Мой путь назад – оптический обман:
и пение сирен, и ветер в вантах,
Итака, горизонт, и царский сан,
и этот пульс в висках, как стук пуантов.
И это не балет... Вот вновь река и берег.
Твой поцелуй вибрирует во мне.
Его сберечь нельзя. Повторами проверить –
опять нельзя. Дрожит лишь тень на дне.
На дне чего, скажи, – души, ума, пространства,
где память прячется в светящихся сосудах?
И снова целый мир с собачьим постоянством
целует сам себя в теченье суток.
МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ
Синие тучи, темные тучи, светлые тучи.
В медное море тянется с неба солнечный лучик,
режущий лучик белого света с темного неба,
светлого неба, синего неба, теплого хлеба.
То ли ко мне возвращаются краски черного моря,
то ли в крови пульсируют волны счастья и горя,
то ли в мой мозг проникает с небес темная круча,
то ли мой хлеб преломили со мной годы и случай.
Месяц – не май, голод – не тетка, сердце – не камень,
темные волны, белая степь, пыль под ногами...
Вижу: бредешь по воде наших дней, словно апостол,
темные ночи, светлые дни – поза и поступь.
Кто ты, скажи мне, контур твой темен, взор же твой светел.
Как ты красив, путник судьбы моей, что ж ты не весел?
Кто огорчил тебя, брат моих дней, тень моей ночи –
темные тучи, светлые тучи, писем ли почерк?
Может быть, волн боевые стада – общие цели?
Может быть, ветра сладкое «Да» – хлеба и зрелищ?
Древних ристалищ плечи и торс, ремни сандалий?
В темном сандале твоих волос – жизнь на привале?
Как ты прекрасен, спутник мечты, звездочка с неба.
Где же ты спишь, чтоб тебя не нашли, где бы я ни был?
Медное море, светлая высь – пей до отвала.
Ах, поцелуй меня, моя жизнь, как целовала!
КАРАДАГ
Он остался лежать на спине, как краб,
не узнавший успеха
в драке. Оцепенел, как железный скрап
корабля или доспехов.
Он остался лежать корневищем вверх
окоемом инферно,
словно рыба поставив вес
на ребро. И одним неверным
движением, казалось, вызовешь камнепад
и откроется сзади
вид на горы, как строчка Упанишад,
и сидящий внизу в засаде.
А ты сидишь – виски в коленях –
курортная дура
и ищешь в моем солнечном сплетении
яшму в цвет маникюра...
КАРАДАГ II
I
Световые лучи огибают преграды из скал.
Отраженья и тени пугают нездешней свободой.
В темных складках материи спит первобытный оскал
и зовет за собой в аскетический мир непогоды.
Он остался стоять корневищем, проросшим сквозь клей
первобытных камней. Он – застывший фонтан плиоцена.
Камень шел против камня, и в этом походе камней
смерть сразилась со смертью, и обе лежат на арене.
Друзы пота сверкают в зазорах их каменных тел,
яшмы мышц, и агаты зубов, и кальциты скелетов.
Кто коснулся их раньше, конечно, окаменел.
Это каменный гость Дон Хуана, а может, разбойник Иван,
это памятник камню, горбатой судьбы караван,
эхо вечных вопросов и вечное эхо ответов...
II
Чтобы здесь утвердиться, нужна исполинская власть.
Нужно школу Магриба пройти или книгу читать Аль Азиф,
или к римской волчицы сосцам первородным припасть,
или смерть удержать на цепи, как коринфский Сизиф.
Лабиринт вавилонских развалин пройти по мосту,
или в тайных пещерах Мемфиса огонь отыскать.
Это сказочный город колонн, это дверь в пустоту,
островок Заратустры, где только костры разжигать.
Где Дагон пучеглазый вздыхает в расселинах шхер,
может, рыба, а может – лягушка, а может – дракон,
где шогготы снесут протоплазму из темных пещер
в этот хаос ползучий, в котором не писан закон.
Это Сет или Тот смог одеться в любую из форм,
чтобы точку найти, где расходятся тело и дух,
чтоб исчезнуть, как вор, и пройти заградительный форт,
и проникнуть в Ирам, и спуститься с моста в пустоту.
Повторенья судьбы угрожают налетами гарпий,
Так Лаура зрит в зеркале время, текущее в ней.
Это след от улитки, сползающей с ногтя Петрарки,
продолжает свой путь по границе воды и камней...
