Велосипед
на раме велосипеда, потому что сидения нет,
грохоча, леденея, звеня, вылетая на трассу,
я летел, как планета, которой четырнадцать лет,
я летел и летел, всю округу собой ужасая,
и дорога стелилась прямая
от края до края
я влетал в повороты, плевал на возможность машин,
мне два раза трамвай перерезал судьбу на ладони,
я так честно летел, я так просто и честно летел,
будто скоростью этой менял в мирозданье законы,
по которым сирень, по которым вода и песок,
и её голосок, и стареющий тополь у школы,
я взлетал, как хотел, как никто уже после не мог
и я вижу тебя, мой чёрный потрёпанный монстр,
этот руль, эти рама и цепь, холодные тонкие спицы,
мы над детством летим, и не можем уже опуститься
никогда...
Ветер
когда-то я думал, что это что-нибудь значит
дожди, магазины, клубника, промытая в море,
бессонная дружба и сын, засыпающий долго,
и мама, идущая вечером в поисках сына
когда-то я думал, я знаю, что всё это значит,
и я понимаю прекрасно, и надо немного:
лишь денег, здоровья и женщину вкуса полыни,
и что-то такое, чтобы не лгать и не плакать
когда-то недавно я думал, что всё это просто,
крылатый мой дом приносил утешенье и чтенье,
и тополь качался, и вишни цвели и скрипели,
и ветками шли по высокому тёплому небу
и всё, что теперь я не знаю, как именно думал,
что больше не думаю, то, что болит неутешно,
листает простой, как собака, изменчивый ветер,
и майский, и тёплый, бессмысленный ветер, конечно
Посёлок
на посёлке осенью грязно, на посёлке осенью сыро,
там на воск ноября льётся горьковатый угольный ветер,
и встречаются у колодца
не пошедшие в школу дети
посмотри, как они печальны, посмотри, как они унылы,
посмотри, как воруют горстями у отцов «беломор» и «приму»,
как бегут они за холмами,
где уже ожидают зиму,
где пруды, где камыш и поле, бутерброд, холода и спички,
где озябшая радость снега, что срывается над тропою,
и в присутствии человека
осень делается зимою
и в присутствии этом время обнаруживается внезапно,
это ночь или вечер только?
и пространство растёт дымами,
возвращая детей посёлка,
и одаривая домами...
Октябрь
среди древних дедов и бабулек
в том приходе где снег высок
пела в хоре церковном юля –
птица регент и голосок
храм был ветхий холодный печка
согревала едва-едва
и трещала и стыла речка
когда в храм пришли Покрова
вместе с ними зашёл на праздник
уходящих под осень дней
некто зябко-большой проказник
а по голосу иерей
юля ахнула и застыла
и прикрыла лицо платком
когда он подхватил «помилуй»
и повёл за собой потом
в октябре по ночам не спится –
тем молиться тем свечи жечь –
православная плачет птица
и не может в постельку лечь
Встречи
когда я встречаю кого-то из прожитых лет,
я смущаюсь и злюсь,
так смущался и злился, когда нам было по восемь,
почему-то неловко выходят слова и вопросы,
я смотрю на кого-то,
стесняюсь, курю и смеюсь
хорошо только с теми, кого ты недавно узнал,
или знаешь не пристально, в общих чертах,
не нарочно,
есть общение издали,
где думаешь просто и точно,
без потребности нравиться и перебарывать страх
Хороший друг
хороший друг – понятие греха,
он близок так, как, в общем-то, не нужно,
и эта близость тяготит двоих...
есть преступления, которые не помнишь,
но можешь исповедоваться в них
Юла
торжественно вращается планета,
размешивая в кружке молоко,
и мама думает о чём-то о таком,
чего, быть может, и на свете нету,
а я гляжу, как тени мельтешат,
бегут из тёмных комнат в палисадник,
где наш орех – весёлый горький всадник –
в зелёных латах объезжает сад,
и вертится шуршащая юла
всего, что совершается в округе,
вращается планета, тени, звуки,
и время засыпает у стола...
