Виктор Глебович ВЕРСТАКОВ
Родился 20 декабря 1951 года в поселке Ветрино Витебской области в Белоруссии, где, впрочем, почти не жил. Отец Верстаков Глеб Викторович - офицер, воевал на Великой Отечественной танкистом, бывал ранен, контужен, горел в танке. Мать Верстакова (в девичестве Шаповалова) Нина Павловна - из тверского крестьянского рода. Детство прошло по гарнизонам страны и в Германии, но более взрослое и, пожалуй, главное детство прошло в городе Шуя Ивановской области, куда отца перевели служить в 1962 году. Там учился в средней школе № 2 - бывшей городской гимназии, из которой в свое время выгнали поэта Константина Бальмонта. После школы легко поступил в Московский авиационный институт (1968 год), ушел оттуда и в 1970 году поступил в Военно-инженерную академию имени Дзержинского, в том же году начал печатать стихи. Первый сборник стихов «Традиция» вышел в Москве в издательстве «Современник» в 1975 году. После академии и недолгой службы в войсках получил приглашение в газету «Правда», где провел двенадцать журналистских лет в военном отделе, а затем в отделе информации. Главным событием той поры - да и всей жизни - стал поход 40-й армии в Афганистан. Бывал в Афганистане и в первые дни похода, и в срединные, и в последние, причем именно в качестве военного журналиста, а не политического. Там навеки потерял немало друзей и героев своих репортажей и очерков. Был награжден медалью «За боевые заслуги» и орденом Почета. Свидетельства и мысли о войне изложил в документальной прозаической книге «Афганский дневник». Пишет музыку и исполняет песни на свои стихи. По песням в авторском исполнении на Центральном телевидении в 1991 году был снят фильм «Офицерский романс». В 1989 году принимал участие в организации и руководил Военно-художественной студией писателей при Министерстве обороны СССР до ее расформирования в 1994 году. Автор пятнадцати книг стихов, прозы и публицистики. Последняя книга стихов «Пора, славяне» вышла в 2011 году в Москве. Стихи и публицистика переводились на немецкий, болгарский, польский языки. Лауреат литературных премий имени Б. Полевого, А. Твардовского, К. Симонова, А. Платонова, М. Лермонтова, И. Бунина, Р. Рождественского, «Традиция», «Имперская культура» и других. Полковник запаса, член Правления Союза писателей России. Живет в Москве и тверской деревне Бирюльки.
ГОСПОДАМ ОФИЦЕРАМ
Как служится вам, господа
в кокардах с орлами двуглавыми?
Не снится ли ночью Звезда,
сверкавшая отчею славою?
А этот трехцветный флажок,
нашитый на западном кителе,
вам душу еще не прожёг,
октябрьских событий воители?
Ах, вы вне политики, ах,
вы не за буржуев, и прочее...
Но кровь, господа, на штыках
на ваших осталась – рабочая.
И вас награждают не зря
крестами на грудь и на кладбище
кремлевские ваши друзья,
нерусские ваши товарищи.
Но вам не дадут за труды,
какого б вы ни были звания,
ни ордена Красной Звезды,
ни ордена Красного Знамени.
28 февраля 2000
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
Добывает на свалке объедки,
спит в тряпье у картонной стены
командир батальона разведки
величайшей на свете войны.
Дети предали, внуки забыли.
Может быть, он и сам виноват,
что не принял российские были
и нередко сбивался на мат.
Но зато у него есть щеночек
и друзья – городские бомжи,
он поет им про синий платочек,
он щенка обучает: «Служи!»
А еще телевизоров много
и приемников тоже полно –
все поломанные, слава Богу,
в них плеваться не запрещено.
Он себя не считает пропащим,
бросил пить и не злится уже,
чтоб во времени ненастоящем
на случайном не пасть рубеже.
Окружили – на фронте и это
с батальоном бывало не раз.
Он дождется салютной ракеты
и отдаст на атаку приказ.
Нет преграды советским героям!
Вновь он молод, прекрасен, жесток.
И бегут за ним сомкнутым строем
городские бомжи и щенок.
19 марта 2009
РУССКИЙ ВОПРОС
Бросил пить Иван-дурак
и покинул поле боя,
он теперь трехцветный флаг
поднимает над избою.
