Одна из шуток по поводу психотерапии: если у вас были родители, значит вы нуждаетесь в психотерапии. Как почти во всякой шутке в ней есть доля правды, которая отнюдь не сводится к неправильному воспитанию, плохим родителям, чему-нибудь еще в таком роде или к дурно понятому психоанализу. Эта доля правды не укладывается ни в какие теоретические схемы, не делится без остатка на так называемые объективные факты. Представляю себе делание своей жизни как вышивание по канве. Хорошая канва, и рисунок я придумал замечательный, и прекрасно понимаю, что и как делать... Но ничего не получается – хочу как лучше, а получается как всегда… Почему? Вышиваю я нитью, которую пряду из переживаний своего жизненного опыта, в которых при всей понятности самого опыта (здесь я делал правильно, здесь ошибся, там надо было так, а там этак, и т.д. и т.п.) множество узелков, узлов и петель. И вот сейчас мне важный стежок жизни положить надо. Понимаю, что он необходим и для чего он, а нитка то и дело застревает или рвется. Вот с этим и иду к психологу, чтобы он помог развязать, распустить эти невидные, неизвестные мне, но так мешающие душевные петли и узелки. Самые тугие из них связаны с детским опытом жизни – и потому, что это время, когда весь мир представал в образе и действиях родителей, и потому, что первые узелки переживания обрастают все новыми и новыми узлами и петлями. Больше того – они сказываются не только на том рисунке, который намечаю себе вышить, но и на канве. В психотерапии такие переживания называют незавершенными. И тогда задача психотерапии состоит не в том, чтобы применить какой-то метод для исправления „поломки“ в душе, а помочь пациенту исследовать его переживания, добираясь до незавершенных и завершить их, разрешая связанные с ними жизненные проблемы. Об этом и рассказывает Наталья Ивановна, давая читателю возможность не только узнать что-то о психотерапии, но и почувствовать, пережить ее как сложный, никогда полностью не предсказуемый, часто очень и очень нелегкий для обоих участников живой процесс, отличающийся от теоретических рассказов как реальное путешествие от путеводителя.
Виктор Каган
Самурай и Эдип
Начиналось эта история очень банально. Мой коллега позвонил, рассыпался в дежурных расспросах о жизни и в конце разговора попросил «посмотреть мальчика». Я сразу отказалась, потому что не работаю с детьми. Но коллега меня успокоил – «мальчику» было за 20 лет, и с ним все вроде в порядке, и к психологу он хотел попасть сам, но вот его папа очень озабочен одним деликатным вопросом… Коллега помялся и сказал, что папа очень волнуется – не гей ли его сын?
Меня это удивило. Я напомнила коллеге о профессиональной этике и о том, что «мальчику» 20 лет. И о том, что если бы я даже что-то узнала, это останется между нами. Но коллега тут же извинился и сказал, что все понимает – главное, чтобы я согласилась хотя бы на одну консультацию, возможно, двухчасовую. «Мальчика» он знает с детства, это сын его близкого друга, и очень важно, чтобы он мог поговорить с посторонним человеком о том, что его беспокоит.
Признаюсь, я не сразу дала ответ – прошло около двух месяцев, в течение которых я была в разъездах и не имела возможности принять нового клиента. Но коллега был настойчив, я нашла «дыру» в расписании и все же дала согласие. «Мальчик» позвонил, представился – Антон, и мы договорились о встрече.
И вот, после всех предварительных переговоров мы наконец встретились. Он позвонил в дверь, я открыла – и обомлела…
На пороге стоял кто-то из другой реальности. На улице было минус 20, а молодой человек был одет в черную кожаную куртку с рукавами до локтя, широкие темные штаны и тяжелые черные ботинки. Как лента патронов, его грудь накрест пересекали лямки от двух сумок. «Можно?», - спросил он, открыто улыбнувшись, и я, удерживаясь от «Ооооо!», пропустила его в помещение. Он снял ботинки, и когда я увидела его со спины, меня ждал еще один сюрприз – хвост до пояса, собранный в прическу наподобие самурайской. Он опять выпрямился, и я еще раз окинула его взглядом. Высокий – выше 190 см., красивый, с очевидно крашеными в черный цвет волосами и бритым лбом, в странной одежде – он производил впечатление спокойного и устойчивого человека. И голос – низкий, мужской, густой. Все это никак не вязалось со словом «мальчик».
Мы прошли в кабинет, сели. Я немного выждала. Антон спокойно смотрел на меня. Я еще раз представилась, спросила, был ли он когда-нибудь у психолога или психотерапевта. «Нет», - ответил Антон. Я кратко объяснила ему, в чем заключается сущность предстоящей нам работы, и предложила Антону рассказать, что его привело ко мне.
«Я не могу себя найти», - просто ответил молодой человек.
Я попросила рассказать подробнее.
История была обычной. Школа, хорошая успеваемость в младших классах, утрата интереса к учебе в старших, поиск себя на протяжении последних 5-ти лет. Попытки поступать в вуз – дважды провалился, сейчас учится в не самом престижном институте на творческой специальности, но не уверен, что это – его.
- А почему ты решил сейчас обратиться к психологу? Что-то произошло?
- Все происходит уже несколько лет, - ответил Антон. Я не понимаю, чего я хочу, туда ли я иду. И еще – у меня нет и не было девушки.
В этот момент я чуть не поперхнулась, хотя по разговору с коллегой догадывалась о некоторых сложностях в этой области отношений. Красивый, с рельефными мышцами, с мощной энергетикой – несмотря на странный наряд, Антон выглядел очень привлекательным. Он совсем не производил впечатления человека, у которого есть проблемы в личных отношениях. И я начала осторожный расспрос.
Антон охотно рассказывал о себе. Ему 20, отец и мать в браке, сестра 5-ти лет. Платно учится, не работает. Деньги на терапию дает мать.
Поспрашивав о «социальном», я стала углубляться, меня приятно поразило то, как он говорил о себе и других людях. В том, как он анализировал действительность, в самой структуре речи, характере описания обычных вещей поражали глубина и какая-то несоответствующая возрасту мудрость. Он два раза поступал – на журналистику и на режиссерский в Москву, но оба раза провалился. Нынешняя учеба на первом курсе кажется занудством и пустой тратой времени. Преподаватели не вызывают интереса, лекции скучные, однокурсники живут своей жизнью…
- А чем живешь ты? – спросила я.
