Дрожа, но не от холода – от страха,
Когда представлю: к Вам приходит сваха,
И Вы в раздумье… Впрочем, c'est la vie…
О Господи, дай силы и уменье
Преодолеть коварное сомненье!
***
Маркиза, мне ли Вас винить!
И в Вас горит огонь горячий,
И если есть в округе зрячий,
Его могли ли не пленить
Уста, краса ланит и вежд?!
И Ваша старая дуэнья
(Мозги её – как те поленья!)
Вселила в Вас зерно надежд.
Но посмотрите, этот прыщ
Не просто жалок, гол и нищ,
Он стар, он Вам в отцы годится.
К чему нам этот оборот,
Когда уже растёт живот…
Дай, Боже, с этим примириться!
***
Мне на хвосте сорока принесла
Сегодня весть: Вы на сносях, Маркиза,
И это, мол, отнюдь не из каприза,
Что Вы-де вышли замуж за посла
Из Кордовы, а, может, Бесалу,
Валенсии, Мадрида ли, Наварры…
Посол, к тому же, виртуоз гитары,
Я ж средь веселия теперь сродни ослу…
Маркиза, до сих пор жила во мне
Надежда. Потерял её сегодня.
Что ждёт меня? Могила, преисподня
Да груда неотёсанных камней.
Жестокосердная! Не мне сказали «Да».
Я ухожу в безвестность навсегда.