Смотрит телесериал,
слушает программу «Вести»,
даже проголосовал
с избирателями вместе.
Не буянит, не кричит,
занят самообороной:
выйдет в поле и молчит
или каркает вороной.
Говорю ему: – Дурак,
выздоравливай скорее.
Видишь: наступает враг,
мало нас на батарее. –
Отвечает: – Не могу,
я без водки не сражаюсь,
я единство берегу,
внутренне преображаюсь. –
Вдруг руками замахал,
закартавил окаянно...
Кто-то что-нибудь слыхал
про непьющего Ивана?
9 января 2012
* * *
Дурил с рогаткой в детстве раннем,
стрелял по людям на войне
в любимом мной Афганистане
и в нелюбимой мной Чечне.
Но я не воин. Пусть ворону
и воробьев пяток убил, –
с людьми я самообороны
границу не переходил.
А вот с предательствами хуже.
Боюсь, что предавал не раз
своих друзей, своих подружек,
да и твою любовь не спас.
Об этом думаю и плачу,
об этом – ни о чем другом.
Как мало без тебя я значу!
Как стыдно быть твоим врагом...
27 февраля 2000
* * *
Ей было двадцать. Или восемнадцать.
Я, кажется, любил её сестру,
которая умела целоваться.
И если я был я, то я не вру.
В том и вопрос: они и я – мы были?
Нет, я придумать этого не мог.
Входная дверь. Прохладный запах пыли.
Потрескавшийся старый потолок.
И мебель тоже в трещинах, чужая,
коричневая. Кожа и орех.
Опять сестра целует, провожая,
взасос, со стоном, жарко. Это грех.
Ведь я любил другую. То есть верил,
что я другую, младшую люблю.
От внутренней и до наружной двери
мы шли, как в шторм идут по кораблю.
Но с кем и кто? Все дело только в этом.
Ну что вы. Я не путаю сестер.
Длиннющий коридор скрипел паркетом.
Со старшей был излишен разговор.
Я младшую любил. Она в кудряшках.
Ее глаза наивны и тихи.
Она читала твердо, без бумажки
мои же мне, наверное, стихи.
И если я был я, то мы лежали
за ширмою, в кровати, допоздна.
Затем меня до двери провожали…
Да нет, не обе. Старшая. Одна.
Обшарпанная лестничная клетка,
где лампочка на шестьдесят свечей,
чужая кошка, лифтовая сетка
и я, ошеломленный и ничей.
В том лете ничего не позабыто,
а лето длилось долго, до зимы.
Смотрю в окно и содрогаюсь: мы-то
в те годы были мы или не мы?
9 января 1994
* * *
Площадь Белорусского вокзала.
Конная милиция. Зима.
Шапочка, которую связала
перед Новым годом ты сама.
Вдалеке гудят автомобили.
Рядышком гуляют москвичи.
И над всей Москвою в снежной пыли
плещутся прожекторов лучи.
Отношенья выяснены, вроде,
можно и попраздновать слегка:
вдруг поцеловаться при народе,
тронуть милицейского конька.
Можно улыбаться, обниматься,
горьких слов уже не говоря,
и на веки вечные расстаться,
словно до начала января.
13 апреля 1998
* * *
В Останкино ливень и ветер; шумит Шереметевский парк;
пруды, как моря, покрываются рябью и пеной;
на стройке над рвом теплотрассы вздымается пар
и, смешанный с ливнем, несется на блочную стену.
Видна телебашня на сотую часть высоты –
бетонные лапы и черные арки меж ними...
От ВДНХа приближаешься медленно ты
в трамвае, сквозь ливень плетущемся вслед за другими.
А я никуда без тебя не хочу уходить,
стою на краю новостройки, правее подъезда.
На то он и ливень, чтоб с неба безудержно лить,
на то он и ветер, чтоб в парке шуметь бесполезно.
Мне хочется видеть, как ты возникаешь вдали,
как ты торопливо идёшь по настеленным доскам,
как зонтик цветной отрывает тебя от земли,
как ветер играет одеждой твоей и прической.
О, Господи, как ты прекрасна и как молода!