ЧАСТНЫЙ СЕКТОР
Область покоя
Это, о сограждане, есть битва
Всех растений с ветром и камнями,
Птиц – с водою, августа – с июлем,
И любви – с уставшей головою.
Это Будда, это просто бритва,
Это вечность происходит с нами,
Это мы знамена развернули,
Это нас несут над головами,
Это шаг к пределу и калитке,
За которой выльются из блюдца
И душа, взыскующая тела,
И слова, успевшие проснуться.
У кого спросить о перемирии
В этом мире, схваченном сраженьем,
В этой битве легкой подалирии
Со своим зеркальным отраженьем?
Нет страшней врагов, чем эти двое,
Никогда не знающие встречи,
Потому и небо над землею,
Потому и музыка без речи,
Потому, сограждане, простимся,
На войне возможны превращенья:
Может статься, кто-то станет рысью,
Ну а кто-то – комнатным растеньем.
Слава вам, меняющие тело,
Наших встреч оружие благое,
Мира вам, и формы, и предела
В безупречной области покоя.
Дирижабль
Не каждый день
Прощаешься навеки,
Нет в этом, понимаете, традиций,
Неразработанная техника ухода
Бьет человека,
И свобода
Стекает с небосвода на ресницы.
Растет душа сама,
Толстеет и скрипит,
Как дирижабль.
Внизу – вся карта мира,
И газ, что подают в дома,
Так хочется впустить в свою квартиру
И задышать,
Поднять над темнотой
Лицо, как знамя,
Как последний довод,
Чтоб толстый и скрипящий шар,
Легко покачиваясь,
Вылетел на холод.
Здесь легкость сна,
Различий больше нет:
Мужчина, женщина –
Пустые злые счеты.
Люблю тебя,
Мне безразлично, кто ты.
Виноград
1
Все кончилось паскудно.
Ты пойми:
Я умер.
Это было трудно.
Кричал, пуская ягоды и пену,
Под ножницы протягивая вены
Садовнику.
Хрипел,
Просил всех быть людьми,
Искал в траве какую-то Елену,
Хотел не света –
Тьмы,
Сплошной и плотной,
Верил в холод.
Три месяца тому
Я был так молод,
Что просто неприятно вспоминать.
2
Скажи,
Любимая,
Как осуществляется полив
Кустарников,
Вергилиев и странников?
Садово-огородное пространство
Уже организовано и ждет.
И вот
Во мне найдешь ты много постоянства,
Крыжовника и ягод тиса,
Ты станешь виноградною улиткой,
Антеннки две отпустишь, как рога,
И замечательно.
И мята, и мелисса,
И влажно-беловатая нога,
Дом на спине, а в нем – вино и лето,
Другие берега,
Набоков в шортиках,
Прекрасный ARBORETUM.
Смотри, проказница,
Не ешь меня помногу:
Я несогретый
Слишком близок к Богу,
Что чревато верой в облака.
3
Сгорит улитка
В медленном огне
Костра курчавых грядок винограда,
К свиньям собачим.
Куры расклюют
Уют ее изнеженного тела,
Малютку дети понесут
В коробочке в Швейцарию,
В могилу.
Мы плачем.
БАШМАКИ АДАМА
1
В раю темно,
Создатель молчалив.
Адам и Ева (Браун?)
Примеривают башмаки,
Их чудные одолевают грезы
О том, как здорово писать стихи
И прозу,
Нырять в залив,
Где есть акулы, нефть и все такое,
И трахаться до гробовой доски,
До ненависти,
До самоутраты.
И жаждать опьяненья и покоя,
И собирать коренья,
И грести на Запад
В белой маске зноя,
Стрелять в жену и брата,
Дарить подарки в День рожденья,
Смотреть прибытье поездов…
Да, много можно,
Имея на ступне клеймо дороги,
И башмаки им дороги втройне,
Поскольку тяжелы,
Бессмысленны и
Безобразны,
А по весне
Их хочется обуть на эти ноги
И понести историю вперед.
