1.
Привычка ставить точки над злополучным «i» то и дело упирает нас в стену. А комфортные неопределенность и приблизительность обиженно поводят плечиком и остаются позади.
Вот мы вроде негласно договорились, что левый, он же левацкий, либерализм нам не по душе. Ну, в самом деле, сколько можно нашим неизбывным стремлением порадеть «сирому и убогому» подкармливать крокодила революций? Нет, мы теперь консерваторы. По крайней мере, в Америке. Мы верим в силу традиций и других консервативных ценностей. Некоторые так увлеклись, что решили выпить консервативных ценностей залпом целый флакон. А в одном флаконе столько всего оказалось намешано, что бедняги чувствуют отрыжку мужского шовинизма, позывы воинственного патриотизма и спазмы национализма. Впрочем, в Америке национализма нет, а есть расизм, которого тоже вроде нет, но он присутствует в виде жупела, хотя я не о нем.
А о чем? Уж не про Крым ли? Упаси бог!
Такое количество текста в сети на крымскую тему, что впору говорить о «крымации» Интернета. Нет, вступать на этот шаткий мостик не хочется, да и боязно - затопчут. Т.е. совершенно не о Крыме, (хотя и не без него!), а о том, что лежит как бы неподалеку, как бы «вокруг да около», но корни проглядывают.
Подсказку дал писатель Александр Мелихов в его оригинальнейшей концепции об экзистенциальной защите наций.
«Нации,- говорит он, - в отличие от корпораций, создаются и объединяются не ради достижения каких-то конкретных материальных целей, но ради обретения так называемой экзистенциальной защиты. Другими словами, ради обретения ощущения собственной уникальности, причастности к чему-то почитаемому и долговечному, а еще лучше - вечному». «Экзи-защита» питается национальными иллюзиями (Мелихов их называет «грезами»), и порой оказывается, что свод этих «грез» гораздо материальнее и сильнее любой политической воли!
Если национальный дух хранит ощущение несправедливости по отношению к себе, он будет стараться себя «экзистенциально» подлечить.
Это – мелиховская теория (к ней мы еще вернемся). А теперь – реальность дня сегодняшнего.
2.
Часто спрашивают: а зачем Путину, собственно, нужен был Крым? Похоже, что он только усугубляет политические и экономические проблемы, а власть у него и так была, и фанфары звучали. Нет, Путину по большому счету, Крым был не нужен. Кому же он был нужен? А вот оказалось, что народным массам очень нужен. Нельзя не увидеть, что молниеносная операция по захвату Крыма потрафила народному духу россиян, придала чувства всамделишности и комфортабельной гордости.
В экзистенциальном портрете России чуть ли не первым пунктом идет географический патриотизм. Не исторический. Потому что с историей все темно и нечетко, а географический. «Вот такая она большая, наша Раша! От Москвы до самых до окраин...» Уменьшение страны нанесло экзи-защите россиян большой удар, сдавило пружину болезненного самолюбия. Не понимать это могут только политические недоросли.
Если вдуматься, географический патриотизм – это нонсенс. Это все равно что хранить супружескую верность недвижимости. Как сказал какой-то блогер в Интернете, территория не вмещает в себя культуру, точно так же, как квартира, где тридцать лет назад жил гений, не вмещает его гениальности.
Но когда все это анализируешь под лучом мелиховской теории, it does make sense! Географический патриотизм и есть экзистенциальная защита россиян!
Чувство экзи-защиты ищут все – и демократы, и исламисты, и японцы, и норвежцы, и успешные европейцы, и жители бывших колоний. Можно ли сказать, что это всегда хорошее дело – искать и обрести экзистенциальную крышу, защищающую от безжалостной правды бытия? Наверное, нет, если учесть, что ее часто обещают своим народам разного рода популисты и диктаторы. Но иногда все выворачивается хорошо. Люди возрождают в себе общность цели, засучивают рукава и строят лучшую жизнь. (Кстати, кто может назвать такие примеры?)
