( 1999г)
Совсем недавно в Центральном Доме Литераторов прошла встреча московских критиков с писателем Валентином Распутиным. Первая за многие годы, я бы сказал, - прямая, с глазу на глаз встреча. Произошла она по инициативе творческого объединения критиков и литературоведов Московской писательской организации. И я, как руководитель объединения, ещё раз публично хочу выразить Валентину Распутину благодарность за то, что он принял наше приглашение к разговору. Дело не в том, что мы осуществили своё намерение обсудить именно художественные публикации Распутина самых последних лет – это мы вполне могли сделать и без его присутствия, а в том, что впрямую услышали и его реакцию на наши суждения, и его размышления о современной ситуации в России, и его личное ощущение того, какой он видит сегодня свою литературную работу, в чем именно полагает ее основной пафос.
Услышать и понять это мне представляется важным, если учесть, что Валентин Распутин для многих и многих читателей в нашей стране остается не только одним из самых значительных писателей конца двадцатого века, но и символом нравственной правды, незамутненной порядочности, голосом народной справедливости.
Однако известно, что критики не лишены собственных творческих амбиций, и подчас убедительно отстаивают свое право идти вразрез как с мнением большинства, так и меньшинства.
Нам виделась своевременной встреча с писателем еще и по той причине, что все чаще стали раздаваться голоса, будто Распутин ушел из художественной прозы в публицистику окончательно и даже, что он «исписался», как художник. А между тем именно с середины девяностых Валентин Распутин печатает один за другим целый цикл новых рассказов, издаёт двухтомник избранной прозы (1997) и сборник «В ту же землю», чаще появляется в журналах. То есть – наоборот, активно возвращается к своей главной работе. И, наконец, это все же Распутин, прозаик с мировым именем, человек, к голосу которого ещё совсем недавно прислушивались миллионы людей в самых разных концах света.
Разумеется, здесь нет возможности изложить все, что прозвучало из уст критиков и Валентина Распутина на этой встрече. И все же я попытаюсь пунктирно изложить несколько тем.
Интересно, что, по признанию известного критика, литературоведа и публициста Вадима Кожинова, он впервые публично выступил с рассуждениями о творчестве Распутина только сейчас, на этом нашем собрании. И побудили его сделать это как раз последние публикации новых рассказов В.Распутина, оцененные В.Кожиновым чрезвычайно высоко именно с художественной точки зрения.
Наблюдая, по его словам, за творчеством Распутина с середины 60-х годов, В.Кожинов упрекнул писателя в «либерализме» начального периода и даже «Уроки французского» счел произведением, не лишенным налета либерализма, что в устах В.Кожинова, разумеется, имеет сугубо отрицательный оттенок. Он же, В.Кожинов, бросил В.Распутину упрек, что тот, в свое время написал предисловие к «Ягодным местам» Е.Евтушенко, и в свою очередь дал последнему уничтожающую характеристику… Но говоря о самых свежих вещах Распутина, критик с воодушевлением подчеркнул, что в них «не автор говорит что-то о бытии, а создано художественное бытие, в котором жизнь как бы сама говорит о себе». И далее, не оставляя темы либерализма, который, по мнению В.Кожинова, губителен для России как в экономике, так и в литературе, подметил, что когда-то очень уважаемый и любимый им писатель А.Битов, в отличие от Распутина, по мысли В.Кожинова, начинавший совсем как не либерал – сегодня скатился в либерализм, и творчество его потому рассыпалось, а В.Распутин, напротив, избавился от либерализма и «в самых тяжелых условиях возвращается».
Разумеется, столь жесткая привязка В.Кожиновым творчества В.Распутина (хотя и начального периода) к идее либерализма нашла горячий отпор в выступлениях других критиков, в частности, Генриха Митина, вообще отрицающего применение термина либерализм к литературе. И, уж конечно, никто не признал (в том числе и сам В.Распутин) кожиновского обвинения в адрес «Уроков французского», на самом деле, как кажется и мне, ничего общего не имеющих с этим притянутым за уши, крайне политизированным особенно в последнее время понятием.
Дружно удивил всех и критик Владимир Воронов, в начале похваливший Распутина за появившуюся, как он считает, жесткую, даже безжалостную ноту (рассказ «Изба») в его творчестве, а затем и вовсе пропевший оду «безжалостной свободе». Как считает критик В.Воронов: «…не надо обнадеживать! Это старое заблуждение, что литература должна утешать и обнадеживать». И далее: «Я думаю, что читателя и наших добрых трудовых людей надо еще долго хлестать, полосовать и убивать в них вот этот микроб иждивенчества и утешительства». И радуясь тому, что люди в России «может быть, впервые почувствовали себя единственными, одинокими», критик Воронов объявил это одиночество истинным «чувством свободного человека».
Стоп! А вот тут стоит притормозить и разобраться подробнее. Скороговоркой скажу, что этой мысли В.Воронова горячо воспротивились и Андрей Турков, и Анатолий Ланщиков, и Вадим Дементьев с Александром Неверовым, а также прозаики Семен Шуртаков и Владимир Карпов ( не путать с В.Карповым, автором «Полководца»), разумеется, говорившие не только о нынешней свободе.
Но суть даже не в том, что «сверхзоркий» ум критика В.Воронова углядел в последних рассказах В.Распутина отсутствие жалости к человеку, что, в общем-то, равнозначно обнаружению слабоумия, скажем, у Иммануила Канта.
