(Окончание. Начало в №№ 10—12. 2011, № 1—2. 2012)
48
Звонок почти обжёг бедро – мобильник был в кармане джинсов, и Алексей схватился за штанину так, что сам себя испугал. Пальцы стали как чужие, они лезли, тащили телефон, скользили по гладкой поверхности, срывались, вновь хватались и скользили… время как-то так стянуло, вывернуло, он не успел понять, как трубка оказалась в руке.
– Да!
Время вошло в нормальный ход, только в руке с телефоном ещё память – пальцы немые, можно бояться, что не удержат. Алексей и боялся, но постарался, удержал. И никаким пустым мыслям не уступил дорогу, всё выслушал, всё понял. И ответил:
– Да. Конечно. Буду.
И отключился.
Отец тоже понял сына. Он снял очки, взглянул иначе. Сын в этом взгляде уловил сочувствие, что ли.
– Ты что, Петрович?..
Тот помедлил с полсекунды, прежде чем спросить в ответ:
– Я… могу тебе чем-нибудь помочь?
Алексей улыбнулся:
– Ну конечно! Мы ведь с тобой только начали, не так ли?.. Так что впереди у нас долгие беседы. По вечерам! Чай с лимоном…
– …и вареньем…
– Земляничным, – Алексей подмигнул. – Но это впереди. А сейчас одно дельце надо закрыть. Я…
Он запнулся.
– Ну конечно, – поддержал отец. – Конечно! Вернёшься — и поговорим. У меня любопытный материал уже есть, – он указал взглядом на ящик стола.
– Знаю. Можешь и чай поставить. С лимоном! – Алексей засмеялся. – Ну всё, побежал!
Маман зачем-то высунулась из кухни в коридор.
– Кто звонил? – спросила она с подозрением.
– А, Казаков, – беззаботно откликнулся Алексей.
– Чего ему?
– Дельце пустяшное, на полчаса. Слетаю и вернусь.
Мама исчезла. Алексей перевёл дух, быстро обулся.
– Мать! – крикнул он на бегу. – Дверь закрой!
Этажи сами пробежали мимо, снизу вверх. Он вылетел на крыльцо – прямо навстречу Кирилловой «Нексии», взвизгнувшей тормозами в метре от подъезда.
– Лёха! – вскричал Казаков, ещё дверцу толком не открыв. Рванулся из машины и запутался ногами в подножке. – Мать твою! – шлёпнулся ладонями об асфальт, но тут же вскочил, отряхнул руки.
– Озарило? – Воронин улыбнулся.
– Не то слово, – Кириллу было не до улыбок. – Пот прошиб! Всё видел точно наяву, а ни рукой, ни ногой шевельнуть не мог.
И огляделся беспокойно.
– «Бета» – который корпус?
– Вот, – показал Алексей.
– Ага.
Казаков распахнул багажник, достал монтировку.
– Видал? Аргумент!.. Это тебе.
– Ну, тогда ходу!
Оба припустили к соседнему корпусу.
Ворвались в подъезд, шумно ссыпались по ступенькам к подвальной двери. Она была заперта на тщедушный висячий замок.
– Сволочь, – буркнул Воронин.
Он сунул монтировку в дужку замка, конец её упёр в стену. Рывок! – и замок брякнул о бетон. Алексей вышиб из пробоя дужку.
– Свет… Фонарь есть?.. Ч-чёрт… Ладно, так! Давай!..
49
Лена пришла в себя так же легко, как из себя пропала. Она открыла глаза и увидела, что находится в каком-то полумраке. В следующий миг она поняла, что лежит, забросив руки за голову и раскидав ноги. «Ну и поза…» – подумала она и сделала движенье встать, но не смогла.
– Не стоит, Лена, – негромко сказал голос сзади. – Я вас зафиксировал.
– Зачем это?.. – пробормотала она обессиленно.
– Это необходимо, – молвил он и умолк.
Лена облизнула пересохшие губы. Взгляд её блуждал. Она никак не могла понять, где она.
Вдруг он возник над ней – перевёрнутое лицо.
– Помните, Лена, я говорил, что вы нужны мне?
Лена закрыла глаза.
Но его это не смутило. Он вполголоса продолжил разъяснять:
– Вы мне нужны. Я обрёл плоть, да. Но не всю. Чтобы полностью обрести, мне нужна женщина. Я должен совершить соитие, – сообщил он спокойно и размеренно.
Сказав так, помолчал. Лена услышала лёгкий шорох – он отступил – и его рука скользнула по её животу и вниз.
Лена вздрогнула всем телом, рука отдёрнулась.
– Ну-ну, – успокоительно произнёс голос. – Это недолго. Не бойтесь.
– Убери руки, тварь! – с ненавистью выкрикнула Лена, извиваясь.
– О, этого я не предусмотрел… – пробормотал незнакомец.
Он зашуршал чем-то, потом Лена почувствовала, что на лицо её упала тень, услышала близкое, гадкое дыхание.
– Сейчас…– проговорил он. – Минуточку…
И он быстрым точным движением залепил ей губы толстой полосой пластыря. Она вновь закричала на него – но только яростное мычание вырвалось из-под клейкой тряпки. «Ах ты!.. Да откуда у тебя пластырь!..» – мелькнула мысль.
Голова Лены упала на доску. Ах, ничего бы этого не видеть, не слышать, потерять сознание, и всё!..
50
А если бы увидеть захотела, то увидела бы, что он отвернулся и спешно возится в штанах своих, как бы боясь не успеть.
– О-о, подлость, подлость!.. Тяготение!.. – заголосил вдруг он.
И вспыхнул свет.
51
Кирилл и Алексей ввалились в темноту, и Алексей тут же схватил вертушку выключателя, крутнул – и вспыхнул свет.
