Одинокая звезда0

Сенатора от Нью-Йорка миссис Клинтон встречали в главном аэропорту штата. Располневшая и потяжелевшая, Хиллари спускалась по трапу навстречу Эвансам, показывая всем своим видом, что она в порядке и не нуждается ни в каком сочувствии. Наоборот, это они – Лиза и Джон, нуждаются в ее помощи. Глядя на нее, трудно было представить ее молоденькой и тоненькой девочкой в джинсах, с копной рыжеватых волос, всегда готовой расхохотаться над шутками Билла. Когда-то они были красивой парой. Впрочем, подумал Эванс, мы тоже были красивой парой в молодости, и он невольно сравнил миниатюрную Лизу, до сих пор предпочитающую носить короткие юбки, и стоящую рядом с ней в брючном костюме Хиллари. Говорили, что она страдает отеками ног и старается их не показывать. Очень существенный недостаток в представлении американских избирателей. Внешность никогда не была главным орудием в арсенале Хиллари. Она считалась умным и тонким политиком, сохранившим свою репутацию в партии, несмотря на все перипетии в ее семейной жизни.

После поцелуев и приветствий сразу же перешли к делу. Миссис Клинтон готова была посвятить пару дней своим друзьям и единомышленникам. У Роберта прибавилось работы. Ожидался большой наплыв желающих посмотреть и послушать бывшую первую леди, мужа которой уличили в неверности перед всем миром. А в том, что ее приезд стал настоящим событием, Роберт нисколько не сомневался. На двух сенаторов набросились телевизионщики всех местных каналов прямо в аэропорту.

Прибавилось хлопот и у Патрика. Юг Америки – это вам не Нью-Йорк какой-нибудь. Здесь до сих пор на многих домах развевается флаг конфедератов. Там, у себя на севере, миссис Клинтон может говорить о правах геев. Здесь, на юге, это не пройдет. И аборт здесь считается святотатством и приравнивается к убийству. Так что все разговоры о том, имеет ли женщина право делать аборт или нет, хороши там, на севере. А здесь, на юге, для многих миссис Клинтон – чужая выскочка, хотя именно на юге, в Арканзасе, она начинала свою адвокатскую карьеру и 12 лет была первой леди этого захолустного штата, после того как Билл несколько раз избирался там губернатором. Странное дело, Клинтоны всегда и везде умели наживать не только верных друзей, но и отчаянных врагов.

Для миссис Клинтон выделили полицейский эскорт и дополнительную охрану.

Все люди в штабе Эванса срочно занялись подготовкой встречи

с избирателями. Аренда, реклама, оплата всевозможных услуг... Вот когда подтвердилась главная аксиома любой избирательной кампании – деньги решают все. Роберту предстояла роль дирижера грандиозного симфонического оркестра – настоящее испытание для провинциального мальчика, пытающегося связать свою карьеру с восхождением сенатора Эванса, а в его восхождении он не сомневался.

Главные солисты занялись разборкой партитуры уже в доме Эвансов, укрытом от посторонних взглядов роскошным садом, в котором Лиза продолжала трудиться даже после операции. Этот дом мало чем отличался от других домов зажиточных южан. Разве что в нем не было детской комнаты, а в кабинете сенатора стояли полки с книгами – редкость в наше время в любом американском доме. Но приглядевшись, можно было увидеть, что книги эти исключительно по юриспруденции, а, значит, читались в пору, когда Джон Эванс еще служил адвокатом. Романами увлекалась Лиза, да и то брала их в библиотеке.

В гостиной по стенам висели акварельки работы Таши Эванс, давно покинувшей отчий дом. Для Хиллари были отведены две комнаты наверху, откуда она спустилась в кабинет сенатора, едва передохнув после перелета и толкучки в аэропорту. Устроившись в кресле и положив ногу на ногу, она начала первая:

– Насколько мне известно, в Белом доме задумали опасный эксперимент. Чейни готовит ряд законов, позволяющих президенту принимать решения в обход Конгресса, ссылаясь на военное время. Вы понимаете, Джон, что это попытка изменить нашу конституцию, а может быть, даже и переворота. Сейчас нельзя им отдавать ни одного места ни в Сенате, ни в Конгрессе. Макмэрфи и вся ваша местная шайка хорошо знакомы с Чейни. Не трудно предсказать, как он поведет себя в случае прохождения в Сенат, – она говорила спокойно и уверенно, как всегда, глядя в глаза собеседнику.

Вот к этому Эванс не был готов. Хотя он и знал некоторые подробности вашингтонских закулисных игр, игры местного значения интересовали его сейчас больше. А что, если она прикрывает словами об опасности переворота какие-то свои личные интересы? Может, она ищет сторонников, пытаясь отбить очередной выпад против Клинтонов? С другой стороны, Эванс прекрасно понимал, что Билл больше никого не интересует, за последний год он всего несколько раз упоминался в прессе и только в связи с Хиллари. Конечно, могут быть какие-нибудь темные истории в Нью-Йорке, вокруг Клинтонов всегда крутились сомнительные люди, но сейчас Джону до этого не было дела. К тому же, он прекрасно помнил, что год назад Хиллари Родэм Клинтон открыто высказывалась за предоставление чрезвычайных полномочий президенту в случае военной атаки на США. И если она изменила тактику, значит, он должен понять, что за этим стоит.

– Хиллари, вы что-то знаете, чего не знаю я, да? – теперь уже Эванс внимательно следил за выражением лица своей собеседницы. Какую-то секунду она колебалась, затем продолжила:

– Я вчера говорила с Тенетом, Джон. В Ираке нет средств массового уничтожения. Проверены последние места возможного хранения. Пусто. Они держат это сообщение пока в секрете от прессы. Скорее всего, Чейни попытается провести свои законы до того как разразится скандал.

– Подождите, подождите, я-то был уверен, что все обвинения против Саддама строились на информации, полученной ЦРУ из достоверных источников. И именно Тенет, как человек возглавляющий ЦРУ, несет ответственность за эту информацию. Я, черт возьми, ему доверял... Хорошенькое дело... А тогда, простите меня, зачем вообще нужно было все это затевать?

– Ну да. Видите, чем это все оборачивается? Понимаете, как они нас подставили? Всех. Они просто нас на-е-ба-ли. Они наебали Конгресс, да что там, Господи, говорить. Они наебали весь мир, чтобы развязать нужную им войну. А теперь, когда дело сделано, а никакого оружия не оказалось, они свалят все на Тенета.

Но в середине ее гневной тирады Эванс вдруг вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

– Извините, ради Бога, – успел он сказать ей в свое оправдание, – мне нужно срочно позвонить.

Из гостиной Лизе было видно, как ее муж в большом волнении разговаривает с кем-то по мобильнику.

– Ты меня понял? – донеслись его отрывистые слова, – этот ролик не должен выйти в эфир. Перезвони, как только свяжешься с телевидением.

– Все в порядке, – он махнул рукой насторожившейся Лизе и вернулся в кабинет, где Хиллари встретила его понимающим и, как ему показалось, сочувствующим взглядом.

– Так о чем мы говорили? Кажется, о Тенете? Незавидное у него сейчас положение. Я все-таки не понимаю, чем можно объяснить такой ужасающий прокол. Это что, провал разведки? Мне не хочется думать, что он подыграл этим подонкам, все-таки он, кажется, ваш большой приятель.

– С чего вы взяли? – резко ответила Хиллари. – Мы никогда не были друзьями. Я имею в виду, близкими друзьями. Да, Билл поставил его во главе ЦРУ, но это еще ничего не значит. Наоборот, он считал, что очень важно сохранять между ними дистанцию. Понимаете? В таком случае, у каждого из них есть возможность иметь независимую позицию. У меня есть большие подозрения в том, что Тенет утратил свою независимость в отношениях с Бушем. Скорее всего, в какой-то момент он пошел с ними на компромисс. Все это предстоит расследовать и выяснять.

– Так вы хотите, чтобы я поставил вопрос о создании новой комиссии Конгресса по Ираку? Признаться, сейчас не самое подходящее для этого время. Я бы хотел сосредоточиться на местных проблемах. Мне пришлось рано втянуться в предвыборную кампанию. Можно сказать, Харрисон и Макмэрфи втянули меня в гонку. А какие у вас планы на будущее? Не хотите попробовать выставляться на следующий год?

Вот уж этот вопрос он мог и не задавать. Искреннего ответа на него в любом случае бы не последовало. Не такой Хиллари человек, чтобы раскрывать свои планы, хотя и упрекать ее в этом нельзя. С какой это стати она вдруг разоткровенничалась бы с Эвансом? Поняв свою ошибку, он обезоруживающе улыбнулся и добавил:

– По-моему, ситуация складывается самая подходящая. Сейчас, когда станут известны новые факты в политике этой администрации, у нас появятся отличные шансы завалить Буша на предстоящих выборах. Вы не находите?

Она ответила долгим и внимательным взглядом, словно раздумывая, можно ли ему доверять.

– Вот об этом я и хотела с вами поговорить, Джон. Вам не кажется, что у Конгресса будут достаточные основания начать процесс импичмента Буша?

Эванс не торопился с ответом. Он перевел взгляд на руки его собеседницы, скрещенные на колене. Руки пожилой женщины, никогда не знавшей физической работы. Отекшие пальцы. Кольца с бриллиантами. Решительно выставленная нога в лакированной туфле. Все это начинало раздражать его. Так вот почему она так живо откликнулась на его приглашение. За все приходится платить. Импичмент. Она, кстати, большой специалист по этому делу. Сначала копала под Никсона, потом испытала все на своей шкуре с импичментом Билла и вот теперь, похоже, готова им отомстить. Может, это и хорошая идея, кстати.

– Я так понимаю, Хиллари, что, в конечном счете, многое зависит от Тенета. Он может взять ответственность на себя за ошибки ЦРУ и тем самым выгородить президента или признаться в том, что не предоставлял никакой информации по Ираку, не имея достоверных данных, и тогда всем станет очевиден подлог, на который пошли эти подонки, чтобы начать войну.

Заметив его взгляд, Хиллари убрала руки с колена и откинулась в кресле, решив ослабить давление на собеседника. Пока ей нужно было знать его позицию, готовность поддержать ее в случае, если она перейдет к действиям.

– Мне кажется, решение Тенета, – продолжала она, – зависит от многих обстоятельств… Знаете, один в поле не воин… Мне нужно знать, что вы думаете, Джон. Вы остаетесь сенатором, по крайней мере, еще год, и у вас хорошие шансы сохранить это место на следующие шесть лет. Она многообещающе улыбнулась.

– Ну, один Эванс тут не потянет... Нужны люди покруче.

– А что вы скажете о Дашэле? Я собираюсь навестить его

в ближайшее время. Как самый влиятельный человек в Сенате, Том сможет потребовать начать расследование. Представляете себе лицо Пауэлла, когда он узнает, как его подставили? – Хиллари злорадно усмехнулась. Между ним и Чейни откровенная вражда, и теперь кто-то из них должен уйти. Думаю, Чейни останется.

Эванс вспомнил выступление госсекретаря Колина Пауэлла в ООН. Его взволнованный голос, четко и убедительно рассказывающий о страшной опасности, исходящей от Саддама. Вот здесь он хранит химическое оружие, – Пауэлл показывает места складирования на карте... А еще бактериологическое оружие... В руках Пауэлла флакончик с каким-то порошком... сибирская язва может унести жизни тысяч людей... А еще и возможная атомная бомба... И всё это ложь... ложь... Какие мерзавцы.

– Да... но мы голосовали за войну, не забывайте, – Эванс начал расхаживать по комнате, пытаясь оттянуть время. – Конгресс сейчас на летних каникулах. Чейни все равно не успевает со своими законами до осени. Не думаю, что у него получится что-либо, особенно когда весь мир узнает про подлог. Пауэлл не станет с ними работать дальше. Это понятно. Могут всплыть интересные подробности. Начнутся перестановки. Кстати, Тенет может и сохранить свои позиции.

“А что, если спросить ее напрямую, – подумал Эванс. – Интересно, бывает она хоть когда-нибудь откровенна”.

– Хиллари, а почему вы начинаете с меня? – решился он, наконец, на этот вопрос.

– Неужели вы не понимаете, Джон, – в ее голосе зазвучала интимная интонация, – я вам так благодарна... вы один из немногих людей, кто не дал Билла на растерзание этим стервятникам пять лет назад. Я знаю, что могу вам доверять. К тому же вы опытный адвокат с большим судебным стажем.

Да. Было дело. Он выступал в Сенате в защиту президента, опозорившегося на весь мир. Она что же, решила, что это из личных симпатий к ней, или еще, чего доброго, к ее мужу? Билл Клинтон, которому всегда все сходило с рук, был ему неприятен. Просто тогда он не мог не использовать свой шанс. Шанс быть увиденным и услышанным в Конгрессе. Не всем молодым сенаторам даются такие выступления. Многие ждут своей очереди месяцами и произносят речи перед полупустым залом. Эванс вспомнил свой успех. Ему аплодировали стоя, словно оперной диве, пропевшей любимую арию. Сам Тедд Кеннеди демонстративно пожал ему руку после выступления. Позор Клинтонов был связан с триумфом Эванса. Сенат таки не принял решения об импичменте вопреки напору республиканцев. Как замечательно, что Хиллари напомнила ему об этом. Можно расценивать это как благодарность.

Миссис Клинтон видела, что ей удалось пробудить приятные воспоминания у своего собеседника. Но не только это входило в ее планы. Эванс должен был, по ее расчетам, связать свою будущую победу на выборах с ее именем и отплатить ей поддержкой в Сенате в случае, если удастся начать процесс импичмента Буша. Поэтому она здесь.

Летний день подходил к концу. В гостиной послышались голоса первых гостей. Пора заканчивать разговор.

– Ну что ж, если Дашэл вас поддержит, можете рассчитывать и на меня, – подытожил Эванс.

На обсуждение завтрашнего выступления Хиллари Рэдом Клинтон в поддержку сенатора Джона Эванса ушло пятнадцать минут.

 

Роберт прикатил в дом сенатора, когда там еще не закончились переговоры в кабинете. Плюхнувшись в кресло в гостиной, он открыл свой лэптоп, умудряясь непрерывно разговаривать по мобильнику и получать указания от Лизы, готовившейся к приему гостей.

Какое-то странное приподнятое настроение, скорее даже возбуждение, охватило Роберта.

Как будто завтрашний день был не просто решающим днем в предвыборной кампании сенатора Эванса, но и в его собственной жизни. Разговаривая с кем-то по телефону, он вдруг так расхохотался, что Лиза испуганно уставилась на него из двери кухни.

– Роберт, у вас все в порядке? – осторожно спросила она.

– У нас все в порядке. У нас все более в чем в порядке. У нас все бесподобно. У нас есть сюрприз, отличный такой сюрприз на завтра. Мы осчастливим мистера Макмэрфи завтра. Это, Лиза, я вам гарантирую.

– Да что за сюрприз такой, Роберт, вы меня просто пугаете. Обещайте, что вы согласуете все с Джоном. Ради Бога, никаких скандалов, – и она скрылась на кухне.

“Ради Бога, никаких скандалов, – передразнил ее Роберт. –

А что бы ты делала без меня, Лиза Эванс? Сидела бы лучше на кухне и смотрела мыльные оперы по телевизору”.

– Да, чуть не забыла. Джону срочно нужен парикмахер. Запишите, ладно, Роберт. Лучше всего завтра утром, – раздался ее голос из кухни.

Вечером Эвансы ждали гостей. Были позваны те люди, от которых сенатор во многом зависел: крупные адвокаты, бизнесмены, кое-кто из старых аристократов, владеющих когда-то землями, перешедшими в собственность крупных корпораций. Ни о каких сосисках в тесте или пицце не могло быть и речи. Изысканная закуска, французские вина, официанты в белых перчатках. Все это ожидалось с минуты на минуту. Уже были слышны голоса охранников, пропускавших машины с прислугой. Лиза успела переодеться в вечернее платье, обнажающее ее исхудавшие плечи. Джон должен был появиться в смокинге. В шортах и шлепанцах, с вечным мобильником в руке, Роберт как-то перестал вписываться в атмосферу дома своего босса. Он выжидающе посматривал на Лизу. Неужели она возьмет и выгонит его так запросто. Лиза, в свою очередь, в нетерпении ожидала, когда Роберт, наконец, поймет всю неуместность своего дальнейшего пребывания в ее доме, встанет и откланяется. Покружив вокруг него, она, наконец, решилась:

– Роберт, у нас у всех завтра тяжелый день. Я не могу больше вас задерживать. Будет прекрасно, если вы завтра подскочите пораньше. Ну, скажем, часов в 9 утра. Желаю вам как следует отдохнуть.

Он захлопнул лэптоп.

– Хорошо, Лиза. Передайте сенатору – я все уладил на студии. Его ролик про войну в Ираке снят с показа.

– Ролик про войну в Ираке снят... – Лиза уставилась в недоумении на собирающего свои пожитки Роберта. – А что там было такого, в этом ролике?

– Да ничего особенного, – пожал плечами тот. – Обычная патриотическая дребедень, – и поднявшись со своего кресла, вышел из дому.

Сквозь листву сада виднелось заходящее солнце. Вечер был душным и влажным. Стоящему на крыльце Патрику удалось сделать незаметный жест, означающий “позвони”. Кивнув ему в ответ, Роберт сел в свой автомобиль.

Уже выезжая из сада, он высунул в окно руку с торчащим кверху средним пальцем.

Дело было не в шлепанцах. При желании он мог переодеться и вернуться в смокинге уже через час. Просто ему дали понять, что он не “свой” и ему нет места среди ожидаемых гостей.

 

Приехавший поздно вечером Патрик, застал своего друга в приступе бессильной злобы.

– Вот так всегда, – гремел посудой на кухне Роберт, – она меня не стесняется, когда я ей нужен. И ведь как повернула... дорогой, отдохни и ты... заботливая наша.