Почему же все-таки Крым, как некий стейтмент, попал в русло российской экзистенциальной защиты?
...Время перестройки. Во время оной (время нам хорошо знакомое; по сути это последний российский период, где мы были и участниками, и свидетелями, и вообще большими доками!) возник сильный всплеск пассионарности (она тоже ложится в русло экзистенциальной защиты). Вокруг царило возбуждение ожидания, всем казалось: вот послушаем умных людей, которые у себя уже построили общество всеобщего благоденствия, и у нас, глядишь, тоже что-то худо-бедно построится. Все оторопело, но даже как-то благосклонно смотрели, как наживаются единицы, как распадается Союз, все ждали: еще немного, еще чуть-чуть... Но прошло время, и массы поняли: вот это, собственно, и все. Как?! Мы так не хотели! Отдайте нам то, что мы построили! Нет, все, - сказали, - раздел завершен. Кого где застало, тот там и с тем остался. Вот тогда и стало понятно, что эта болезненная пружина когда-то выстрелит.
Будет ли продолжение? Еще недавно казалось, что нет. Казалось, что для дипломатов (истинных, а не мнимых) теперь открылась уйма возможностей. Залатав свою экзистенциальную прореху, Россия будет на многое согласна. Только вот непонятно, осталось ли у Запада желание с ней договариваться и вообще разговаривать.
3.
Теперь вопрос более серьезный и даже основополагающий. Почему Россия, поначалу делая все как бы «по правилам» и установкам, все же нормальное общество не построила?
Об этом многие пишут, некоторые озлобленно, некоторые сочувственно, в русле примиренчества и дружбы народов. Я тоже за дружбу. Ах, когда же, когда «народы мира, распри позабыв, в единую семью соединятся?..» Похоже, что сейчас мы дальше от этого, чем когда бы то ни было.
Так почему все-таки?
Вот говорят, что американцы - народ индивидуалистов, русские же, наоборот, коллективисты.
Наверное, доля правды в этом есть. Может быть, в России сказались тяжелый климат и трудоемкое сельское хозяйство – в одиночку не выжить, хотя какое в крепостнической России было коллективное сельское хозяйство? Есть понятие «соборности» - его понимают (может быть, ошибочно) как американское «community», изначально сформированное воскресным походом в церковь. Есть принцип т.наз. «социальной справедливости», хорошо выраженный словами «все взять да поделить», он тоже в какой-то мере коллективистский. Но важнее всего, что индивидуальная ответственность, инициатива никогда не приветствовались. Вон еще Петр I никак не мог достичь «голландских» результатов - вокруг были только лобызание и чинопочитание.
Знаменитый философ Макс Вебер в своем труде «Протестантская этика и дух капитализма» относит эту разницу за счет различий в протестантской и православной этике.
Протестантская этика основана на мышлении, при котором труд становится абсолютной самоцелью, «призванием», а стремление к законной прибыли нормально и почетно. Т.е. протестантская этика и дух капитализма как бы созданы друг для друга, или, вернее будет сказать, капитализм есть порождение протестантской этики.
Лучший выразитель «духа» капитализма - один из отцов-основателей Америки Бенджамин Франклин. Почитайте некоторые из его высказываний - они весьма характерны. Увы, нельзя не заметить, что они не соответствуют ни российской ментальности, ни привычной многим из нас интеллигентской отрешенности от коммерции.
«Помни, что деньги по природе своей плодоносны способны порождать новые деньги... Тот, кто изводит одну монету в пять шиллингов, убивает все, что она могла бы произвести: целые колонны фунтов».
«Тому, кто точно платит, открыт кошелек других. Человек, рассчитывающийся точно к установленному сроку, всегда может занять. Поэтому никогда не задерживай взятых взаймы денег».
«Следует учитывать, что самые незначительные действия оказывают влияние на кредит. Стук твоего молотка, который твой кредитор слышит в 5 часов утра и в 8 часов вечера, вселяет в него спокойствие на целых шесть месяцев; но если он увидит тебя за бильярдом или услышит твой голос в трактире в часы, когда ты должен быть за работой, то он на следующее же утро напомнит тебе о платеже». Ему же принадлежит известный афоризм «Время - деньги».