О, Господи, как молода ты была и прекрасна!
...В Останкино солнце; в прудах неподвижна вода;
и стройка молчит, и листва. Да и с жизнью всё ясно…
1 февраля 1997
В ЕЁ КВАРТИРЕ
А дом еще не заселён,
и лифт еще не ходит,
и настроение район
унылое наводит.
Канавы, груды кирпича,
строительные краны...
На подоконнике свеча –
уже темнеет рано.
И через два десятка лет,
припомнив, что же было
той ночью? – вспоминаю свет:
как свечечка светила.
28 мая 2003
***
Похожа на ребенка,
смешлива, хороша.
Еврейская девчонка,
восточная душа.
Ей нравятся мужчины,
шипучее вино,
старинные картины
и модное кино.
Она стихи читает
и знает наизусть,
прилюдно не впадает
в задумчивую грусть.
Кокетничает мило,
влюбляется шутя,
а все, что дальше было,
не помнит день спустя.
Освоила в спецшколе
два отчих языка.
Слегка боится боли,
и нежности – слегка.
Она всегда в ударе,
повсюду на виду...
Ну как от этой твари
я к женщине уйду?
26 марта 2011
РУСЬ УХОДЯЩАЯ
Нет, жизнь моя не интересна.
Читаю книги, печь топлю,
и в целом мире, если честно,
одну жену свою люблю.
Былые встречи и романы
февральской вьюгой занесло,
и посвящать им было б странно
сегодняшнее ремесло.
А впрочем, ремесло ли это:
сидеть часами у огня
и горевать, что жизнь поэта
не получилась у меня?
Ведь мог погибнуть с вечной славой
в былом отчаянном бою,
чтобы заметила держава
жизнь и поэзию мою.
Ещё мог спиться, застрелиться,
повеситься, ет сетера*,
чтоб разглядела заграница
меня с посольского двора.
А я на озере рыбачу
и снова сквозь огонь гляжу.
Не о себе я в мире плачу.
Не о своей судьбе тужу.
14 февраля 2011
* И так далее (лат.)
ОТКРЫТИЕ
А я кем был в семнадцать лет?
Так, начинающий поэт,
студент в московском институте,
да, в общем-то, никто по сути.
И откровенно говоря,
меня тогда любили зря.
С годами стал я интересней –
и поэтическою песней,
и знаниями, и войной,
и накопившейся виной...
Нет в мире страсти беспредметней,
чем к деве семнадцатилетней.
3 февраля 2012
ПОПРАВКА
Написано: умер в больнице.
И есть уточнение где:
во Франции, в городе Ницце,
в смирении, в крайней нужде.
Не прячу печальной улыбки.
Георгий Иванов, прости
за эти чужие ошибки
в статье о последнем пути.
Я знаю: в дому престарелых,
не в Ницце, а возле неё,
ругая и красных и белых,
ты кончил свое житиё,
Но если уж править всё это,
то лишь потому, извини,
что не умирают поэты,
а что погибают они.
15 июля 2001
ПАМЯТИ Э. ИЛЬЕНКОВА
1.
Земля устанет и остынет
в неведомый далекий век,
и навсегда ее покинет
взлетевший в космос человек.
Отыщет юную планету,
где изобилен кислород,
когда ж состарится и эта, –
к другой отправится в полет.
Но всю Галактику освоя,
поймёт, что некуда идти,
что излучение живое
уже не встретится в пути.
И должен он, во имя Бога
свершая выбор роковой,
не длить посмертную дорогу,
а вспыхнуть вечностью живой.
Ведь для того и создан Разум,
чтоб охладевшие миры
взорвать по Божьему приказу
для новой жизненной игры.
Родятся звезды и планеты,
на них возникнет человек,
который вновь взорвёт всё это,
чтоб не прервался Божий век.
2.
Нет, не боялся страшных вопросов –
он под огнем к ним привык –
Эвальд Ильенков, русский философ,
артиллерист-фронтовик.
Грозно косою махала Старуха,
ей человек – трава.
Воин писал «Космологию духа»,
главные в жизни слова.
Пересказал бы я их без витийства,
но упростить не смог
взлет его мысли – и самоубийство
после написанных строк.
