Человеку хорошо бы засветло домой вернуться, и он выходит на туманную, серую поляну. По кустам лозняка кочует синичья стайка вместе с поползнями. Большая черная курица с грохотом крыльев вылетает из-под самых ног, и свист маховых перьев, характерный данному виду черных куриц, медленно тает в лесной тишине. Все благозвучные певцы уже перелетели, и только птичка за пазухой напоминает о зерне смысла. Бог не дает великого дарования без великого искушения. Соразмерно с искушениями определены Богом и дарования, по Его премудрости, которой не постигают созданные Им. Не бойся, маленькая стайка, летающая над самой землей…
Ребенок набегался, жадно пьет колодезную воду, дышит глубоко, отдышался и опять пьет. Садится солнце. Розовеет пепельная изба, небольшой покос, бледное белье. Обширные дымчатые пространства холмистого леса. Суровые, влажные, темные ели. Осенняя оттепель…
Пустыня другой стороной обернулась, когда открылся смысл ее. Это пространство высокого внимания, это место и время высокого внимания уединенного. Сначала у человека появляется небольшое время для уединенного наблюдения за собой, потом больше, и по мере простирания к полноте внимания на протяжении всего дня, простор пустыни расширяется. Внимание достигает своего максимума именно в пустыне, но если даже небольшое время в день уделять уединенному вниманию, ворота пустынного света будут потихоньку открываться.
Господь открыл мне пустыню, глаза на бесчисленные мои грехи, и сеял я со слезами, не зная, каков будет колос. И колос вырос чудный, добрый, и теперь я и пою пустыню, и воспеваю.
Покров пустыни. Письмена пустынножителей, словеса постническа, надписания о безмолвии, слова о делании ума, глаголы умные, аскетические опыты последних тысячелетий, всё предстает живописной картиной того, как мир меняется, перетрясывается в решете сует, а пустыня незыблема, и расстояние до нее измеряется не только материально. Пустыня духовная там, где духовная нищета.
Здесь утешаешься дарами природы, красотою, даже в самый дождливый день можно писать далекие затуманенные холмы, поросшие старыми одинокими деревьями, но Бог дал людям и главные подарки, поистине дары. Он разбил у человека внутри сад благодати. Бог насадил в этом саду два чудных древа. Древо заповедей пересекается ветвями своими с древом притч. Всё это Бог устроил для того, чтобы человек радовался всякому творению Божию, процветая изнутри…
Приточник добрый. Это главное в том разделении на тех, кому дано знать тайны Царствия и тех, кому не дано. Он берет за руку и переводит по пути из одних в другие. Садовник делится плодами с древа притч. Приточник зовет, заинтересовывая даром сокрытым в притче. Он предлагает человеку снять плод с древа и помогает ему в этом. Человек имеет этот плод в себе, когда осмысливает притчу, возвращается к ней, сверяется с известными толкованиями, вновь обдумывает ее, чувствует, что пусть пока еще не понимает ее до конца, но предвкушает возможность такого понимания. И человек любит притчу, когда решается не забывать ее, когда несет ее с собою, наблюдая, как по мере пути восстает светозарность смысла.
За что Господь так возлюбил зерно горчичное? За малость его. Малость как смирение. Малость как тихое слово. Живое слово. Искра незримая. Крохотное горушичное зернышко на человеческой ладони. На длани. Не сразу видно как много сокрыто внутри. Постепенно и последовательно превращается оно в дерево, которое может принять на ветви свои птиц небесных. Если просить дождя, полоть грядку, лодку свою править по водам Писаний, в неосязаемом море переходить благодатью волну мысли, то со временем божественные помыслы превратятся в птиц, а птицы в людей, и славий, и славка…
Когда человек снимает плод с духовного древа, он получает подарок, дар нетленный, человек всегда имеет его с собой, он где-то внутри у него. И подарок этот оказался чудесным, живым, он пророс, дал нежный росток, он уже может сам напоминать о себе. Он повлияет на человеческое мировоззрение, на всю человеческую жизнь…
Через волчки садов заросших, путем тернистым трав осенних человек вышел к дереву веры. На ближних холмах – добрые деревья. Древо страха Божия, и два дерева исповеди, одно покаянное, а другое дерево хвалы. В тумане, у ключа, дерево памяти смерти, а на горе руина храма как тайна трех дней. Крест над руиной цел. Крест животворит. Крест – дерево любви.
Разрушенный храм весь зарос кустами, деревьями молодыми, весной здесь славки поют, малиновки, летом бузина безмолвно рассказывает о каплях крови, осенью – рябина. Зимой на колокольне ночует ворон, он не жнет, не сеет, тот, кто кормил голодного Илью пророка.
За голыми ветками – алтарь пустынный, и за решеткою окна алтарной апсиды – облако. За облаком, в том сердце, где глубже неба глубина, пустыня есть, и в глубине пустыни – сад, и в середине сада – небесный город. По городу река течет, по обе стороны реки в легчайшем дуновении трепещет листьями своими древо жизни нашей, древо животное, дюжиной оттенков отражая разлитый всюду свет целебный, немерцающий.
2013 г.