– Вон он!! – заорал бешено Кирилл. Рука его взлетела, как копьё. – Вон он, гнида!!
Алексей обомлел на секунду, но тут же бросился вслед.
Картина хоть куда: на деревянном топчане распята обнажённая женщина, а сбоку – насмерть перепуганный, расстёгнутый, без лица.
Без лица – и есть без лица, именно так. Там было нечто, но оно было как зыбь, менялось, текло, вроде экрана, где бежали, бежали, бежали… их нельзя было поймать взором – много лиц – это было как сон.
Но не сон.
Время махнуло, как прозрачное крыло, – и они рядом.
Тот, без лица, одной рукой закрылся, растопырил пятерню, пряча свой позор, а второй рукой зашарил в воздухе, как бы стал искать нечто.
– Вот тебе и конец, придурок, – сказал Кирилл.
В руке у него очутился пистолет. Алексей так и обмер.
А тот всё закрывался, шарился, и вдруг забормотал невнятно, глухо.
Казаков щёлкнул предохранителем.
Этот вдруг крикнул, визгом:
– Не я, не я! Я – не они, не я!..
– И лошадь не моя? – Казаков вытянул правую руку. – Пш-шёл вон, откуда взялся.
А дальше всё случилось в один миг. Алексей и не думал, что Кирилл выстрелит. Но тот легко нажал на спуск.
Выстрел в подвале грохнул, как первый вскрик трубы Страшного Суда.
Из спины этого вырвало на пол залп какой-то слякоти, бесцветной, – целое ведро. Ударилось о пол и разлетелось клейкой лужей, а того швырнуло как тряпку. Будто бы тонкая резина была наполнена слизью, и это ходило, говорило – вроде человека.
Но теперь, скомкавшись, валялось. Слизь, тихо булькая, продолжала вытекать из рваной куклы.
– Видал? – Кирилл прищурился.
Воронин кивнул.
– Ну что, будем освобождать пленницу?..
– Смотри! – вместо ответа вскрикнул Алексей, схватив Кирилла за рукав.
Где лужа – началось какое-то движение, зашевелился пол: бетонная поверхность точно закипела. И рвань стала не то проваливаться в этот исчезающий пол, не то растворяться в нём – он стремительно втягивал её.
– Смотри, смотри!.. – повторял Алексей...
– Ну, я же говорю – пошёл откуда взялся.
Кипение усилилось; теперь казалось, что пола там совсем нет, а есть призрачная зыбь, провал, тревога. Алексею почудилось, что там мерцают крохотные искорки.
Он смотрел зачарованно. А Кирилл тем временем высвободил рукав, огляделся деловито. Увидел на полу парусиновую сумку. Взял, посмотрел: пластырь, тюбики какие-то… «Ага, это – его».
Сумка полетела в зыбь и канула без следа.
Алексей только головой покачал.
– Туда и дорога, – пробормотал Кирилл.
Здесь его осенило, он кинул туда и пистолет, и запасную обойму. Пошарил взглядом, ища гильзу, но не нашёл. Оглянулся и увидел, что пленница подняла голову и смотрит на них расширенными глазами.
– А! – вскричал он. – Прошу прощенья! Вы не стесняйтесь, – сказал ласково.
Всё у него, у Казакова, было под рукой. Из заднего кармана он достал перочинный нож.
– Сейчас, сейчас… – Кирилл принялся торопливо разрезать верёвку, спутавшую правую руку Лены.
– Не стесняйтесь, ничего страшного, – как сумел, ободрил Кирилл, трудясь уже над левой Лениной рукой. – Что ж делать…
Он справился со второй завязкой, верёвки полетели на пол. Лена тут же села на своём ложе, сорвала пластырь.
– Отвернитесь! – выпалила она.
Двое как по команде повернулись, и тут Лена догадалась, что ножа-то у неё нету.
– Ножик дайте.
Не глядя Кирилл протянул нож. Лена выхватила его, молниеносно расправилась с путами на ногах.
– Не поворачивайтесь! – предупредила она, и оба согласно закивали.
Она спрыгнула с лежанки: одежда её и обувь валялись кучей, и всякие лифчики-трусики, и это здесь. Лена оделась мгновенно, как солдат по команде «Подъём!».
– Всё! – объявила она.
Парни поворотились, уставились на неё.
Кирилл с сочувствием и улыбаясь, Алексей серьёзно, почти печально.
Тогда Лена почувствовала, что колени задрожали мелкой и неудержимой дрожью.
– А-а… – вымолвила она, губы тоже запрыгали, и она не смогла совладать с ними.
Она уткнула лицо в ладони и разрыдалась.
Друзья переглянулись. Кирилл почесал нос. Алексей невнятно повёл губами.
– Вот так… – сказал он и оглянулся.
Дыра затянулась. Канули в никуда и останки урода, и сумка, и пистолет, и обойма. Будто не было ничего.
Кирилл шагнул к всхлипывающей, вытирающей глаза Лене, обнял, привлёк к себе. Она послушно привалилась к нему спиной – он ощутил её тёплую, небольшую тяжесть.
– Пойдём.
И они пошли к выходу.
Алексей же Воронин помедлил, оглянулся ещё раз. Как бы хотел запомнить это всё – хотя на самом деле ничего он не хотел запоминать.
Кирилл и Лена ушли уже далеко, а он всё стоял, смотрел. Потом развернулся и кинулся вдогонку им.
Настиг у самого входа. Кирилл, не оборачиваясь, произнёс:
– Слушай-ка, во дворе какая-то кутерьма у вас.
С улицы и вправду летел суматошный шум – выкрики, топот, гулкое хлопанье дверей.
Алексей открыл дверь.
– Да-а! Похоже, пока мы тут порядок наводили, там новый беспорядок возник… Постойте здесь, я выгляну, осмотрюсь.
