Я оказался в Москве в 13 лет. Отца оставили после учёбы в столице. Он сгреб в охапку: маму, нас троих мужиков мал мала меньше, и - прощай, Тамбов! Перед отъездом мама торжественно повесила на гвоздь папин офицерский ремень: «Всё! В Москве, надеюсь, вы не будете давать повод для наказаний! Пусть всё плохое останется здесь, вместе с этим ремнём». Но я знал, что обязательно вернусь сюда. Хотя бы для того, чтобы набить морду Концевичу.
Стас Концевич был персональным садистом нашего двора. Ужасом детства! Старше моих ровесников года на три, а то и на четыре. Его отец был алкоголиком и однажды умер прямо на лестнице, не дойдя до квартиры. Наткнулся на него Вовка Окатов. Отец Стаса был первым в нашей жизни покойником – помню, как мы, человек пять, мальчики и девчонки, подкрадывались к нему, прячась друг за друга. У Концевича-старшего лицо было синим! Это наблюдение оказалось общим и, пожалуй, единственным.
Концевич-младший начал попивать лет с двенадцати. Но ненавидели мы его за изощренную, с оттягом, беспощадную жестокость. За унижения, от которых было особенно больно, потому что мы были хоть и маленькими, но уже людьми.
В 18 лет я закончил школу и сходу поступил в МГУ. За этот подвиг мама разрешила мне на неделю съездить в Тамбов.
Встречал меня мой тамбовский друг, опять же тёзка – Вова Масеев. Прямо у вагона и – на мопеде! Это ж тогда было так круто, как сейчас на «мерсе»!
От вокзала мы ехали по «Интернациональной», а значит, никак не могли миновать мой родной, обожаемый детский двор! Вова прислонил мопед к стеночке за углом, закурил, а я стал ждать Стаса Концевича.
Да, я был уже далеко не малолетка. И рост за метр восемьдесят, и ботинок сорок пятого, и кулаки с мозолями от нескольких лет фанатичного увлечения боксом.
Узнал я его не сразу – сутулый, уже испитой доходяга. Я вышел из-за угла и крикнул: «Подойди сюда!» Концевич вздрогнул всем телом, как бывает во сне. Вова сидел на мопеде, курил. Я взял Концевича за шкирку и втащил за угол. «Мужики. вы чего?!» Он не узнал меня, конечно. «Щас я буду тебя убивать, падла, мразь! Резать буду!»- я сделал вид, что щупаю в заднем кармане ножик. Вот тут Концевич струхнул всерьёз.
Вова Масеев, наблюдавший за встречей «старых друзей» с изысканным равнодушием, потянул воздух и вдруг изумленно огорчился: «Воняет!»
Я отстранился от Концевича – от него плохо пахло.
А он прозрел: « Куня, ты что ли?»
«Ну, забыл, как мучил нас, фашист?» - уже без всякой злобы сказал я. И замахнулся на него. Он пригнул голову, но видно было, что знает – нет, бить не будут. Миновала, как говорится, оказия.
Мне нечего было вместе вспоминать со Стасом Концевичем. Моя идея – вернуться в Тамбов и наказать его за муки детства – сейчас, рядом с этим несчастным и больным, обрела вечный покой. Но и долго себя стыдить, заниматься самоедством я не захотел.
«Поехали!» - мы сели с моим дорогим другом Масеевым на его великолепного коня и помчались в Пригородный лес к его знакомым девчонкам, пионервожатым. «Вова! –перекрикивал я шум ветра и мотора – Ненависть позади! Впереди секс и рок-н-ролл!»
«Точна-а-а-а!» - прокричал Вова.
Шёл 1966 год. Карибский кризис был позади, и все люди, которые должны были умереть, были по-прежнему живы…