- Я? – он немного подумал – я живу мечтами и надеждами.
Он рассказал, что много читает: «Путь воина» – бусидо (вот откуда необычный внешний вид), Ницше, Бегбедера и Маркса, Фрейда и Юнга, Кьеркегора и Пратчета… «Он просто чудовищно много читает», – подумала я с некоторой завистью. Он каждый день 2 часа (!) занимается спортом. Он пишет короткие рассказы. Он играет на клавишных инструментах и сочиняет музыку…
Создавалось впечатление, что я вижу того самого пресловутого «всесторонне развитого гармоничного человека»… И этот человек был одиноким – у него, по его собственным словам, не было Пути и Девушки.
Признаюсь, я была заинтригована и очарована. Пролетели 45 минут нашей встречи, и я спросила – хочет ли он продолжить нашу работу?
- Конечно, да, - ответил Антон.
Я озвучила основные условия контракта и мы договорилась на пять встреч, чтобы понять, настолько я смогу быть ему полезной. На этом мы попрощались.
На вторую встречу он пришел в той же одежде. Слава Богу, на улице всего минус 7, подумала я. Как и в первый раз, он, не снимая своего странного наряда – сверху кожа, изнутри мех, разулся и прошел в кабинет.
Антон был очень контактным, живым, охотно отвечал на все вопросы. Главной темой по-прежнему оставалось отсутствие интереса к учебе. Он рассказал, что в течение недели всего дважды был в университете, где у него просто возникает чувство глубокой тоски.
- Почему ты учишься там, где тебе не нравится? – спросила я. И тут возник Он.
- Потому что родитель так решил, – ответил Антон. В этот момент его лицо окаменело.
Он помолчал и добавил:
- У нас все решает родитель…
Признаюсь, мне показалось странным, что отца называют «родителем». Я спросила, почему Антон так его зовет.
- Это аллюзия на Тараса Бульбу – я тебя породил, я тебя и убью…
И дальше пошла сплошная тема войны. Антон использовал очень много агрессивных, боевых метафор. Всю сессию он проговорил о том, как много его желаний на корню были зарублены его собственным отцом. Имея военное образование, отец занялся бизнесом, но собственную семью выстроил по образу и подобию армейской казармы. Антон, сколько себя помнил, жил по правилам. Вставал и ложился тогда, когда говорил „родитель“. Ездил в пионерские лагеря, которые ненавидел, потому что так решал „родитель“. Учился в математической гимназии, хотя был гуманитарием – потому что „родитель“ так хотел.
Обо всем этом он рассказывал ровно, без эмоций, все с тем же застывшим, окаменевшим лицом.
- Ты злишься на своего отца? – осторожно спросила я.
- Нет, - ответил Антон. – И, помолчав, добавил: - Я его ненавижу.
Я растерялась. Для меня ненависть – это глухое, сильное переживание, социально не очень одобряемое и поэтому обычно представляемое в «уменьшенной» модальности типа злости и раздражения. Видимо, заметив то, что я замешкалась, Антон продолжил:
- Он всегда все делал так, как считал нужным. А теперь я не знаю, нужно ли мне то, что я желаю, потому что почти все я делаю под его давлением или при его участии.
- Но почему ты не пробуешь делать то, чего хочется тебе? – спросила я.
- Потому что у меня не хватает ресурсов. Я зависим от его денег, - снова спокойно сказал Антон.
- А пробовал? – не сдавалась я.
- Да, много раз, – ответил Антон и рассказал, как в подростковом возрасте бунтовал против отца. Однако все попытки свободомыслия – не говоря уже о свободе действий – жестоко карались. Так продолжалось до 16-летия Антона. В 13 он начал заниматься тайским боксом, а к 16-ти вымахал ростом выше родителя. И после этого – Антон вдруг замешкался и покраснел – отец не поднимал на него руку.
- Что с тобой? – спросила я. - Ты покраснел и как будто бы потух.
- Ничего… Просто неприятно вспоминать, - ответил Антон.
У меня возникло ощущение, что здесь что-то не так… Однако дальнейший рассказ Антона открыл ряд таких подробностей, что я решила – видимо, парню стыдно мне рассказывать такие вещи.
До 16 лет отец наказывал его физически. При малейшем неподчинении он заводил его в свой кабинет, приказывал спустить штаны и трусы до колен и наносил всегда три удара ремнем с пряжкой. После этого в течение нескольких дней Антон с трудом сидел. Однако, начав заниматься тайским боксом, Антон смог противостоять наказанию.
- Просто один раз я сказал ему, что не пойду в кабинет. Он тут же впал в ярость и потащил меня, я автоматически ответил… Завязалась драка. Он, наверное, убил бы меня, но к счастью вмешалась мама. И тогда отец сказал: воспитывай теперь его сама, и ушел, хлопнув дверью.
- А мама знала, что он тебя бил до этого?
- Нет. Отец всегда говорил – будь мужчиной. Виноват – неси наказание с достоинством.
Чем больше я слушала, тем меньше понимала.
- И что, мама ничего не замечала? Не догадывалась?
Антон задумался.
- Думаю, догадывалась… В детстве он несколько раз меня ударил при ней. И когда мне было лет 7-8, он ударил меня по лицу так, что потекла кровь из носа. И тогда у них был серьезный спор. „У нас дома никто никогда не кричит, мы же «приличная семья» – Антон криво усмехнулся – Но я слышал, как мама сказала, что забирает меня и уходит к родителям. После этого отец некоторое время держался – а потом стал водить меня в кабинет для «мужских разговоров»“.
- Но почему ты ничего не рассказывал маме?
- Потому что я ее очень люблю, - спокойно ответил Антон. Его лицо в этот момент изменилось, стало нежнее.
Время закончилось, Антон ушел, а я еще несколько раз возвращалась к его истории. Мои контрпереносные реакции были сильными - злость по отношению к отцу и недоумение – как мать могла этого не замечать?
Наша третья встреча состоялась через неделю. Антон начал с того, что у него появились идеи о важном направлении в своей жизни. Он рассказал, что когда-то, когда не поступил в первый раз, хотел поехать «бременским музыкантом» в Европу. Его друг собрал небольшой коллектив и на микроавтобусе они колесили по разным курортным местам Старого Света. Антону была нужна виза, однако отец запретил бабушкам и маме давать ему деньги и сказал – ты должен их заработать. Сам. Похоже, это было наказание за провал экзаменов, хотя поступать в ГИТИС было чистой авантюрой.