15 марта 2009
ВАГАНЬКОВО
Памяти Юрия Казакова
К ней не расчищены дорожки.
Метелями занесена,
на схеме около сторожки
не обозначена она.
И пробираясь по сугробам,
протискиваясь меж оград,
я думаю с невольной злобой
о людях, что вдали шумят.
Им и на кладбище кумиры –
актеры, барды, трепачи,
на чьи последние квартиры
дорог протоптаны лучи.
Господь воздаст и тем и этим –
ушедшим и пришедшим к ним.
...Он тихо жил на белом свете,
высоким гением храним.
9 февраля 2011
ПИЦУНДА
Сижу на берегу морском
у самого припая,
играю с галькой и песком –
в руках пересыпаю.
Невероятная зима,
нездешняя погода,
от холодов сошли с ума
растения и воды.
Прибоя нет, он усмирен
полоской льда-припая.
Природа впала в смертный сон.
Я тоже засыпаю.
И вижу здешние края
давнишним буйным летом.
С Вадимом Кожиновым я
сидел на месте этом.
23 января 2012
* * *
Не сочиняйте строчек,
не складывайте строф.
Ведь мир вокруг не точен,
загадочен и нов.
Эпитеты, сравненья
и рифмы – чепуха.
Поэзия – в сомненьи
возможности стиха.
Где словом не опишешь,
там и нужны слова,
которые чуть слышишь,
предчувствуешь едва.
Они необъяснимы,
неправильны почти, –
как мир, который мимо
торопится пройти.
9 марта 1996
СЛУЧАЙ В ВИФАНИИ
Опять о Марфе и Марии
я вспоминаю и грущу.
В другой земле, в года другие
следы их вечные ищу.
В их доме около подножья
скалистой Масличной горы
неоднократно с Сыном Божьим
трапезничали две сестры.
Точнее, Марфа хлопотала,
Мария же у ног Христа
сидела и Ему внимала.
Чья совесть более чиста?
Сестры, которая кормила,
прислуживала у стола,
иль той, которая забыла
про неотложные дела?
Однажды Марфа возмутилась,
спросив у Гостя, почему
Он оказал Марии милость
в безделии внимать Ему?
Ответ Господень был суровый:
что, мол, сестра ее права,
что нужно слушать Божье слово,
а остальное трын-трава.
Пусть я повольничал с цитатой,
но речь Христа была жестка,
что подтвердил в главе десятой
евангелист и врач Лука.
Марии ж дела было мало –
устала Марфа или нет.
Она сестры не понимала.
И не поймет сто тысяч лет.
12 ноября 2000
РУССКАЯ ВЕРА
В святой монастырской пещере
при свете церковной свечи
к чугунной решетчатой двери
монах подбирает ключи.
Со скрипом, со скрежетом гулким
открылся старинный запор.
Виденье в пещерном заулке
стоит предо мною с тех пор.
Гробы, под гробами колоды,
под ними останки колод,
а снизу волнисто, как воды,
песок до порога течёт.
Бестрепетный голос монаха
звучит за спиною из тьмы:
– Мы созданы Богом из праха
и в прах возвращаемся мы. –
Тогда, выходя из пещеры,
ослепнув от солнечных стрел,
я грозную русскую веру
впервые душою узрел.
28 августа 2009
* * *
Не пишется. А это значит,
что и не дышится почти,
и путь, который сдуру начат, –
прообраз крестного пути.
Прощай, Мария Магдалина,
прости меня, Мария-мать.
Отныне странника и сына
вам не придется обнимать.
Разорваны земные узы,
свершились Божии дела.
Вон и заплаканная Муза
к евангелистам побрела.
24 октября 2011
* * *
Иисус Христос любил вино.
В Евангелии это
записано и скреплено
развитием сюжета.
Во что Он воду обращал?
Что пил Он на вечери?
Чем причащаться завещал
неколебимым в вере?
А если б, упаси Господь,
Он предпочел куренье
или жевал, взбодряя плоть,
побеги и коренья?
Что б изменилось? Ничего.
Курили бы, жевали,
и страшной правды про Него
по-прежнему не знали.
23 октября 2011