Православная этика, будучи ортодоксальной, более приверженной истокам, основой своей сделала ту самую знаменитую вертикаль власти («царепочитание»), от которой россияне никак не могут уйти. «Нет власти не от Бога», а посему именно власть надо уважать, а не труд! Труд - это для «низших» людей и для крепостных.
Политический кризис, с которым столкнулась Россия, возродил традиционный для нее ответ: махровый национализм и какое-то старорежимное верноподданичество. Вылезли наружу персонажи, которые только, казалось, только и ждали, когда они могут показать во всей красе свой шовинизм, вытащить из амбаров «казацкие нагайки». Теперь им кажется, что они получили такую отмашку. Чем громче их голос, тем меньше у России шансов вернуться хотя бы на прежние рубежи. Очень долго тот же Путин старался приукрасить российский имидж. Вот и девиз Олимпиады был: «Россия, которую мы представляем миру», где была показана Россия Толстого и Чехова, Чайковского и Рахманинова, Ахматовой и Бродского. Но Запад (как бы заблаговременно!) не верил ему. И получается, что оказался прав!
Ориентация на центр, на Кремль, на вождя не дает создаться настоящему гражданскому обществу. Т.е. стремление к выгоде есть, а уважения к труду нет. А выгода без труда что есть? Правильно, коррупция и воровство.
Когда есть гражданское общество, и индивидуалисты, и коллективисты могут достичь многого. Даже неважно, как это называется. В конце концов, как работает «социализм по-норвежски»? Когда в Норвегии нашли неисчерпаемые запасы нефти, на референдуме было решено: оставить ее в собственности государства, а народу выплачивать что-то вроде дивидендов. Делиться доходом, но не мошеннически, а по-настоящему. Но россияне уже не верят, что это возможно.
4.
Мне хочется в связи с вышесказанным поговорить о статье Александра Мелихова «Гении против сепаратизма», напечатанной в номере №170 журнала «22», да и о других его работах. Статья посвящена британскому историку Эли Кедури, автору вышедшего недавно на русском, хотя и написанного много лет назад, фундаментального труда «Национализм»
Я внимательный и постоянный читатель Мелихова и, кстати говоря (это не главное, а попутное замечание) меня смущает его качество: брать куски из прежних статей и вставлять в новые. Все-таки, профессия требует углубления и продвижения, хотя бы переформулировки. Каково тем, кто все это уже читал!) Но, повторяю, это не главное: хорошую мысль можно и трижды прочесть!
Но если он повторяется, то и я повторюсь (уже писала в другой статье):
Александр Мелихов делает резюме, на которое никто другой не осмелился. Он говорит о том, что в качестве межнационального общения и «механизма дружбы народов» империи были предпочтительнее, поскольку взрывы экзистенциальной ненависти все-таки легче контролировать в пределах одного государства. (Тут он не вдается в подробности, но наша память подсказывает несколько дружеских «усмирений», о которых и вспоминать не хочется! Однако Мелихов говорит не о советском опыте, а о многонациональных империях вообще). Тем не менее, приходится согласиться, что в реальности наименее бескровное (“малокровное”) сосуществование народов в былые времена обеспечивали великие империи, бессознательно нащупав принцип: “используй материально и не унижай экзистенциально”, т.е. собирай подати и не трогай воодушевляющих иллюзий. Пусть молятся как хотят, женятся как хотят и даже судятся как хотят под началом их собственной элиты, которая, к тому же, получает доступ в имперскую аристократию.
Со времен Иосифа Флавия этот вызов разрывал, что называется, на части национальных талантливых выходцев: остаться внутри своего узкого круга (местечка, национальной республики, маленькой страны) или рвануть в Вену, в Москву, в Рим! В качестве примера Мелихов вспоминает жизненный путь одного из отцов электрической цивилизации, Николы Теслы.