И „родитель“ устроил Антона к своему другу барменом. Антон проработал месяц, в итоге получив на руки около 50 долларов… Чаевые он не собирал – думал, нет надобности, и на них купил себе гитару. Когда он пошел к отцу, тот сказал: „А что же ты думал? Это бизнес, мальчик. О зарплате надо договариваться заранее“. И не дал ему 60 евро на визу.
Когда Антон об этом говорил, у него в глазах впервые блеснули слезы.
Я спросила – почему именно эта ситуация его задела больше, чем даже то, что отец его регулярно избивал?
- Потому что там он не мог сдержаться. А здесь мне была нужна его помощь. Он проманипулировал мной, и я не смог уехать с друзьями. Моя жизнь могла быть другой, но родитель преподал мне урок: ты – никто, ничего не можешь, даже договориться…
Антон неожиданно дня меня закрыл лицо руками… Его плечи вздрагивали, а у меня возникло щемящее желание сесть с ним рядом, обнять… Но я понимала, что включаюсь во все еще и материнской позицией – ведь мой сын почти такого же возраста… Я подождала, пока Антон не открыл лицо, и сказала о своем сочувствии. И о том, что, похоже, эта ситуация его глубоко ранила.
- Да, после этого у меня была депрессия.
- Ты ходил к врачу?
- Нет, я умею читать, - невесело отшутился Антон и опустил глаза. – Вряд ли мне бы помогли таблетки, но меня накрыло. Причем так, что я подумывал…
Он замолчал, и это была та самая тишина, которую можно резать ножом. Я ждала.
- Я подумывал о самоубийстве.
Он произнес эти слова и поднял глаза на меня.
- А родные не замечали этого?
- Родитель – нет. Было ощущение, что я для него не существую. А мама - мама видела и чувствовала. Она меня и «вытянула». Каждый вечер укладывала сестру спать и приходила ко мне. Говорила до полуночи, гладила по голове, рассказывала сказки и смешные истории… Ей тяжело пришлось – сестре было что-то около трех лет… Я месяца три-четыре приходил в себя…
- А как думаешь, что тебя так сильно ранило? – поинтересовалась я.
Антон помолчал. На лице мелькнула тень…
- Похоже, мысль о том, что я не нужен своему отцу. Не оправдал его ожиданий. И что он меня не считает человеком – так, мальчишка…
В этот момент я подумала о том, что даже самые жестокие, самые нездоровые, самые сумасшедшие родители почему-то вызывают в детях одно-единственное желание – чтобы их любили…
И – в тот же момент – куда-то ушла энергия из нашего диалога. Я не поняла – что же случилось? Я спросила Антона, чувствует ли он, что наше общение изменилось. Он ответил, что заметил это. Но мои расспросы о том, что произошло в этот момент, натыкались на глухую стену.
Сессия закончилась, и я осталась в задумчивости.
Четвертая встреча началась с того, что Антон опоздал на 10 минут. Запыхавшийся, он вошел и с порога стал рассказывать – он ходил на собеседование. Ребята создают boy-band – музыкальную группу из одних мужчин – и его, кажется, возьмут. Он весь светился, радовался, и было очень мило наблюдать за ним – таким радостным, двадцатилетним мальчишкой, а не за человеком за 70, каким он иногда казался.
А потом я, наконец, решила задать вопрос, который меня интересовал с самого начала: что Антон хочет сказать своей одеждой? Это было уместно, потому что перед этим я интересовалась, как его восприняли на собеседовании.
Антон задумался и снова улыбнулся.
- Мне раз сто задавали вопрос про мою одежду, но в такой вариации – ни разу.
- Я просто заметила, что ты все время ходишь в этой куртке? жилетке? даже не знаю, как назвать…
- Это типа хаори… Верхняя одежда самурая… Конечно, это просто кожа с меховой подкладкой – подруга сшила, она на дизайнера одежды учится.
- И тебе тепло в ней в минус двадцать? – не удержалась я от любопытства.
- Да, там же мех. Норка.
Я удивилась. Понимая, что отец контролирует финансовые потоки и во многом из принципа отказывает сыну, я не поняла, как он дал деньги на такое дорогостоящее и странно выглядящее удовольствие.
Антон, будто прочитав мои мысли, ответил:
- Мех дала мама. После рождения сестры она поправилась, а родитель подарил ей в эту честь новую норковую шубу. Вот она и отдала мне старую, узнав, что я мечтаю пошить себе хаори. Мама у меня просто фантастическая, - добавил он, и глаза его засияли…
И тут я поняла. «Мать – образ мира, отец – способ действия…» Проблемы выбора, поиска Пути – это проблемы, связанные с отцом, человеком, который все и за всех решает, который не давал сыну возможности расти – и теперь вынужден наблюдать за ним без возможности что-то изменить. Все, что ему остается – контролировать финансовые потоки.
А Девушки у Антона нет, потому что есть фантастическая мама. Любимая, идеализированная, чувствительная, при этом много лет не замечавшая, что муж издевается над сыном.
Испытав секундную радость от того, что я концептуализировала проблему, я внимательно посмотрела на Антона. И решила повременить со своими интерпретациями – лучше послушать, куда двинется он.
Антон еще несколько минут говорил об одежде. О том, что понимает, как его воспринимают люди. Что многие на него косятся – особенно в метро, поэтому он максимально старается ходить пешком. И что носит эту одежду уже два года – с тех пор, как вышел из депрессии и подруга пошила ему хаори.
- Как ты думаешь, может, то, что ты носишь мех, подаренный матерью, так близко к твоему телу, имеет для тебя какое-то специальное значение?
Антон рассмеялся.
- Сейчас Вы будете мне рассказывать об Эдиповом комплексе – сказал он, улыбаясь. Видимо, у меня на лице промелькнула тень растерянности, потому что он веселился.
- Ну что, правда?
Я не стала отпираться.
- Да, у меня есть предположение, что сложности с поиском Девушки связаны с тем, что ты не хочешь предавать маму. Она столько для тебя сделала, и ты правда ее очень любишь…
Антон пристально, как бы что-то взвешивая, посмотрел мне в глаза.
- Да, я люблю маму. Но это ни при чем к тому, что у меня нет девушки.
Он сказал это как-то очень отстраненно и серьезно.
- Тогда что «при чем»? Как ты сам себе это объясняешь?