– Ну, ты напрасно так на нее разозлился, малыш, – промаявшемуся весь день на жаре Патрику реакция Роберта показалась преувеличенной, – в общем-то, она даже смешная. Меня одно время приставили к ней, когда она еще разъезжала по штату в большом автобусе, набитом всяким хламом. Ну там, флаги, портреты сенатора и всякое другое. И с ней еще девушек пять. Энергичные до жути, как молодые кобылки на лугу. Словом, надоели в первый же день. В автобусе я садился в стороне от них, чтобы немного передохнуть. Так Лиза с этими девицами стала песни петь. Едут, значит, и поют. И час поют, и два поют. Ладно. Они поют, я дремлю. Тут она смекнула, что я их энтузиазмом не охвачен, толк меня в бок и протягивает мне песенник. Мол, давай с нами, пой. Я ей говорю, миссис Эванс, воспринимайте меня исключительно как мебель. Может, по-вашему, шкаф петь? Она слегка обиделась, но отстала. А потом еще сэндвич мне в руку сунула, мол, и к мебели должно быть человеческое отношение. А сэндвич с рыбой. Есть не могу – аллергия. Ну, сплошной облом.

Они сидели у Роберта в его небольшой квартире, где ему редко приходилось бывать с начала кампании. Чаще всего он оставался ночевать в офисе сенатора, иногда у него в доме, откуда его сегодня выпроводила Лиза. Он и сейчас продолжал работать, не выпуская мобильника из рук.

Повернувшись к Патрику, он жестом попросил его включить телевизор. Местный канал показывал данные последнего предвыборного опроса. Десять процентов в пользу Эванса.

Патрик почувствовал себя одиноко, потоптавшись на кухне, он вымыл оставшуюся после ужина посуду, открыл окно на улицу, впустив душный воздух вперемешку с запахом гари.

Загорелась чья-то машина, припаркованная возле их дома.

В окнах показалось несколько зевак. Какой-то человек с ведром воды вышел на улицу и остановился в задумчивости возле горящей машины.

– Внимание, засекаем время, – Патрик показал на наручные часы, оторвавшемуся от телевизора Роберту. Через десять минут раздалась первая сирена. Прибыли две пожарные машины и одна скорая. Подоспевший минутами позже шериф перекрыл улицу. Теперь уже человек десять стояли у горящей машины. Пожар в провинциальном городе всегда сродни театральному действию.

– А ты заметил, Бобби, чем меньше городишко, тем больше шума от пожарных.

– А как же, им надо показать, что они недаром едят свой хлеб. Я сам из маленького городка. На пятьсот жителей четыре церкви и один кабак. И ни одного пожара лет пятнадцать. Ну и мэр, значит, решил, что раз такое дело, пожарную команду надо распустить. И тут, как назло, одна из церквей возьми да и сгори. Дотла. Пришлось снова пожарных заводить…

 

На улице горящую машину, хозяин которой так и не нашелся, залили пеной. Через 20 минут порядок и покой были восстановлены. Патрик закрыл окно.

– А я думал, ты местный, – сказал он.

– Из Техаса. Мы сюда с матерью перебрались, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Мой отец был пастором той самой церкви, которая сгорела.

– Так значит, ты из религиозной семьи.

– Как тебе сказать, Пат. Я до сих пор не уверен, что он верил в Бога. Ну, я имею в виду, по-настоящему. Проповеди-то он сочинял и все на одну тему “Дорога к Христу”. Разучивал их, репетировал, только никогда сам этой дорогой не шел. Злой был, как черт и напивался по воскресеньям, как свинья. У него и приход-то был крошечный. Человек тридцать, мать говорила, таких же забулдыг, как он сам.

По лицу Роберта было видно, что детские воспоминания не самые приятные в его жизни.

Он снова повернулся к телевизору, где появившийся Макмэрфи начал рассуждения о простых ценностях американской семьи.

– Да заткни ты ему глотку, – не выдержал Роберт.

Патрик выключил телевизор.

– Чем тебе не угодил Макмэрфи? Нормальный такой дедок. Во Вьетнаме воевал.

– Когда я слышу этого... твоего Макмэрфи больше пяти минут, я чувствую себя изнасилованным... словно я снова в нашей церкви и папаша там вещает свою “Дорогу к Христу”. Ненавижу этих пристойных с виду старичков. Они тебе такую мораль наведут, только слушай, а как копнёшь, одна грязь. Он за руку жену держит, а у самого любовница в его же офисе сидит... думает, ему все сойдет, если он во Вьетнаме воевал... или про прокурора штата слышал? Наш блюститель закона попался на поездках к девочкам в Нью-Йорк. Мне даже интересно, что с ним губернатор сделает. Тихо уберет или заставит публично покаяться. И еще мне интересно, на какие такие деньги господин прокурор ездил к девочкам.

– Ты так говоришь, будто сенатор Эванс другой.

– Да. Другой. Или я хочу, чтобы он был другим. Ты же не знаешь его и вообще, ты ничего не знаешь.

Раздражение снова поднималось в голосе Роберта. Патрику не хотелось ссориться. Он чувствовал, что Роберту хочется-таки рассказать ему что-то. И скорее всего, это “что-то” давно его мучило, может быть с детства, и сегодня нечаянно было задето.

– Слушай, малыш, давай поедем на реку.

– Сейчас? – удивился и обрадовался Роберт.

– Ну да. Пока доедем, станет прохладнее. Подышим там свежим воздухом.

 

Было уже темно, когда они подъехали к реке. Патрик опустил верх BMW и достал фляжку с виски из бардачка. Каждый сделал по глотку. Говорить не хотелось. От ночной реки веяло покоем и прохладой. Прошло немного времени.

– Знаешь, – начал Патрик, – мне почему-то показалось, что ты мог поджечь ту церковь...

Роберт повернул к нему голову, словно раздумывая, стоит ли отвечать.

– Можешь ничего не говорить, если не хочешь. Но я вижу, тебе это не дает покоя.

– А я и поджог. И я скажу тебе даже больше, если бы он сам не окочурился, я бы, скорее всего, его убил. Мне доставляло особое удовольствие представлять себе, как я его убиваю. Иногда я мысленно стрелял в него из пистолета и видел его удивленное лицо. Мне всегда хотелось, чтобы он просил пощады и, знаешь, падал бы на колени и подползал бы ко мне, а я бы стрелял в него и стрелял. Или еще я представлял себя Бэтмэном, ну, это когда я еще совсем маленьким был. Папаша вещает про путь Христа в этой самой церкви, и вдруг окно открывается и влетает Бэтмэн и, как черный ангел, крылья расправляет, ну, как в кино, видел? И кружит так по церкви, кружит. А папаша опять на колени падает и просит у Бэтмэна, у меня, значит, пощады...

Сделали еще по глотку виски. Патрик приобнял Роберта.

– Включить музыку, малыш?

– Нет. Не нужно музыки, Пат, я тебе еще не все рассказал.

– Он, что, тебя бил?

– Порол лет с девяти нещадно... и не только порол... Он еще и... – Роберт закрыл глаза и откинул назад голову. Казалось, у него нет сил продолжать этот разговор.

– Что-о-о? Ты хочешь сказать, что твой отец тебя насиловал?! Уму непостижимо... пастор, читающий проповеди о пути к Христу, насилует своего собственного ребенка... Ну, а что твоя мать? Она, что же, ничего не знала? Есть же полиция, в конце концов.

– Да брось ты, Пат. Какая там полиция. Город маленький – все друг друга знают. С шерифом они вообще друзьями были. Кто бы ей поверил. И потом, она его боялась. Сама ездила покупать ему виски в соседний город за 30 миль, чтобы никто не знал, что он пьёт. Только все, конечно, знали. Я никому ничего не говорил. Сначала прятался от него в подвале, потом стал убегать из дому, но меня почему-то всегда догоняли и возвращали папаше. Я даже вел дневник. Вёл подсчет, сколько раз... Мне было лет 12, когда я написал, что убью его, когда досчитаю до ста. Наверное, мама прочитала мой дневник, а может, просто догадалась, какие мысли у меня бродили в голове, только она мне вдруг как-то сказала, что будет молиться, просить Бога, значит, чтобы тот прибрал отца к себе.

И, знаешь, я так хорошо запомнил этот наш разговор потому, что я в Бога уже давно не верил. Ну, я ей и говорю, мол, плевать Бог хотел на нас

с тобой и на твои молитвы. А она мне говорит: “Вот увидишь”. А у меня ждать Бога уже сил не было никаких.

То лето было сухое и ветреное. Многие боялись пожаров, а в нашем городке и пожарных-то не было. Короче, я развел костер прямо под распятьем по всем скаутским правилам. И ждал, разгорится пламя или нет. Ну, немного бензина добавил. И разгорелось. Ничего не осталось. Всё сгорело дотла. Может, папаша и смекнул, кто поджег, только никаких следов найти не удалось. Тут с ним инфаркт и случился. Доктор в госпитале сказал, что ничего сделать было нельзя. Сердце отказало.

– А мама твоя что же? Не догадывалась про церковь?

– Да почем я знаю. Мы потом сюда приехали, в этот штат, к ее тетке. Тут она опять замуж вышла. А потом уехала с отчимом в Пенсильванию. Она, скорее всего, думает, что это ее молитва помогла. А и пусть думает. Кто его знает, может, и помогла.

– А что было потом?

– Ну, потом всё было просто. Закончил здесь школу и стал искать работу. Про колледж даже думать не пришлось. Ходил по городу и случайно набрел на офис адвоката Эванса. Он меня только и спросил: “По телефону можешь отвечать?” Я сказал – а как же! Ну, посадили за телефон сначала. Потом стал разбирать почту, потом вести его расписание. Вначале, скорее всего, я ему приглянулся как сынок такой. У них с Лизой нет своих детей. Ну, я старался, конечно. Но главное не это, Пат. Вот когда он начал меня брать на свои процессы – я обалдел! Он гений, понимаешь? Он мог работать с любыми присяжными. Я сам это видел. Я видел, как люди начинали ему доверять. В присяжных могли сидеть пенсионерки, безработные, профессора, работяги, бизнесмены. Он говорил с ними просто и понятно, ну так, как будто обращался к каждой пенсионерке там или секретарше лично. Он же не проиграл ни одного большого процесса. А попробуй выиграй у корпораций! Там такие адвокаты... сожрут с кишками, а с Эвансом справиться не могли. За ним слава пошла. Репутация. Ну и деньги, конечно. И, вообще, Пат, он много для меня сделал. Он мне больше чем отец, понимаешь?

– Понимаю. Чего уж тут не понимать.

Патрику начинал надоедать восторг Роберта. Он был человеком уравновешенным и не склонным к впадению в отчаяние или обожание. К сенатору он относился как к объекту, находящемуся под его защитой, и то в определенные часы. Не больше и не меньше.

Не услышав сочувствия в его голосе, Роберт повернулся к нему и, заискивающе улыбнувшись, сказал:

– Ты – это совсем другое, Пат. А, знаешь, я совсем не сразу понял, что я гей. В школе у меня были подружки. Обыкновенные деревенские девчонки. Кино. Танцы. Сам знаешь. Хотя нет, уже тогда было что-то странное. Роберт лукаво улыбнулся. В жизни не догадаешься. Я обожал подсматривать за мамой. Особенно, когда она красилась. У нас было настольное зеркало со сломанной ножкой. Мама приставляла его к Библии, чтобы оно лучше держалось и не падало на стол. Разбитое зеркало, знаешь, плохая примета. Иногда я видел, что она плачет, глядя на себя. Она была красавицей в молодости. Может, считала, что загубила свою жизнь, выйдя за отца замуж. Может, еще что. Не знаю. Только я любил смотреть, как она доставала из сумочки всякие щеточки, губную помаду, тушь для ресниц.

У нее была такая черная коробочка. Она сначала туда плевала, потом возила там щеточкой и делала так: Роберт показал осторожным движением руки, как его мама накладывала тушь на ресницы, и передразнил ее выражение лица. Вышло забавно и Патрик, не удержавшись, рассмеялся. Еще, помню, у нее был обрубок карандаша, похожего на пенечек. С таким смешным названием. А, как его? Забыл. Ладно, неважно. Этим карандашиком она себе рисовала брови. Тоже смешно. Свои брови сбривала, а карандашиком рисовала новые, полукругом, которые тогда были в моде. Но самое главное – губная помада. Сначала верхняя губа – Роберт обвел пальцем свою верхнюю губу, потом слегка сжал рот. – Я любил смотреть, как помада с верхней губы отпечатывалась на ее нижней губе.

– А она знала, что ты подсматриваешь? – улыбнулся Патрик.

– Думаю, знала. Иногда она просила меня расчесать ей волосы или застегнуть молнию на спине. У меня была какая-то страсть к ее вещам. Я хотел их носить сам... даже ее нижнее белье. Да что там, особенно ее нижнее белье. Ну, этого она, конечно, не знала. А у тебя было что-нибудь подобное?

– У меня были три старшие сестры и лифчики, разбросанные по всему дому. Так я ими играл в футбол, – отрезал Патрик, не расположенный к большим откровенностям.

– Я тоже терпеть не могу, когда они разбрасывают свои вещи. Знаешь, у меня даже была подруга. Отличная девчонка. Но у меня с ней ничего не получалось. Мама хотела, чтобы мы с ней поженились, но я не мог...

Патрик положил свою большую руку на его голову и притянув к себе, поцеловал в губы, поняв, что Роберту хотелось сейчас больше всего этого.

– Я люблю тебя, малыш, – начал он, но его слова прервал шум подъехавшего автомобиля, выхватившего их машину из темноты светом фар. Послышались голоса и смех, шлепок резинового мяча о воду. Щенок водолаза с фырканьем плюхнулся в реку за мячом. Патрик уже завел машину, когда щенок подбежал к ним и, встав на задние лапы, положил морду на дверцу. Рассмеявшись, Роберт хотел погладить эту мокрую и смешную морду.

– Ну-ка иди сюда, – послышался злой окрик хозяина щенка, – я не хочу, чтобы к моей собаке прикасался какой-то пидорок.

Щенок убежал. Патрик включил фары ВМW и медленно вышел из машины.

– Вы что-то сказали?

Вид его мощной фигуры, освещенной фарами, произвел однозначное впечатление.

– Он ничего не говорил, сэр, – девушка тянула за руку явно струсившего молодого человека, – а если вам что-то послышалось – извините нас, ладно? Уже поздно. Мы просто хотели выкупать Барри.

– Договорились, мисс, – как всегда спокойно ответил Патрик.– У вас отличный щенок. Спокойной ночи.

Они промолчали всю дорогу домой. Уже на подъезде к городу Роберт вдруг всполошился:

– Господи, я совсем забыл про парикмахера, нужно же подстричь сенатора. Лиза сожрет меня с потрохами. – Он начал судорожно нажимать кнопки мобильника. – Может, у тебя кто есть, Пат?

– Вообще-то, у меня есть одна девушка, – улыбнулся тот, – она допоздна не ложится спать. Зовут ее Кэтрин. Классный парикмахер...

 

Зажав в ладонях стакан с виски, в котором исчезали тающие кубики льда, Джон с улыбкой следил за Хиллари в окружении его гостей. Она всегда привлекала к себе людей, где бы ни появлялась. Вот и сейчас все забыли Эванса, стоящего в одиночестве немного в стороне. Глядя на оживленную Хиллари, непринужденно болтающую и хохочущую над каждой шуткой, ему трудно было представить, что еще час назад они говорили об отстранении президента Буша от власти.

– Что это ее так развеселило? – сделав небольшой глоток виски, он прислушался к доносившейся болтовне.

– Кто-то весело рассказывал о том, что не смог найти во всем Техасе ни одной бутылки французского вина, не говоря уже о шампанском и коньяке.

– Эй, Лиза! У тебя что, доставка вин прямо из Франции? Как не патриотично!

Сейчас мы все выльем в знак протеста. Пусть знают, мы справимся и без них в Ираке!

– Ой, только не на ковер! – подоспевшая с бокалом в руке Лиза защебетала о чем-то с Банни, прилетевшей недавно из Европы. Банни была известной либералкой-миллионершей, обожавшей Эвансов и щедро спонсировавшей первую кампанию сенатора.

“Нужно бы подойти к ним”, – отхлебнув глоток из стакана, он не мог заставить себя сдвинуться с места и включиться в общий разговор. Бледное изможденное лицо жены, ее удивленный и встревоженный взгляд, направленный в его сторону, вызвали привычный приступ вины. Ее исхудавшие плечи с выступающими ключицами напомнили ему прежнюю Лизу, которую он полюбил много лет назад. Сделав еще один глоток, он так же привычно отогнал от себя угрызения совести.

“Она может умереть, так и не успев ничего узнать”, – промелькнула спасительная мысль. Хотя его прошлая жизнь была неразрывно связана с Лизой, свою будущую жизнь он уже отчетливо представлял без нее.

И вдруг память подбросила ему воспоминание об их первой счастливой поездке в Луизиану, где они провели все лето, разъезжая по побережью от городка к городку на ее новенькой “тойоте”.

– Черт! – он стукнул пустым стаканом об поднос, вовремя подставленный рукой в белой перчатке, – Ну конечно, Хью Лонг![2] Как я мог забыть тебя, старина! – И довольный сенатор направился к гостям. Теперь он знал, о чем говорить завтра со своими избирателями. И пусть эти подонки заткнутся насчет того, что у него нет больше никаких идей.

Кэтрин оказалась с метр девяносто ростом. Косая сажень

в плечах и ноги сорокового размера, обутые в ярко-красные туфли на шпильках под цвет губной помады. Увидев ее в прихожей, Лиза слегка поперхнулась.

– Не волнуйтесь, милочка, – подбодрила ее Кэтрин. – Я подстригала самого Ричарда Гира, и из вашего сенатора сделаю душку.

Покачивая бедрами, она прошла в направлении, указанном Лизой.

– Надо же все-таки предупреждать, – пожала плечами та.