– Нет-нет, Лёха! – решительно воспротивился Кирилл. – Никаких осмотров. Эдак мы только засветимся. Выйдем все вместе, ровно, спокойно: ничего не знаем, ведать не ведаем.
Согласились. Вернее, один Воронин согласился, а Лена хлюпала носом и смотрела мутно.
– С Богом! – напутствовал Казаков.
И они, распахнув обе створки двери, вышагнули на крыльцо.
– Ах ты, мама дорогая! – так и ахнул Казаков. – Ну и пейзаж!
– Феерия, – согласился Алексей.
Конечно же, всем было не до них. Потому что в дальнем углу двора, на стыке «Гаммы» и «Дельты», полыхал гигантским кострищем автомобиль.
– Бумер, – сощурясь, определил Кирилл.
Пламя грозно гудело, хлестало по воздуху. Народ метался бестолковой каруселью, один сосед из «Альфы» сутулой интеллигентской рысью спешил через двор, держа зачем-то в руке лопату. Вся мостовая у подъезда была усыпана битыми стёклами.
Кирилл задрал голову – и ахнул вторично.
– Ах ты, ё-моё! Вы только гляньте!
Алексей глянул. Та самая галерея третьего этажа зияла пустыми рамами, окна в ней вышибло.
– Чего и следовало ожидать… – вздохнул он. – Однако поспешим. Смотри, Кир: вот там дорожка прокатана меж зарослей. Нырнём – и поминай как звали.
Кирилл посмотрел, оценил:
– Тогда – молнией! Вперёд!..
Так и вышло. Они мигом очутились в машине, мотор взвыл – и прямо по стеклу на тротуаре, в проезд, меж кустов – р-раз! – и нет их во дворе.
Прошмыгнув закоулками, Кирилл выкатил на улицу, проехал с полквартала и повернул в другой двор. Там остановился.
– Вот так, – сказал он и выключил двигатель.
И стало совсем тихо.
52
Когда на улице рвануло, лопнуло, со звоном полетели стёкла, Алексей Петрович вскочил с кресла и тут же опять сел. Усилием воли он заставил себя не вставать… и переломил страх.
– Всё хорошо, – пробормотал он, дыша так, точно только что пробежал стометровку.
Он с удивлением оглядел свои руки. Ногти впились в ладони. Он разжал кулак и стал смотреть на следы ногтей.
Дверь распахнулась, и предстала супруга, белая как мел.
– Алексей! – вскрикнула она вроде бы с возмущением, но и как-то растерянно. – Ты что?!
– Что – я? – повернулся Воронин-старший.
– Ну как – что? Как – что?! Ты не слышишь, что ли, что на улице творится?
– На улице?.. Нет, – Алексей Петрович поднялся. – А что там?
– Фу ты, нешевеля! Ну встань, выйди, взгляни в окно!
Алексей Петрович неспешною стопой направился к окну во двор, жена за ним. Ему как будто очень не хотелось идти, смотреть, что там. Тем не менее они приблизились, увидели пожар, людскую беготню, как все машут руками, задирают головы, тычут пальцами вверх.
– Ого, – спокойно удивился историк. – Внушительно, да.
– А ты бы сходил глянул, – с упрёком сказала жена. – Как-никак сын наш где-то там, на улице! Кстати, и убежал он какой-то возбуждённый…
– Ничего с ним не случится, – успокоил Алексей Петрович. – Он парень взрослый… – тут доцент усмехнулся. – Совсем взрослый, да.
Однако пошёл смотреть. По дороге о чём-то призадумался, замедлил шаг.
– Слушай… – с оттяжкой вымолвил он. – Ты моего коллегу по кафедре, покойного Костенского Александра Дмитриевича, помнишь?
– Ну ещё бы! Такого полудурка разве забудешь… А чего это ты вдруг о нём?
Зачем?.. Алексей Петрович и сам пожалел, что спросил. Зачем!..
– Да вот, видишь ли… – он затруднился, даже остановился, не дойдя до двери. – Может быть, и ни при чём… Но… А вообще, знаешь ли, всё это глупости.
– А ну тебя! Чего понёс, не знаю… Давай-давай, иди, смотри!
Алексей Петрович послушно пошёл, открыл дверь, вышел в коридор.
– Иди-иди, – подогнала супруга.
Доцент зашлёпал тапочками вниз. Спустившись на третий этаж, увидел, что в галерее начисто вышибло все стёкла, а дверь настежь.
Он замер, хотя и не удивился. Секунды две постоял, затем шагнул на галерею. Было здесь теперь свежо, просторно, гонял шальной ветер.
Алексей Петрович осторожно выглянул во двор и вдруг увидел, как из первого подъезда «Беты» дружно вышагнули его сын, какой-то длинный малый и тщедушная девица. Вся эта троица молниеносно шмыгнула в вишнёвую «Нексию», которая вмиг рванула в узкий проезд – и только её и видели.
Алексей Петрович сглотнул огромный сухой комок в горле – и сразу полегчало.
Он непроизвольно выдохнул.
Свежий ветер ласково дунул в лицо ему. Он перевёл взгляд и увидел, что горящую машину почти потушили, народ самоорганизовался и вовсю орудовал огнетушителями, лопатами, а один мужик зачем-то ошалело бегал, как дурак, с метлой. Пламя ещё вяло моталось по обуглившемуся металлу, огрызалось, но видно было, что ему конец.
Воронин задрал голову. Увидел жестяной откос крыши, чуть покосившийся антенный крест и нити проводов – а выше небо… Небо!
Ну и ладно. Хорошо, что так.
53
– Слушай… – проговорил Алексей и почему-то не закончил фразы.
Но Кирилл понял.