В этот момент зазвенел будильник – наше время закончилось. Антон как будто с радостью воспринял конец сессии, быстро вскочил, обулся и, попрощавшись, ушел.
Наша следующая сессия была последней из тех пяти, на которые мы договаривались.
Антон пришел вовремя и какой-то грустный. Я напомнила, что это наша последняя запланированная встреча и что в конце мы решим – продолжать или остановиться.
Антон сказал, что его взяли в группу. Что теперь он меньше спит, потому что ему важно успевать делать все то, что он любит – спорт, тренировки по тайскому боксу, книги… Что он входит в ритм, потому что репетиции три раза в неделю. Что слова его песни понравились лидеру…
Он говорил, говорил, говорил. Слова были как завеса. Я не чувствовала связи с Антоном, но мои попытки остановить его и поговорить о том, что было прошлый раз, о его запросе, его истории натыкались на вежливое «да, но сейчас мне хочется поделиться с вами»…
Наконец, заметив, что до конца остается меньше 10-ти минут, я сказала:
- Антон, то, что вы рассказываете, очень интересно, но у меня создается впечатление, что вы от чего-то убегаете. Темы, которые мы затронули с вами – отношения с отцом, матерью, девушками – сегодня никак не звучат. Я задам вам один вопрос – о чем Вы сегодня больше всего не хотите говорить?
Я даже не заметила, что перешла на "вы" – похоже, возникшая между нами дистанция на автомате переключила меня в другую модальность.
Антон умолк. На его лице отражалась борьба. Было видно, что он делает усилие над собой. Мне казалось, что еще мгновение – и дверца откроется, и он снова впустит меня…
Но нет. Как скрежет подъемного моста, раздалось вежливое «Все хорошо», еще несколько ничего не значащих фраз – и сессия закончилась. И, будто упреждая вопросы с моей стороны, Антон торопливо произнес:
- Спасибо, Наталья, вы мне очень помогли. Я вам еще позвоню, если вы позволите.
И он исчез. Я еще некоторое время вспоминала о нем. Было ощущение, что я пропустила что-то важное. Не заметила, не обратила внимания… Мне было жаль, что, по моему ощущению, мы никуда не продвинулись… И я начала писать историю нашей краткосрочной и не очень впечатляющей терапии – похоже, чтобы завершить отношения.
А, написав большую часть, я вдруг задумалась о том, что Антон с таким трудом попал ко мне и так стремительно ушел, что это само по себе кажется симптомом. От кого он хотел уйти? От чего он убежал? Я не знала ответы на эти вопросы, и вряд ли у меня был шанс их узнать…
Наступило лето, я была свободна от университета, клиенты ушли на каникулы. Я собиралась уезжать на летнюю психологическую школу и собирала чемодан, когда вдруг раздался звонок. Звонил Антон – просил о встрече.
Вихрем мелькнула мысль «неудобно», о правилах и о нашем «неправильном» завершении. Я лишь сказала, что завтра утром уезжаю и единственная возможность встретиться – сегодня.
Я собрала вещи и ждала встречи. Тревога и любопытство переполняли меня.
И наконец время настало – он пришел. Все такой же – только одет в обычную черную майку, в обычные джинсы и кроссовки. Бритые волосы на лбу отрасли, он зачесал их в хвост. Он разулся и сел.
Я молча смотрела на него. А он – на меня.
Прошло несколько секунд, которые мне показались вечностью, и он сказал:
- Я пришел попрощаться. Я сделал карту поляка и скоро уезжаю учиться в Польшу.
Я не знала, что ответить. И по автоматической привычке, конечно же, задала вопрос:
- Что Вы хотите мне сегодня рассказать?
Антон опустил глаза. Когда он смотрел в пол, его лицо менялось – как будто с того места, где я сижу, из лица мужчины оно становилось лицом потерянного мальчика, который не знает, что ему делать. Я ждала.
- Я хочу рассказать вам… Спросить у вас… В общем… Я не знаю, как к этому подступиться…
Антон снова замолчал. Я его не торопила.
Потом он, словно набравшись решимости, сказал:
- Мне нужно рассказать вам все.
И он начал.
- Помните, вы спрашивали у меня про депрессию? И почему меня так заштырило?
- Да, я помню.
- Это было не из-за денег. Все было намного хуже.
- Вы говорили, что думали о самоубийстве…
- Да…
Пауза, емкая и глубокая, повисла, как туман.
- Я слушаю. Попробуй рассказать мне все, что считаешь нужным…
- Мне сложно про это говорить…Помните, я рассказывал, что отец перестал меня бить? Это произошло не потому, что я вырос…
Он снова замолчал.
- Это произошло, когда он попытался меня в очередной раз избить. А я сказал, что знаю его маленькую тайну… Что он… Он постоянно посещает порно-сайты…
Он еще немного помолчал, и, прямо глядя мне в глаза, твердо сказал:
- Порно-сайты для геев.
Я опешила. Коллега, который звонил мне, был обеспокоен беспокойством отца о сексуальной ориентации сына… Неожиданный разворот истории.
- А еще с возрастом я стал понимать, что когда он бьет меня, то чувствует возбуждение. Он начинал тяжело дышать, и, заставляя меня обнажить… спину…
- Попу, - механически поправила я.
- Да, именно! – вдруг отчаянно крикнул он. – Именно попу! Он несколько минут примерялся, всхрипывал… В детстве это было страшно… Я ждал этих трех ударов – и всегда думал, что виноват, что плохой, что получаю за дело… Но когда я все понял – это стало еще и противно. И когда я сказал: „Нет!“ – и рассказал, что я знаю его тайну, он озверел… Он готов был меня убить… И тут мама – хорошо, что она оказалась дома...
- Как ты с этим справлялся?
- Плохо… Я не мог уснуть, мне снились кошмары… А потом ... потом стало еще хуже. Мой сосед – мы с ним в одной школе учились, он на год младше – однажды сказал мне, что мой отец… Не могу произнести...
И тут он заплакал… Я вначале растерялась. Но уже через мгновение, проигнорировав все правила и отмахнувшись от призрака профессиональной совести, села рядом и взяла его за руку.
- Я тут, я тебя слушаю – все, что я могла в этот момент сказать. И снова не заметила, как перешла на более близкое "ты".