Высунувшаяся из кухни Хиллари присвистнула вслед удалявшейся красавице:

– Ну-у, ноги у неё получше моих будут. И вообще, девушка видная. Не боитесь оставлять ее одну с сенатором?

– Слушайте, она же может спокойно поносить Джона на руках, – подхватила Лиза, – хотела бы я знать, что у неё там... под юбкой.

– А вот это, – Хиллари подняла указательный палец кверху, – замечание некорректное, и красавица может подать на вас в суд.

– Придется обращаться к адвокату Эвансу, – притворно вздохнула Лиза. Ей нравилось шутливое настроение миссис Клинтон.

Хиллари всегда отлично чувствовала себя по утрам. Она любила рано вставать и планировать день заранее. Впереди было выступление в Сити-холле и перелет в Южную Дакоту. На вечеринке Эвансы познакомили её с Банни, чей самолет всегда был в их распоряжении. Оставалось только договориться о полете. Лиза заметила, что ее гостья соскучилась по домашнему быту и совсем не против повозиться на кухне с завтраком. Она великодушно уступила ей место у плиты, и Хиллари поджарила омлет по какому-то особенному рецепту. Вернувшийся с пробежки Джон заглотил свою порцию на ходу и, перескакивая через две ступеньки, помчался на второй этаж читать утренние газеты. Около 9 часов появился Роберт.

 

Никаких обид. Энергия и лояльность. Стаканчик с кофе и лэптоп. Так начинают трудный день деловые люди. Он раскрыл лэптоп прямо на кухонном столе. На экране появилась панорама зала Сити-холла, где через несколько часов должна была состояться встреча с избирателями.

– Перед моим появлением должна звучать музыка Макса Флетфорда “Не переставай думать о завтрашнем дне”, – начала Хиллари, – это наш с Биллом гимн, пусть прозвучит и сегодня. Зал большой. А что, если будет много пустых мест? Это плохо смотрится по телевидению. Трибуна не должна так высоко возвышаться над зрительным залом, микрофон опустите ниже. Людям же надо видеть мое лицо. И почему сцена имеет голубою подсветку?

– Так это ж цвет нашей партии, – попробовал оправдаться Роберт, – я думаю, мы оставим голубую подсветку, на фоне которой вы начнете выступление.

– Мне наплевать на то, что вы думаете, – грубо оборвала его миссис Клинтон. – Достаточно того, что на мне будет голубой костюм. Никакие световые эффекты здесь не нужны, и флаги поставьте по обе стороны сцены.

– Хорошо, мэм. Будет сделано.

– А что у нас с шарами?– подключилась Лиза.

– Какими шарами? Нужны шары? Хорошо, будут шары. Синие и белые. Хорошо. Что еще?

К облегчению Роберта на кухне появился сенатор.

– Ну, ты и впрямь красавчик, – засмеялась Лиза, рассматривая его прическу. – А как тебе Кэтрин?

– Кэтрин произвела на меня очень сильное впечатление, –

у сенатора было отличное настроение, – особенно ее туфли. Мне все время хотелось попросить их примерить. Она, оказывается, работала в Голливуде, но переехала к нам в штат вслед за своим возлюбленным. Сказала, что будет непременно голосовать за меня, а не за старого козла Макмэрфи.

– Вот так вы и набираете очки у сексуальных меньшинств, – улыбнулась Хиллари.

– Так что там за сюрприз ты мне приготовил? – сенатор увел Роберта в свой кабинет.

 

Сити-холл давно не видел такого наплыва людей. В зале уже звучала мелодия “Не переставай думать о завтрашнем дне”, которую заказывала Хиллари, а все новые и новые машины кружили по центру города в поисках парковки. На подходе к металлоискателю выстроилась очередь. Особое праздничное настроение толпы передалось Роберту. Расставив и рассадив по местам своих помощников и знакомых, он подскочил на сцену, окинул зал последним оценивающим взглядом и кинулся к Хиллари за кулисы.

– Ну что? – спросила она, весело поглядывая на Роберта. Тот в изумлении уставился на помолодевшую и похорошевшую сенаторшу, еще несколько часов назад напоминавшую ему злую фурию.

– Народу до фига. Много молодежи, как-то это неожиданно. Еще я вижу много латинос, а вот это уже серьезно... Начнем минут через двадцать, – счастливо улыбнулся ей в ответ Роберт.– Голубой цвет вам к лицу, Хиллари и вообще... вы выглядите на миллион баксов.

– Ладно-ладно, – рассмеялась она, – вы просто дамский угодник...

– Я??? – искренне удивился Роберт, – вот уж не знал за собой такого.

– Ну хорошо, мистер Пэйдж, вы тоже неплохо выглядите... идите лучше к Эвансам. Лиза вас искала.

 

Оказывается, чтобы считаться настоящей леди, совсем необязательно стоять возле мужа и смотреть ему в рот, когда он общается с народом, выражая всем своим видом скромное восхищение. Можно и самой сказать этому народу кое-какие слова, если есть, что сказать, конечно. А у Хиллари Родэм Клинтон всегда было, что сказать народу.

Южане считают себя истинными патриотами, в смысле любви к месту, где они родились и выросли. Поездку в Диснейленд они предпочтут путешествию в Европу, а кока-колу – французскому шампанскому. Хотя космополитизм Нью-Йорка им чужд и непонятен, вид горящих Близнецов поверг их в такой же ужас, как и всех американцев. И как всем американцам, южанам важно было понять, кто их враг. “Они ненавидят нашу свободу” – объяснил президент. Оставалось выяснить, кто же эти “они”. Вопрос “почему” мало кого интересовал. Когда враги были обозначены, южане приняли самое активное участие в войне в Ираке. Дом, откуда солдат ушел на войну, в Америке помечают желтой лентой. Проезжая по улицам столицы штата, Хиллари видела эти желтые ленты почти на каждом втором доме. Было понятно, что в предвыборной борьбе патриотическая карта должна быть разыграна первой. У ветерана вьетнамской войны Макмэрфи здесь было явное преимущество. Поэтому накануне, в кабинете у Эванса, было решено не обременять умы простых людей сенсационными сообщениями о провалившихся поисках атомной бомбы в Ираке. Пусть они узнают из сообщений прессы, что война, в которую их втянули, не имела под собой никаких оснований. Тактика предвыборной гонки должна измениться только после этого, ну а сейчас всё должно идти так, как всегда.

В зале Сити-холла собралось около тысячи человек.

– Сегодня я счастлива, – начала свое выступление сенатор Клинтон.

Стоя за кулисами и продумывая свою речь, Эванс не прислушивался к тому, что говорит Хиллари. Да это было сейчас и неважно. Он знал, что она выскажет обычные либеральные сентенции о возрастающей роли женщин в американском обществе, о необходимости иммиграционной реформы и борьбы за социальное равенство. И все это будет принято с восторгом одних и глухим рычанием других. Клинтоны были выгодными союзниками и сильными соперниками, и то, что они входили в одну партию с Эвансом, еще не гарантировало ему их всегдашнюю поддержку, особенно в том случае, если он надумает выставлять свою кандидатуру на пост президента в следующем году. Неслучайно Хиллари не раскрыла ему свои планы на будущее. Сейчас ему нужно было собрать воедино всю свою энергию и силы, чтобы выступить с программой новой избирательной кампании. Еще до вчерашнего дня в голову ему приходили все те же самые либеральные слова, которыми сейчас кормила слушателей Хиллари, но он прекрасно понимал, что в борьбе с Макмэрфи и стоящим за его спиной Харрисоном нужен какой-то новый лозунг, идея, которая привлечет к нему избирателей, и кто знает, может быть, не только его штата. И память его не подвела. Как вовремя он вспомнил их первое с Лизой путешествие по Луизиане. Они отправились туда на летних каникулах собирать материал для их совместной работы о губернаторе Хью Лонге, убитом накануне президентских выборов прямо в здании Капитолия Луизианы. Несмотря на его крайний радикализм, Лонга помнили и вспоминали с любовью. Эванс и сам попал под обаяние этой личности и часто ловил себя на том, что неосознанно пытается ему подражать.

– Позвольте мне представить вам моего друга, партнера и единомышленника – Джона Эванса! – закончила свое выступление Хиллари.

Толпа разразилась аплодисментами. Сенатор Эванс взлетел на сцену. Переждав несколько секунд, он начал:

– Сегодня я приготовил для вас, друзья мои, необычную речь. Я начну с истории. Для некоторых из вас, – он всмотрелся в зал, – это покажется даже античной историей. Неподалеку отсюда, в соседнем штате Луизиана 70 лет назад был застрелен сенатор Лонг. Это было политическое убийство. Что ж тут такого, скажете вы. Этим Америку не удивишь. Зачем сенатор Эванс вспоминает застреленного 70 лет назад сенатора Лонга? Я вспомнил его, потому что 70 лет назад Лонг говорил о том, о чем я собираюсь говорить с вами сейчас. О бедности. Не верьте Макмэрфи, когда тот говорит о “простом американце”. Откуда миллионеру Макмерфи знать “простого американца”? Не верьте им, когда они говорят, что каждый работающий много и хорошо имеет шанс разбогатеть в нашей стране. Мой отец всю жизнь проработал на текстильных заводах, но наша семья оставалась бедной. У меня было счастливое детство. До 9 лет. В 9 лет я понял, что мир разделен. Это разделение на богатых и бедных существовало 70 лет назад, когда был застрелен сенатор Лонг, существует оно и сейчас. Но это не значит, что оно должно существовать всегда. В поисках решения этой проблемы Хью Лонг рискнул сказать о том, что владеющим миллионными состояниями нужно поделиться “куском пирога с теми, у кого пирога нет совсем”. Друзья мои, я не такой наивный социалист, каким мистер Макмэрфи хочет меня представить. Я против, казалось бы, такого простого решения проблемы. Человечество накопило достаточно опыта, чтобы убедиться в несостоятельности этого пути. Мы никогда не решим проблему бедности, отнимая пирог у одних и деля его между другими. Мы должны сделать так, чтобы этот пирог был доступен каждому. Я говорю здесь о равенстве социальном, о равенстве всех в правах на работу и образование, медицинское обслуживание и достойную старость. И я обещаю вам, что продолжу борьбу за это равенство, если вы окажете мне честь и проголосуете за меня второй раз. Вы можете сказать – все это слова, слова, слова. Чем ваши слова, мистер Эванс, отличаются от слов Макмэрфи? Давайте посмотрим отсюда, из нашего штата на то, что происходит в Вашингтоне, где сейчас сидят друзья Макмэрфи, и кому нужно, чтобы вы его избрали. Кого эти господа освободили от налогов? Миллиардеров!!! На чьи плечи они взвалили расходы на войну в Ираке? На ваши! Ради чего они начали эту войну? Ради нефти! Они давно кормят нас фальшивыми патриотическими лозунгами. Во имя чего эта ложь? Мы хотим правды, мистер президент! Они загубили даже попытку сделать медицину в нашей стране доступной всем. Двадцать миллионов человек до сих пор не имеют медицинской страховки. Спросите губернатора нашего штата, большого друга мистера Макмэрфи, почему закрылись ткацкие фабрики и опустели наши города? А заодно спросите его, почему человек, проработавший всю жизнь, не в состоянии обеспечить себе достойную старость? Мы хотим правды, мистер Харрисон! По пути сюда, на встречу с вами, я увидел пожилую женщину, собирающую пустые банки из-под кока-колы в мусорных баках, – сенатор указал на маленькую седую старушку, сидящую рядом с Робертом. – Миссис Сэвидж одна из многих, кто брошен на произвол судьбы нашими политиканами. Каждое утро она встает в надежде получить несколько долларов в обмен на пустые банки, собранные ею на помойке. Я обещаю вам, своим избирателям, в случае победы продолжить борьбу за вас, за интересы простых тружеников, за интересы таких людей, как миссис Сэвидж! Вы достойны лучшей участи! Вы достойны знать правду! Труд наших отцов и наш труд превратил Америку в ведущую державу мира. Это значит, что мы можем решить старую и наболевшую проблему, разделяющую нашу страну на две части – Америку бедных и Америку богатых. И мы решим эту проблему только все вместе. Голосуйте за меня – и я буду голосовать за вас!

Шквал аплодисментов заглушил последние слова сенатора. На сцену вышла Лиза, ведя под руку миссис Сэвидж. Сенатор подошел к старушке обнял и расцеловал ее. Появление миссис Сэвидж на сцене придало больше доверительности словам Эванса.

Роберт подал знак, и сотни голубых и белых шаров, наполненных гелием, плавно взлетели в воздух. Заиграла музыка. На сцене появились соратники сенатора: члены его избирательной команды, спонсоры, видные демократы штата. Настал черед Лизы. Подойдя к микрофону и движением руки немного приглушив восторг зала, она начала:

– Двадцать пять лет назад, в церкви... что неподалеку отсюда, я поклялась всегда быть рядом с моим мужем, тогда еще молодым и никому не известным, Джоном Эвансом. И я сдержала свою клятву. Я делила радость побед и горечь поражений адвоката Эванса, зная, что он защищает слабых, тех, кто разуверился даже в самой идее справедливости в борьбе с сильными мира сего. Джон Эванс прекрасно знает, как живется простому американцу потому, что он и есть простой американец, выросший в маленьком южном городке в семье простого рабочего. На процессах адвокат Эванс часто упоминал своего отца, свято верившего в равенство людей перед Богом и законом, и передавшего ему эту веру по наследству. И я знаю, что эта же вера помогла уже сенатору Эвансу в борьбе за ваши интересы. Я объехала каждый город нашего штата во время его первой кампании. И встречаясь повсюду с избирателями, я говорила, не уставая, то, что скажу и сейчас: “Джон Эванс борется за вас, но он не может бороться за вас без вас! Он не может это делать один! Ему нужна ваша помощь, ему нужен ваш голос. Он оправдал ваше доверие в первый раз. Он оправдает его и сейчас”. Я счастлива быть с этим человеком рядом. И я всегда буду с ним.

Джон подошел к Лизе, обнял ее и поцеловал долгим поцелуем в губы. Этот поцелуй, несколько более продолжительный, чем предписывалось предвыборным ритуалом, вызвал новый шквал аплодисментов. Патрику, стоявшему за спиной сенатора, показалось, что он стал свидетелем момента наивысшей близости этой пары. Словно увидев что-то непристойное, он поспешно перевел взгляд в зал.

Сидя в первом ряду, Роберт тоже наблюдал эту сцену. Он чувствовал себя шариком, наполненным гелием и взмывшим к потолку. В приступе счастья, вытеснившем ревность и зависть к Лизе, он не мог оторвать взгляд от своего кумира. У него не было сил даже на аплодисменты. К нему подходили, пожимали руку, похлопывали по плечу, что-то говорили и спрашивали. Он отвечал машинально, не слыша ни одного обращенного к нему слова. На секунду за спиной сенатора мелькнуло строгое и сосредоточенное лицо Патрика. Оно показалось Роберту далеким и чужим.

 

Джуди Маккин, сидящая неподалеку, могла бы разделить с Робертом это состояние счастья, но он не узнал ее в суматохе, а она постеснялась подойти к нему. Встреча заканчивалась. Толпа потянулась к выходу. Желающие перевести деньги на счет предвыборной кампании сенатора Эванса могли сделать это тут же и получить в награду значок или футболку с его портретом.

Сами Эвансы поехали в аэропорт провожать Хиллари в Южную Дакоту на встречу с Дашэлом. Она летела на самолете, принадлежащем миллионерше Банни Грейс, которая была счастлива оказать ей маленькую любезность и одолжила самолет на пару дней.

 

В квартире Энди Сэвиджа, казначея штата и старого друга Макмэрфи, раздался резкий телефонный звонок. Значит, не по делу, наверное, реклама, решил он, снимая трубку и приглушив звук телевизора. По делу ему всегда звонили на мобильник, который сейчас молчал.

– Энди, это Харрисон. Ты телевизор смотришь?

– Добрый вечер, губернатор. А как же! “Патриоты” играют с “Гигантами”.

– Да я тебе не про футбол говорю… Ты местные новости смотрел?

– Губернатор, а что я там не видел?

– А ты, блядь, посмотри...

Не готовый к такому обороту, Сэвидж защелкал пультом. На сцене его матушка целовалась с сенатором – демократом Джоном Эвансом...

– Твою мать, – только и смог сказать Сэвидж, – как это ее туда занесло?

– Если, ты, козел, не в состоянии позаботиться о своей престарелой матери, и она собирает пустые банки из-под кока-колы, то мы ее отправим в дом для престарелых, где о ней позаботятся другие, а ты у меня в два счета слетишь с должности.

– Да у нее свой двухэтажный дом в Линвуде, а банки она собирает вместо грибов...

В ответ раздались короткие и, как ему показалось, злые гудки.

 

Элегантная птичка под названием “Гольфстрим” была готова к приему пассажиров на борт. Эвансы подвезли Хиллари и ее охранника прямо к трапу самолета. Хотя прощальные слова были сказаны, ей почему-то хотелось задержаться еще на несколько минут. Жаркий день сменился приятным прохладным осенним вечером. Легкий ветерок, обдувающий открытое пространство небольшого аэродрома, растрепал всегда тщательно уложенную прическу Лизы. Она с удовольствием подставила ему лицо и развязала стянутый на шее шарфик. Хиллари вдруг заметила, что Лиза выглядит гораздо старше своего мужа, и переведя взгляд на Джона, поняла, что тот в нетерпении ожидает окончания затянувшегося прощания. Ладно. Пора. Дел у нее тоже предостаточно. Уже на верхней ступеньке трапа, оглянувшись на Эвансов в последний раз, она увидела, как развевающийся на ветру шарфик Лизы лег на плечо стоящего рядом Джона. Эта выхваченная подробность показалась ей трогательной, но повернувшись к ним спиной и войдя в салон самолета, она тут же о ней забыла.