– Ну, это точно озарение такое. Вздремнул было, а тут как дало! Аж с кровати слетел. Ох ты, думаю, ну и перец. Как молния сверкнула… Выручать надо! Ну… и вот, в общем, вот так.
Воронин ковырнул пальцем в углу глаза – что-то мешало ему там.
– Очень может быть, – равнодушно сказал он.
– Я пойду, – раздалось вдруг сзади.
Оба вмиг обернулись. Замолчали. Смотрели и молчали.
Лена не смотрела на них. Ресницы её были опущены. Подрагивали. Нежный румянец светился на лице.
И Алексею Воронину почудилось в уголках розовых женских губ что-то такое странное, далёкое, что видел он давным-давно когда-то...
Но не помнил где.
– Я пойду, – повторила Лена.
– Э! – Кирилл опамятовался. – Куда?! Куда вы, Лена? Я вас отвезу, нет проблем…
– Да нет, – Лена покачала головой. – Не надо, – она выбралась из машины. – Я так дойду. Спасибо, – запоздало сказала она.
Дверь хлопнула.
Кирилл повернулся и стал смотреть перед собой. И Алексей смотрел туда же.
Перед ними была стена пятиэтажки. Окна первого этажа прятались за стихийным дворовым подлеском из сирени, жасмина, огромных мальв и всякого мелкого, путаного разнотравья.
И никого не было здесь. И никому не было дела до чего-то, до кого-то там. Сверху тихонько текла незнакомая мелодия. Многие окна в доме были открыты.
54
Кирилл полез за сигаретами, зашуршал в кармане пачкой.
– Странная особа, ей-богу, – вымолвил он и кинул пачку на приборную панель. – По-моему, сама себя не знает толком… Хотя, кто знает, может, оно и к лучшему.
– Будет, Кир, – Алексей невесело усмехнулся. – Давай-ка лучше расшифруемся да поговорим по душам, как подобает друзьям… Друзья же мы с тобой, так?
– Ну, вроде того. Только друзья не…
– Ладно! Ладно. Я свои ошибки признаю. Но и вы ведь меня втёмную динамили. И эти ошибки… ну, эти мои действия, они такими с самого начала и планировались, так ведь?
– Я… – Кирилл прикурил, – я не знаю, где там было самое начало. Это ты сам… Если есть охота – думай. А у меня задача была: не допустить эксцессов. Ну, я вроде и не допустил.
– Вроде? – Алексей подумал, что Кирилл знает про ночную погоню на лифте и борьбу титанов по разные стороны двери – но оказалось, что имеется в виду совсем другое.
Казаков открыл дверцу.
– Если не считать этой красотки, – кивнул он назад.
– Лены, что ли? – искренне удивился Воронин.
– Ну, а то кого же. А ты что?..
– Да. Я думал, она ваша. В смысле, – усмехнулся Алексей, – наша. И вы со мной вдвоём комедию ломаете.
– Да здесь какие уж комедии… Она, дура, сама в эту кашу впёрлась… то есть этот твой урод почему-то к ней пошёл. Почему? А хрен его знает. Может, просто первая попавшаяся… Да чего теперь мудрить на пустом месте! Было и сплыло, и слава Богу.
Алексей оживился:
– А ты знаешь, папенька-то мой, Петрович, просёк, что к чему.
– Ну, флаг ему в руки. Думаешь, он один такой умный? Э, брат… А ему, наверно, и отец рассказывал. Ну, дед твой, то есть.
– Да.
Воронин опустил взгляд. Неужели и это знает Казаков – что Пётр Михайлович был членом Организации?.. А хотя какая, в самом деле, разница.
– Слушай, – спросил он, – и давно ты с ними?.. Или они с тобой, как лучше сказать?
– Да в школе нашей родной, в десятом классе. Прямо перед выпускными. Помнишь?..
Алексей покивал, окинул взглядом сплетение стеблей, листьев, звёздочки цветов.
– Ещё как. Свет, солнце, небо!.. И горы по плечо, и океаны вброд, и шар земной вроде футбольного мяча, да?
– Да уж, – Кирилл вздохнул. – Как вспомнишь – ну и дурак был. И обзавидуешься: весь мир дураку навстречу!.. Зато сейчас умный.
Он помолчал, затем расстроился пуще прежнего:
– Конечно, дар этот во мне с рожденья был, теперь-то ясно. Много чего случалось. А сны какие снились, Лёха!.. И это пацану голимому… Ну а тогда, в семнадцать-то лет, когда вся планета так и стелется под ноги… Вот и они тут как тут: здрасьте. Двое. Вежливые такие, само обаяние… ну, сам понимаешь.
– Понимаю.
– Вот у меня и вовсе голова кругом. Нашёл свой остров сокровищ! Вернее, он сам ко мне приплыл… Ну, и так далее. А у тебя как?
– Той осенью, – Воронин пусто смотрел в заросли, – после того как экспедиция пропала. Кстати, про экспедицию, про семинар, про Витька – всё правда. До копейки.
– Тех тоже двое было?
– Нет. Один. Но вежливый тоже, собачий сын. В плаще, в шляпе… Дождь был.
Помолчали. Кирилл дымил влево, прогонял дым взмахами руки. Алексей пожевал губами, левая бровь его сделала сложное движение.
– Ты извини… но раз уж эту тему тронули, хочу спросить: а вот тогда, когда мы у тебя дома… про Крайнева… это всё вправду?
Кирилл вышвырнул окурок.
– Да. Всё по-взрослому. И ненависть была, как ледяное пламя.
– Да уж. Так не сыграешь.
– Ну, сыграть я могу так, что ты и рот разинешь. Но тогда… Эх, Лёха, брат! Мне ведь и самому вспоминать худо. Вот это первый раз со мной. А потом что может быть? А?