- Мой сосед – голубой… И он сказал, что у него это было… было с моим отцом… это было, когда отец отправил меня работать к другу и не отпускал из дома за границу…
Мое сердце переворачивалось. Вся картинка, которую я строила до этого времени, оказалась совсем не такой, как я думала.
Вытирая слезы, Антон повернул ко мне голову и сказал:
- Я не мог выбрать Путь. Потому что боялся за маму, за сестру. Потому что мне было стыдно.
Опять помолчав, он сказал тихо:
- И я боялся встречаться с девушками. Я думал – вдруг я такой, как мой отец?
Признаюсь, я была растеряна… Все обрушилось на меня, как лавина. Все мои предположения были «в молоко»: и конкуренция с папой за маму, и выбор тайского бокса как подобия военному выбору отца... Я вдруг почувствовала, как сильно Антон был травмирован... И он был готов довериться мне. Его рука была в моей руке.
У нас оставалась только одна, вот эта встреча. Только «здесь-и-сейчас». И она уже длилась не час, а больше.
Были проговорены обиды и боль. Были обозначены ненависть – и сильное желание, чтобы отец замечал его. Были и стыд за такого отца – и сочувствие к нему.
И были девушки – которые интересовали Антона, которые ему нравились, возбуждали, будили воображение. Из нашего разговора стало понятно, что у Антона все в порядке – и с ядерной половой, и с полоролевой идентичностью, и с выбором сексуального объекта… И наконец были произнесены слова – я не такой, как мой отец… Я – гетеросексуал…
И все же оставалась боль и обида. И недоумение – как же поступить? Рассказать матери правду об отце – «убить» отца в ее глазах… Не говорить – обрекать Антона на то, что он переживает в одиночестве уже несколько лет… Непростой выбор, сдобренный ненавистью, печалью, переживанием вины.
Я спросила – какие истории приходят ему в голову, когда он пытается найти выход? Антон, невесело улыбнувшись, неожиданно ответил:
- История про Эдипа… Я, когда искал себе психолога, читал Фрейда и его идеи об эдипальной стадии развития. Все думал – может, это у меня от конкуренции за мать?
- А что в истории Эдипа похоже на твою?
Антон задумался…
- Отца Эдипа все считали царем, а он на самом деле был плохо воспитанным и наглым стариком, которого нужно было проучить.
- И?
- И Эдип его проучил.
- А ты помнишь, что было дальше?
- Да, невеселая история. Эдип заботился о своей матери, женился на ней…
- А дальше?
- Узнав правду, мать покончила жизнь самоубийством, а Эдип себя ослепил…
- Какие переживания у тебя вызывает эта история?
- Гнев… Отвращение…
- И тогда – что ты думаешь о том, чтобы «проучить отца»?
- Не знаю. Правда, не знаю, что делать.
Я тоже не знала. Что-то из рассказа Антона явно было правдой. Что-то, возможно, он воспринимал в искаженном свете. Да, его отец – бисексуал. И он знает об этом. Похоже, его отец – психопат… Но сложно судить – возбуждался он, когда бил Антона, или злился. Сложно понять, как мать этого не видела. Идеализация матери и обесценивание отца, представление его исчадием ада не принесут мира и покоя в душу Антона.
Я была растеряна. И опять спросила:
- Ты готов стать Эдипом? Ты готов разрушить свою жизнь, жизнь матери и отца?
- Я не знаю. Я не Эдип.
- А кто ты?
- Я? Я… - Антон задумался и после продолжительной паузы сказал: „Я – самурай!“.
Это был самый странный ответ и самая необычная идентичность, которую я встречала.
- А как бы поступил самурай, которого жестоко воспитывал отец, узнай он все то, что узнал ты?
Похоже, мой вопрос застал Антона врасплох… Он помолчал и потом глухо ответил:
- Самурай уважает отца, что бы тот ни делал. И самурай бы следовал кодексу чести.
И вдруг, сжав голову, он застонал:
- А я так больше не могу…
Я все еще сидела рядом, но уже не держала его за руку. Я понимала, что Антон травмирован, что он весь из кусков, что его шить и шить, и непонятно, с чего начать, но у меня нет ни времени, ни волшебной иголки. Папа – гей? педофил? психопат? социопат? Мама – жертва? соучастник? От того, что я ему сейчас буду описывать картинку его жизни, анализировать отношения с матерью и отцом, толку мало. Это долгая, кропотливая работа. Я понимала, что время неумолимо подходит к финишу…
- Антон, - вопросительно произнесла я.
- Да?
- Ты готов поучаствовать в одном действии?
- Да…
- Тогда закрой глаза… Я предложу тебе стать режиссером и оператором кинофильма… Этот фильм – про тебя. Мы попробуем посмотреть его на ускоренной перемотке а потом решим, что делать… Я попрошу тебя представить твоих родителей молодыми… Представь – вот они встретились, познакомились… И полюбили друг друга… И в результате этой любви на свет появился ты … Представь, как родители смотрят на тебя, маленького ребенка – с гордостью и любовью… А теперь представь – они стоят напротив тебя… В твоем фильме каждая минута – несколько лет… Ты подрос… Вот тебе три года… Родители по-прежнему смотрят на тебя … Вот тебе шесть… Они замечают, как ты быстро растешь, и продолжают смотреть на тебя с любовью. Вот тебе 9… 12… 15… 18… И вот ты стоишь перед ними такой, как ты есть сейчас. А они по-прежнему смотрят на тебя с любовью… Сделай шаг к отцу, посмотри на него, и скажи, как ты обижен и злишься…
В этот момент лицо Антона исказилось, как от сильной боли. Желваки заходили, он стал чаше дышать… Я подождала некоторое время и мягко произнесла:
- А теперь скажи ему: „Все равно ты остаешься моим отцом“. И поблагодари его за это.
Было видно, как нелегко приходится Антону. Я снова выждала и сказала:
- А теперь подойди к маме… Скажи ей все, что считаешь нужным… А теперь скажи: „Ты все равно остаешься моей матерью“… И поблагодари ее за это.