Зародыш праздный –
Первый деревянный год –
В цвету стоит,
И соки пьет и пьет,
И набухает крепкой вязкой желчью,
Еврейской сладкой мелочью и речью,
Закованный в подошву двух светил.
Башмак начала,
Первенец пути.
2
Жизнь жмет
Немного на подъеме,
И давит, и жует, и ужимает в шее,
И так безбожно врет,
Что даже хорошеет,
И давит кровь осеннею лозой,
И в лист завернут
Каждый крупный плод,
Который не сгниет и не умрет,
Покуда не опробован тобой
И смертью целой,
Вяжущей и горькой.
Как месяц прорастающую дольку,
Злись, но держи
Бессмысленность во рту,
Катай ее туда-сюда по кругу.
Ледышку, девочку и восковую вьюгу
Храни под языком,
Высасывай безумие ее,
И маету,
И блядское кокетство,
В бессмысленности есть остаток детства,
Возьми его
И стань его волчком,
Крутящимся забавным барабашкой,
Хранителем традиций и огня,
Размазывая вечность на мольберте,
Цветные полосы мой покидают дом.
Алло, я слушаю, я слушаю, поверьте,
Вот заяц гребаный,
Вот няня,
Вот родня,
А в телефонной будке Чебурашка
Который год стоит и ждет меня.
3
Ей детство отдаешь,
Всю милую мишпуху,
Котов и зайцев, винни-пухов,
Буквально с Андерсеном
Входишь в лоно к ней,
Чтобы насытить воздухом и духом,
И памятью, и влажностью полей,
И врешь во имя нежности одной,
Чтоб поточнее истина звучала.
Любимых авторов,
Любимое вино,
И мало дня,
И ночи этой мало…
Оно смеется,
Смотрит за окно,
Оно вчера чего-то прочитало,
А нынче очень хочется в кино,
Там яркость улиц,
Мелодрама,
Холод,
И волосы, и губы, и глаза,
И все, чего зарифмовать нельзя,
И силуэт ее прекрасно невесом.
Адам, я, милый мой, не даун,
Просто, знаешь,
Она была – невероятный сон –
И Ева Браун,
И Софи Марсо.
ПРОЩАНИЕ С НАТУРОЙ
1
Ей было сорок семь,
Мне – двадцать два,
Мы с нею, познакомившись едва,
Легли в постель,
И это было так,
Как будто спишь со всеми сразу:
С Мерлин Монро,
С красотками на вазе
И с пирамидой в Гизе,
С учительницей первою своей,
Стареющей с немою укоризной,
С командой одноклассниц,
Со всем ушедшим поколением людей,
Недолюбивших, горьких, неизвестных,
И милых, и неинтересных,
Но страшных в достоверности прощанья.
Мои воспоминанья
Жизнь передразнит,
Жизнь – искус, вкус, двоящийся укус.
Прости меня, прекрасная подруга,
Нам было хорошо входить друг в друга,
И над постелью мучился Иисус.
2
А в этом теле не спеша
Зачем-то возится душа,
Обмылок вечности,
Огарочек свечной,
Для мастурбации годящийся военной.
Какая проза!
Она звалася Клавой,
И нежной,
И беременной,
И бравой,
Ведущей слезы, будто полк солдат,
На взятие определенной цели.
Я думаю, что вы бы охренели,
Когда б прожили с нею двадцать дней подряд.
Я выдержал пятнадцать,
Видит Бог,
Я сделал все, что мог.
Потом мы не встречались часто.
Зачем? Два раза в день – совсем не мало.
Она, историк по образованью,
Отлично помнила все даты и названья,
И в море одиночества плевала,
Полковник страсти,
Дважды героиня
За взятие меня, как героина,
В три кубика входящего в инцест.
Метафора, но что-то в этом есть.
3
Прощаюсь с уходящею натурой,
С друзьями,
Листьями,
Соседкой во дворе,
Со стареньким советским пианино,
И я уйду в ближайшем ноябре,
Когда над городом таблеткой аспирина
Повиснет солнце в поволоке сна.