– Что! Глядишь, вырастешь… в чине, так сказать. Они-то знают о твоём этом… новом рубеже?
– А хрен знает. Их же разве поймёшь… А что до чинов, то гори они все ясным пламенем. Вон, когда прижало меня с префектурой этой долбаной, хоть какой толк был мне от них? Хоть кто-то помог? Нет, сам справляйся, родной. Дело делом, а твои проблемы – твои, и на этом всё. Да и не в этом дело-то. Просто – ну их всех в хлам! Не знаю как тебе, а мне всё это – во! – ребром ладони он сильно рубанул по горлу, – все эти возможности и сверхвозможности!
И он махнул рукой так, словно разом перечеркнул всё.
Воронин искоса глянул на профиль товарища.
– Ты устал?
– Устал?.. – Кирилл как будто удивился вопросу. Полез за новой сигаретой. – Не знаю. Все устают.
– Что правда, то правда… Ну и как дальше жить будем?
– Как ты – тебе решать, – Кирилл сунул сигарету в рот. – А я постараюсь тише воды, ниже травы. На огороде вон копаться буду.
– А у тебя огород есть?
– Есть.
– Здорово. Да только не дадут теперь. Пойдёшь на повышение!
– Ну, это, брат, знаешь… задача со множеством неизвестных… Кстати! Мне сказали: если он – ты, то есть, – потом захочет объясниться, то пожалуйста. Можешь встретиться. Вот и спросишь, как жить дальше, коли интересно. Ты с ними как вообще контачил?
– На улице. Сами вдруг подходили ко мне. А у тебя как?
– По-всякому. Вот, – Казаков бросил сигарету на приборную панель. – Вот, в том числе и звонят, – он вытащил мобильный телефон. – И я могу. Так что, хочешь? Если да, так я сейчас того… – он повертел телефоном.
– Ну, давай… – подумав, согласился Алексей.
– Ага! Сейчас. Только уж ты извини…
Кирилл выскочил из машины и отошёл в сторону. «Алло…» – сказал он и заговорил неразборчиво. «Да, да…» – уловил Алексей.
Кирилл заскочил обратно.
– Ну всё, – сказал он. – Ждут. Сквер тут неподалёку – знаешь?
– Да.
– В жасминовой аллее, на скамейке.
– Иду, – подтвердил Воронин. – Ладно, будь, Кир… Эх! – он рассмеялся, но в смехе продребезжала трещинка. – Нет, ты знаешь, как-то не ждал я, что моё второе «я» – такая дрянь… Хотя, наверно, это справедливо.
– Плюнь, – махнул рукой Кирилл. – У других лучше, что ли? Это ж самый отстой, что в нас есть. Вот оно отделилось и стало… ну, такой призрак не призрак, не знаю.
– Гомункулус, – вздохнул Алексей. – Но слушай, если оно отделилось, отчего же мне не стало легче? Я не стал светлее, чище. Не стал яснее надо мною небосвод! Почему?
– Ну, здрасьте, – Казаков строго придерживался принципов образного натурализма. – Что, думаешь, мало в тебе ещё таких сокровищ? Ну вот смотри: пошёл ты в сортир, отвалил по-большому. И что, потом рассвет в душе?
– Не сказал бы.
– Ну вот.
Алексей чуть подумал.
– Да, – признал он. – Логично. Ладно, Кир, всё! Ждут-с, как же-с.
И он пошёл.
В сквере было не очень многолюдно: мамаши с колясками, старички сидели на вечернем солнышке, как мумии; компания молодёжи, хохоча, хлебала пиво. Воронин обогнул по дуге центральную площадку с круглой клумбой посредине и повернул в одну из боковых аллей, неширокую, густо обсаженную жасмином. Аллея изгибалась вправо и, зайдя за этот правый поворот, Алексей увидел того, кого должен был увидеть…
55
– …Лексеич! Заснул, что ли?.. Максимыч, глянь, ты своими россказнями человека до чего довёл!
Мишка толкнул Воронина локтем. Тот вздрогнул и очнулся.
Женька Богемский, хохоча, протягивал ему пиалу с водкой.
– Лексеич! Спишь!.. Штрафуйся!
Алексей рассеянно провёл кончиками пальцев по надбровьям.
– Что?.. – не сразу понял он, но тут же сообразил и поспешил улыбнуться. – Да, да… То есть извините. Задумался.
– А ты тяпни и не думай. Много думать вредно!
Воронин выпил, засосал помидорину, выдохнул.
– Много – не знаю, – сказал он, – а вообще думать надо. Даже необходимо.
Вокруг захохотали, вразнобой замахали руками. Владик нечаянно поддал коленом в ящик так, что чуть не снёс к чёртовой матери весь наличный сервиз.
– Влад, не сучи копытами, – сказал Женька миролюбиво. Ему показалось, что Воронин начал заход на какую-то важную тему. — То-есть, Лексеич? Поясни.
– Оформляй, – Алексей указал глазами на пиалу. – Поясню.
– А то! Ты только подставляй…
Подставил не один он, все ёмкости дружно потянулись к Женькиной правой руке.
– Спокойнее, спокойнее… – слегка остудил публику Женька. – Всем хватит… – и аккуратно налил каждому.
Воронин посмотрел на бесцветную жидкость, покачал пиалу, вдохнул, выдохнул – и запрокинул пиалу кверху донцем.
56
– Итак! – сказал он, улыбнулся и спросил: – А вот скажите, вы Библию читали?
От такого вопроса обомлели все, кроме многоопытного Максимыча.
– А как же, – подтвердил он.
– Ты, Максимыч, поди, всё на свете читаешь, – сказал Мишка и икнул. – Куда только всё проваливается – вот вопрос…
– Всё не всё, а умные вещи читаю, – парировал Максимыч. – Так-то, братец.