Когда лицо Антона стало спокойным, я попросила:
- А теперь отойди от них на шаг… Еще на шаг… Еще на шаг… Смотри на своих родителей – они дали тебе жизнь… Они тебя вырастили… Они сделали много разного – и плохого, и хорошего… Но они сделали свой выбор быть вместе… А ты всего лишь их сын. Скажи им одну фразу: «Я уже взрослый» - и посмотри на них… Скажи им: «Спасибо за все» - и посмотри на них. Скажи им: «Будьте ко мне доброжелательны, когда я уйду от Вас. Смотрите на меня с любовью. Я – Ваш сын»…
А теперь повернись… У тебя впереди – твоя жизнь… Твой Путь… Твоя Девушка… И ты можешь следовать по этому пути – а можешь все время оглядываться, но тогда ты пропустишь что-нибудь важное… Прислушайся к себе… Готов ли ты идти по своему пути? И, когда ты получишь ответ, открой глаза…
Через минуту, которая показалась мне вечностью, Антон открыл глаза. И тут же с тревогой спросил:
- Вы меня загипнотизировали?
- Ну что ты, -успокоила я Антона. – Я понятия не имею, как это делается.
Я пересела с дивана на свое кресло и внимательно посмотрела на Антона.
- Как ты? – спросила я.
Антон улыбнулся.
- Удивительно спокойно, - ответил он. Пока я представлял себя маленьким, я вдруг вспомнил, что папа меня везде водил…
Я заметила, что он впервые назвал его папа, а не родитель.
- Он возил меня на санках в садик. И покупал конфеты, за которые его ругала мама. И каждое лето мы ездили на море… И он меня учил плавать…
Антон задумался.
- Я как будто все это забыл ... а теперь вспомнил.
- Да, это правда. В твоих отношениях с отцом было разное – и хорошо, если ты об этом будешь помнить.
- Я хочу поделиться – я никогда не видел своих родителей вместе. Точнее, видел, но я впервые подумал о том, что они… Ну, что они муж и жена… В последнее время я вообще забыл об этом.
- Похоже, что в последнее время ты узнал слишком много того, что не должен был знать. Хорошо, когда двери родительской спальни надежно закрыты и охраняют свои тайны.
- Но я-то знаю, - сказал Антон, и его лицо опять стало жестким.
- Да, согласилась я. Знаешь. Но можешь махать этим знанием как флагом, можешь положить его в дальний сундук памяти, а можешь помнить и хорошее, и разное…
Время давно закончилось, а мы еще говорили. Потом закончилось даже то время, которое закончилось после того, как все закончилось…
И я, наконец, сказала:
- Нам пора остановиться…
Антон улыбнулся.
- Да, правда. Я и так вас задержал.
- Когда ты уезжаешь?
- В начале августа. Надо снять квартиру, решить море вопросов… А можно вам иногда звонить по Скайпу?
- Если нужно – да. Хотя я не очень люблю такую работу. Тогда встречный вопрос – я могу использовать твою историю?
- Как?
- На лекциях в качестве примера. И как описание случая – я уже написала кусок…
Антон подумал.
- Я очень узнаваемый. Но в принципе я не против. Только пришлите мне почитать – я пришлю вам свой e-mail…
- Пришлешь куда?
- В Фейсбук, Вконтакте – вы же есть везде... Я вас сначала нашел в интернете, а потом попросил, чтобы родители нашли знакомых, чтобы к вам обратились…
- А почему не обратился сам?
- Потому что я звонил сам, а вы мне отказали.
«Боже, одни тайны и интриги», – подумала я. Но это было уже не важно.
И он обулся. И сделал шаг. А потом повернулся и спросил:
- Можно я вас обниму?
Я кивнула. И он обнял меня – маленький ребенок, мужчина, сын… И тихо прошептал:
- Спасибо…
Через месяц я дописала текст. А осенью он прислал мне свой почтовый адрес. Я отправила ему письмо, он долго не отвечал. Пришедшее наконец было длинным – про то, что он думал, как мучительны были его размышления, про свои тревоги и страхи, и как вдруг произошло чудо и ему стало легко. Его письмо размером превосходило мой текст. Но оно было каким-то хорошим – от него веяло надеждой.
В конце он писал, что примирился с тем, что было. И что редко думает об отце. Что скоро у него сессия и первые каникулы. Что он был дома всего один раз – и все было как-то очень спокойно.
И, самое главное, чем он хотел поделиться - у него есть девушка. Она из Украины, как и он, учится в Польше. И у него с ней все хорошо.
Я прочитала письмо несколько раз. Признаюсь – в некоторых местах у меня увлажнялись глаза. Но чувство радости и облегчения меня не покидало.
В этой истории поставлена точка. Антон мне не звонит. В моей памяти он останется мужественным самураем, внутри которого прячется маленький ребенок. Я желаю ему счастья – и принятия всего, что еще подготовила для него жизнь.
Наши родители – это наши родители. Иногда их очень сложно принимать. Но без этого у нас нет шанса освободиться, чтобы идти дальше, по своему Пути, зная, что где-то далеко остались они – несовершенные, но все же наши единственные родители. Других нет и не будет...
Что прячется в семейном шкафу, или нежеланное наследство
Эта история произошла давно, когда я только начинала работать как семейный терапевт. Я проводила выездной семинар, посвященный семейным мифам и семейной истории. В самом начале занятия участники группы познакомились друг с другом, я рассказала, что мы будем делать. Одна из участниц – назовем ее Светлана – подняла руку. Она сказала, что у нее необычная просьба. Она знает, что семинар обучающий, а не терапевтический, но у нее есть проблема, которая, как ей кажется, как-то связана с семейной историей. Поэтому Светлана попросила разрешения побыть клиентом, объясняя, что вряд ли у нее будет еще такая возможность. Группа не возражала и мы со Светланой вышли в центр круга.
Проблема была достаточно банальной. Светлане 35, она начальник отдела в крупной фирме, хорошо зарабатывает, много подруг и друзей. Но – не замужем. Мужчины появляются и либо сами исчезают после нескольких свиданий, либо Светлана отказывается встречаться с ними. Кроме того, есть еще одна непонятная ей вещь – каждый год в конце июня со Светланой происходят какие-то «катастрофы». Началось это все на пятом курсе института, когда она проспала государственный экзамен. Хорошо, что подруги примчались за ней на такси, иначе пришлось бы отложить получение диплома на год. Через год в конце июня она сломала руку; еще через год отравилась; потом заболела такой ангиной, что попала в больницу; затем впала в депрессию; после чуть не попала под автобус, и так каждый год.