III
Мы пришли к нему ночью. Как призрак, он вышел навстречу
и, чернея как туча, сгустился во тьме.
Отражения звезд в море стоят, как свечи,
и готический абрис его в островерхой кайме.
Мы стоим перед ним. Мачты маятник, где бы ни был,
от Медведицы к Кассиопее прочертит путь.
Опрокинувшись на спину, в море купается небо,
то тягуче, как мед, то дробится в воде, как ртуть.
IV
Мы потом возвращались в то место, где солнце зашло,
и еще далеко до его появленья с Востока.
Только рыбы прибоя о темное бьются стекло,
догоняя друг друга в светящихся струях потока.
Только всплески хвостов на поверхности пенят среду,
под которой несутся во тьме мускулистые стаи.
Можно только представить незримую их красоту
в затвердевших моделях их тел из стекла или стали.
Мы летим над водой. В небесах виден каждый карат.
Ты в ту ночь аномально магнитна для зренья, как тир.
Но космический ветер уносит твой образ, как эхо в горах,
и ловить бесполезно, как солнечный зайчик в горсти.
Вот и все. Нужен проигрыш. Слышно ударник и тему.
С контрабаса слетают летучие мыши басов.
За спиной Карадаг нависает над прошлым, как демон –
черный бархат пустот, оболочки несбывшихся снов...
* * *
Сверху след от самолета прорезает пустоту,
снизу светлый след его же отражается в воде.
А на западе сгорает солнце краешками туч,
день к окраинам клонится, собираясь в прошлом. Ты
изменяешься не быстро, погружаясь в темноту.
Нет следа от самолета, отраженья – тоже нет,
солнце село. Ты – все та же,
дышишь рядом. Время все же
не совсем прямолинейно,
огибая незаметно то, что длиться может вечно,
даже после конца света в наступившей темноте...
* * *
Стоит июль. Сияют небеса.
Ночь серебром просвечивает листья.
Мы рядом на скамейке. В этом смысле –
такая в нашей жизни полоса.
На небе заменяют облака,
когда они с тобой соприкоснутся.
И я боюсь, что можно не проснуться,
когда в руке лежит твоя рука.
Забудем все. Оставим лишь пустяк,
чуть шевелящийся, как летняя прохлада,
и ты мне скажешь: «Ничего не надо,
мы посидим немного просто так».
Ты потерпи. Целебна летом ночь.
Я вспомню Крым в обнимку с Черным морем.
Мы рядом здесь. Мы ни о чем не спорим.
Все позади, и время мчится прочь...
В АВТОБУСЕ
Луна, привязанная к нам,
плывет за нами по пятам,
и неподвижные, как своды,
деревья спят по сторонам.
Твой профиль, спрятанный во мне,
был виден также на окне,
и за стеклом по небосводу
он плыл, привязанный к луне.
Природа, лежа за окном,
была объята общим сном.
Селенья плыли в сером хламе,
как будто лодки кверху дном.
Как лента с рваными краями,
плыл Старый Крым в оконной раме,
и небо двигалось за нами,
как будто за улиткой дом.
* * *
Ты стоишь за окном,
за которым мы вместе стоим,
и глядишь в ПУСТоту,
куда ты оПУСТила меня,
и я вижу, как я,
уподобившись первым двоим,
отражаюсь в окне,
как другие подробности дня.
Я стою под дождем,
искажаясь в оконном стекле,
и смотрю на окно,
под которым стою под дождем,
я гляжу, как стекает вода
по стеклу наших лет,
затекая в окно,
где мы больше друг друга не ждем.
Я гляжу сквозь тебя –
ты сегодня прозрачней стекла,
я гляжу на себя
сквозь твое отраженье в стекле.
Ты, как струйка дождя,
Что, дрожа, по стеклу потекла,
искривила пространство,
оставив невидимый след.
Ты стоишь у окна,
дождь стоит, как стена за стеклом.
Ты стоишь у стены –
чуть заметней стекла под водой.
Мимо капли летят
и сквозь стену летят напролом.
Дождь идет за стеклом,
он идет по воде, как святой.
Ах, не плачь, моя жизнь.
Мы почти научились летать.
Мы, как стая из теней,
летаем под стаей из птиц.
Но опять в этой схеме
забыли такую деталь,
без которой сольются с пейзажем
черты наших лиц...
/ Донецк /