Самолет оказался уютным и удобным, без кричащей роскоши, так раздражающей Хиллари. Белые кожаные кресла, свежие газеты и журналы на полированных столиках, видео, телефон и бар с набором вин. В салоне, рассчитанном на восемь человек, летели только двое: она и ее охранник Стив Флиннер. Устроившись в кресле, Хиллари первым делом проверила свой мобильник.

Среди пропущенных входящих звонков номера Билла не было.

“Неужели ему не интересно узнать, как прошли переговоры с Эвансом? – разочарованно подумала она. – Ну что ж, придется позвонить ему самой, но не сейчас, а уже после встречи с Томом”.

Ей уже не казалось странным, что она может подолгу не общаться с мужем, хотя раньше они были неразлучны... Всё. Никаких воспоминаний. Думать только о том, что предстоит сделать.

– Да-да. Я сейчас отключу мобильник и пристегну ремень.

А как долго нам лететь до Дакоты? – спросила она похожую на Барби стюардессу.

Ну что ж, за три часа можно и отдохнуть, и собраться с мыслями. Разговор с Томом предстоит серьезный. В целом, она довольна поездкой. Новые знакомства, связи. Это всегда важно...

Плавно оторвавшийся от земли самолет взял курс на Южную Дакоту. В иллюминаторе показалось заходящее солнце.

“Как красиво, – машинально подумала Хиллари. – Какая безмятежность и покой в этом небе...”

Приятно щебечущая стюардесса не дала ей сосредоточиться на этой спасительной мысли. Напитки и горячий ужин. Проглотив свой салат, Хиллари сняла туфли и постаралась поудобней устроиться в кресле.

– Всё хорошо, всё идет по плану, – говорила она себе... – Какая-то эта Лиза Эванс все-таки несчастная... Хотя, собственно, почему?.. Потому что у нее нет детей... и Джон... скорее всего, ей изменяет... А что если связаться с секретаршей? Может, Билл пытался дозвониться в ее офис...

“Барби” тут же подсказала, как пользоваться бортовым телефоном. Только по сонному голосу, ответившему ей, она поняла, что время в Нью-Йорке уже позднее. Машинально прослушав новости, Хиллари выяснила главное: муж не звонил и в офис. Будить Челси она не решилась.

“Черт знает что. Мог бы и поволноваться немного,” – уже не скрывая досады, думала она. Нет, она не будет звонить. Всё равно ещё ничего неизвестно. Конечно, от Джона нельзя ожидать сейчас решительной поддержки, он сосредоточен на своих выборах, и хотя его победа вполне вероятна, всякое может случиться в последний момент. Впереди еще почти год. Им нужен Том Дашэл. Или нет... ей нужен Том Дашэл.

Хиллари было трудно даже в мыслях отделить себя от Билла.

“Неужели опять?.. – Нет... она давно запретила себе думать об этом. – А вдруг с ним что-нибудь случилось? Ну, тогда ей бы уж наверняка позвонили”.

– Миссис Клинтон, – напомнила о себе стюардесса, – в Абердине сейчас плюс десять градусов. Там уже настоящая осень. Хорошо, хоть дождь не идет. Не боитесь замерзнуть? Может быть, хотите переодеться? У нас большая и комфортабельная туалетная комната. Я помогу достать ваши вещи.

– Что ж, неплохая идея, – миссис Клинтон поднялась с кресла и проследовала за “Барби”, бодро покатившей ее чемоданчик на колесиках по направлению к туалетной комнате.

Когда дверь за стюардессой закрылась, Хиллари увидела себя в зеркале с мягкой подсветкой: измятый брючный костюм, казавшийся таким элегантным еще несколько часов назад, а сейчас висевший на ней мешком, отекшее лицо стареющей женщины, круги под глазами.

“Ну и что с этим делать? – думала она, разглядывая свое отражение. – Говорят, массаж помогает. Еще делают подтяжки или уколы... как его? Ботокса. Так, кажется, называется. Парализует мышцы лица... Представляю, – Кончиками пальцев она подтянула кверху кожу на скулах. – Красавица, да и только. И диеты не помогают. Толстею с каждым днем. Надо, в конце концов, начать заниматься своей внешностью. А когда? Некогда. Может, начать бегать по утрам с Биллом... или сделать липосакцию... Господи, какая чушь иногда приходит в голову. Ну все, хватит,” – она сердито смыла с лица остатки косметики, достала из чемоданчика любимые джинсы и свитер, быстро переоделась и вернулась в салон самолета, так громко хлопнув дверью, что Стив с удивлением взглянул на нее, оторвавшись от кроссворда.

– Голубчик, – обратилась она к нему, – тут где-то была моя сумка с бумагами, хочется немного поработать, пока есть время.

Сумка нашлась, и Хиллари углубилась в чтение, слегка шелестя страницами и изредка переводя взгляд на черное небо за окном самолета.

Дверь в кабину летчиков была открыта. Оттуда доносились приглушенные голоса переговаривающихся между собой членов экипажа. Усевшийся немного в стороне Стив Флиннер включил видео с баскетболом и надел наушники. Время от времени он посматривал на Хиллари. Казалось, она задремала, откинувшись в кресле. Но это было ошибочное впечатление. В суматохе двух прошедших дней ей удалось забыть то, что отчетливо вспомнилось сейчас в тишине полупустого джета: небольшой зал Капитолия, в котором Комиссия Конгресса устроила прослушивание радио и телефонных разговоров с бортов захваченных самолетов для родственников пассажиров, погибших 11 сентября.

– Всем оставаться на своих местах! Никому не двигаться! Тихо! Одно движение будет стоить вам жизни!

– Капитан, на борту самолета бомба! Наше требование – всем оставаться на местах!.. Мы захватили несколько ваших самолетов!

– Убирайтесь из кабины!!! Сюда нельзя посторонним!..

– Говорит Бетти Онг, бортпроводник Американ Аэрлайн, рейс 11. На борту самолета террористы... Трудно дышать. Они что-то распылили в воздухе... Мы не можем дышать... Кабина не отвечает... Я думаю, террористы захватили кабину... Бортпроводник номер 1 убит... Бортпроводник номер 5 убит. Я бортпроводник номер 3...

– Мы снижаемся... Мы летим низко. Мы летим очень низко... О, Господи, это слишком низко!

 

Записи были прослушаны в полной тишине, иногда нарушаемой чьими-то сдавленными всхлипываниями. Тяжелее всего было тем, кто узнал родной голос. Ричард Кларк, заглянувший в зал, не смог справиться с эмоциями и поспешно вышел. После прослушивания сестра Бетти Онг подошла к Хиллари:

– Миссис Клинтон, нельзя ли вернуть в зал мистера Кларка? Я бы хотела задать ему несколько вопросов.

Хиллари и сама хотела бы задать Кларку “несколько вопросов”, но не была уверена в том, что он готов на них отвечать. Комиссия Конгресса продолжала расследование, и ему еще предстояло давать показания.

– Захочет ли он опережать события? – засомневалась Хиллари.

Ричард начал свою карьеру еще при Рейгане, служил и при Буше-старшем, а уже при Билле считался одним из главных специалистов по борьбе с терроризмом. Они не были знакомы близко, хотя судьба уже сводила их восемь лет назад на траурной панихиде в Оклахома-сити[3], и вот теперь новая встреча, при обстоятельствах еще более трагических.

– Ну что ж, попросите мистера Кларка вернуться в зал, – обратилась она к одному из своих помощников. И никогда не пожалела об этом, потому что жесткие и прямые ответы Кларка превзошли все ее ожидания и подтвердили худшие опасения.

 

– Мерзавцы, какие мерзавцы, – Хиллари закрыла глаза и попыталась справиться с волной ненависти, нахлынувшей на неё. – Значит, они знали вполне достаточно о готовящейся атаке, чтобы принять меры предосторожности. Они знали, знали, что в летных школах происходит что-то неладное... Господи, они много чего знали. И что? Они должны были предупредить авиалинии, поставить на ноги полицию, национальную гвардию, NORAD[4], таможню, отменить летние отпуска. С другой стороны, сколько времени можно было продержать страну в таком состоянии? Могла начаться паника. А что, собственно, было известно конкретно? Ничего. Какая-то террористическая группа готовит угон самолетов, не знаем когда и не знаем где... Нет. Нельзя, нельзя их оправдывать. У них на уме было совсем другое, и плевать они хотели на все предостережения. И как все вывернули в свою же пользу теперь...

Господи, хватит ли у Кларка мужества выступить перед Конгрессом? Так что она там говорила, эта мисс Райс?.. “Нам была объявлена война, только мы не знали об этом”... Нет, мисс Райс, вы не хотели знать... “У них не было конкретной информации”... Какая еще информация им была нужна? Точная дата атаки? Надо было пригласить её на прослушивание. Пусть бы посмотрела в глаза родственникам погибших. Какой ужас испытали люди в самолетах... а в Башнях...

Она снова вспомнила скорбный голос Бетти Онг: “Помолитесь за нас...” Нет... Нельзя давать волю эмоциям.

Но эмоции переполнили Хиллари. Она поднялась со своего кресла и пересела поближе к Стиву.

– Не спится? – белозубо улыбнулся тот и снял наушники.

– Стив, а вы помните, где были 11 сентября 2001 года?

– Конечно, мэм, я был в группе сопровождения вашего мужа по Европе. Он читал лекции в университетах. А почему вы спрашиваете?

 

Ну да, Билл был первым, кто дозвонился до нее в тот день.

– Это Усама. Это дело его рук... Несколько одновременных страшных ударов, – она вспомнила его подавленный голос.

– Ну, хорошо, им удалось захватить самолеты... но я не понимаю, Билл, где же были наши истребители-перехватчики, где был NORAD?

– А я так и не понимаю, как им удалось захватить самолеты... Эти люди не должны были попасть на борт, прежде всего... Нам было известно об их готовящихся планах... Я же сам информировал об этом Буша.

– В любом случае, ты делал всё что мог, слышишь?

– Не знаю, Хиллари, когда такое случается, всегда есть, в чем себя винить...

 

Стив видел, что она о чём-то задумалась, и не решался прервать ее молчание.

– Всё время возвращаюсь мысленно в этот день, – продолжила Хиллари. – Вы знаете, в Конгрессе сейчас идет расследование. Теперь мы уже знаем некоторые подробности... Тяжело думать об этом...

Слёзы навернулись на ее глаза. Лицо Стива вытянулось от сочувствия.

– Я понимаю, мэм. Я сам был в шоке, когда узнал о гибели Джона О’Нила[5] в Близнецах. Отличный был мужик. Настоящий профессионал, из упертых. Он инструктировал нашу группу перед поездками на Ближний Восток. Какая-то ирония есть в этом, да? Столько лет заниматься Аль-Каидой, можно сказать, быть лучшим специалистом в своем деле и так погибнуть. Я вот удивляюсь, как оказалось, что он вынужден был уйти из ФБР?

Хиллари не была знакома с О’Нилом, но знала его историю со слов Тенета.

– Я и сама стала многому удивляться, – махнула она рукой. – Я, например, до сих пор удивляюсь, как эти девятнадцать человек попали на борт самолетов с ножами и газовыми баллончиками. Как пассажир, не имеющий при себе удостоверения личности и не говорящий ни слова по-английски, не вызвал подозрения на контроле? А как эти люди смогли закончить у нас школу пилотов? Не могу перестать удивляться тому, как они проникли в кабины самолетов. Замечательную историю рассказал мне Джордж Тенет. Где-то за месяц до атаки ЦРУ и ФБР поместили имена двоих террористов, летевших одиннадцатого сентября рейсом 77, в список опасных преступников, но оказывается, нет, вы только послушайте, этого еще не достаточно, чтобы автоматически закрыть им въезд в Штаты. И они спокойно были пропущены сначала в страну, а позднее – на борт 77. То есть, для того, чтобы имена преступников засветились в “нелетных” списках авиакомпаний, нужно потратить, ну, я не знаю, сколько времени им нужно! Недели? Месяцы? Тенет меня успокоил, знаете как? “Ну, – говорит, – не впустили бы этих ребят сейчас, так Бен Ладен послал бы других. Атака на нас была неизбежной. Вам от этого легче?”

Стив успел только пожать плечами.

– Мне тоже нет! – Хиллари по-своему истолковала его жест.

А история с этим... – на какое-то мгновение она остановилась, пытаясь вспомнить непривычно звучащее имя, но так и не вспомнив, продолжила, – молодым господином из Миннесоты, который пожелал научиться пилотировать “боинг 757” и заплатил за курс наличными, между прочим, да только одна маленькая деталь, слава Богу, обратила на себя внимание в школе пилотов: его совершенно не интересовали ни взлет, ни посадка. Взлетел, значит, не знамо как, и никогда не вернулся. – Она сделал резкий жест рукой. – Вспомнила! Его звали Закариас Муссауи. Его таки арестовали, но дальше началось самое интересное. В чем его обвинять? Ну, виза просроченная. Оказалось, просроченная виза еще не повод для выдачи ордера на досмотр его компьютера. Это в то время, когда бьют колокола, когда в стране ожидается теракт со дня на день, когда поступает очень тревожная информация из Франции, откуда был родом этот Муссауи, о его контактах с известным террористом Хатабом, когда есть все основания подозревать его в подготовке к теракту, агент ФБР, занимающийся этим делом, все никак не может получить разрешение на просмотр его компьютера. Ну-у, после 9/11 они, конечно, туда заглянули, – она с горечью усмехнулась. – Там много чего интересного нашлось, включая близкое знакомство с теми двумя ребятами из списка, которых не должны были, по идее, пропустить ни в страну, ни в самолет, – на какое-то мгновение Хиллари замолкла, переводя дух. Молчал и Стив, не зная как ее успокоить.

“Может, дотронуться до ее руки? Дружески, ничего такого”, – подумал он, но удержался. Его работа – охранять, а не сочувствовать миссис Клинтон, но в данный момент он испытывал к ней какое-то родственное чувство, похожее на жалость. Ему пришлось быть невольным свидетелем многих семейных скандалов четы Клинтонов, но никогда он не видел Хиллари в таком подавленном состоянии. В волнении она не заметила, что в самолете давно раздается только ее голос. Стихли пилоты в кабине, приглушив радио, стюардесса оставила все дела и присела в кресло невдалеке от своей известной пассажирки.

– Я знала многих из погибших, – просто сказала Хиллари. – Её голос задрожал, и Стив сжал-таки слегка ее руку, лежащую на столике. Мягкая и теплая рука дрогнула от неожиданного прикосновения. Благодарно улыбнувшись в ответ на этот жест дружеского сочувствия, она продолжила уже более спокойно:

– Знаете, Стив, мне пришлось прослушать записи разговоров диспетчера Американ Аэрлайн со стюардессой рейса 11. Её звали Бетти Онг. Очень отважная женщина. Ей-богу, в последние 25 минут своей жизни она была более профессиональна и выдержана, чем диспетчер. Собственно, если нам что-то и известно об Американ 11, то именно с её слов. Не помню уже все подробности, а они мне кажутся интересными. Будьте уж так любезны, принесите сюда мои бумаги.

Когда бумаги снова оказались у нее в руках, она разложила их на столике и быстро отыскала нужное место.

– Вот, смотрите. Американ 11 перестал отвечать на запрос диспетчера в 8:13, в это же время транспондер[6] показывает изменение курса. В 8:20 транспондер отключен. Теперь самолет виден только на главном радаре. Захватившие самолет, видимо, не знают, как работает связь кабины и салона, где их слова так и не услышат Бетти Онг и пассажиры. Зато диспетчер слышит: “Мы захватили ваши самолеты... всем оставаться на местах...” – голос Хиллари снова дрогнул. – Видите, Стив, прошло семь минут. Диспетчеры и дальше продолжают тратить драгоценные минуты на Бог знает что, – она нервно передернула плечами, – впрочем, я не права, – ...должно быть, на связь по цепочке с вышестоящими инстанциями в соответствии с их инструкциями. Или переключаются на главный радар, или все пытаются связаться по радио с самолетом... но время-то уходит. Смотрите, в 8:34, нет, вы только подумайте, через 20 минут после того, как с самолетом начались явные отклонения от нормального полета, они сообщают о возможном похищении на военно-воздушную базу Отис.

А дальше еще интересней, Стив, – Хиллари читает: “В 8:41 дается команда поднять в воздух два самолета F-15 для перехвата Американ 11”. Самолеты вылетают, не упадите, Стив, с базы на Кейп Коде. Это 153 мили от Нью-Йорка. Ближе аэродрома не нашлось, а может, я чего-то не понимаю в их делах. Не будем отвлекаться. Значит, именно с 8:41 утра начинается защита нашего воздушного пространства. Читаю дальше. Вы еще не упали, Стив? Это же официальная версия того, что происходило. Я ничего не придумываю. Офицер, отдавший команду подняться в воздух двум истребителям, запрашивает FAA[7] “Мне нужно больше информации, куда их посылать!” Я так понимаю, что самолеты были подняты фактически в “никуда”. И это NORAD! Это наши защитники, которые сами должны находить самолет на своих радарах, не запрашивая никого. Это же их святая обязанность. Это же то, для чего они существуют. Конечно, они пытаются найти самолет на своем радаре, только в 8:46 с Американ 11 все кончено. В 8:50 об этом узнают военные. В 9 утра истребители возвращаются на базу. Минутами раньше похожие события разворачиваются во втором самолете. Транспондер отключен и там. Это уже Юнайтед 175. Кто-то из диспетчеров пытается найти 175-ый на первичном радаре, кто-то пытается связаться с FAA и получает ответ – “Не отвлекайте! У нас тут чрезвычайная ситуация”. У них не хватает воображения представить себе, что чрезвычайная ситуация может повториться с другим самолетом в течение получаса.

Стив прикрывает рукой глаза, словно защищаясь от безжалостных слов Хиллари, но та уже не может остановиться:

– Теперь давайте посмотрим, что предпринимает наша FAA. Уже захвачены три самолета, да? Надо немедленно что-то делать. Слава тебе, Господи, воздушное пространство они закрыли. Вылетов больше нет, но есть самолеты в воздухе. Надо всем, кто в воздухе, передать информацию о возможном нападении на кабину самолета. И тут оказывается, FAA не может передавать такую информацию! По регламенту это обязанность авиалиний! Драгоценные минуты снова уходят на переговоры. Нет, вы только послушайте, Стив, Юнайтед 93 – последний, четвертый захваченный самолет, получает предостережение за две минуты до того, как с ним теряется связь! Все уже понимают, что это означает...