– Ну, не в коня корм, – проворчал Мишка.
Валера вдруг весь вскинулся, услышав про коня:
– А, конь бледный! Это тоже из Библии?
– Апокалипсис! – обрушил и Владик свои знания на головы собутыльников. – Конец света!
– За грехи наши, – подхватил Женька. – Вот водку жрём, материмся – грех. Максимыч думает, что умный – тоже грех…
– Ну, эти грехи невелики, – Алексей улыбнулся.
– Сам ты грех ходячий, – ответствовал Максимыч Женьке. – А конца света никакого нет.
– Как это нет? – Валера аж подпрыгнул.
– А так, нет и всё.
– Нет, как это нет? – Валеру прямо-таки возмутило отсутствие конца света. – А что же тогда есть, по-твоему?!
Максимыч повёл дланью так, как это, наверное, сделал Колумб, ступив впервые на кубинский берег.
– А ты смотри, – провозгласил он, – что вокруг нас. Видишь? Вселенная! Без конца, без краю!.. – хотя вокруг Валеры была лишь внутренность его дрянного гаража. – Галактики!.. Что, думаешь, человечество так и будет здесь торчать? – голос Максимыча съехал в профессорский сарказм, но тут же мощно возвысился: – Нет, братец! Оно пойдёт дальше, покорять космос!..
– В «Юном натуралисте» читал? – съехидничал Женька, но Валера перебил его, даже на табурете подъёрзнул от нетерпения:
– Стой, стой, Максимыч! Ну ладно, пошёл ты в космос, покорил. А дальше что?
Максимыч усмехнулся снисходительно, покачал седовласой головой.
– Ты, Валера, прямо как дитё малое, – и взялся за сыр.
– Это почему? – Валера выкатил глаза.
– Да потому что вселенная бесконечна. И никакого конца у неё нет и быть не может!.. Так? А значит, и у человечества. Так? Оно будет двигаться всё дальше и дальше… во все концы вселенной…
И, демонстрируя, как будет двигаться человечество, Максимыч сделал руками примерно так, как делает спортсмен, плывущий стилем «брасс».
– Ну ладно, – повторил Валера упрямо. – Ну а когда всё это кончится? Вселенная, то есть? Тогда куда оно пойдёт, человечество твоё…
– Валера, – внушающе молвил Женька. – Ты бы помолчал, а? А ты, Лексеич, как философ, ну-ка скажи: будет конец света?
– Будет, –кивнул Воронин.
– Да ну?! –захохотал Женька. – Спасибо, обнадёжил!..
– Я всерьёз, – коротко ответил Алексей.
– То есть как это? – Владик откинул голову, уставил на него подслеповатый взор. Нижняя челюсть чуть отвисла. – Что, огонь с небес, огненные ливни… И сгинет всё?
– Нет. Думаю, что так не будет.
Владик оторопел. Рот округлился, взгляд застыл.
– Подумайте, – сказал Алексей. – Ну почему конец света непременно должен быть катастрофой?.. Впрочем, всякое может быть, это верно. Но мне в это верить не хочется! А хочется мне думать, что когда-нибудь, пусть через годы, человечество образумится. И снизойдёт на Землю мир!
– Я и говорю, – кивнул Максимыч.
Воронин засмеялся.
– Светлый мир, где нет вражды и войн и одна общая цель. И достигнут, чёрт их возьми! Нам, видимо, и вообразить невозможно, каких чудес они достигнут, наши дальние потомки.
– Это каких чудес? – Владик слушал хотя и с глупым видом, но внимательно.
– Каких? Ну, я бы, например, предположил, что человечество откроет новые измерения, прежде скрытые. Многомерные пространства-времена! Когда время – не только линия из прошлого в будущее, но нечто большее… гораздо большее! И ты над этой линией, вообще видишь множество времён со всем их прошлым, будущим и настоящим. И эдак, знаешь, как король вселенной!..
Данного описания не поняли. Даже Максимыч отверз уста с опаской:
– Так это уже что получается… киборги какие-то.
– Зачем же киборги, – весело подмигнул Алексей. – Давайте говорить прямо: боги. Боги! Я не шучу. Люди станут всемогущими.
Он прервался. Помолчал, созерцая мысленно людское всемогущество. Высоко задрал брови – видимо, и его удивило оно.
– Я как раз об этом и задумался. Спасибо, Фёдор Максимыч! – Алексей подмигнул соседу. – Навели на мысль. Я бы вообще об этом книгу написал, – неожиданно объявил он.
– Книгу? – пьяненько переспросил Владик, ему водка шибанула по мозгам заметней прочих.
– Да, – Воронин увлёкся. – Роман! Да с философией, с мистическим душком… А вам вообще-то интересно это? – вдруг спохватился он.
— Да! – в один голос сказали трое.
И Алексей поведал: Максимыч задел то, о чём он сам давно, упорно думал. О том, что могут ведь… да что там могут! – должны рождаться люди со сверхспособностями. Да, один на несколько тысяч, может, реже. Они вправду видят, чувствуют друг друга, пусть поначалу смутно; чуют аномальные зоны, как позитивные, так и негативные, могут в какой-то мере управлять их энергиями… ну и, стало быть, могут так втихомолку рулить человечеством, притом настолько аккуратно, что никто из непосвящённых не догадывается. Думают, это они решают, как миру жить. А вот шиш вам: все, вплоть до самых президентов, существуют в предлагаемых обстоятельствах. А обстоятельства им предлагает кто?.. Правильно, те самые мудрые тихони. Тайный синклит.
