И я не знаю, кто эти движения ставил нам,
Но, по-моему, мы испортили звукоряд.
Ты пойми: я не то чтоб забыла, как надо правильно,
А я, кажется, никогда и не знала, как надо правильно,
Я опять стою там, где сильнее всего кричат.
И от этого зеркала меня схватят пристально –
И отпустят, чуть в непрочности уличив.
Город мой, сокол мой, судебные твои приставы
Слетаются из зеркал в ледяной ночи.
Это не школа балетная, это жизнь – балетная,
Вечно на цыпочках, вечно тянуться в рост,
Переметная, перелетная, пере-летняя,
Пере-зимняя – все избыточно, все внахлест.
И такая косолапость медвежья, детская,
Что на сцену-то и не выпустят – засмеют.
Неуклюжая, мол, не тоненькая, не резкая –
Очень жаль, говорят, что в школах теперь не бьют.
ЖИ-ВИ
Живи. Как полагается – живи.
Дыши, дыши, не убегай сквозь пальцы.
Смотри, как рано утром соловьи
На солнечных выныривают пяльцах,
И вышивают золотом зари
Одно и то же тонкое – «жи-ви».
Живи, давай, хоть ложку молока,
Хоть вечер с книжкой, хоть бульона чашку.
Смотри, какие нынче облака,
Какие кеды, дети, свет, ромашки,
Тюльпаны, стражи улиц городских.
Смотри, какое будущее время.
Какой смешной и неуклюжий стих,
Какой вокруг зеленый май со всеми.
Ну как тебя спасти живьем, скажи,
На глубину куда пробиться свету?
Я целый мир несу тебе – транжирь.
Возьми хоть колокольчик, хоть монету,
Хоть дом, хоть эхо старого двора,
Хоть запах – вишен, дыма ли, прибоя.
Нет, правда. Оживай давай. Пора.
А то ведь я останусь здесь тобою.
НЕЖНОЕ
Февраль из снега сделан лишь на треть.
Две трети – это сумрак, ничего.
Но если у кого должно болеть –
Пусть лучше у меня, чем у него.
Но если у кого должно стучать
В висках на полпути в аэропорт,
Пускай все мне. Я все смогу смолчать.
Не выкричать. Не выйти на рекорд
В счет выбитых из ярости сомнений.
Молчание – топология пути.
Любовь сильнее наших представлений
О том, как все должно произойти.
Ты так руки моей не выпускаешь,
Как будто бы все сроки не прошли.
Как будто ты меня не провожаешь,
А сталкиваешь
с краешка
Земли.
ОТТЕПЕЛЬ
Ноль по Цельсию. Ноль по Хроносу.
Рейса нет – нулевая видимость.
Ветер бьет самолеты по носу,
Подвергает пространство выносу.
Не туман, а какой-то студень,
Снег по полю и лед кусками.
Хотя, может быть, это люди
Там лежат, побелев висками.
Прилегли – да так и застыли там,
Покручинились, подымили.
Если завтра мы все не вылетим –
Я предсказываю пандемию.
Всех накроет, как ни сутулься.
Тихо станет – ни сна, ни свиста.
Пострашнее утраты пульса
Нам придется утрата смысла.
Выйдешь, глянешь, пожмешь плечами.
Ни куда, ни зачем – неведомо.
Даже право хранить отчаяние
Будет только у самых преданных,
Опаленных уже, горящих
Божьих датчиков тьмы ночной...
«Эй, здесь есть ли по-настоящему
Кто живой?!»
ВОПРОС
Нанял плохих актеров исполнять бездарную пьесу.
Снег покупал у крестьян с января по март.
Уголь древесный сажал в лесу и отдавал – лесу,
Ловил луну в городском пруду колодой цыганских карт.
Был побиваем камнями, собрал, сложил их, носил с собою,
Спал под открытым небом в реке, головою лежал в воде.
Шел одиноким пустынным днем, вторил ночному вою,
Был всей душою на небесах, сердцем же был – нигде.
Верил в удачу свою и жил, вовсе не зная правил.
Строил землянки на дне морей, темный взрывая ил.
Что же я сделал правильно, Господи, за что ты меня оставил?
Что же я сделал так, как они, что ты обо мне забыл?
ПЕСНИ БРОДЯГ
– Вот и вся моя жизнь, – он поет, озираясь во сне. –
В этом море шумящем, в запутанной старой блесне,
В этих ставнях, скрипучих ступеньках, неровной доске –
Вот и вся моя жизнь замирает, как краб на песке.
Вот и вся моя жизнь, это вечный прилив и отлив,
Кто-то долго идет вдоль воды, обо всем позабыв,
Омываемый равно и ровно песком и волной,
Истончаемый морем – вот то, что случилось со мной.
Я остался нарочно, не стал никуда уезжать,
Всех дорог не запомнить, провалов не избежать.
Я остался специально, уселся, вздохнул и застыл.
Солнце выбелит память, оставит прекрасно-пустым.
Вот и вся моя жизнь, и другой мне не будет дано.
Мера миру – лишь море, и ветер, и хлеб, и вино.
МОСКВА. НОЧЬ
А по ночам в Москву приходят ее цари
Казнить непокорных, строить монастыри,
Стращать деревни, распахивать пустыри,
Ждать последней своей зари.
Ближе к осени, когда отшумят дожди,
Выйдут памятники – писатели и вожди,
От каменной их походки земля дрожит,
Они ищут время, но время от них бежит.
К полуночи очнется Главный Городовой.
Вздохнет, заслышав долгий, истошный вой,
Выглянет, кто летает там над Москвой,
Нарушает его покой.
Вспомнит о чем-то, вылезет на крыльцо –
Тащиться к Кремлю, укладывать мертвецов,
После пройтись по центру, пугнуть жильцов,
Тех и других Садовым скрутить кольцом.
Он не знает, как долго все это будет длиться,
Ждет приказа к рассвету разом остановиться,
Но под утро бредет к метро и, не глядя в лица,
Вновь заводит: «Для москвичей и гостей столицы...»
Хочешь – беги, от себя никуда не деться.
Вот тебе Курский, вон тебе Павелецкий,
Всех-то потерь – пара-тройка иллюзий детских,
Да, может быть, сердце. Может быть, станет сердце.
Может быть, это вправду хоть что-то значит,
Здесь пребывают те, кто не смог иначе.
По ночам веселятся, по утрам безутешно плачут.
Здравствуй, приезжий. Желаем тебе удачи.
/ Донецк /