Вы говорите об иронии судьбы О’Нила, а разве не ирония судьбы в том, что NORAD именно одиннадцатого сентября проводил учения по перехвату похищенных самолетов. Но почему-то ни один генерал не смог вспомнить точное время, когда были подняты первые перехватчики-истребители уже в реальной ситуации. Удивительная потеря памяти у военных людей на заседании комиссии по расследованию их деятельности. И тему “удивительного”, – Хиллари согнула указательный и средний пальцы рук в виде кавычек, – можно продолжать долго.

– Подождите, – не выдержал Стив, – в конце-то концов, знали они или нет о готовящейся атаке? Райс говорила, что у них не было достоверной информации.

– Такая информация была, – медленно и тихо сказала Хиллари. – Мисс Райс сказала не всё, что ей известно.

– Вы хотите сказать, что она солгала под присягой? – продолжал Стив, – А почему нет показаний президента? Я бы с интересом послушал, как он выворачивается наизнанку, отвечая на вопросы комиссии.

– Ну, тут был просто цирк, – с горечью усмехнулась Хиллари. – Он заявил, что готов давать показания только в паре с Чейни, и ни в коем случае не под присягой. Как можно после этого верить всему, что он говорит. Где-то с неделю назад мне позвонила Челси: “Мама, включай скорей АВС. Питер Дженнингс[8] рассказывает про NORAD”. Включаю, и что слышу? Оказывается, еще за два года до 9/11 они отрабатывали сценарий военной игры с захваченными гражданскими самолетами. И слушайте дальше... не просто с захваченными самолетами, а самолетами-самоубийцами, обращенными в ракеты. И мишени-то уже нам знакомые: Пентагон да Белый дом. И как это понимать? Пока президент Буш на пару с Кондолизой даже не могли себе представить такого варианта, NORAD два года отрабатывал этот сценарий.

– Что-то плохо отработали, – иронично заметил Стив.

– В этом-то все и дело. Какой-то всеобщий провал системы.

– Подождите, а Юнайтет 93? Я слышал, Чейни дал приказ его сбить.

– Ну, тут уже была другая ситуация. Все-таки четвертый самолет. К 10 утра стало понятно, что рейс 93 направляется в сторону Вашингтона с террористами на борту. Бог знает, что они там готовили: врезаться в Белый дом или еще куда. Совершенно невозможно было слушать последнюю трансляцию с борта этого самолета. А ведь несколько родственников опознали голоса пассажиров, когда те пытались взломать дверь захваченной кабины... Как ужасно, да? Последние мгновения жизни любимых... Нет-нет, этот самолет не был сбит. Они сами врезались в поле... Ну, это вы уже тоже знаете.

Хиллари замолчала и отвернулась к окну, стараясь избегать прямого взгляда Стива.

Наступившей паузой воспользовалась “Барби”, давно прислушивающаяся к нервному монологу миссис Клинтон.

– Всё ли в порядке, мэм? – осведомилась она с очаровательной улыбкой.

С этим же вопросом к ним обратился и подошедший капитан самолета, до которого, видимо, донеслись какие-то слова Хиллари. Это был молодой человек лет тридцати пяти, высокий и хорошо сложенный, с приятной открытой улыбкой. Глядя на него, Хиллари почему-то вспомнила слова Банни о том, что она недавно вернулась из Флориды. По загару капитана было видно, что и он не терял там время зря.

– Миссис Клинтон, я хочу сказать несколько слов в защиту своих коллег, – обратился он к Хиллари. – Мы слышали, что вы говорили о диспетчере Американ. Ваши суждения не вполне справедливы, мэм. Террористы отключили транспондеры на трех самолетах...

– Садитесь, садитесь, капитан, – Хиллари показала на кресло напротив. – Это очень интересно. Мне всё никак не удавалось поговорить с летчиками о том, что же они думают о 9/11.

– Так вот, – капитан уселся напротив Хиллари. “Барби” осталась стоять в проходе, облокотясь на спинку его кресла. – Транспондер это своего рода ответчик, установленный на каждом борту. Эта штука посылает сигнал или код в ответ на запрос радара и именно по ответному коду транспондера, диспетчер знает номер рейса и координаты самолета. Это обычная стандартная процедура: запрос–ответ, запрос-ответ. А тут вдруг самолет исчезает с радара. Мне представляется, диспетчер пытался установить связь с Американ 11 по радио и одновременно перестроить свой радар на дисплей главного локатора. А на это ушло время. На главном же радаре этот самолет превратился в движущую точку. Номер рейса тут уже не определить.

– Так вы хотите сказать, что и военные локаторы не в состоянии были определить координаты угнанных самолетов? Выходит, любой самолет, вторгшийся в наше воздушное пространство с отключенным транспондером, может беспрепятственно лететь на любой высоте практически к любой цели? Час от часу не легче...

– Я этого не говорил, мэм. Уверен, что радары у NORAD могут прекрасно определять координаты и скорость самолетов. Откуда же мне знать, что у них случилось в то утро, – летчик улыбнулся, явно не желая углубляться в проблему военных локаторов.

– Ну, хорошо, – решила сменить тему разговора и Хиллари. – А как, по-вашему, можно защитить летчиков от нападений? Выдать им табельное оружие или посадить в салон переодетую охрану?

Этот вопрос довольно долго обсуждался в Конгрессе, и она уже примерно знала, какое решение будет принято, но ей было интересно услышать мнение капитана.

– Я бы предпочел иметь при себе пистолет, – не задумываясь, ответил тот.

Не проронивший ни слова Стив скептически оглядел летчика. Про себя он прикинул, сколько бы времени ему понадобилось обезоружить такого аса в тесной кабине самолета. Полминуты-минута...

Заметив его оценивающий взгляд, летчик улыбнулся опять. На этот раз смущенно.

– Конечно, хорошо бы подучиться приемам самообороны.

“Да вас учи – не учи, – думал Стив, – всё равно где-нибудь проколитесь”. Он еще у трапа самолета увидел, насколько экипаж не подготовлен к чрезвычайной ситуации. Когда Хиллари зашла в салон, Стиву пришлось жестом показать второму пилоту, болтающему у трапа с кем-то из наземной службы, подняться в самолет и закрыть дверь. Маленький частный джет можно при большом желании угнать и эффектно воткнуть его в атомную электростанцию, к примеру. И если на этот раз обстановка была спокойной, то кто знает, что может случиться в другой раз.

Еще два года назад лейтенант секретной службы безопасности Стивен Флиннер не задумывался о сложности жизни. В его простом мире, разделенном на хорошее и плохое, гармония достигалась соблюдением определенных правил, перечисленных в рабочей инструкции. События 9/11 этот мир пошатнули.

– Они там что, совсем охренели? – мучился вопросом лейтенант, узнав, что Мухамед Атта значился в списках ФБР как член особо опасной террористической группы Аль-Каида задолго до злопамятной даты. – Почему они не поделились этой информацией? Соблюдали инструкцию? Если ЦРУ были известны планы угонов самолетов, почему не были приняты меры предосторожности в аэропортах? – Нет, это не беспечность. Это что-то другое. Если они вышибли такого спеца как Джон О’Нил, то кто же у них работает?

Не находя ответа на эти и многие другие вопросы, Стив решил про себя, что нет худа без добра.

И уж теперь-то “они”, так он называл про себя правительство, начнут что-то делать.

И действительно, многое стало меняться в системе у него на глазах. “Они” смекнули, наконец, кто их главный враг и сосредоточились на борьбе с этим врагом. Только все меры, принимаемые правительством, казались Стиву недостаточными. Почему-то он видел только проколы в создаваемой новой системе безопасности. Из-за начавшихся ненавистных ему бюрократических разборок и перекройки кадров, многие его коллеги ушли, среди них были достойные люди. Какое-то сомнение закралось в его представление о мире, который был так прост и незатейлив до этого. Особенно его поражала беспечность людей, их беззащитность и неготовность к отпору. Вот и этот улыбчивый капитан казался Стиву ненадежным. Разве можно доверять ему табельное оружие... Его горькие мысли прервала “Барби”.

– А знаете, – защебетала она, – нас не было в Америке одиннадцатого сентября, но я отлично помню, как мы не могли вылететь из Джидды, где Банни тогда отдыхала. Она хотела сразу же вернуться домой, но Америку закрыли. Да? Помнишь, Крис?

Капитан успел кивнуть своей красивой головой.

– Так вот, сидим мы в отеле и в ужасе смотрим телевизор,

а там про террориста номер один рассказывают, и вдруг узнаем, что из Нью-Йорка сел самолет. Мы еще удивились, кому это воздушное пространство открыли, а девочки с рейса нам потом сказали, что обслуживали каких-то родственников того самого Усамы бен Ладена. Банни очень возмущалась тогда, да и нам тоже было непонятно, почему к ним такое особое отношение. Я сама из Оклахомы, и насколько знаю, отца Тимоти Маквея[9] потрясли изрядно, хотя он и понятия не имел о том, что его сынок задумал, а уж тут такое особое почтение... это же заслужить надо, да? – наивные голубые глаза в обрамлении густо накрашенных ресниц вопрошающе уставились на Хиллари.

– И не говорите... – ответила та, – семейство Бушей и Бен Ладенов – давние деловые партнеры. Можно сказать, друзья. Конечно, сынок им репутацию подпортил...

– Абердин через двадцать минут, – раздался голос второго пилота. Извинившись, капитан направился в кабину, вслед за ним исчезла и “Барби”. Стив проводил ее глазами и повернулся к Хиллари.

– Скажите, миссис Клинтон, а кто-нибудь пытался оказать сопротивление террористам в самолетах?

На этот раз Хиллари ответила не сразу. Было видно, что она думает о чем-то другом. Стиву пришлось терпеливо ждать. Он пристегнулся и молча вопросительно посмотрел на Хиллари.

– Мы знаем не так уж много, – наконец сказала она. – Пассажиры самолета, который упал в Пенсильвании, штурмовали захваченную кабину... ну, это известно всем, а вот в первом самолете, по словам Бетти Онг, один из пассажиров был тяжело ранен или убит... Ему перерезали горло. Мне почему-то кажется, что он пытался задержать Атту, сидящего перед ним... Конечно, он не знал, что еще двое из этих... сидят позади него... Но это мое предположение... Бетти смогла назвать номер его места, впрочем, как и места террористов. Таким образом и стали известны их имена.

– А как звали этого пассажира?

– Даниэль Левайн. Бывший офицер израильской армии.

Хиллари отвернулась к окну. Отдохнуть не удалось, как впрочем, и собраться с мыслями. И зачем-то именно сейчас ей вспомнилась Барбара Олсон, заклятая врагиня, погибшая в самолете, врезавшемся в Пентагон. Какой парадокс судьбы в том, что Олсон писала в то же самое время книгу о нарушениях законов президентом Клинтоном.

– У них в Техасе ненависть к Клинтонам растет на грядках, – усмехнулась про себя Хиллари. – Может, мне попробовать написать о нарушениях законов президентом Бушем... Надеюсь, мы приземлимся без происшествий.

Внизу показались огни вечернего города. Полет подходил к концу. Самолет зашел на посадку и через несколько минут коснулся земли. Из открывшейся двери повеяло холодом и сыростью.

– Ну, что я вам говорила, Дакота не Флорида. Одевайтесь потеплее, – заботливо защебетала “Барби”, давая проход Стиву, устремившемуся к раскрытой двери. Хиллари с благодарностью простилась с экипажем до утра. Места в гостинице для них уже были забронированы, а ее должен встречать Том Дашэл. Осталось только в последний раз проверить телефон. И телефон зазвонил в тот самый момент, когда она, улыбаясь, уже шагнула навстречу Тому, поджидавшему ее у трапа. Время для разговора было неподходящим, но единственная фраза, сказанная Биллом, преобразила ее лицо.

– Помни, Южная Дакота для нас счастливый штат, – сказал он. – Привет Тому.

Что такого счастливого он нашел в завсегда красном штате? Он его проиграл два раза. Невесть какая потеря, всего три голоса, но и счастья от этого мало.

Переспросить или рассуждать было некогда, Том уже обнимал ее и говорил что-то про перелет, погоду и как он рад видеть ее здесь, у себя дома. Оба прекрасно знали, что могли встретиться в Вашингтоне несколькими днями позже на открытии новой сессии Конгресса и только чрезвычайные причины заставили ее прилететь к нему в Дакоту, да еще на ночь глядя.

Некрасивый, небольшого роста, но с крепким цепким рукопожатием и открытой улыбкой, Том Дашэл подвел гостей к своему темно-зеленому “понтиаку” 71-го года. Он не признавал шоферов и исколесил весь штат на этой старой машине, несмотря на подшучивания охранника, следовавшего за ним повсюду в новеньком джипе. Окинув машину скептическим взглядом, Стив Флиннер уселся на переднее место рядом с Дашэлом, продемонстрировав, что его мало интересует мнение сенатора по поводу присутствия охранника Хиллари в его машине.

Но Том отнесся к этому спокойно и с пониманием.

– Поедем ко мне на ранчо, – сказал он, заведя мотор “понтиака”, – это минут сорок пути отсюда. Я что-то не припомню, Хиллари, когда ты была в последний раз в Южной Дакоте?

– В 92-ом.

Несмотря на краткий ответ, Том прекрасно понял, что речь идет о предвыборном турне Билла Клинтона, когда он избирался в президенты

в первый раз.

– У тебя тут край непуганых республиканцев, – продолжала она, – и насколько я помню, мы вообще хотели проехать Дакоту ночью, не останавливаясь, и сразу направиться в Колорадо. Билл охрип, и ему нездоровилось. Я тоже слегка подустала и как-то отключилась той ночью. И вдруг кто-то, кажется, Ал, разбудил меня: “Смотри, говорит, там костры, и люди машут нам и что-то кричат”.

Даже не оглядываясь, Том чувствовал, как это воспоминание приятно Хиллари.

– Конечно, мы остановились. Оказалось, что это собрались фермеры, всего человек тридцать-сорок. Они знали, что мы должны проехать, но не знали когда, и ждали нас всю ночь прямо в поле, греясь возле костров. Билл мог говорить только шепотом, зато Ал был просто в ударе. Много шутил. Он вообще очень обаятельный человек, когда в ударе. Даже Челси проснулась и вышла из автобуса. Знаешь, я люблю вспоминать ту кампанию. Я тогда в первый раз проехала через всю страну и познакомилась с чудными людьми. Вот и эти фермеры... разве можно их забыть. Да ты и сам их знаешь.

Еще бы Том Дашэл не знал своих людей. Неслучайно местные республиканцы выбирали его, демократа с большим стажем, в Сенат. Многие голосовали здесь за человека, а не за партийную принадлежность. Правда, на президентских выборах неизменно выигрывали республиканцы. Так что голоса тех фермеров, поджидавших ночью автобус Билла Клинтона, не решили дела. Том хотел было поговорить с Хиллари об этой интересной особенности его штата, но передумал, увидев в зеркальце, что она закрыла глаза и, скорее всего, задремала.

– Ну а вы, Стив, – переключился он на охранника, – бывали раньше в Южной Дакоте?

– Только однажды, еще с бойскаутами. Нас возили на гору Рашмор[10]. Впечатление осталось на всю жизнь.

И они поговорили о местных племенах индейцев, рыбалке и охоте, пока Хиллари дремала под их голоса на заднем сидении. Она таки вспомнила, почему Билл назвал Южную Дакоту счастливым для них штатом. В ту самую ночь, когда они простились с фермерами, и автобус выехал на хайвэй, держа курс на Колорадо, она простила ему измену с Дженеффер Флауэрс.

“Неужели он это запомнил? Как хорошо”– успела подумать Хиллари, проваливаясь в сон.

 

Уже за полночь они добрались до ранчо Тома Дашэла. Громкие голоса и собачий лай разбудили Хиллари. Поеживаясь от холода, она выбралась из машины. Высокая луна освещала крышу деревянного дома из бруса и легкую изморозь, покрывавшую траву и кустарник. Вокруг Тома в радостном экстазе носились несколько собак.

– Какой здесь удивительно чистый воздух. Просто не могу надышаться, – не удержался всегда немногословный Стив.

– Теперь вы понимаете, почему я не спешу с поездкой в душный Вашингтон. Ну что ж, добро пожаловать в мой маленький домик в прерии.

Домик оказался не таким уж и маленьким. По деревянным некрашеным стенам просторной гостиной были развешаны охотничьи трофеи семьи Дашэлов.

– Только не говори мне, что это ты убил бизона, – Хиллари остановилась у покрытой шерстью бычьей головы, торчащей из стены.

– Конечно я. И того красавца-оленя тоже. А наверху ты увидишь голову лося-великана. Так это подарок моих друзей из племени сиу. Мы же здесь все охотники, Хиллари.

– И Линда тоже?

– Ну, она любит охотиться на дичь, иногда мы с ней рыбачим. Она утром улетела в Вашингтон. Располагайся у камина. Гладить собак не советую. Они потом не отойдут и надоедят тебе до смерти.

Хиллари с неприязнью посмотрела на медвежью шкуру, раскинутую на полу возле камина. Надо же. Клинтоны дружили с Дашэлами много лет, часто навещали их в Вашингтоне, но там они были совсем другими людьми. Более светскими, что ли. Во всяком случае, она никогда до этого не могла представить себе хрупкую Линду, жену Тома, с охотничьим ружьем в руках. А тут, пожалуйста, на каминной полке расставлены ее фотографии с охотничьими трофеями.

– Нет, – вздохнула Хиллари, – убивать зверей я бы не смогла. Давай лучше посидим на кухне, – крикнула она Тому, суетящемуся где-то в глубине дома.