Итак, она звалась Марина,
Она была, Она была Она,
Такая стерва,
Сука,
Истеричка,
Невыносима детскому уму.
Я плакал в этих грязных электричках
О том, что я у ней, увы, не первый
И не последний, судя по всему.
И оказался прав,
Что замечательно,
Однако,
Она вела меня, как девочка собаку,
Которая вчера сказала “гав”
И думает, что выдумала слово.
Я ей шептал: “Марина, я твой Вова,
Ну, Вова я,
Ведь я же этот Вова,
Который твой,
И Вова он,
И вот”.
Она скептически готовила компот,
Мешала с водкой,
Добавляла льда
И вычитала лишние года.
Их было двадцать пять,
С ума сойти,
Пусть лечь, но как же встать?
На середине Млечного Пути
Стояла необъятная кровать.
4
Мой мир разрушен,
Это хорошо,
Мне хаос нравится –
Он чреват и чуден,
И голова работает, как бубен,
Придумывая твердые слова.
Раскрашивая старые картинки,
Легко найти причины для всего,
Уключины, ключицы, позвонки.
Стихи похожи чем-то на поминки
Или поминки требуют строки?
Как это неприлично долго –
Осень в матерьяле,
Как это плохо –
Так безбожно врать.
Моя душа звалась, конечно, Ольгой,
Как это на надгробье написали
Или хотели только написать.
ВЕНЕНДЕРСКИЕ ХОЛМЫ
1
Легко теперь заметить миг,
Когда все лучшее становится паскудно
И перелом, как срез, и сочен, и душист.
Жить трудно,
Тяжел парик,
И руки намозолил
Чужой больничный лист,
Его везет к восходу машинист,
И плачет от восторга,
И курит натощак,
Курьер железный, правды ученик,
Он Жюль, Эмиль и Фредерик,
Он просто умерший старик,
Архангел, холостяк,
Владелец скорости,
Смотритель морга,
Как губка, пориста
Хрустит костистая дорога,
Массне звучит из сна,
Наст на плечах, короста и тревога,
Секунда, изменяющая много,
Не знает нашего рожна,
Мчись, Рубикон, навстречу римским папам,
Гори, сияй, в холодной топке, смерть,
Рисуй нам Рай сосновой мокрой лапой,
Ты можешь Магдалине песню спеть,
Но праздник совершится
Так и так,
Мы в хороводы станем,
Огонь бенгальский –
Тигр бенгальский наш,
В шары обут наш первенец китайский,
И в спаленке отточен карандаш,
Напишем письма,
Просьбы и прощенья,
Проект любимой в восемь чертежей,
Где шея будет тоньше и нежней,
Чем все твое клубничное варенье,
Чем яйца господина Фаберже,
Чем яйца Моцарта,
Чем Гофманские змеи,
Пора нам выйти в город в неглиже,
От горя и желанья хорошея.
2
Сто тысяч братьев могут отдыхать
Иль воевать, допустим, на Балканах,
Зачем они, покуда живы мы,
Что держат Венендерские холмы
В кровавых многоградусных туманах?
Ты только никогда не умирай,
Звезда последней прелести и лести,
Греховный мой ореховый трамвай,
Как белочка, кружащийся на месте,
Воронка, лист, барочная страда,
Веласкес и футбольная команда,
Рисуйте, мастер, форварда и гранда,
Как мясо мертвое, промерзшее со льда.
Мы любим и красивых, и уродин,
Мы знаем цену землям и скоту,
На дереве висит парнишка Один
С волшебным словом, тающим во рту.
3
Я вечен, Сара,
Каждый день
С трех до семи и выше по полудню.
На улицах не очень многолюдно,
И нет нужды стеречь свои стада,
Пускай бегут – им нравится жара,
И марево июльского угара,
И пруд в сплошном сплетеньи рдеста,
Утопленников сизых,
Их рук и ног,
Поденок крылья,
Хруст воды в суставах,
Ленивая фиеста в первых главах
В последних обращается в песок,
И вязнет кровь,
Как колесо телеги,
Собрались, мальчики,
Играем с третьей цифры.
/ Донецк /