– Это фабула, – сказал Алексей. – А сюжет…
– Стой, Лексеич, – нетерпеливо перебил Женька. – Это всё ботва. С сюжетами это ты вон к студенткам своим будешь яйца подкатывать…
Но на него зашумели, чтоб не мешал. Женька сперва удивился, а когда увидал, что и вправду слушают, удивился пуще, матюкнулся и стал разливать остаток водки.
Сюжет оказался таков, что синклит, понятное дело, следит за появлением на Земле новых одарённых. Таких отслеживают, незаметно для них ведут по жизни… а когда считают, что они готовы к труду во благо, объявляются перед ними и раскрывают карты – не все, конечно. Предлагается начать с малых ступеней в иерархии, дабы постепенно, шаг за шагом, расти, расти и расти.
Примерно такие речи ведут посвящённые с молодым парнем, смутно ощущающим в себе брожение неких таинственных сил. Но вот всё и объяснилось: юноша на седьмом небе. Как же, один из тысяч! Может, из сотен тысяч!.. «Значит, вы согласны?» – говорят ему. «Согласен! Согласен!» – почти кричит он и становится избранным.
Так для него начинается новое время. Дни, месяцы, годы… Вот уже немало лет. И чем дальше, тем больше приходит осознание того, что это новое время от старого не очень-то и отличается. И здесь будни, труды и дни, ошибки, промахи, обиды и усталость… и всё так, будто впрягся в тяжкий воз и тянешь, тянешь, тянешь по ухабам, и конца-краю этому не видно. Да, посвящённые искренне стараются направить белый свет к лучшей жизни, бьются, надрывают пупки… да что-то не очень выходит у них песня. А главное – бывший юноша, давно ставший мужчиной, открыл, что эти благодетели не прочь ради большого всеобщего счастья устроить кому-нибудь маленькое несчастье: цель оправдывает средства, проще говоря.
Словом, с годами мужчина приуныл, а его дар стал больше тревожить и пугать, чем радовать. В энергиях Земли он начинает чувствовать нечто зловещее, и более того: источники этих энергий, зоны неблагополучия он ощущает где-то совсем рядом с собой, они точно окружают его, хотят взять в плен, в самой структуре пространства что-то нехорошо меняется… он вздрагивает, озирается на улицах… и как-то сама собой, как бы из ниоткуда является мысль: а не хотят ли эти большие братья того… ну, пожертвовать им как пешкой в большой игре. За ними это ведь не заржавеет, ради общего-то блага.
Ну, а дальше – хуже. Дальше он начинает ощущать раздвоение личности: второе «я», такая тень, возникла и блуждает постепенно, обретая плоть и подобие человека, – ходит, вот оно, его ещё не видно, но оно есть, и зачем оно?.. Он не может знать. А потом оно всё же настигает его, и это плохо. Очень плохо. Что делать?
– Что делать, говорите? – сказал он, хотя никто, кроме него, не говорил. И сам ответил: – Простая логика! Если кем-то выгодно пожертвовать, то надо изменить ход вещей так, чтоб это стало невыгодно, – вот и всё. И он решает взболтать ситуацию, просто чтобы хоть что-то изменить, неважно что, – тогда вся комбинация рассыплется, станет ненужной…
И тут ему подворачивается друг, который тоже как будто обладает схожими способностями и даже употребил их с такими дурными последствиями, что сам не ожидал… И тут нашего избранника осеняет: а что если и друга втянуть в историю?! Заодно, может, и прикрыться им?.. Ну, там по ходу разберёмся, решает он и начинает действовать.
Ну, а по ходу выясняется, что друг-то сам не кто иной, как тот же посвящённый, только рангом повыше. А те, кто ещё выше, через него играют нашим героем втёмную. Зачем? Да затем, чтобы человек в известной ситуации подумал именно так: за ним идёт охота – это раз; и крыша у него немного отъезжает – это два. И тогда он натворит то-то и то-то. А им только того и надо! Ибо именно эти его действия станут нужным поворотом на пути человечества к чему?.. Ну, вот к этому будущему величию.
– Типа коммунизма, – решил Максимыч.
– Да хоть горшком назови.
Мишка дёрнул плечом, сплюнул. Владик осторожно спросил:
– И что, всё?
– Нет, не всё, – вдруг ответил Алексей.
57
Тут все вновь обмерли. Первым очнулся Валера:
– А что не всё?!
Алексей улыбнулся всем, а подмигнул Валере:
– А то, что они, благодетели, могли б не тужиться. Все их дела – мартышкин труд.
– Почему? – тупо обомлел Максимыч.
– Да потому, что от них это не зависит. Они-то думают, что движут мир, а в самом деле – шиш.
И он, точно, свернул правую кисть в кукиш и показал всем.
– Почему?.. – эхом вопросил Валера.
Да потому, что хранит это мироздание, и держит его, и ведёт куда надо – никакая не Лига посвящённых, всё это вздор. Хранит то, что китайцы называли Инь: вот эта сторона мира… она странная, да – север, Земля, чётное, женское. Белый свет пронизан – оттого-то он и белый, оттого и свет! – тем, что вливается в женские существа и затыкает ими пробоины, понаделанные мужским разумом. Собственно, женский организм просто приёмник света. Поймай его – а уж дальше он сам повернёт куда надо чьё-то нежное личико, вылупит глаза, раззявит рот… сам отведёт туда, где мир забалансировал на грани. И пусть мужики посмеиваются, перемигиваются, пусть острят над тем, какой интеллект сияет в девичьем взгляде… Пусть. Хорошо смеётся последний, а последним – вот воистину последним! – после всех дорог, надежд, разлук, после того как этот мир устанет от всего, – последними пусть станут свет и тишина, равные лёгкой, как сентябрь, улыбке Моны Лизы. То есть они и есть она, её улыбка – но на другом языке.