 

Кухня оказалась еще просторней гостиной. Настоящее царство сковородок и кастрюлек, висящих и стоящих в строгом порядке, установленном хозяйкой. По центру – громадный стол с каменной столешницей. Хиллари любила кухни не потому, что была заправским кулинаром, на это времени совсем не хватало, а потому что для нее это было святое место, где собиралась вся семья и где можно было оставаться просто женой своему мужу и матерью своему ребенку. Хранительницей очага, одним словом. Она с интересом наблюдала, как Том орудует у раскрытого холодильника, доставая оттуда какие-то пакеты, варит кофе, нарезает тонкие куски индюшатины, раскладывает бутерброды, хвалит яблочный пирог, испеченный Линдой. За столом, кроме нее, уже сидел Стив с другим охранником, чуть позже подошел пожилой работник ранчо. Одна из кобыл ожеребилась, пока Том ездил встречать Хиллари. Было решено навестить ее утром.

“Как хорошо, как здесь спокойно, – думала она. – И Дашэл выглядит совсем другим”. Республиканцы изображали его на карикатурах в виде болванчика, сидящего между Биллом Клинтоном и Теддом Кеннеди, намекая на отсутствие самостоятельности в принятии решений. А здесь он такой уверенный и обстоятельный. Настоящий хозяин. Ковбой, да и только. Не случайно даже Стив сразу согласился пойти наверх и отдохнуть, оставив их вдвоем. Обычно он долго что-то расспрашивает и проверяет. Правда, он мог и просто устать, день был длинный.

– Ну что, пойдем в кабинет, – предложил Том, когда все разошлись из-за кухонного стола, – там нам будет удобней говорить, а посуду я помою утром.

Через опустевшую гостиную, где уже догорели дрова в камине, они прошли к лестнице, ведущей на второй этаж. Все четыре собаки Тома проследовали за ними, слегка клацая когтями по деревянному полу. Светло-палевая Фокси явно предпочла гостью, скормившую ей часть своего бутерброда еще на кухне, и как только Хиллари вошла в кабинет и уселась в кресло, уткнула коричневый нос в ее колени.

– Какой славный песик, – растрогалась та, – а мне всегда казалось, что собаки меня не любят потому, что я предпочитаю котов.

– Фокси у нас известная подлиза. Ее Линда избаловала. Смотри, все собаки ведут себя прилично, никто к тебе с нежностями не пристает, а эта будет требовать внимания и уже ни за что не отойдет. Знает, что я ей все прощаю за то, что хорошо лис гоняет. Ну-ка, Фокси, отстань! Место!

Собака неохотно и не торопясь проследовала на место, указанное ей хозяином. Наступила пауза. Казалось, Хиллари о чем-то задумалась и все никак не могла приступить к разговору, ради которого проделала дальний путь. Выждав несколько минут, Том начал первым:

– Так что там у вас в столице происходит? Я весь месяц мотался по штату, встречался с избирателями и не особенно следил за новостями.

– Скажи, – словно бы очнулась Хиллари, – ты помнишь последнее обращение Буша к Конгрессу?

– О, Господи, спроси что-нибудь полегче. Он уже столько наговорил, что я и счет потерял.

– Ну, это: “Нам стало доподлинно известно, что Саддам закупил в Нигере партию урана”, – Хиллари с такой точностью передала интонацию Буша, старательно выговаривающего эти слова в Конгрессе, что Том не выдержал и рассмеялся. Притихшие было собаки чутко подняли головы и вопросительно уставились на хозяина.

– Вот ты смеешься, а у многих слышавших эту фразу, все-таки президент говорит, как-никак, лица вытянулись, потому что ничего такого “доподлинно” известно не было. О том, как этот “желтый пирог” попал в речь президента, можно только догадываться. Короче, пока ты объезжал на своем допотопном “понтиаке”, не понимаю, как он еще заводится, Южную Дакоту, в “Нью-Йорк таймс” вышла статья некоего Джо Уилсона, – Хиллари вопросительно посмотрела на Тома. Тот пожал плечами: такого не знаю.

– Это дипломат с хорошей репутацией, служил много лет в Африке, выполнял некоторые секретные поручения, но штатным агентом ЦРУ не был, тем не менее, ему дали задание выяснить, была ли такая сделка совершена на самом деле. Он поехал в Нигер, добился встречи с президентом этой страны и выяснил “доподлинно”, что ничего такого не было и в помине, а договор, на основе которого Буш и ... кто-то там еще пришли к сенсационному заключению – обыкновенная подделка.

– Вот это да! – присвистнул Том.

– Но история на этом не закончилась, так что обожди немножко. Шпионские страсти разгорелись где-то через неделю. В той же газете появляется статья, не вспомню сейчас чья, где говорится, что не случайно никому неизвестный какой-то там дипломатишко Джо Уилсон отправился в Нигер с особой миссией. А дальше, слушай внимательно! Все дело-то в том, что это его жена, Валери Плэйм – штатный агент ЦРУ, составила ему протекцию. Как тебе нравится, а? Чувствуешь, чья тут работа? Они разом компрометируют ЦРУ, где насажена семейственность, и выдают имя секретного агента, а это, между прочим, дело серьезное, если вообще не преступление. Из обоймы вылетает не только Валери Плэйм, но и многие, кто с ней работал в отделе по мониторингу ядерного оружия. А теперь представь на минутку такую картину, не могу ручаться, что так оно и было, но все же: сидит, значит, Чейни, или кто там у них, в своем офисе, скорее всего, все-таки он, и свирепеет от того, что в их сварганенном дерьме позволили усомниться настолько, что отправились проверять слова самого президента, да еще и уличили их во вранье. И они решают вывернуться единственным известным им способом: облить дерьмом человека, ставшего на пути. Мне отлично знакомы их методы. На себе испытала. Ну не скоты ли? – Хиллари оживилась. – Я только очень надеюсь на то, что Валери доведет дело до суда и докопается до тех мерзавцев, которые ее слили. Открыть имя засекреченного агента совсем не шуточное дело, знаешь ли. И я совсем не удивлюсь, если след приведет в Белый дом. В ее речи появился знакомый Тому сарказм.

– Подожди, подожди, подожди. Ты тут столько наговорила сейчас, я хочу разобраться.

Кое-какие слухи дошли и до нас, провинциалов. Я слышал, что не все было чисто с фактами в выступлении Пауэла в ООН. И как ты знаешь, меня та речь Буша мало удовлетворила. Но скажи мне, пожалуйста, где был Тенет? Он же первый, кто отвечает за достоверность информации, представленной президенту.

На самом деле Том не был таким уж “провинциалом”, за которого он иногда себя выдавал. Большую часть года Дашэлы жили в своем шикарном особняке за три миллиона долларов в одном из самых престижных районов Вашингтона. Конечно, он не был так известен в стране, как Тедд Кеннеди, но республиканцы в Сенате не случайно шутили, что от его голоса у них начинается изжога. Дело было не столько в манере Тома говорить, сколько в том, что много лет он был лидером демократов в Сенате, а значит, отвергал любые предложения республиканцев. Такая уж это должность: противостоять мнению большинства, если твоя партия в меньшинстве, и давить на меньшинство, если твоя партия в большинстве. За долгие годы политической карьеры Дашэл овладел обоими приемами. Сейчас же ему просто хотелось выяснить, что нужно Хиллари.

– Знаешь, – начала она, – мне даже удалось поговорить с Тенетом на днях. До сих пор не могу опомниться от прослушивания записей разговоров с врезавшихся 11 сентября “боингов”.

Я привезла в Вашингтон родственников погибших. Прекрасные люди. Держались очень стойко. Короче, случайно натолкнулась на Тенета в Капитолии. Поговорили. Конечно, ты прав. Но там, вокруг Буша, ситуация сложилась очень непростая. Просто Мадридский двор какой-то. Как понимаешь, победил дуэт Чейни-Рамсфельд. И вообще, Тенет был слишком занят Аль-Каидой последние годы, у них и агентуры-то не было своей в Ираке. Так что пришлось пользоваться данными разведок других стран, а оттуда шло очень много дезинформации, и не всегда можно было проверить подлинность донесений. Помнишь, эти “Передвижные бактериологические лаборатории”? Источник работал на немецкую разведку, и вызывал большое сомнение у наших. В общем, не Пеньковский[11]. Ни подтвердить, ни опровергнуть эти донесения не смогли. Да и вся информация по Ираку была сомнительна.

– Что значит – “сомнительна”! – не удержался и прервал ее Дашэл. – А какого хрена он тогда сидел за спиной Пауэла в ООН, когда тот нес на весь мир “сомнительную” информацию?

– А какого хрена мы голосовали за право Буша вести войну с Ираком? Ты хотя бы прочел доклад ЦРУ, написанный специально для Конгресса?

– Господи, Хиллари, там 90 страниц. Я прочел краткий вариант.

– Я сама прочитала полный доклад только два дня назад, а потом сравнила с кратким, приготовленным специально для таких сенаторов, как мы с тобой, – она состроила легкую гримасу отвращенья, – так вот, они очень отличаются. Чья редакция, я могу только догадываться, только первоначальные “возможно есть” заменены на последующие “есть”. Так предположения они обратили в утверждения. А что было дальше, ты и сам знаешь.

– Ну, что сейчас про это говорить. Мне все бушевские доводы показались сомнительными с самого начала, но я абсолютно уверен в том, что у Саддама есть атомная бомба, и это смертельно опасно, потому что он сукин сын.

– Нету у него атомной бомбы, да и никакого другого оружия массового уничтожения, – тихо, с какой-то даже горечью сказала Хиллари.

– Ты что? Ты это серьезно? Откуда ты знаешь? Это тебе кто сказал? – впервые за весь вечер благодушное состояние оставило Тома.

– Теннет мне это сказал. Все. Поиски закончены. У Саддама нет никакого оружия.

– Это же надо так обосраться... на весь мир! – Том подскочил со своего места и в возбуждении заходил по кабинету. Собаки снова разом подняли головы, прислушиваясь к непривычным ноткам в голосе хозяина. Фокси, воспользовавшись переменой настроения в разговоре, снова подошла к Хиллари, словно бы интересуясь, что тут, собственно, происходит. На этот раз Хиллари оставила ее дружеский визит без внимания.

– Ну, наебали так наебали... Как так получилось, я все-таки чего-то не понимаю! Что этот твой Тенет-то говорит?

– Он обескуражен не меньше тебя. Говорит, ему приходилось иметь дело с теми, кто скрывает разработку ядерного оружия, а вот чтобы так – не иметь бомбу и создавать впечатление, что она есть, с этим он столкнулся в первый раз. Скорее всего, Саддам просто блефовал и поплатился за свою игру. Кстати, официального сообщения еще пока нет.

Хиллари с интересом наблюдала за реакцией Тома со своего кресла. Впервые за всю встречу она коснулась, как ей казалось, главного. Покружив в возбуждении по кабинету, он, наконец, присел на подоконник и поглядел на нее.

– Так ты хочешь, чтобы я созвал комиссию Конгресса по Ираку?

– Нет, Том. Я хочу, чтобы ты начал процесс импичмента Джорджа Буша.

Вот оно что. Вот, значит, с чем она прилетела к нему в Южную Дакоту, не дожидаясь встречи в Вашингтоне. Дело серьезное. Как некстати он бросил курить. Не выдержав, Том полез в нижний ящик письменного стола, где у него была спрятана трубка.

– Ты что, снова взялся за курение?

– Закуришь тут с тобой, – махнул рукой Том. – Хочешь, выйдем на террасу?

И как всегда, открывшийся с террасы вид высокого черного неба, покрытого мерцающими звездами, ночная тишина, нарушаемая еле слышными шорохами и звуками, легкий ветерок, принесший таинственный запах, улавливаемый чуткими собаками, успокоили Тома.

– Это так все не вовремя, дорогая.

– Почему не вовремя? – вспыхнула Хиллари, на которую не подействовала величественная картина ночного неба, – потому что ему переизбираться через год? Почему им было “вовремя” набрасываться на Билла в последний год его президенства? И вообще, почему этим сволочам все должно сходить с рук? Почему они могут выдавать свои личные интересы за интересы американского народа и обвинять в непатриотизме тех, кто не разделяет их взглядов? Почему они могут вводить страну в заблуждение, извращать и подтасовывать факты, втягивать в войну, не имеющую никакого отношения к национальным интересам? Это серьезно, понимаешь? Еще немного, и любой закон может быть попран по причине “борьбы с терроризмом”. Ты не находишь, что тут прямая угроза нашей демократии, а? Это тебе не какая-то толстожопая практикантка... это... это заговор. Посмотри, как они воспользовались терактом 11 сентября, и ведь палец о палец не ударили, чтобы предотвратить это нападение. Слава Богу, Ричард Кларк собирается выступать в комиссии Конгресса. Это немного прояснит ситуацию с их “борьбой с терроризмом”. И потом, ты не находишь, что здесь явный конфликт интересов, я имею в виду связь этой администрации с нефтяной промышленностью. А “Халлибертон”? Тут тоже хорошо бы докопаться до того, как получилась, что именно эта компания получила правительственные заказы в Ираке.

Странное дело, чем больше волнения слышалось в голосе Хиллари, тем спокойнее становился Том. Возражать по существу он не мог. Хиллари была права. Конечно, если она начнет импичмент сама, республиканцы поднимут крик, что это месть за Билла. Но до новых выборов остался всего год, Буша ведь могут просто переизбрать. А может, она просто хочет сама избираться в президенты? Почему сразу не сказать? Он всегда готов ее поддержать.

Докурив трубку, Том неторопливо прошел в дом, вынес оттуда теплый плед и заботливо закутал в него Хиллари, стоявшую у перил террасы и смотрящую куда-то в темноту ночи.

– Ну, хорошо, если импичмент пройдет и за него проголосуют две палаты, в чем я очень сомневаюсь, и Буш вынужден будет оставить свой пост, тогда Дик Чейни станет исполнять обязанности президента. Это то, что ты хочешь, да? Чем, собственно, он лучше Буша? По-моему, этот вариант еще и пострашней. Или ты хочешь уделать их разом? – легкий сарказм послышался в его голосе.

– Я прекрасно понимаю, что импичмент не пройдет в нижней палате, Том. Но у нас появится возможность говорить открыто в Конгрессе об их преступлениях. Может дело дойдет и до независимого прокурора. Это хотя бы припугнет их немного и поможет демократам выиграть выборы через год.

– Знаешь, дорогая, я думаю, ничего у нас в Конгрессе не получится с этой идеей. Мы сами дали Бушу все права на ведение войны, а что касается Саддама, так ведь и для Билла его смещение было приоритетом номер один. Мне всегда казалось, что война с ним неизбежна. Согласись, мир будет безопаснее без Хуссейна.

Избегавшая до этого смотреть на собеседника, Хиллари наконец повернулась к Тому и с напряженным вниманием взглянула ему в глаза:

– Так почему ты сказал, что затевать импичмент сейчас “не вовремя”?

– Сейчас нельзя разделять нацию, устраивая войну в своем доме. Ты забыла, мы все заявили о поддержке нашего президента еще два года назад. К тому же я не думаю, чтобы Нэнси[12] понравилась эта идея.

– Ничего я не забыла... – Хиллари вдруг громко и с удовольствием зевнула. – Все. Три часа ночи. Спать-то мы будем или как?

 

И снова элегантная птичка под названием “Гольфстрим” была готова к приему пассажиров на борт.

Поеживаясь от утренней прохлады, стюардесса ожидала миссис Клинтон, непринужденно болтающую о чем-то с сенатором Дашэлом. Наконец, все распрощались, дверь закрылась за Хиллари, и птичка вырулила на взлетную полосу.

На этот раз у Стива Флиннера было прекрасное настроение.

В отличие от Хиллари, он не только выспался и успел пробежать свои обычные шесть миль, но и заглянул в стойло, где на слабых ножках уже стоял новорожденный жеребенок, трогательно потряхивая маленькой головой.

“А хорошо было бы выйти в отставку и купить небольшое ранчо где-нибудь в Южной Дакоте” – думал Стив, включив утреннюю программу CNN. Краткая лента новостей сообщала о внебрачной связи сенатора Джона Эванса с малолетней душевнобольной девушкой.

– Мэм, – не удержался Стив, – похоже, у вашего друга большие неприятности.

– Да что случилось-то? – подскочила Хиллари.

– Тут вот передали, что у Эванса внебрачная связь в то время, как его жена больна раком.

– Блядь, как мне надоели все эти козлы! С ними невозможно иметь никаких дел, – разразилась бранью миссис Клинтон.

Привыкший к подобным всплескам негодования, Стив надел наушники и переключился на баскетбол.

 

I want to know the truth!
You can’t handle the truth!
(“A few good men”[13])

 

Итальянский ресторан, разместившийся на огромной плазе, что при выезде с хайвея на Мейзон-сити, был рассчитан на нескончаемый поток посетителей, изголодавшихся по незатейливой кухне, которую в наших краях называли итальянской. Скорее всего, не все обитатели городка могли отыскать Италию на карте Европы, но ресторан “Олив гарден” был у нас хорошо известен. Поэтому Фрэнк Салливан обрадовался, как ребенок, когда Джуди позвала его туда на лазанью с бокальчиком белого сухого вина. Поесть он любил. После развода с женой, сбежавшей от него к военному инженеру, гастрономические интересы возобладали над всеми другими интересами Фрэнка. Об этом свидетельствовал довольно большой живот, на котором без подтяжек не держались ни одни брюки, и ботинки с вечно болтающимися шнурками, завязывать которые было все труднее и труднее. Но, в отличие от Джуди, он совершенно не переживал по поводу своего избыточного веса, и был человеком открытым и жизнерадостным. Лишь одно обстоятельство слегка омрачало его оптимистичный взгляд на жизнь: уход на пенсию через два года. Он совершенно не мог себе представить, на что ему придется тратить оставшуюся жизнь. Втайне Фрэнк рассчитывал на то, что Аззи предложит поработать ему подольше, учитывая его опыт и проверенную за многие годы лояльность, но тот молчал, и Фрэнк стал приучать себя к мысли о надвигающейся старости. Звонок Джуди пришелся как нельзя вовремя.