Рассказав, Светлана выжидательно посмотрела на меня и спросила: «Что мне делать?» Я, признаться, была растеряна. Светлана мне показалась очень активной, энергичной и несколько подавляющей. За пять минут она все рассказала, четко сформулировала проблему, потребовала у меня «рецепта» – и все это при незнакомой группе. Я сказала Светлане о своих впечатлениях, о том, что она мне кажется человеком, который очень торопится. Светлана задумалась и тут же ответила: «Да, я такая». Я предложила немного «притормозить» и поговорить о том, с чего мы начали - о семейной истории.
В ходе нашей работы вырисовалась картина генеалогического древа семьи Светланы. Она старшая дочь в благополучной семье, родители – медицинские работники, есть еще младший брат, тоже врач. У брата все в порядке, он счастливо женат и имеет детей. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Мы начали опускаться ниже, к корням семейного дерева. Попутно я расспрашивала Светлану о детстве, об отношениях с родственниками.
Оказалось, что ее растили не родители, а дедушка. Мать на первом курсе вышла замуж за однокурсника, через год появилась Светлана. Мать собиралась оставить учебу. Однако дедушка настоял на том, чтобы его дочь получила образование, и забрал ребенка к себе.
Дедушка оказался очень интересным персонажем. Когда Светлана рассказывала о нем, у нее менялось выражение лица: из жесткого и уверенного оно становилось мягким и нежным. Дедушка работал начальником финансового управления, был крупным чиновником, у него был персональный водитель и огромная квартира. Он нанял няню, которая помогала ему по будням, а все выходные проводил с малышкой.
Когда я спросила, кто выбрал ей имя, Светлана замялась. Оказалось, что молодые родители назвали девочку Аленой, но когда решался вопрос о том, кто будет растить девочку, дедушка настоял, чтобы ребенку изменили свидетельство о рождении. Светланой звали его покойную жену. Он настолько сильно ее любил, что после ее смерти больше не женился. Бабушка Светланы вышла замуж за дедушку, когда ей было 16, а ему 28. Он был в то время комсомольским лидером, случайно увидел ее на мероприятии – и больше не отпустил. Бабушка из-за замужества заканчивала не обычную, а вечернюю школу. Родилась мать Светланы, бабушка поступила в институт. На пятом курсе, незадолго до получения диплома, она попала в аварию и погибла.
Когда Светлана рассказывает об этом, я ощущаю, что мы находимся в точке «горячо». Но задаю еще несколько вопросов. Выясняется, что родители так и не забирали дочь у дедушки. Они окончили институт, уехали по распределению, там родился брат Светланы. В родительской семье она ощущает себя чужой. Я не могу понять – как родные родители могли спокойно отдать своего ребенка? Оказывается, все очень просто – после смерти жены дедушка не находил сил ухаживать за семилетней дочерью и отдал ее своей бездетной сестре, которая фактически вырастила мать Светланы. Становится понятным, что на счету «семейной бухгалтерии» числился долг и дедушка отдавал его, воспитывая внучку.
Когда она заканчивала пятый курс, у дедушки случился сердечный приступ. Он умер за несколько дней до получения Светланой диплома. Рассказывая об этом, она плачет. А для меня наконец становится ясной картина ее жизни.
Смерть жены потрясла дедушку. Какое-то время он находится в кризисе и даже отдает собственную дочь сестре, потому что не имеет сил взаимодействовать с ней. Но время затянуло раны – и он получает «второй шанс» в жизни. Дав внучке имя покойной жены, дедушка обрек ее на проживание не собственной, а чужой жизни. Сравнения с бабушкой, которую он боготворил, выбор для внучки того же института, в котором училась жена – одного этого достаточно, чтобы увидеть повторения в жизни Светланы и ее бабушки. И когда внучка заканчивает пятый курс, дедушка умирает. Символически он отзеркаливает ситуацию – тогда его оставила учившаяся на пятом курсе жена, сейчас он оставляет учившуюся на пятом курсе внучку. В семейной психотерапии при повторении дат событий, таких, как смерть, болезнь, мы говорим о «синдроме годовщины».
Для Светланы конец июня – это двойная годовщина. Она проспала экзамен, потому что символическая жизнь в виде бабушки закончилась. Дедушка и бабушка умерли, а Светлана продолжила жить. Однако каждый год она доказывает лояльность своей семье, заболевая, попадая в сложные ситуации – символически умирая с бабушкой и дедушкой.
Когда мы проговорили это со Светланой, она опять начала плакать. Я предложила группе помочь Светлане. Светлана выбрала участников на роль матери, отца, бабушки, дедушки, брата и себя, расставила их в помещении. Я организовала и поддержала диалог Светланы с каждым «членом семьи». Когда она сказала: «Дедушка, я тебя люблю, но я не твоя жена. Я – другая!», вся группа заплакала, а у меня по коже пробежали мурашки. Светлана простилась с бабушкой и сказала ей: «Я – это я, ты – это ты». Она разговаривала с мамой и папой и рассказывала им о своей злости и обидах на них… Было ощущение, что вся семья присутствует здесь. Это был очень тяжелый, энергоемкий процесс, но когда он закончился, Светлана выглядела спокойной и умиротворенной.
Когда я попала в этот город через семь лет, я встретила Светлану. Она вышла замуж, родила сына, счастлива. И – по секрету – сказала, что все домашние называют ее Аленой. Публичное имя она решила не менять, но для своих она та, кто есть на самом деле. А самое главное – в конце июня с ней не происходит ни-че-го! Она ездит на кладбище, кладет цветы на могилу дедушки и бабушки и так отдает свои долги.
С этой истории начался мой интерес к семейным повторениям, к семейным сценариям, к переносу старых незавершенных событий, неотданных долгов в жизнь новых поколений. И оказалось, что у каждого из моих клиентов есть собственный сундук с наследством или шкаф со скелетом. К сожалению, мы живем с этими сундуками и шкафами, одновременно зная и не зная об их содержимом. Как следствие – делаем неосознаваемые действия, совершаем странные поступки. И только задумавшись об истории своей семьи, своего рода, мы можем найти часть ответов на незаданные вопросы.
Иногда истории бывают настолько потрясающими, что начинаешь понимать, почему их так тщательно хранили в тайне.