Не столь поражает и парадокс Воронова, обвинившего трудовых людей в иждивенчестве. Может быть, он просто не читал Распутина, поскольку его герои – великие труженики.
Принципиальный вопрос в другом – в том понимании свободы для России, на котором и произошел основной раскол в русском обществе последнего десятилетия.
В этом расколе утешает одно обстоятельство – кажется, он не коснулся народа в целом, зато отделил нынешнюю свободолюбивую власть, ее политическую обслугу и часть интеллигенции от этого самого народа. Отделил молчаливым непониманием, но с коренной твердостью.
Та свобода, о которой заикнулся наш дорогой коллега, свобода безжалостного одиночества человека, якобы способного исторгнуть из него взрыв созидательной энергии – не просто опасная иллюзия умозрительного индивидуализма, а, к сожалению, поразительное непонимание психологии, истории, традиций и мирочувствования своего же народа. А стало быть, и абсолютное непонимание самого пафоса творчества писателя Валентина Распутина, с первых своих шагов в литературе заявившего о сугубо народном начале своего творчества, полной, глубинной растворенности в свободной стихии народного миросознания.
Беда российской власти, к несчастью, всегда заключалась в том, что она плохо понимала народ, высокомерно о нем судила и хронически силилась переделать по умозрительным лекалам. И читала не те книжки и не тех писателей.
Если бы и нынешняя власть соизволила вникнуть в творчество Лескова, Толстого, Шолохова, Леонова, в творчество Шукшина, Распутина, Белова, Личутина, Крупина, хотя бы в их творчество – ей, этой власти, а, точнее, в ее огромной башке, может быть, и возникли бы сомнения: можно ли так грубо и прямо навязывать «этому» народу счастье безжалостной свободы и социального одиночества, убогую агрессию индивидуализма и практичный цинизм личного успеха?
Ведь не случайно же все без исключения творчество именно народных русских художников, к которым я причисляю и Валентина Распутина – не просто говорит, а кричит об обратном. А через них кричит, говорит и свидетельствует сам народ.
Не будем забывать, что В.Распутин – сибиряк и, стало быть, в основном воспроизводит сибирский народный характер. Но Сибирь это особая страна, это русская земля в ее самом великолепном, мощном и энергетически насыщенном воплощении, а русский человек здесь, это русский в квадрате, даже кубе. Сибирь, как и русский Север, как и русские казачьи вольницы – не знала крепостничества, от рождения давала волю, но, ставя сибиряка в центр мира, испытывала неимоверной мощью своей природы. Испытывала свободой самого мироздания, требующего ответной силы и свободы выжить.
И потому-то личная свобода каждого совершенно естественно воплощалась здесь в волю и закон общины, в артельский кооперативный дух сельского мира. Противостоять могучей анархии природы здесь возможно было лишь всем миром сообща, обостренно понимая, как слаб одинокий, и оттого особенно чувствуя ценность для каждого друг друга. И не удивительно, что в таких условиях народная мораль приобретала кристально отточенные формы.
В понимании «индивидуализма» - это и есть высшая несвобода. В понимании естественного «общинного сознания» самой сильной русской страны Сибири – свобода, это стоять за каждого, чтобы сохранить всех. Высший профессионализм во взаимоотношениях с мирозданием.
Вот откуда конкретная любовь В.Распутина к человеку, его доброта и жалость. Его отрицание жестокосердия, его способность заплакать о другом. И как прав был Василий Розанов, сказавший однажды: «Кто никогда не плачет – никогда не увидит Христа. А кто плачет – увидит его непременно.»
Нам надо больше и чаще доверять художникам, их способности видеть и чувствовать сильнее и глубже, чем мы. Ведь это В.Распутин уже двадцать лет назад в своем выдающемся произведении «Прощание с Матерой», как в глобальной метафоре предсказал всю нынешнюю жизнь. Это он прокричал в «Пожаре» о том, что сбылось.
Мы с некоторым высокомерием любим судить о так называемой «деревенской» литературе. Но мало кто понимает, что эта литература не только для нас, русских, - наша античная культура, исток и начало всех наших нравственных ценностей, тот источник духовной крепости, к которому мы, как к антике, будем припадать и через века, ища там первородный смысл и душевные силы выстоять в мегаполисах.
Последние рассказы В.Распутина, его великолепный цикл о Сене Позднякове, рассказы «Женский разговор», «В больнице», «В ту же землю», «Изба» - на мой взгляд – новая, еще более высокая ступень в его работе как художника слова.
Рановато заспешили списывать Распутина в тираж те, кто не понимают, или, напротив, очень понимают то, что он делает на истерзанной ниве русской культуры.
Сам он признался, что сегодня опять почувствовал тягу к литературному труду – после долгого и мучительного молчания. Что литература должна все же внушать человеку надежду. Не оставлять его. И что легче дышать уже от самого воздуха языка, порой более важного, чем счастливые концы.
Я согласен с Распутиным, потому что испытал это на себе – его новые рассказы оставляют надежду на то, что мы еще поднимемся, Всем Миром. И согласен с его заключительными словами на недавней этой встрече – «нас очень сильно покалечили, а все-таки покалечены, но не убиты!»
По моему личному убеждению, свобода для русского, это – жить по совести. Любимые герои Распутина в этом смысле были свободны всегда…