– Не пугайся. Я подъеду с одной моей приятельницей, молодой и приятной особой, – предупредила она.

– Когда это я пугался молодых особ, да еще приятных? – удивился Фрэнк и приехал в “Олив гарден” минута в минуту к назначенному сроку. Проследовав за официанткой в коротенькой юбочке и длинном черном фартуке, он с некоторой досадой увидел, что заказанный у окна столик в некурящей части ресторана был еще пуст. Он успел досконально изучить меню, съесть несколько ломтей изумительно свежего белого итальянского хлеба, покрыв крошками блюдечко с оливковым маслом, и даже выкурить сигарету на ступеньках ресторана, когда Джуди, наконец, появилась в проходе между столиков с обещанной молодой особой по возрасту чуть постарше его внучки. Обе были возбуждены и тараторили без умолку: они только что вернулись из Сити-холла после встречи с двумя сенаторами. Равнодушный к политике Фрэнк тщательно разжевывал кальмаров под соусом, вежливо ожидая, когда спадет возбуждение молодых дам.

Джуди первая заметила отсутствие у него всякого интереса к их болтовне и переменила тему разговора.

– Знаешь, Фрэнк, а ведь “Одинокая звезда” никакая не богадельня. Это Аззи так помечал одиноких стариков в своих файлах. Эмми помогла мне во многом разобраться. Я и позвала вас сюда, мои дорогие, чтобы поблагодарить за помощь, – Джуди подняла бокал с вином и чокнулась с Фрэнком и Эмми.

– Так я давно хотел сказать, что видел такую же пометку в истории болезни Пенни Рив, да все как-то забывал, – Фрэнк с воодушевлением проглотил кусок лазаньи.

– И насколько я сейчас понимаю, наша бедная Пенни была одинока как перст еще до того, как попала к нам в заведение. Может, у нее и были припасены кое-какие деньги на старость, да все ушли на оплату услуг от Аззи, а уж какие он предоставлял услуги, мы можем только догадываться. У меня есть подозрение, что он просто обирал одиноких стариков, а потом сбрасывал их в барак на государственное обеспечение. Доказать ничего невозможно. Никаких проверок, конечно, не было. Аззи не зря дружил с папашей Харрисоном. Взять хотя бы нашего Ромео. С такой травмой головного мозга никакое лечение уже не поможет. Он нуждался только в уходе. То же самое можно сказать и о Пенни. Она вообще отличалась завидным здоровьем для своих лет, и если бы не проклятая жара в бараке, могла бы еще жить и жить. Мы уже никогда не узнаем, сколько у нее было денег до того, как она к нам попала. А вот про деньги Ромео я случайно узнала, – и Джуди не поленилась рассказать историю Алекса Флинта.

От Фрэнка не укрылись особые ноты в ее голосе, когда она говорила о сенаторе Эвансе.

– Может, скажешь, с чего это его занесло к вам барак? Аззи все на меня наседал, не знаю ли я, кто стукнул. Не исключал, что это могла быть и ты.

Тут на выручку Джуди пришла Эмми, которая до этого молча расправлялась с большим куском пиццы-пепперони:

– Я видела своими глазами письмо сенатору от какой-то Роуз, не могу вспомнить сейчас ее фамилию. Вся корреспонденция сенатора официально регистрируется. Это письмо было таким наивным и трогательным, как будто написано ребенком. Все-таки, какой наш сенатор замечательный человек. Он откликается на любой зов о помощи, кто бы его ни просил. Причем, много времени тратит на встречи с избирателями, а не просто сидит в своем кабинете. Во всем хочет разобраться сам, понимаете? Поэтому-то он и приехал в барак: увидеть своими глазами, что у вас и как. Вот недавно я видела его в довольно странном месте, он выходил из мотеля, что неподалеку от фитнес-клуба на повороте к семнадцатой дороге, ну около заправки. Я еще подумала, что у него там, наверное, была тайная встреча с кем-нибудь. Он так торопливо сел в свой автомобиль.

– Тайная встреча в мотеле? – хмыкнул Фрэнк. – В наше время там встречались для вполне определенных целей.

– Что вы, – Эмми в недоумении уставилась на знатока нравов ушедших времен, – сенатор обожает свою жену и ничего такого мне даже на ум не пришло. Мало ли какие тайные встречи могут быть у него, тем более в начале избирательной кампании. Не думаю, чтобы он рисковал своей карьерой ради любовного свидания в мотеле, – уверенная в том, что дала достойный отпор Фрэнку, девушка с победным видом посмотрела на Джуди, не заметив, что лицо той стало покрываться красными пятнами. – Как жаль, что вы не слышали его выступление в Сити-холле.

Впервые за всю встречу Фрэнк внимательно посмотрел на Эмми. Да она сама наивная и трогательная. Ему совсем не хотелось ее разубеждать. Сенатора он не знал, политиков переносил с трудом и совершенно не жалел о том, что пропустил выступление этого “демагога”, как он окрестил про себя Эванса, в Сити-холле.

“Неужели и Джуди такая же дурочка? Совсем рехнулась, что ли?” – подумал он.

– Что это мы все о сенаторе, да о сенаторе. Лучше давайте посмотрим, что у них тут есть на десерт, – нашлась, наконец, Джуди.

Ресторан меж тем наполнялся. По выходным дням здесь всегда было многолюдно. По залу бегали дети, сновали официанты, за соседними столиками громко разговаривали и смеялись. Джуди с трудом могла расслышать, что ей говорил Фрэнк, она просто улыбалась и кивала ему. Но на сердце у нее было тяжело. Что-то тут явно было не то. С трудом поддерживая общий разговор, она дотянула до конца обеда и, поспешно распрощавшись с друзьями, отправилась в барак.

 

Патрик был рад до смерти тому, что Хиллари Клинтон здоровая и невредимая убралась из их штата. Обеспечение безопасности приезжих знаменитостей было все-таки изнурительной работой, но вместо того, чтобы ехать отсыпаться домой, он решил заскочить к Роберту, хотя они и не договаривались о встрече. Почему-то он был уверен в том, что им необходимо повидаться.

В знакомой квартирке было тихо, когда он туда вошел, открыв дверь своим ключом. Даже телевизор, который обычно включался сразу, как только хозяин появлялся на пороге, на этот раз молчал. На кухне журчала вода из незакрученного до конца крана. Роберт нашелся в спальне. Он спал, по-детски уткнувшись носом в подушку, даже не раздевшись. На тумбочке рядом с мобильником стояла начатая бутылка “Хенесси”.

“С чего это малыш надрался? – удивился Патрик. – На радостях, вроде, так не напиваются”.

Он уже хотел бесшумно удалиться, когда Роберт проснулся. Пьяно обрадовавшись любовнику, и пытаясь сесть на кровати, он тут же сблевал на ковер прямо себе под ноги. О том, чтобы уйти, уже не было речи, и Патрик принялся приводить бедолагу в чувство.

Где-то через час, отмытый от блевотины и завернутый в полотенце, Роберт, всхлипывая, жаловался Патрику:

– Нет, ты представляешь, эта сука вместо благодарности мне говорит, что не намерена оплачивать стрижки за двести долларов. Это я, значит, виноват в том, что парикмахерша выставила такой счет. Потому что теперь Харрисон с Макмэрфи будут проверять каждый истраченный Эвансом доллар. Теперь всем, блядь, правду подавай. А сколько ушло на эти ебаные шарики, ее не интересует. Она думает, я ей мальчик на побегушках. То газон за телевизионщиками почистить, то шариков с потолка напустить.

– Подожди, малыш, что ты лепечешь? Какая парикмахерша? Ты про кого говоришь?

– Да про Лизу Эванс, про кого же еще. Парикмахерша твоя, Кэтрин или как ее там, постригла сенатора за двести долларов, а ему это сейчас не позволительно. Он же теперь у нас отстаивает интересы исключительно бедных людей, а они за такие деньги не стригутся, – Роберт вдруг пьяно хмыкнул и пальцем стер повисшую на носу каплю. – Слушай, надоели они мне все... Как хорошо, что ты приехал, – и он прижался к Патрику, выпроставшись из влажного полотенца.

 

Джуди медленно шла по длинному коридору барака, заглядывая в каждую комнату, где после обеда отдыхали старички. Здесь ничего не изменилось за время ее отсутствия: все тот же запах, казавшийся ей невыносимым десять лет назад, когда она впервые открыла дверь в этот барак, и такой привычный теперь. Ковровая дорожка, недавно обновленная, и уже истертая шаркающими шагами стариков. Она знала простые истории их жизней и сложные диагнозы, хранящиеся в их толстых историях болезней, многих похоронила и всех оплакала.

Мысль о том, что она здесь нужна, казалась ей настолько убедительной, что не нуждалась ни в каких подтверждениях.

“Ну что ж, значит мне ничего другого не дано, а может, мне ничего другого и не надо”, – подумала Джуди.

Ход ее печальной мысли нарушило появление Нелли Гаджет, тянущей на поводке плюшевую собаку.

– Нелли, – окликнула ее Джуди, – где твоя челюсть? Ты что, ее потеряла?

– Как потеряла? – высунулась из кухни Пэт, – она носила ее в руке до обеда.

– А вот сейчас уже не носит. А страховка новую челюсть в этом году ей не оплатит. Надо будет попробовать найти.

– Ну, че ты переживаешь, она все равно использовала ее не по назначению, – Пэт тряхнула кудряшками, лучше расскажи как тебе “Олив гарден”. Че вы заказывали?

Так уж получалось, что верную свою подругу Джуди никогда не могла пригласить даже в ресторан. Оставить барак она могла только на нее. Правда, Тина казалась тоже вполне надежной, но ей нужно было еще набираться опыта. Интересно, что Пэт не спросила ее про Сити-холл и вообще, старательно избегала даже упоминать имя Эванса в то время, как Джуди все время хотелось говорить с ней о сенаторе. Вот и сейчас, перечислив заказанные блюда, и поделившись впечатлением об их вкусовых качествах, она незаметно для себя перешла к рассказу о выступлениях в Сити-холле, не обратив внимания на то, что Пэт прячет от нее глаза и уж как-то особо деловито снует по кухне. Но услышав про то, что сенатор настроен на выяснение “правды и ничего кроме правды” в своей новой избирательной кампании, Пэт не выдержала:

– Слушай, мне надо с тобой поговорить, – наконец взглянув на Джуди, сказала она.

И странное дело, еще ничего не услышав от подруги, Джуди уже как будто знала, о чем та хочет с ней говорить.

 

Голубенькая таблетка в бумажном стаканчике сбивала Рэя с ног часа на два. После обеда он успевал доплестись до своей кровати и валился на нее, погружаясь в наполненный странными видениями сон. В этот раз ему снился пустынный хайвэй, по которому он мчался в тяжелой фуре на свои похороны.

– Ты опаздываешь, – сказал ему голос мамы.

– Без меня не начинайте, – попросил Рэй.

– Стоп думать об это. Все там быть, – донесся чей-то знакомый голос со смешным акцентом.

– Разве я думаю? – удивился Рэй и проснулся.

На соседней кровати громко разговаривал Тони.

Рэй прислушался и ничего не понял. Какой-то Роджер.

– Может, ему снится сын или еще кто, – подумал Рэй. Привычным движением вставив ноги в тапочки, он отправился покурить во двор.

 

– И за каким чертом его принесло к нам?! Ты, похоже, голубушка, совсем рехнулась: только о нем и твердишь. Сенатор то, да сенатор се, а он обыкновенный политикан. Как все они. И нет в нем ничего особенного. Болтун. Я его сразу раскусила.

Несчастная директриса сидела за столом в своем кабинете и слушала гневный монолог Пэт со слезами на глазах. Какой ужас. Он, что, не мог дождаться смерти жены? Все знают, что Лизе осталось совсем немного. И потом, что им известно наверняка? Да ничего.

– Слушай, Пэт. Они же больные люди. Как им можно верить? У нее байполар, про него я вообще молчу. Она могла все придумать и наплести Рэю. – Джуди сама не верила своим словам. Она вспомнила злосчастный визит сенатора в их барак. Конечно, Рэй прав. Он приметил Хайди еще тогда. Но где и как они могли повстречаться снова? Мотель. Какая мерзость.

– Что же делать, Пэт? Что же мне делать?

– Да ничего не делать. Глаза вытри. Все это не наше дело. Хайди, слава Богу, у нас больше не живет, на Эванса мне наплевать, а вот Лизу жалко, ну да хватит об этом. Давай мне меню на следующую неделю. Пора делом заниматься, – и Пэт отправилась на кухню, энергично перебирая коротковатыми ногами.

 

Но именно о меню на следующую неделю Джуди никак не могла заставить себя подумать.

Боль распирала ее сердце. Что это? Ревность? Разочарование? Да какое это имеет значение. Больше всего ей хотелось поделиться своей болью с кем-нибудь. Но с кем? Пэт никогда не разделяла ее восхищения сенатором. И оказалась права. Джуди вздохнула. Оставалась Лиза с её обручальным кольцом за одиннадцать долларов.

“В конце концов, Джон изменил ей, а не мне, – думала Джуди, пытаясь разобраться в своих чувствах. – Должна ли жена знать об измене мужа? Тем более, если жить ей осталось совсем немного. Но о внебрачной связи сенатора могут узнать люди Макмэрфи, и тогда на его политической карьере придется поставить крест. Может, все-таки, подготовить её к возможному удару?”

Поколебавшись несколько минут, Джуди набрала номер Лизиного мобильника, и тихим прерывающимся голосом сообщила той, что до нее дошли отвратительные слухи о неверности Джона. Нет. Она не может указать источник. Вполне возможно, что это запущенная кампания клеветы против сенатора. А стало это ей известно потому, что замешана бывшая пациентка барака, но ее уже давно, слава Богу, тут нет. Ничему этому верить нельзя, но подготовиться к отпору нужно, а главное, конечно, постараться не принимать отвратительную новость близко к сердцу. Джуди уже пыталась закончить неприятный разговор, когда в дверь ее кабинета просунулась голова Рэя.

– Там это... Тони лежит на полу, – сказал он.

 

В четверть девятого вечера на мобильнике Роберта высветился номер Лизы.

– О, господи! Да что еще ей нужно, – простонал тот, ощупью пытаясь включить лампу со своей стороны кровати.

– Да не отвечай ты ей, – посоветовал Патрик, не открывая глаз.

– А вдруг что-нибудь важное. Надо ответить.

Неяркий свет осветил худую, согнутую в каком-то подобострастном наклоне голую спину сидящего Роберта и руку, держащую телефон у уха.

– Да, Лиза, – сказал он и больше не проронил ни слова.

Настороженный его длительным молчанием, Патрик окончательно проснулся и стал с любопытством прислушиваться к необычному телефонному разговору. Похоже, случилось что-то серьезное.

– Я подумаю, Лиза. Но я ничего вам не обещаю.

Наконец Роберт закончил разговор и в бессилии повалился на подушку:

– Тут такие дела, Патрик. У меня голова пошла кругом. Не успел сенатор выступить с Клинтоншей в Сити-холле, как эти подонки Макмэрфи с Харрисоном начали на него атаку. Они распустили слух о его связи с какой-то девкой. Вроде как она уже и беременна. Одного этого достаточно, чтобы закончить политическую карьеру Джона раз и навсегда. Как они быстро отыграли очко. Вот это скорость.

– Ну и что Эванс?

Роберт был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на явную заинтересованность в голосе Патрика. Это при том, что в последнее время он мрачнел и замыкался в себе даже при одном упоминании имени сенатора и начинал орать на Роберта, если тот пытался ему что-то рассказать об Эвансе.

– Конечно, все отрицает. Он что? Сумасшедший? Это же поклеп. Клевета. Лиза хочет, чтобы я в случае, если журналюги что-нибудь пронюхают, признал эту девку своей герлфрэнд. Ничего придумала. Да? Вы же, говорит, встречались с кем-то в нашем доме, пока я была в больнице. Я молчу. Может, она бредит? Все-таки рак в четвертой стадии – это тебе не шуточки. И скажи, чего она так волнуется? Ей бы сейчас о другом надо думать, а не о предвыборной кампании. Не иначе как хочет умереть женой президента.

– Ну а ты-то что будешь делать?

– Не знаю, Патрик. Надо подумать. Может, стоит согласиться. Она говорит, мне обеспечено место в Белом доме, если Джон пройдет в президенты. Об этом, конечно, рано говорить, но ты ведь знаешь, я всегда верил в него. Он может. С его харизмой...

Мечтательное выражение промелькнуло на мальчишеском лице Роберта. Ему уже не лежалось в постели. Не одеваясь, он прошел на кухню к холодильнику. Уходящий день оказался наполненным слишком многими событиями. Кто знает, может, ему, наконец, воздастся за все труды и унижения. Роберт с аппетитом навалился на поджаренный наспех омлет. Сидя голышом в своей обшарпанной кухне, он вдруг увидел себя пресс-секретарем президента, блестяще и остроумно отбивающим атаки журналистов под прицелом телекамер.

От приятных мыслей его отвлек Патрик, закрывший дверной проем кухни своим могучим телом, которому всегда было тесно в этой маленькой квартирке. Его строгое и осуждающее лицо вызвало прилив неприязни у Роберта. Как жаль, что он стал свидетелем разговора с Лизой.

– Мне нужно показать тебе кое-что. Думаю, это немного приведет тебя в чувство, – в руках у Патрика была коробка с кассетой.

 

– О, господи! Он даже не снял носки. Как противно, – гримаса боли исказила лицо Роберта, – и потом, кто это под ним? Что-то я не могу различить.

Патрик даже не взглянул на экран. Он не сводил глаз с лица Роберта.

– Видишь, трахается он не так уж и харизматично, а девушку зовут Хайди. Помнишь, мы встретили ее в бараке?