Клиент Юрий, 41 года. Пришел по рекомендации друга. Жизнь как-то не клеится. Юрий работает, живет в собственной однокомнатной квартире. Энергии мало, периодически возникает ощущение пустоты и бессмысленности жизни, депрессия. Не очень получается построить отношения с женщинами – он их боится. Начинаем говорить о женщинах – за страхом кроется злость, отвращение, возбуждение… Как-то уж слишком много намешано. Решаем поговорить об истории жизни Юрия. Он вырос с тетей, сестрой бабушки. Бабушка умерла, когда ему не было и года. Умер его отец, мать, дед… Но Юрий ничего не знает о жизни своих родных – тетя переехала в Беларусь из Украины. Юрий приходит ко мне еженедельно, но терапия движется медленно… В какой-то момент я снова возвращаюсь к семейной истории и мы исследуем фантазии Юрия о его рождении. Он говорит, что ему кажется, что с его рождением связана какая-то постыдная, невыносимая тайна. При этом ему не известны никакие конкретные факты.
Однако Юрий сам начинает чувствовать интерес и, как гончая, берет след. Он едет в деревню, где живет тетя, и начинает расспрашивать ее о своей семье. До этого они никогда не обсуждали семейных вопросов – лишь факты смерти всех родственников. Оказалось, что на Украине у тети живут братья и сестры, есть многочисленная родня. Но когда Юрий расспрашивает о себе, своих родителях и своем рождении, тетя лишь плачет и не хочет ничего говорить.
Юрий возвращается домой, но через неделю после очередного прихода ко мне снова едет к тете. И под напором та рассказывает леденящую кровь историю.
Отец Юрия женился на его матери и привез ее после первого года службы в армии. Она поселилась с его родителями – свекровью и свекром. Его отец должен был служить три года. Когда он узнал, что у него родился сын, он уже 13 месяцев не был дома. Он пошел к командиру части, и тот вошел в ситуацию и отпустил солдата, чтобы тот не наделал глупостей.
Приехав домой, он первым делом начал выяснять отношения с молодой женой. Та ничего не говорила. Он избил молодую жену до полусмерти и пошел по деревне. Зашел к однокласснику, поговорил, но тот намекнул на такое, что побежал обратно. Но, когда он вошел в избу, было уже поздно. Надрывно плакал ребенок, а на столе лежала записка – «Это твой отец». Не в силах выносить напряжение, стыд, его жена покончила жизнь самоубийством. Прочитав записку, отец Юрия взял топор, пошел на работу к своему отцу и зарубил его на глазах у односельчан, а после этого вернулся домой и повесился рядом с женой.
Бабушка Юрия была в отчаянии. Она понимала, что в деревне все обо всех все знают, и что ей больше невыносимо здесь оставаться. Она продала дом, хозяйство и переехала в Беларусь. Вместе с ней уехала незамужняя сестра. Переехав на новое место, бабушка начала болеть. Сказался стресс – за один день она потеряла всю семью, а перед этим жила в доме, где на ее глазах муж приставал к невестке, а она ничего не предприняла… После инсульта последовал еще один. Перед смертью она попросила сестру – не отдавай ребенка в детский дом, он ни в чем не виноват. Сестра хранила тайну 41 год…
Узнав об этом, Юрий испытал и ужас, и боль, и, как ни странно, облегчение. Мы долго работали с его стыдом, чувством вины… Я помню, как иногда меня захлестывало отчаяние. Он много говорил о своих родственниках, о том, что произошло… Однажды он в порыве злости на мать и в сердцах сказал: «Лучше бы она сделала аборт!». Понимая, что в семье было и так слишком много аутоагрессии – агрессии, направленной на себя, я поняла, что основной задачей является проживание и выражение чувств ко всем членам семьи – в том числе и злости, ненависти, ярости. Было много тяжелой работы, но Юрий регулярно возвращался к идее аборта. Так он пытался взять на себя ответственность за всю семью, за все грехи и поступки своих близких… Ничего не помогало, он погружался в депрессию. «Я не должен жить, меня нужно было уничтожить еще в утробе матери», – это стало лейтмотивом всей его жизни. Хотя и до этого он жил на очень низком уровне энергии. Наконец, я предприняла крайние меры – сказала, что у него есть выбор, жить или уйти. Но предварительно предложила ответить на вопросы "теста".
"Тест" предлагал три ситуации. Ситуация один: отец и мать больны, у них трое детей: первый – слепой, второй – глухой, у третьего туберкулез, четвертый ребенок умер. Ситуация два: тринадцатилетнюю негритянскую девушку изнасиловал белый мужчина. Ситуация три: незамужняя девушка-подросток беременна, она не замужем, а ее жених не является отцом ребенка и очень переживает. В каждой из ситуаций женщина обнаруживает, что она беременна. Я спросила Юрия, кому бы он посоветовал сделать аборт.
Юрий долго думал. В итоге он сказал, что ни в одной из ситуаций он бы не советовал будущей матери оставлять ребенка. «Прекрасно, – сказала я – Сейчас ты убил Людвига Бетховена, негритянскую певицу Этель Уотерс и … Иисуса Христа».
Повисла пауза. А потом вдруг что-то произошло, и мы стали говорить о месте и предназначении каждого из нас, об ошибках и их искуплении, о любви и прощении. Это была очень тяжелая сессия, но произошел прорыв. После этого мы еще работали, и Юрий смог простить всех – деда, отца, мать, бабушку, и поблагодарить за то, что он есть.
Сейчас Юрий по-прежнему не женат, но появилась энергия, уверенность, силы и оптимизм. У него новая работа, а еще – в его жизни есть женщина, и он помогает ей воспитывать сына. Когда я попросила разрешения опубликовать его историю, он долго думал, но потом дал согласие, сказав – пусть люди знают, что самая ужасная правда лучше незнания.
Иногда семейные тайны связаны с неприятными, стыдными действиями кого-то из членов семьи. Иногда – с допущенной по отношению к кому-то несправедливостью. Иногда – со смертями, внебрачными детьми... Они всегда предназначены для защиты семьи, но в итоге ее разрушают. Люди болеют, страдают, испытывают муки из-за того, что в их семейной истории был эпизод, за который они неосознанно расплачиваются. И поэтому так важно восстановить хронологию жизни своей семьи, найти повторяющиеся события, раскрыть тайны и секреты, попросить прощения за причиненную вашими предками боль и допущенную по отношению к кому-то несправедливость. А еще – посмотреть, что из семейного наследства вы хотите взять с собой в завтрашний день, а что, оплакав похоронить – или просто положить в семейный сундук с пониманием, принятием и смирением.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #6(53)июнь2014
7iskusstv.com/nomer.php?srce=53
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer6/Olifirovich1.php