Его именем в сербском Белграде назван аэропорт, а в Подгорице (главным городе Черногории) и в Загребе (столице Хорватии) имеются улицы его имени – стольким народам сразу один-единственный гений своим бессмертием укрепил экзистенциальную защиту! Серб Тесла родился в Хорватии, а учился в Австрии и Чехии, и все в тогдашнем едином государстве – в Австро-Венгерской империи. А если бы эти страны уже тогда были разделены границами, еще неизвестно, как сформировался бы его талант. И конечно, ни один из его грандиозных проектов столь небольшим странам по отдельности было бы не поднять.
Намек, сделанный А. Мелиховым вполне прозрачен: отделяясь от империй, малые народы не укрепляют, но ослабляют свою экзистенциальную защиту, ослабляют свое участие в истории.
...Я жила в Кишиневе, но, была, как я теперь понимаю, в полной мере «имперской человеческой единицей», с общей для всех ориентацией на Москву. Мы читали московские журналы, во время кратких наездов спешили попасть в московские театры, московские корифеи публицистики и литературы нам вещали. Как начиналась на местах «неимперская» свобода, знаю не понаслышке. Собственно, ничего страшного не происходило, просто наступила какая-то завораживающая отупляющая провинциальность. И вдруг стало понятно, что это навсегда. Как будто какой-то библиотекарь перекодировал книгу – была классика, стал фольклор, и она уже на другой полке (а говорим мы в мелиховских категориях самоощущений и иллюзий).
Начались революционные действия по замене элиты, и они были столь же провинциально неумелы, как будто их участники разыгрывали самодеятельный спектакль на сельской сцене. Да и то сказать, что сравнится с античной трагедией сталинизма, с ее сценической победой всеобъемлющего зла под робкие хлопки мирового сообщества?
Но и на окраинах старались. Первый акт был отдан языковой войне. С ней же вышли и на заключительные поклоны.
Языковую войну надо понимать правильно: это способ отличить своих от чужих, и чужих подвергнуть дискриминации, причем совершенно официально. Это не Америка, где говори хоть кое-как, хоть игнорируя все времена и окончания, беспечно наплевав на идиомы (а американский английский полон устойчивых, как оловянные солдатики, идиом), хоть с произношением, столь же далеким от местного, как Theodor от Федора, никто и бровью не поведет и слова саркастического не скажет, а на интервью, продираясь сквозь твой акцент, будут пытаться определить только одно – уровень твоих знаний. В будничном же общении если поймут – будут счастливы, а не поймут – ответят, как будто поняли. Но не то в странах бывшего нашего отечества. Это настолько не то, что и углубляться в эту тему не хочется.
В языковых войнах при всей их филологической мягкости проявляется высший пик национализма (или даже национал-тоталитаризма, который просвечивает сквозь новые предложения законодателей РФ).
Проштудировав известных философов (по удивительному совпадению все – немцы), Мелихов цитирует Иоганна Готфрид Гердера: «...Оскверняет не только совместное проживание, но даже пользование чужим языком... "Так выплюнь же, перед порогом выплюнь противную слизь Сены. Немецкий – твой язык, мой немец!"» (Французов немцы ненавидели особо сильно: те изощренно их унижали в ходе послевоенной Парижской конференции 1919 года, а расплатились за эти унижения евреи).
Мне понравилась мысль Мелихова, почерпнутая у Кедури, что почти все политические идеологи смотрят на общество, как на холст, который «следует очистить, а затем писать на этой «чистой доске» свое видение справедливости, добродетели и счастья».
Не всегда и не у всех это получается. Я, например, в свое время с удивлением узнала от своих родителей, что в Кишиневе времен Румынии просвещенные круги говорили по-русски (ведь румынская власть была всего ничего: от времен Брестского мира (Румыния заключила свой сепаратный мир) до пакта Риббентропа-Молотова), а молодые девушки увлеченно читали «Евгения Онегина». Т.е. «чистого холста», как ни странно, не было.