Роберт уставился на него в недоумении.

– Не помню. Я там видел только вонючих стариков да жирную директрису. Там еще была повариха, на которой меня хотела женить Лиза. Ну, и что ты знаешь про эту потаскушку?

– Она больная девочка, Бобби. Шизофрения или что-то наподобие. Я не знаю диагноза. Из бедной, очень бедной семьи. Отец инвалид, мать пьет. Слава богу, ей уже есть двадцать один год, а то бы твой кумир сел в тюрьму за совращение малолетних.

– Слушай, он в бараке-то и был всего один раз. Я что-то не пойму, где и как они могли встретиться.

– Представь себе, она сама его нашла. Подкараулила после выступления. Я слышал почти все, что она ему говорила. По мне, так чистый бред.

– А он что?

– А он ей волосы так со лба убрал, – Патрик сделал легкое движение рукой, – и говорит: “Это серьезно, Хайди. Это очень серьезно”. А что “серьезно”, я так и не понял.

– Что серьезно, что серьезно, – передразнил его Роберт. – Вляпался он серьезно. Вот что. Господи, и что ты собираешься делать с этой пленкой?

– Ничего. Я просто хотел тебе доказать, что он дерьмо. Теперь ты видишь сам. Можешь взять кассету себе. Мне наплевать на Эванса. Он что-то там вещал сегодня про правду под всеобщие восторги. Ты же знаешь, я никогда не прислушиваюсь к тому, что они несут, но тут проняло даже меня.

Какая-то спасительная мысль мелькнула в голове Роберта.

– Слушай, а может, это и было всего только раз. Ну, не последний же он идиот. Может, пронесет?

– Не обольщайся особенно. Не могу сказать точно, но знаю, что они встречались довольно часто. Сенатор снимал меня с сопровождения на время их свиданий. Я вот думаю, может, он ее любит, ну не зря же он говорил про то, что это “серьезно”.

– Любит? Перед выборами? А как же я? Я потратил на него столько лет своей жизни... столько сил. Я же надеялся на него. Теперь он завалится. Такие вещи никому не сходят с рук, ты же знаешь. Господи, все потерять из-за этой девки. Да она же больная... на всю голову. Слушай, а шизофрения не передается половым путем? Идиот, какой же он идиот... Что же мне делать?

– Это пусть Лиза думает, что ей теперь делать. Она женщина стойкая, судя по всему. Не вздумай идти у нее на поводу, хотя, как знаешь. Дело-то, в общем, твое.

Но Роберт не слышит. Его глаза наполнились слезами, и он разрыдался как ребенок.

– Зачем мне эта правда? Я не хочу ничего знать. На кой ляд ты показал мне эту еблю? Ты все это подстроил из ревности. Откуда у тебя кассета? Шпионил, да? Да, я всегда любил Джона, а не тебя. Он хороший, добрый... обаятельный... а ты злой! Злой! Думаешь, я не знаю, как тебе хочется всадить в него пулю, – и он еще бормотал что-то вслед удаляющейся спине Патрика, мешая слова с горькими слезами. Поток прекратился, как только дверь хлопнула за уходящим любовником. Теперь и вправду надо подумать, что делать дальше. Спасительная мысль явилась сама собой, как когда-то несколько лет назад: поджечь и бежать. Начать с начала. И никогда ни в чем не сознаваться. Нет. Теперь придется кое в чем признаться. Одно признание, но самое главное в его жизни. И тогда они уже не смогут навесить на него эту девку. Пусть разбираются сами, он уже не игрок в их команде. Осталось решить, что делать с кассетой. А почему не вернуть ее туда, где Эванс увидел эту девку в первый раз? Ну да, в барак.

 

Бригада медиков, прибывшая по вызову, пыталась реанимировать Тони около сорока минут. Тело старика не реагировало на все попытки врачей вернуть ему жизнь. Через сорок минут его положили в черный пластиковый мешок с молнией посередине и увезли на каталке в направлении, не интересующем обитателей заведения. Рэю не хотелось возвращаться в комнату, где только что умер его сосед. Он в нерешительности стоял в коридоре, когда к нему подошла Мэри Баверсток. Одарив его взглядом невинных, слегка подслеповатых глаз, она сказала:

– У Тони были мои письма. Голубчик, ты не мог бы мне их принести. Я не хочу, чтобы их выбросили со всеми его вещами.

Писем на тумбочке не оказалось. Рэю пришлось открыть все ящики комода и перерыть нехитрые пожитки старика. На самом дне под чистыми рубашками в бумажном коричневом пакете лежало что-то тяжелое.

– Мать твою, – сказал Рэй, вытащив оттуда “Даймондбэк”.

Предмет показался ему знакомым.

– Устойчиво встал? Слегка распредели вес тела... Оружие должно плотно лежать в руке, – услышал он знакомый голос. Рэй сжал рукоятку кольта.

– Что дальше?

– Согни руку в локте, а то не увидишь мушку, – продолжал голос. – Другой рукой поддерживай. Кисть выше. Мизинец подбери. Зажмурь левый глаз и установи мушку посреди прорези. Прицеливайся. Видишь мушку? Направь на цель.

Рэй торопливо оглядел крашеные белой краской стены. Мишени нигде не было.

“Куда ж мне целится-то”, – недоуменно подумал он.

– Я вот удивляюсь, как ты ходишь в дальнобой без оружия, – продолжал голос.

– Хасан, так это ты? – догадался, наконец, Рэй и снова оглядел комнату. – Ну, теперь у меня есть оружие.

Но Хасан промолчал на этот раз. Рэй засунул “Даймондбэк” в карман джинсов.

– Пусть Тина поищет как следует. Я ничего не нашел, – сказал он подкарауливающей его старушке, и пошел во двор выкурить сигарету.

– Пола, детка, я знаю, что уже поздно, но можешь мне поверить, мое заявление стоит твоего времени.

Пола Зак не случайно была восходящей звездой местного канала новостей. У нее были отличные шансы выйти на национальное телевидение. Чутье репортера подсказывало ей, что пренебрегать звонком секретаря и доверенного лица сенатора Эванса нельзя. Заявление Роберта Пэйджа может пойти в последний выпуск новостей, до которого осталось чуть меньше часа, если оно, конечно, будет интересным. А судя по звонку Роберта, оно-таки будет интересным. В студии приготовили два высоких стула, стоящих друг против друга. Приехавшему Роберту наспех подпудрили лицо, скрыв следы недавних слез. Пола уселась на один из стульев, положив блокнотик на голые коленки. В другое время ее агрессивно-сексуальная манера вызвала бы у Роберта раздражение, но сейчас это было именно то, что нужно. Вопросы обрушились на него сразу же, как только он забрался на свой стул.

– Не успел утихнуть переполох по поводу визита в наш штат сенатора от Нью-Йорка Хиллари Клинтон, как уже новая сенсация готова обрушиться на головы наших жителей. Сегодня в гостях у меня Роберт Пэйдж, человек которого мы привыкли всегда видеть рядом с Джоном Эвансом. На этот раз он в студии один. Как поживаете, мистер Пэйдж?

– Спасибо, Пола. У меня все хорошо.

– А как дела у сенатора Эванса? Вам что-нибудь известно о целях визита миссис Клинтон? Говорят, они вели какие-то переговоры.

– Да кто их знает, Пола. Переговоры между сенаторами были секретными. Я могу только догадываться, о чем они велись. Вполне возможно, они решали, кто из них двоих выставит свою кандидатуру на пост президента в будущем году. Но повторяю, это только мое предположение.

Из-под накладных ресниц Пола цепким взглядом окинула Роберта.

– Вы потеряли работу у Эванса?

– С чего вы взяли? Я нужен ему как никогда.

– Вы хотите сказать, что сейчас что-то случилось, и он особенно в вас нуждается?

– Ну да. Именно это я и хочу сказать. Сегодня кто-то из лагеря Макмэрфи пустил слух о внебрачной связи сенатора Эванса с какой-то психически больной девушкой. Это обычная клевета. Последний шанс проигрывающего.

– Так вы пришли сюда заявить нам о верности Джона Эванса своей жене Лизе, которой я, пользуясь случаем, хочу выразить свои глубокие симпатии и поддержку в борьбе с тяжелой болезнью.

– Нет, Пола. Я пришел сюда сделать совсем другое заявление.

– Я слушаю, мистер Пэйдж.

– Я пришел сказать, что я – гей и горжусь этим. Да. Я горжусь тем, что я американский гей.

С голых коленок Полы свалился блокнотик.

– Слушай, малыш. Ты ничего не перепутал? Я тебе не Опра Уинфри[14], и у нас в штате такие штучки могут не пройти. Ты уверен, что хочешь выступить с таким заявлением? Лучше бы ты рассказал правду, что у вас там происходит без этих твоих идиотских признаний.

– Правду, – истерически расхохотался Роберт, – а ты уверена, что тебе хочется знать эту правду? Нет, голубушка, я готов подтвердить свои слова снова и снова. Я – гей! И это моя правда!

Заявление Роберта Пэйджа вошло в вечерний выпуск новостей. Известие о предполагаемой внебрачной связи сенатора Эванса стало сенсацией не только местного значения.

 

Губернатор Харрисон позвонил Макмэрфи, когда выпуск новостей еще не закончился.

– Что это еще за слухи ты распускаешь про Эванса? Почему я ничего не знаю?

– Да я сам ничего не знаю

– Ну, тогда это рука всевышнего. А как тебе этот истерический придурок?

– Губернатор, я всегда говорил, что офис этого адвокатишки ни что иное как исчадие ада.

 

В бараке было тихо. Длинный субботний день заканчивался. Как и положено старичкам, они медленно расползались по комнатам. Тине пришлось отправиться во двор за Ромео, чтобы затолкнуть его инвалидное кресло в узкую дверь. Как всегда, там околачивался Рэй и бегал из угла в угол Кэвин. Кто-то окликнул ее, когда она уже подкатила кресло с Ромео к двери.

Незнакомый молодой человек, сидя за рулем автомобиля, подзывал ее, держа какой-то пакет в руке.

– Передай, пожалуйста, кассету директрисе. Скажи, ей будет интересно это посмотреть.

 

Джуди не стала включать свет в столовой. Застыв от ужаса, она смотрела на своего обожаемого Джона, проделывающего что-то невыносимо отвратительное с извивающимся под ним тельцем.

– Это кто ж такая? Ну да. Хайди.

Мерзость. Все кончено. Раз и навсегда. Разве может она ему простить то, что он проделывает с этой несчастной девочкой. Но ей невыносимо хочется сказать ему все, что она думает. Теперь он непременно с ней встретится. Пленка-то у нее в руках. Кто же подкинул ей эту кассету? Какое это имеет сейчас значение? Никакого. Джуди настолько потрясена, что не видит Рэя, бесшумно отступившего из столовой в свою комнату.

Сенатор все понял с полуслова.

– Спасибо, Джуди. Я заеду к вам завтра с утра и заберу кассету. Извините, я не могу с вами дольше говорить. Лиза чувствует себя очень неважно.

Расслабив галстук и сделав глубокий вдох, Эванс открывает уже знакомую дверь. Он снова спешит и обгоняет слегка замешкавшегося охранника. На этот раз Патрик не торопится догонять сенатора. Место кажется ему вполне безопасным. По длинному коридору, неторопливо перебирая лапами, идет серая кошка.

“Ну и вонища, – думает Эванс. – Надо бы поскорее отсюда убраться. Кажется, стены и впрямь покрашены, а вот ковровая дорожка потертая. Неужели, Аззи обманул? Все-таки жалко, что Бобби нет со мной. Куда он подевался? Прямо испарился. Нужно будет набрать его номер еще раз. А вот и знакомая старуха с челюстью в руках”.

– Как поживаете, мисс?

Нелли беззубо улыбается и протягивает челюсть сенатору. Тот улыбается в ответ и похлопывает старушку по плечу. Он видит высунувшуюся из двери кухни Пэт, идущую ему навстречу Джуди. Все-таки она большая. Большая, как тюрьма. Откуда-то появляется парень. Я его уже видел здесь. Ну да, во дворе, рядом с Хайди. Что-то есть в его лице враждебное.

– Как поживаете, мистер... Простите, не знаю вашего имени.

– Меня зовут Рэймонд Адамс, – кричит Рэй.

Он поднимает руку, в которой пистолет. Рука трясется. Будь он немного подальше от сенатора, ни за чтобы не попал. Другой рукой он поддерживает трясущуюся руку с пистолетом. Сенатор не слышит ни двух выстрелов, уложивших Рэя рядом с ним, ни истошного вопля Джуди. Он больше ничего не слышит.

 

В похоронном доме “Фирелли и сыновья” директрисе выдали металлическую капсулу с прахом Рэймонда Адамса.

– Вы уже оформили место его захоронения? На это ведь нужно специальное разрешение полиции. Скажу вам откровенно, не каждое кладбище даст место для могилы преступника даже с таким разрешением, – один из Фирелли услужливо протянул Джуди бланк для заполнения.

Она подняла на него непонимающие заплаканные глаза.

– Ну что ж, тогда мне придется закопать урну в цветочной клумбе под окнами его комнаты, – вздохнула она... – то есть, его бывшей комнаты. И прижимая к своему большому телу то, что осталось от Рэя, она медленно удалилась, оставив без внимания бланк в протянутой руке Фирелли.

Но и с клумбой ничего не получилось. После серии репортажей Полы Зак, принесшей ей долгожданную работу на CNN, дурная слава о заведении расползлась по всему штату. Над головой Аззи нависла перспектива разорения. Хорошенько все обдумав, он решил закрыть барак. Больных старичков рассовали по другим домам для престарелых. Джуди вернулась на работу в госпиталь Святого Иосифа, а Пэт нашла себе место повара в ресторане “Олив гарден”.

Несколько месяцев капсула с прахом Рэя провалялась в багажнике автомобиля бывшей директрисы, напоминая о себе легким стуком об его стенки при каждом резком повороте руля.

Где-то уже в конце зимы Джуди наткнулась на шерифа Мейзон-сити. Они разговорились. Когда речь зашла о печальных событиях, Джуди открыла багажник и показала шерифу капсулу. Тот обещал поискать кого-либо из близких Рэю людей. Обещание свое он исполнил. Так в Мейзон-сити появился Скотти Дуглас. Выслушав грустный рассказ Джуди, он взял урну с прахом когда-то усыновленного им мальчика.

– Рэй был отличным парнем. Мы все его любили, – сказал Скотти, вытирая слезы. – Я похороню его рядом с моими родителями.

И он тоже исполнил свое обещание...

История короткой жизни Рэймонда Адамса, застрелившего сенатора Эванса, на этом заканчивается.

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 

Билл Клинтон – 42-ой президент Америки (1993–2001).

Хиллари Родэм Клинтон – супруга Б. Клинтона, сенатор от штата Нью-Йорк (2001–2009).

Джордж Уокер Буш – 43-й президент США (2000–2008).

Альберт (Ал) Гор – вице-президент в администрации Б.Клинтона, кандидат на пост президента США, проигравший Дж. Бушу-младшему.

Том Дашэл – сенатор от штата Южная Дакота, видный деятель Демократической партии США.

Ричард Кларк – глава группы по борьбе с терроризмом при президентах Клинтоне и Буше-мл.

Джордж Теннет – директор ЦРУ (1997–2004).

Ричард (Дик) Чейни – министр обороны в кабинете Дж.Буша-старшего, директор нефтесервисной компании “Халлибертон”, вице-президент в администрации Дж. Буша-младшего.

Скутер Либби – руководитель администрации вице-президента Дика Чейни.

Дэвид Эддингтон – сотрудник ЦРУ и Пентагона. Юрисконсульт Дика Чейни.

Джон Эшкрофт – генеральный прокурор в администрации Дж. Буша-младшего(2001–2005).

Кондолиза Райс (Конди) – советник президента Буша-младшего по национальной безопасности (2001–2005).

Колин Пауэлл – генерал Пентагона, государственный секретарь в администрации Дж. Буша-младшего.

Дональд (Дон) Рамсфельд (Рамми) – министр обороны в администрациях президентов Форда Дж. Буша-младшего.

Пол Вулфовиц – заместитель министра обороны Дональда Рамсфельда.

/ Нью-Йорк /

 

[1] (Вернуться) Окончание. Начало «Крещатик» №№61,62,63.

[2] (Вернуться) Сенатор от штата Луизиана. Прототип Вилли Старка в романе Уоррена “Вся королевская рать”.

[3] (Вернуться) В этом городе в 1995 году был совершен крупнейший до событий 11 сентября теракт в истории США.

[4] (Вернуться) North American Aerospace Defence Command – Управление защиты воздушного пространства Северной Америки.

[5] (Вернуться) Один из немногих сотрудников ФБР, понимавших смертельную опасность Аль-Каиды для США. Был уволен из ФБР и принят на работу в качестве руководителя охранной службы Всемирного торгового центра за несколько дней до нападения 11 сентября. Погиб в этот день на посту.

[6] (Вернуться) Устройство на борту самолета, которое отвечает на запрос радара. По ответному коду транспондера можно идентифицировать номер рейса и определить координаты самолета.

[7] (Вернуться) Federal Aviation Administration – федеральное управление авиации.

[8] (Вернуться) Популярный телеведущий канала АВС.

[9] (Вернуться) Террорист, организовавший и осуществивший взрыв федерального здания в Оклахома-сити, в результате которого погибли 168 человек.

[10] (Вернуться) Главная достопримечательность Южной Дакоты. Барельефы на горе изображают четырех президентов США.

[11] (Вернуться) Информация, переданная американцам шпионом Пеньковским, отличалась точностью и достоверностью.

[12] (Вернуться) Нэнси Пелоси – спикер Палаты представителей США.

[13] (Вернуться) “Я хочу знать правду! Ты не сможешь справиться с этой правдой!” Из кинофильма “Немного хороших парней”.

[14] (Вернуться) Популярная ведущая телешоу на канале АВС. Прославилась своими передачами о геях и лесбиянках.