Всё это Воронин постарался донести до аудитории, а уж как она воспримет, Бог весть. Восприняла молча и с переглядками. Мишка вновь сплюнул.
Владик вскинул голову, тычком пальца подсадил очки на место.
– Ага… – начал запоздало соображать он. – Так это чего: выходит, бабы выручают мир? Из-за них-то он и не пропадёт?..
– В том числе, – согласился Алексей.
– Ну, вот за это и выпьем, – предложил Мишка.
Выпили.
Выдохнули, закусили, поматерились по пустякам – и тут некое соображение достигло уже Валеры. Он вдруг перестал жевать.
– Постой-ка… – повернулся он к Воронину. – Постой, – повторил твёрже. – А как же это… Ты же говорил: люди как боги станут. Так?
– Так.
– А как же теперь говоришь, тишина? А это как?
– И это так.
58
– Как?! – Валера чуть не поперхнулся. – Как это? И Библия, чего-то там начал… Как это, я не пойму!..
– Да хрен с ним! – Женьке надоело. – Всё, наговорились. Давай…
– Нет, не хрен! – встопорщился Валера. – Тут вопрос принципиальный. Ты это, Алексей, объясни!
Женька очень удивился.
– Нет, вы слыхали? Гляньте на него: Спиноза! Истина в вине!
Валера, щуплый, плюгавый, смотрел сердитым ёжиком. Алексей постарался не улыбнуться.
– Да это просто, – сказал он.
Чего проще. Наш мир ходил под солнцем истины, ходил, да не дошёл – хотя проект под нас и создан – все тридевять земель и семь небес, всё для нас. Но – не справились. Кто виноват? Да каждый по чуть-чуть. Один чуть-чуть, другой чуть-чуть, всем было некогда, у всех свои дела… и вместе не заметили, как тридевять земель стали одной, седьмое небо – нижним, зори стали жиже, а закаты гуще. Слово «вечер, вечер…» не звучало прежде так. Теперь звучит. Жить стало тесно, дышать мелко, мы смотрим на себя в пыльные стёкла. Память? И её не хватает.
Оно с нами – да, его не может не быть. Но это уже неважно. Не заметили, так не заметили. Жить можно и так. Жить, дышать и смотреть. Система мудрая, в ней предусмотрен и резервный вариант. Какой? Идти и открывать неведомое – чем, собственно, человечество и занято. Ну и пусть занимается. Отчего нет? Это лучшее из худшего, Инь и Ян, – вот они, крутятся, работают. Хочешь, назови это прогрессом. А можешь сказать Дао – то есть путь.
Долгий, трудный путь, но он не должен стать пустым. Глядишь, утихомирятся, поумнеют, простят друг друга, войн не станет никаких. Чем плохо?.. Ну, а потом возьмутся дружно – и откроют то и это, и дойдут до многомерного пространства-времени и прочих величавых и диковинных вещей. В общем, мы сможем всё. И?..
И, похоже, это и будет конец света. В этом свете не надо больше ничего. Не о чем говорить и даже думать не о чем. А значит, можно ставить точку. Или даже восклицательный знак. Всё!
Ведь это же так ясно, что яснее некуда. Ты можешь всё, и не нужны тебе ни вера, ни надежда, потому что – а зачем они?.. В жизни, избывшей тяготы, где жить легко, не наблюдать часов, знать всё, только никто тебя не спросит! – в такой жизни ждать нечего, и правда, ничто не придёт к тебе. И из неё вслед за верой и надеждой тихо уйдёт и любовь.
Вот уж тогда тебе, наверное, захочется её. Любую, пусть хоть ту твою, которой не удержало сердце. Пусть оно вновь захлебнётся ею, пусть потянет его, скрутит и сожмёт, пусть станет боль, пускай хоть так!.. А нет, никак. И память – вот она, вся тут, хочешь – трогай, щупай, хочешь – дави её, а боли нет. Прошло и это, и теперь ни рук, ни ног не хватит, чтоб догнать. Хоть хвост заведи себе – и этот не поможет.
Но всё-таки пусть человек дойдёт до этого. Стать равным миру, увидеть себя богом – и понять, что без Бога ты ничто.
Воронин с силой потёр бровь:
– Мне почему-то кажется… что это будет так, что придёт осень и больше не уйдёт. Сперва, наверно, не поймут, всё будут ждать, когда же она кончится. А потом догадаются. И перестанут ждать.
Он помолчал и сказал ещё:
– Наверно, тогда лучше всего будет сидеть дома. Дни перестанут идти, всё будет одно, как предвечерний час. И вот – сидеть, смотреть в окно. Вот это он и есть, конец света. В нём нет плохого, нет хорошего. Он просто есть. Усталость. Больше ничего.
Он замолчал. И все молчали. Было слышно, как за дальней стенкой гаража возится кто-то и скребёт – то ли собака, то ли кошка. А может, и крыса.
Владик спросил осторожно:
– Ну… а потом что же?
– Потом… – Воронин поднял голову, а дальше говорить не стал, будто бы сомневался в том, что произойдёт потом.
Хотя, конечно, он не сомневался.
– Есть слова, – сказал он.
Вот они, эти слова:
И голоса играющих на гуслях и поющих, и играющих на свирелях и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не будет уже в тебе никакого художника, никакого художества, и шума от жерновов не слышно уже будет в тебе.
Но и эти слова не все! Ещё надо сказать про осень, сказать непременно, потому что осень, вот она: твой город, полдень под далёким ходом облаков, пролёты улиц, солнце в высоте огромных тополей, шум листьев, листья на дорогах, на траве, на берегах холодных луж. Взгляни: ведь это было, было и ушло, и вот вернулось на два слова, чтоб уйти опять, – но эти слова уже сказаны – два слова: ВОЗВРАЩЕНИЕ и НАВСЕГДА.
Конец