Покуда идеологи «чистого культурного–этнического холста» не вмешивались в практическую политику, все выглядело вполне изящно. «Разве это не прекрасно, когда вместо эгоистических целей обороны или завоевания, процветания или умиротворения конкретных государств перед политиками ставится задача сохранения всемирного разнообразия — прямо прото-ЮНЕСКО: поскольку Господь выделил нации, они не должны объединяться».
Там же, где «творцы чарующих грез», как их называет Мелихов, всерьез бралось за бразды правления, немедленно возникали национальные противостояния.
Кедури еще успел застать распад советской «империи зла», - пишет Мелихов, - и, как и следовало ожидать, отнесся без всякого энтузиазма к появлению новых, еще не успевших набраться опыта и ответственности игроков на международной арене. Он даже успел высказаться в том духе, что международная политика не может руководствоваться возвышенными рассуждениями, кто из игроков воплощает добро, а кто зло, но должна стремиться к старому, хотя и недоброму принципу равновесия сил. А покуда право наций на самоопределение будет считаться священной коровой, пред которой должны расступаться все существующие государства, это равновесие будет постоянно нарушаться и вводить в соблазн все новых и новых романтиков и авантюристов, мечтающих тоже пробиться в историю в качестве отцов-основателей новых государств, укрепив свою экзистенциальную защиту до полной бронебойности и ослабив ее у своего народа, может быть, даже навеки.
Теперь о тупике, о котором сказано вначале.
Сделав красивый и обширный круг по философиям, концепциям и тенденциям, автор возвращается «на круги своя»: национализм есть экзистенциальная защита, и в качестве таковой становится востребованным. Мелихов говорит: «Мне кажется, что универсальная функция, которую выполняет национализм везде и всюду, это экзистенциальная защита личности, ее защита от абсолютно обоснованного чувства своей эфемерности и беззащитности перед безжалостным мирозданием».
Вот это и есть тот тупик, в который упираешься, пытаясь «дойти до самой сути». Стоило ли пройти все интеллектуальные лабиринты, чтобы с омерзением упереться в серую, заросшую колючим ползучим кустарником стену национализма как экзистенциальной защиты? И нет ли чего другого в ее меню?
В истории были колониализм, интернационализм, мультикультурализм. При всех прочих это были и методы сосуществования. История их один за другим отвергает. Потом (или параллельно?) пришел лозунг о праве наций на самоопределение (его авторами и апологетами можно одновременно считать и Вильсона, и Ленина). Принцип вошел в международное право, но вступает в жестокую схватку с принципом территориальной целостности. И главное, он не снимает, а увеличивает межнациональную напряженность.
Что же получается? Уж не американская ли политкорректность (та самая, пресловутая!) остается единственным прибежищем дружеского сосуществования? Я давно подозревала, что за ее незамысловатым «We are caring, we are sharing…» скрывается нечто более масштабное, чем просто нежелание обидеть соседа или сослуживца. Причем это не мультикультурализм в чистом виде, а, наоборот, ненавязчивое нивелирование культурных и национальных различий (с расовыми пока не получается). Т.е. от идеалистического мультикультурализма остался только один (довольно циничный по сути) способ сосуществования.
А если не политкорректность, то что остается? Союзы, объединения (те же современные империи!), которые как бы говорят своим составляющим винтикам: тебе, голубчик, не нужна экзистенциальная защита, поскольку у тебя есть моя, физическая. Она посильнее любой другой, а ты живи спокойно и ни о чем не думай.
Конечно, на ум сразу приходит советская империя с ее беспрецедентным вычеркиванием людей из принятия хоть каких-то решений, но и Америка, при всей ее открытости и конкурентной информационности СМИ, сумела внушить гражданам: живи и ни о чем не думай. Не знаешь географии? Истории? Не беда. Делегируй это полномочия нам, а мы уж как-нибудь... Обеспечим грезами, хоть и в узком ассортименте.
Есть ли другие варианты?
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #5-6(175)май-июнь 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=175
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer5-6/Kramer1.php
